Между строк и лжи. Книга II

Елизавета Горская

Между строк и лжи. Книга II

ГЛАВА 1

Бостон

ноябрь 1908 года

Оглушающий треск выстрела ворвался в тесное пространство старого кэба, эхом отскочил от глухих кирпичных стен пакгаузов и растворился в сырой ночной тишине так же внезапно, как и возник. Запах пороха, едкий и горький, смешался с тяжелым, тошнотворным металлическим запахом крови и вездесущим смрадом портовой гнильцы, висевшим в неподвижном воздухе этого заброшенного тупика.

Вивиан лежала на грязном, затоптанном полу экипажа, оглушенная, с трудом ловя ртом воздух, который обжигал легкие. Боль пульсировала в виске и жестоко отдавала в шее, там, где еще мгновение назад ее сжимали чужие безжалостные пальцы. Перед глазами все еще плясали красные, мутные круги, но сознание, цепляющееся за реальность, медленно возвращалось. Она услышала короткий, булькающий хрип, затем – глухой стук падения чего-то тяжелого рядом с ней.

Мужчина. Тот, что пытался ее убить. Он больше не двигался.

Сквозь туман боли и шока она увидела, как в узком дверном проеме кэба возникла темная, высокая фигура. Человек шагнул внутрь, его силуэт почти полностью сливался с ночным мраком, лишь чуть более темное пятно на фоне серой пелены тумана, затянувшего выход из тупика. Шляпа была надвинута так низко, что лица было почти не разглядеть, а длинное черное пальто скрывало очертания фигуры, делая ее похожей на бесплотную тень, явившуюся из ниоткуда.

Незнакомец на мгновение склонился над распростертым телом нападавшего, быстрым, почти неуловимым движением коснулся его шеи, словно проверяя пульс, или, может быть, просто убеждаясь, что дело сделано. Затем он выпрямился и повернул голову к Вивиан, все еще скорчившейся на полу.

Она не могла видеть его глаз, скрытых тенью от полей шляпы, но чувствовала его взгляд – тяжелый, пристальный, изучающий. Секунды тянулись, наполненные звенящей тишиной, нарушаемой лишь ее собственным прерывистым, судорожным дыханием и далеким, тоскливым гудком парохода, доносящимся с гавани.

Чего он ждал? Что собирался делать?

– Кто вы? – прохрипела она едва слышно.

Но незнакомец не двинулся с места, продолжая смотреть на нее из темноты. Вивиан заставила себя пошевелиться, превозмогая боль и слабость, попыталась приподняться, опираясь на локоть. В этот момент слабый порыв ветра, заблудившийся в узком тупике, донес до нее едва уловимый, но безошибочно знакомый аромат. Тонкий, сложный букет дорогого одеколона – ноты сандала, кожи, может быть, ветивера, и едва различимый, горьковатый запах хорошего кубинского табака. Аромат, который она ощутила тогда, в его кабинете, аромат, который невозможно было спутать ни с каким другим.

Сердце Вивиан пропустило удар, затем заколотилось с новой силой, но теперь уже не только от страха, но и от острого, почти болезненного недоумения. Сент-Джон? Это он? Тот, кого она считала своим главным врагом, своим потенциальным убийцей… он спас ее? Но зачем? С какой целью?

Она подняла на него взгляд, пытаясь разглядеть лицо, подтвердить свою догадку, задать вопрос, но было поздно. Он уже сделал шаг назад, выходя из кэба, его высокая фигура на мгновение заслонила тусклый свет, пробивавшийся с улицы, а затем растворилась во тьме так же бесшумно и стремительно, как и появилась. Словно его здесь никогда и не было.

Оставшись одна в пропахшем кровью и порохом кэбе, рядом с остывающим телом, Вивиан несколько долгих, мучительных мгновений не могла пошевелиться. Мир качался, звуки – далекий гудок парохода, собственный рваный вздох, шорох дождевых капель по крыше экипажа – доносились словно сквозь толщу воды. Боль тупым, назойливым молоточком стучала в виске, а шея горела огнем там, где ее только что сжимали стальные пальцы.

Но инстинкт выживания, древний и могучий, оказался сильнее шока. Она должна была убираться отсюда. Немедленно. Пока не вернулся кучер, пока не появились случайные прохожие или, хуже того, ночной патруль, который непременно заинтересуется трупом в наемном экипаже и одинокой, растрепанной женщиной рядом.

Собрав все силы, превозмогая тошноту и головокружение, Вивиан с трудом выползла из кэба на скользкие, холодные булыжники тупика. Ноги подкашивались, но она заставила себя выпрямиться, судорожно вдыхая влажный, тяжелый воздух, пахнущий гнилью, смолой и близкой водой. Она мельком оглянулась на темный проем кэба, где в неестественной позе застыло тело ее несостоявшегося убийцы, и содрогнулась, отворачиваясь.

Кто этот человек, что спас ее?

Аромат дорогого одеколона, мимолетный, почти призрачный, все еще стоял в памяти, смешиваясь с запахом крови и пороха. Сент-Джон? Этого не может быть. Зачем ему спасать ту, которую, как она подозревала, он сам же и пытался сначала запугать, а потом убрать? Или тот, кто стрелял, был кем-то другим? Кем-то, кто следил за ней? Или за ее преследователем?

Мысли путались, разбегались, ускользая, как вода сквозь пальцы. Голова гудела. Единственное, что было ясно – она в смертельной опасности, и угроза нависла не только над ней.

«…иначе пострадают те, кто вам дорог».

Тетушка Агата. Образ ее, строгий, но любящий, вспыхнул перед глазами, заставив сердце сжаться ледяными тисками. Слава Богу, она сейчас далеко, вне досягаемости этих негодяев, наслаждается морским воздухом в Марблхеде. Эта мысль принесла слабое, но все же облегчение.

Нужно было спрятаться. Найти убежище. Но где?

Дом на Маунт-Вернон-стрит был пуст. Возвращаться туда одной, зная, что за ней охотятся, было бы верхом безрассудства. Они знают ее адрес, они знают, что тетушки нет дома – пустой дом мог стать ловушкой. Редакция? Заперта на ночь. Полиция? Вивиан горько усмехнулась сквозь боль. Обратиться к ним – все равно что самой выдать себя своим врагам или, в лучшем случае, стать героиней скандальной заметки в конкурирующей газете, которую они же, возможно, и оплатят.

Дэш. Его имя, как спасательный круг, всплыло в сознании. Дэш поможет. Он всегда помогает, несмотря на их вечные перепалки, несмотря на его невыносимый сарказм. Он поймет, он защитит… Но гордость, уязвленная, но не сломленная, восставала против этого. К тому же… он был так взбешен, когда узнал о том нападении на нее, как винил себя, что не уберег ее тогда. Узнав о том, что произошло сейчас, о том, как близко она была к смерти, он мог потерять голову, броситься мстить, подвергая опасности и себя. Нет, она не могла, не имела права втягивать его в это еще глубже. Она должна справиться сама. Или найти помощь в другом месте.

Куда же тогда? Кто еще в этом огромном, враждебном городе, где тени кажутся гуще света, мог – или захотел бы – ей помочь?

И тут, словно странный, почти нелепый ответ на ее безмолвный вопрос, в сознании всплыло другое имя, другое лицо – умные, чуть насмешливые карие глаза, спокойная улыбка, уверенная грация женщины, знающей себе цену. Мадам Роусон. Хозяйка «Розы и Лилии». Женщина с репутацией, о которой не принято говорить в приличном обществе, но единственная, кто за последние дни взглянул на нее не с осуждением или любопытством, а с каким-то странным, проницательным пониманием. Она знала Сент-Джона. Она знала тайные тропы этого города. Ее заведение, обитель порока, возможно, парадоксальным образом было самым безопасным местом, где ее враги не догадаются ее искать. Местом, где умеют хранить тайны и где слово «репутация» имеет совсем иной смысл.

Это был шаг отчаяния, прыжок в неизвестность, поступок, который сама Вивиан еще вчера сочла бы немыслимым. Но сейчас, стоя на холодной, мокрой брусчатке портового района, ощущая липкий страх и ноющую боль во всем теле, она чувствовала, что выбора у нее нет.

Выбравшись из зловонного тупика на чуть более широкую, но не менее пустынную улицу, Вивиан, пошатываясь от слабости и стараясь не привлекать внимания редких ночных гуляк, побрела вдоль темных стен складов. Каждый шаг отдавался болью, но страх перед тем, что ее могут преследовать, гнал ее вперед. Наконец, она увидела впереди тусклый свет газового фонаря и услышала отдаленный цокот копыт. Кэб.

Собрав последние силы, она вышла из тени, подняла руку. Экипаж нехотя остановился. Кучер, плотный мужчина с красным, обветренным лицом, закутанный в старый тулуп, сонно и недовольно посмотрел на нее сверху вниз.

– Куда прикажете, мэм? – пробурчал он, явно не ожидая увидеть в столь поздний час и в таком неподходящем месте даму, пусть и одетую элегантно, но с явными следами недавней передряги на лице и в глазах.

Вивиан назвала адрес «Розы и Лилии» – негромко, но твердо, стараясь, чтобы голос не дрожал. Она увидела, как кучер удивленно вскинул брови, окинул ее быстрым, оценивающим взглядом с головы до ног, но, к ее облегчению, промолчал, лишь пожал плечами и нехотя открыл дверцу.

Она почти рухнула на жесткое, пахнущее кожей и сыростью сиденье, ощущая, как волна слабости снова накатывает на нее. Кэб тронулся, подпрыгивая на разбитой мостовой, унося ее прочь от места ее кошмара – навстречу новой неизвестности, в сомнительное убежище дома греха. Она плотнее запахнула пальто, спрятала лицо в высокий воротник и закрыла глаза, молясь лишь об одном – чтобы Мадам Роусон оказалась дома. И чтобы она не отказала ей в помощи.

Кэб остановился у невысокого крыльца дома, чьи окна были плотно зашторены тяжелым темно-красным бархатом, не пропускавшим ни единого луча света, но само молчаливое присутствие которого в этом тихом переулке говорило о многом. Вивиан торопливо расплатилась с кучером, не обращая внимания на его плохо скрытое любопытство, и почти выпрыгнула из экипажа на мокрый, блестящий от измороси тротуар. Кэб тут же тронул с места и, прошуршав колесами, скрылся за углом, оставив ее одну перед массивной дубовой дверью без вывески, лишь с начищенной до тусклого блеска медной ручкой-молотком в виде сплетенных розы и лилии.

На мгновение она замерла, сердце гулко стучало о ребра. Шагнуть за эту дверь – значило переступить невидимую черту, отделявшую ее респектабельный мир от мира теней, греха и опасных тайн. Что сказала бы тетушка Агата, увидев ее здесь? Что подумали бы ее коллеги, мистер Грэм? Да и сам Дэш… Но воспоминание о ледяных глазах нападавшего и его безжалостных пальцах на ее горле отмело последние сомнения. Страх был сильнее стыда.

Собрав остатки решимости, Вивиан подняла руку и неуверенно дернула за витой шнурок старинного колокольчика рядом с дверью. Мелодичный, чуть дребезжащий звон нарушил ночную тишину, и почти сразу за дверью послышались тяжелые шаги. Замок щелкнул, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щель просунулась голова – крупная, бритая голова мужчины с непроницаемым лицом и тяжелой челюстью. Он молча окинул Вивиан оценивающим взглядом – ее дорогое, хоть и помятое, пальто, модную шляпку, сбившуюся набок, бледное лицо и, главное, ту отчаянную решимость, что горела в ее глазах.

– Мне нужно срочно видеть Мадам Роусон, – голос Вивиан прозвучал хрипло, но на удивление твердо. – Скажите, что это Вивиан Харпер.

Имя, похоже, было ему знакомо. Швейцар (ибо это, несомненно, был он, хоть и без привычной ливреи, скорее похожий на вышибалу из портового кабака) помедлил секунду, затем молча кивнул и распахнул дверь шире, пропуская ее внутрь.

Она шагнула в полутемный холл, и ее тут же окутал густой, душный воздух, резко контрастирующий с промозглой сыростью улицы. Здесь пахло тяжелыми, сладковатыми духами – жасмином, розой, мускусом, – смешанными с запахом дорогого табака, пропитавшего бархатные портьеры, и едва уловимым ароматом пролитого вина или бренди. Тусклый свет единственной газовой лампы в бронзовом плафоне выхватывал из мрака фрагменты обстановки: мягкий ковер с восточным узором, заглушавший шаги, зеркало в массивной золоченой раме, отражавшее искаженные тени, резные ножки столика у стены. Из-за тяжелых портьер, отделявших холл от внутренних покоев, доносился приглушенный гул голосов, тихий смех, едва слышные звуки фортепиано – жизнь здесь продолжалась и в этот поздний час, скрытая от посторонних глаз.

Швейцар молча указал ей на обитый потертым зеленым бархатом диванчик у стены и исчез за одной из портьер. Вивиан осталась ждать, чувствуя себя невероятно неуютно и чужеродно в этой атмосфере приглушенной роскоши и порока. Она плотнее запахнула пальто, стараясь не думать о том, кто еще мог находиться за этими тяжелыми занавесями.

Прошло несколько минут, показавшихся ей вечностью. Наконец, портьера снова отдернулась, и вместо швейцара появилась горничная – молодая девушка в строгом черном платье и белоснежном накрахмаленном переднике, с бесстрастным лицом. Она молча кивнула Вивиан и жестом пригласила следовать за ней.

Они прошли по длинному, тускло освещенному коридору, где ковер был еще толще, а воздух – еще гуще от смеси ароматов. Вивиан старалась не смотреть по сторонам, но краем глаза улавливала приоткрытые двери, ведущие в комнаты, обставленные с показной, кричащей роскошью – альковы с тяжелыми балдахинами, зеркала, мягкие кушетки.

Наконец, горничная остановилась перед дверью в конце коридора, отличавшейся от остальных – из темного полированного дерева, без лишних украшений. Она тихо постучала и, услышав негромкое «Войдите», приоткрыла дверь, пропуская Вивиан вперед, а сама тут же бесшумно исчезла.

Вивиан шагнула внутрь и замерла на пороге. Это была не спальня и не гостиная для приемов, а скорее, кабинет или личный салон хозяйки. Комната была обставлена дорого, но со вкусом, без той вульгарной помпезности, что сквозила в остальном доме. Стены были обтянуты шелком глубокого винного оттенка, на полу лежал мягкий персидский ковер. В камине из темного мрамора тихо потрескивал огонь, освещая резной письменный стол, несколько удобных кресел, обитых бархатом цвета мха, и книжный шкаф, заполненный рядами книг в кожаных переплетах. В воздухе пахло воском, старыми книгами и тонкими французскими духами.

У камина, в одном из кресел, сидела Мадам Роусон. На ней был длинный пеньюар из тяжелого темно-зеленого шелка, расшитый золотыми драконами, из-под которого виднелся край тонкой батистовой сорочки. Ее волосы цвета красного дерева были аккуратно уложены даже в этот поздний час, а на пальце сверкал неизменный рубин. Она держала в руке тонкий бокал с янтарной жидкостью – вероятно, бренди – и медленно подняла голову, когда Вивиан вошла.

На ее лице мелькнуло нескрываемое удивление, сменившееся острым, проницательным любопытством. Она отставила бокал и медленно, не отрываясь, окинула Вивиан взглядом с головы до ног, задерживаясь на ее бледном, испуганном лице, растрепанных волосах, смятом пальто. Ее карие глаза сузились, словно она пыталась прочесть всю историю по этим немым знакам. Во взгляде ее не было осуждения, скорее – трезвая, почти циничная оценка ситуации и, возможно, едва уловимая тень… беспокойства? Или просто профессионального интереса к неожиданной драме?

– Мисс Харпер? – наконец произнесла она своим низким, чуть хрипловатым голосом, в котором слышались нотки недоумения. – Какая неожиданность… Что привело вас ко мне в столь поздний час, да и вид у вас… прямо скажем, не для светского визита. Рассказывайте, что стряслось?

Прямой, без обиняков, вопрос Мадлен застал Вивиан врасплох, но одновременно и принес странное облегчение. Здесь, в этом кабинете, пропахшем дорогими духами и сигарами, в присутствии женщины, чья профессия исключала всякое лицемерие, можно было, наконец, сбросить маску светской сдержанности, которую она так упорно пыталась носить.

Она опустилась в предложенное ей глубокое кресло, обитое мягким бархатом цвета мха, чувствуя, как ноет каждая клеточка измученного тела. Мадам Роусон тем временем подошла к небольшому резному столику из палисандра, где стояли хрустальные графины и бокалы, и плеснула в два из них янтарную жидкость.

– Выпейте, мисс Харпер, – сказала она, протягивая Вивиан тяжелый бокал с бренди. Голос ее звучал ровно, но во внимательных карих глазах читалось нечто большее, чем простое любопытство. – Вам это сейчас не повредит. Нервы нужно успокоить. А теперь рассказывайте. Без утайки.

Вивиан сделала глоток. Обжигающее тепло медленно разлилось по телу, притупляя дрожь, но не страх. Она подняла глаза на Мадлен, сидевшую напротив в таком же кресле, – спокойную, внимательную, с легкой ироничной складкой у губ, словно она уже видела в своей жизни все и удивить ее было трудно.

– На меня… напали, Мадам, – прошептала Вивиан, голос предательски дрогнул, и она снова отпила бренди, чтобы смочить пересохшее горло. – Незадолго до того, как я приехала сюда. В переулке, недалеко от доков…

Она заставила себя говорить, слова выходили с трудом, обрывками, перемежаясь с судорожными вздохами, но она рассказывала все – о кэбе, который повез ее не туда, о ловушке в темном тупике, о высоком мужчине в плаще, о его холодных глазах, о безжалостных пальцах, сжимавших ее горло, выбивая воздух, о страшной, леденящей душу угрозе ее тетушке.

– Он сказал… чтобы я прекратила расследование… Забыла… иначе… иначе пострадает тетушка Агата… – Вивиан замолчала, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам, но на этот раз это были слезы не только страха, но и бессильной ярости.

Она рассказала и о том, как, защищаясь, ударила нападавшего ножом – своим маленьким перламутровым ножом из портсигара, – и о том, как он, раненый, взревев от боли, едва не убил ее в ответ.

– А потом… раздался выстрел, – закончила она почти шепотом, глядя в пол. – Кто-то выстрелил из темноты. Нападавший… упал. А тот, кто стрелял… он исчез.

Она намеренно умолчала о запахе одеколона, о своем страшном подозрении насчет Сент-Джона. Рассказывать об этом Мадам Роусон, которая, по ее же словам, была ему чем-то обязана, казалось слишком опасным. Вдруг она передаст ему? Или станет защищать его? Нет, эту часть истории Вивиан пока решила оставить при себе.

Мадам Роусон слушала ее не перебивая, ее лицо оставалось почти непроницаемым, лишь тонкие брови слегка сошлись на переносице, а пальцы с рубиновым кольцом медленно вращали ножку бокала. Когда Вивиан закончила, Мадлен еще несколько мгновений молчала, задумчиво глядя на огонь в камине.

– Да, мисс Харпер, – наконец проговорила она тихо, но веско. – Похоже, вы действительно боролись с Дьяволом. И вам невероятно повезло остаться в живых. Тот, кто напал на вас, явно не собирался оставлять свидетелей.

Она сделала глоток бренди, ее взгляд снова стал острым, оценивающим.

– Угрожать вашей тетушке… – Мадам Роусон покачала головой, и в ее голосе прозвучали нотки презрения. – Это грязно. Очень грязно. Не похоже на… некоторых джентльменов, которые предпочитают более тонкие методы. Хотя, – она усмехнулась, но усмешка вышла безрадостной, – когда речь идет о больших деньгах или власти, многие забывают о чести.

Она помолчала, словно взвешивая что-то.

– Вы сказали, он схватил вас за горло? – спросила она вдруг, ее взгляд стал еще более внимательным.

Вивиан кивнула, невольно коснувшись шеи под высоким воротником платья.

– Покажите, – коротко приказала Мадлен.

Вивиан колебалась, но во взгляде Мадам Роусон была такая спокойная уверенность, что она подчинилась. Дрожащими пальцами она расстегнула несколько верхних пуговичек на воротнике и слегка оттянула ткань. Мадлен наклонилась ближе, внимательно разглядывая багровые, уродливые следы. На ее лице не отразилось ни ужаса, ни брезгливости – лишь мрачная сосредоточенность.

– Да, – проговорила она глухо. – Рука была сильной. И намерения – самыми серьезными. Вам действительно повезло, что кто-то оказался рядом в нужный момент. Кто бы он ни был.

Она снова откинулась в кресле.

– Что ж, мисс Харпер, ясно одно: вам нельзя возвращаться домой. По крайней мере, сегодня. И в вашу редакцию тоже лучше пока не соваться. Вы останетесь здесь. У меня есть свободная комната, тихая и незаметная. Здесь вас искать не станут. Мои стены, – она обвела взглядом свой кабинет, – умеют хранить секреты получше, чем церковная исповедальня. Отдохнете, придете в себя. А утром решим, что делать дальше.

Она встала, давая понять, что разговор на сегодня окончен. Ее движения были плавными и полными достоинства, несмотря на домашний наряд.

– Я прикажу приготовить вам комнату и принести горячей воды. И постарайтесь поспать, дитя мое. Хотя бы немного. Завтра будет новый день. И новые проблемы, – добавила она с кривой усмешкой, но в глазах ее Вивиан неожиданно увидела тень искреннего, почти материнского сочувствия.

ГЛАВА 2

Когда Вивиан открыла глаза, первые мгновения она не могла понять, где находится. Тяжелые портьеры из терракотового – или как называли этот цвет «индийский красный» – бархата плотно закрывали окна, погружая комнату в густой, непривычный полумрак, сквозь который лишь тонкими золотыми иглами пробивались редкие лучи запоздалого рассвета. Воздух был неподвижным, теплым и густо пропитанным незнакомым, сложным ароматом – смесью дорогих духов с восточными нотами, воска от догоревших накануне свечей и чего-то еще, неуловимо-сладковатого, возможно, запаха пудры или цветочных эссенций, которыми здесь, казалось, пропитано было все, от шелковых обоев на стенах до мягкого ворса ковра под ногами.

Она лежала на огромной кровати под пышным балдахином из того же коричневато-красного бархата, утопая в непривычно мягких подушках и ощущая под щекой прохладную гладкость тончайшего шелкового белья – роскошь, разительно контрастировавшая со скромной обстановкой ее собственной спальни на Маунт-Вернон-стрит или спартанской простотой гостевой комнаты в пансионе миссис О’Мэлли.

Затем воспоминания о прошлой ночи – страшные, обрывочные, как мутные картины дурного сна, – обрушились на нее с новой силой. Темный, зловонный тупик, ледяной ужас, безжалостные пальцы на горле, хриплый голос, шепчущий угрозы, блеск стали, оглушающий выстрел… Она резко села на кровати, чувствуя, как закружилась голова, а тело отозвалось тупой, ноющей болью. На прикроватной тумбочке из темного полированного дерева лежало небольшое ручное зеркальце в тускло поблескивающей серебряной оправе, оставленное здесь, вероятно, для удобства постоялиц. Движимая скорее болезненным любопытством, чем тщеславием, Вивиан дрожащей рукой взяла его. Холодное стекло отразило скудный утренний свет, пробивавшийся сквозь щели в тяжелых портьерах. С замиранием сердца она поднесла зеркало к лицу, а затем медленно опустила его ниже, к шее. Зрелище оказалось даже хуже, чем она ожидала. Щека, куда пришелся сокрушительный удар кулаком, безобразно распухла, кожа натянулась и горела огнем, отливая нездоровым багровым пятном, которое к вечеру, без сомнения, превратится в лиловый синяк. Но страшнее всего была шея. К темным отметинам от первого нападения добавились новые – широкие, темные, почти чернильные кровоподтеки там, где ее вчера сжимали безжалостные пальцы, прерывая дыхание. Кожа была воспалена, и даже легкое прикосновение кружевного ворота одолженной ночной рубашки вызывало острую боль. Это были не просто синяки – это была безобразная, унизительная печать жестокости, клеймо, оставленное на ее теле теми, кто хотел ее сломить, заставить замолчать. Она смотрела на свое отражение – на бледное лицо с распухшей щекой, на изуродованную шею, на темные круги под покрасневшими глазами – и чувствовала себя разбитой, униженной, но главное – загнанной в угол. Мысль о тетушке Агате снова сковала сердце холодом. Угроза была реальной, и отступать ей было нельзя. Но и двигаться вперед казалось почти самоубийством.

А Сент-Джон? Его странная реакция, его ярость при виде ее синяков, его загадочная наводка про «Atlantic Cargo» и столь же внезапное предостережение… Был ли он спасителем? Или хитроумным манипулятором, дергающим за ниточки из тени? Она вспомнила аромат его одеколона, который почудился ей в тупике… Или это была лишь игра воображения, подогретого страхом? Голова шла кругом от неразрешимых вопросов.

Тихий стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

– Войдите, – проговорила она севшим голосом.

Дверь приоткрылась, и в комнату бесшумно вошла молодая горничная в строгом черном платье и белоснежном фартуке – та самая, что проводила ее вчера к Мадлен. В руках она держала серебряный поднос, накрытый накрахмаленной салфеткой. На подносе стояла чашка с дымящимся кофе, маленький кувшинчик со сливками, сахарница и тарелка с несколькими тонкими ломтиками поджаренного хлеба и крошечной баночкой апельсинового джема – завтрак, достойный дорогого отеля.

– Мадам Роусон велела передать вам, мэм, – тихо проговорила горничная, ставя поднос на столик у кровати и избегая смотреть Вивиан в глаза. – И спрашивала, не нужно ли вам чего-нибудь еще.

– Нет… благодарю вас, – ответила Вивиан, чувствуя странную неловкость от этой заботы в стенах подобного заведения.

Горничная молча кивнула и так же бесшумно вышла, притворив за собой дверь. Вивиан отпила глоток горячего, крепкого кофе. Он немного взбодрил ее, прогоняя остатки тяжелого сна. Она заставила себя съесть кусочек тоста, хотя аппетита не было совершенно. Нужно было собираться с силами, нужно было думать, что делать дальше. Сидеть здесь, в этой «позолоченной клетке», она не могла.