Ангарский маньяк. Двойная жизнь «хорошего человека»

Михаил пригляделся и узнал в нем одноклассника, с которым они сидели за одной партой до восьмого класса. Они прошли на пост, где гаишник накрыл на скорую руку нехитрый стол и поставил бутылку, разговорились о том, как сложилась жизнь после школы. К алкоголю Михаил так и не притронулся, рассудив, что пить с гаишником на его рабочем месте не самая лучшая затея.

– На заводе тяжело, ни секунды свободной не дают, ни выдохнуть, ни продохнуть. Делаешь одно и то же и только успеваешь следить за тем, как тупеешь, – пожаловался Михаил.

– А сколько там зарплата? – поинтересовался одноклассник.

Михаил честно назвал ставку, и тут старый знакомый расплылся в улыбке.

– Иди к нам дежурным, ставка такая же, но большую часть времени никто не следит за тем, чем ты занят. Лишь бы бумаги правильно оформлял, да и все, – предложил бывший одноклассник Михаилу.

Оказалось, что зарплата на 10 рублей всего меньше, а график работы много удобнее. Поэтому я и устроился в милицию. В 1987 году. Пока в транспортной милиции работал – это еще был Советский Союз, – мне моя работа нравилась. Всегда можно было инициативу проявить и добиться результата.

Михаил Попков

4

Дежурный

1987–1994 годы

– Валентина Николаевна, что вы от меня хотите? Я не могу сотруднику выговор вынести за то, что он улыбается, – взвыл начальник отделения милиции Ангарска, когда разговор с грузной женщиной лет пятидесяти пошел на пятый круг. Ее квартиру обнесли накануне, и она примчалась подавать заявление. Дежурный Попков с привычной непроницаемой улыбкой на лице внимательно ее слушал и делал какие-то пометки у себя в бумагах. Потерпевшая была уверена, что ее начнут футболить от кабинета к кабинету, а тут Попков с издевательской вежливостью ее выслушивает – она и решила, что тот смеется над ней.

После этого случая над Михаилом еще неделю подтрунивали, а потом то ли сам Михаил сказал, то ли кто-то вспомнил о его старом прозвище Гуинплен. Конечно, Михаилу это льстило, хотя многие в отделении поначалу относились к нему настороженно.

Милиция переживала не лучшие времена. Приходили известия то об одном известном воре в законе, которого видели в городе, то о другом. Каждый месяц появлялась информация об очередной банде гастролеров-беспредельщиков. Количество преступлений росло с такой скоростью, что их просто не успевали отслеживать. План раскрытия преступлений не выполнялся, соответственно премии не платили. Со временем стали забывать и о зарплатах. В какой-то момент, уже в начале 1990-х, жалованье и вовсе растворилось в воздухе – на него просто невозможно было ничего купить. По вполне понятным причинам вероятность встретить вежливую улыбку в отделении равнялась вероятности услышать слова благодарности от посетителей этого маленького здания, стены которого плесень поразила еще на этапе строительства. С каждым днем сотрудники становились все мрачнее, все меньше времени проводили на рабочих местах, предпочитая тратить часы дежурства на попытки найти хоть какую-то подработку. Впрочем, даже не столько размер зарплаты так повлиял на перманентное состояние эмоционального ступора, в которое погрузилась вся милиция города, сколько полная беспомощность, невозможность сделать хоть что-то хорошее и хоть кому-то помочь. Как ни смешно это услышать циникам, но именно эта беспомощность побуждала сотрудников писать заявления об увольнении, и с каждым днем количество этих бумаг за подписью начальства росло. Для того чтобы организовать план-перехват, не хватало людей. Для того чтобы арестовать какого-то бандита, нужно было получить «одобрение» от какого-то чиновника, а без этой резолюции бандит вскоре оказывался на свободе. Для того чтобы посадить насильника, требовалось заявление от потерпевшей, а она его забирала, потому что ее об этом «мама попросила». Конечно, чиновничья работа с людьми, будь то медицина или органы правопорядка, предполагает наличие подобных ловушек. Люди этих профессий вечно вынуждены биться меж двух огней, пытаясь угодить начальству и помочь людям. И они проигрывают в этих сражениях – но ведь не всегда! Оставался некоторый азарт, адреналин, который поступал в кровь, когда все же удавалось сделать что-то правильное. В конце 1980-х возможностей для этого не осталось практически совсем. В милиции по большей части оставались фанатики, законченные циники и те, кто просто еще не нашел себе другую работу. Последних, естественно, было больше всего.

Михаил Попков с его извечным спокойствием и вежливой улыбкой, с которой он встречал всех, кто приходил писать заявление в милицию, выглядел странно. Впрочем, через несколько месяцев работы он потихоньку начал терять свою фирменную вежливость и быстро стал своим. Близких друзей у него не появилось, но в приятелях было все отделение.

Каждый день к нему в дежурку приходили заплаканные женщины, чтобы рассказать о том, как их избили мужья. Он принимал заявление, а на следующий день потерпевшая его забирала со стыдливой улыбкой на вечно перепуганном лице. Девушки прибегали подать заявление на насильника, коим обычно оказывался парень, с которым ее накануне видели в кафе. За решеткой изолятора частенько оказывались девушки с пугающе-ярким макияжем – их Михаил обычно видел у покосившегося кафе на окружной дороге. Постепенно из жизни дежурного Попкова испарялись все чувства. Оставалось только одно – брезгливость. Всякий раз, выезжая на очередной вызов в свою смену, он наблюдал за заплаканной потерпевшей, которая что-то кричала, захлебываясь слезами, или за той, что лежала в канаве у окружной дороги с остекленевшими глазами и бесстыдно раскинутыми ногами. Ничего, кроме брезгливости, они не вызывали.

– Что с нее взять? На трассе стояла в последние три года, – пожал плечами напарник Попкова, разглядывая то, во что превратили тело девушки.

Таких случаев за последний год было уже несколько. Девушки с пониженной социальной ответственностью пользовались спросом у недавно освободившихся из близлежащих колоний мужчин и разного рода криминальных элементов. Такие барышни редко обладали покладистым характером, а их клиенты легко выходили из себя.

– А нам что? Прожила как захотела, а почему теперь с ней мы должны возиться? Убийцу искать, протоколы составлять? А если найдем кого-то, то поедет парень почем зря, из-за того, что какая-то девка прожила жизнь, какую захотела? – вспылил Попков.

– Не факт, что так уж сильно и хотела, – хмыкнул напарник Михаила и закурил очередную сигарету.

– Не стой она на дороге, не стали б ее и насиловать, – поддакнул приехавший на место преступления следователь.

Такие выезды уже давно перестали быть в Ангарске редкостью. Город оставался все таким же тихим, немного чопорным и провинциальным. Черный циферблат на здании почтамта все так же отмерял время, хотя создатель его уже ушел в мир иной, оставив свой музей тихо умирать в пыли веков. По вечерам здесь все так же было очень тихо. Редкий турист, оказавшись в девять вечера в центре города, был буквально оглушен тишиной. Шумно бывало лишь в немногочисленных полулегальных кафе, где постоянно с размахом отмечали то возвращение из армии, то выход из колонии. Михаилу казалось, что таких мест в Ангарске становится все больше. Поэтому он предпочитал при любой возможности выехать из города на рыбалку или просто на шашлыки. Дома его ждала беременная Лена, все такая же очаровательная, идеал красоты и чистоты, как хотелось думать Михаилу. Он никогда не испытывал к ней страсти – их отношения всегда были ровными, спокойными и даже прохладными. Лишь однажды, когда Михаил предложил ей выйти замуж, в нем загорелось что-то вроде азарта. Так хотелось отомстить Марине, уесть ее мужа, обогнать всех и получить в награду Лену, что в этом определенно был какой-то элемент страсти. В первый же день после свадьбы все это растворилось в бесконечном списке домашних дел, который принято называть супружеской жизнью. Все чаще Михаил вспоминал Марину, которая, кажется, и не поняла, что растоптала его чувства. В голову лезли воспоминания о ее бесконечных просьбах помочь, радостных повизгиваниях при получении подарков и пунцовом румянце на лице, которым она заливалась, желая показаться особенно милой.

С рождением дочери все стало совсем печально. Зарплату задерживали, вещи для ребенка в Ангарске 1989 года купить было совершенно негде. Нужно было искать возможности подзаработать, и Михаил понятия не имел, как это сделать. Он привык приходить на работу, изображать трудовую активность, изыскивать способ уйти пораньше, чтобы поскорее оказаться в прокуренном салоне своей машины. Но теперь никто особенно не интересовался, как он изображает активность. На работе все были заняты в основном обсуждением того, где можно подработать и как можно заработать. Эти разговоры велись очень тихо и только при своих, но мысли о возможности найти подработку ни на секунду не покидали сотрудников отделения. Лена буквально умирала дома наедине с вечно плачущим ребенком. Казалось, младенец буквально высасывает из нее жизнь. Когда девочке исполнилось десять месяцев, молодая жена Михаила напоминала бесплотную серую тень. При любой возможности она искала повод выйти на улицу, пока Михаил был дома, но часто у нее даже на это не оставалось сил. Как только удалось пристроить дочку в ясли, Лена устроилась на работу.

– Да ты не дойдешь до своей работы, свалишься по дороге, – недовольно подтрунивал над ней Михаил, но жена буквально бредила мыслями о работе, о том, что можно будет на несколько часов забыть, как из тебя высасывают жизнь рутинные домашние заботы.

Михаил ошибался. Как бы сильно Лена ни уставала, всю ночь поднимаясь к ребенку, утром она буквально вылетала из дома. Михаил настаивал на том, чтобы подвозить ее на работу, но жена упорно убегала раньше, чем он просыпался.

– Я хочу иметь хоть немного свободы! – кричала Лена, когда Михаил звонил ей на работу, если она задерживалась.

– Отдыхай сколько угодно, просто скажи, во сколько за тобой заехать. Нельзя же одной ночью по улице ходить, – спокойно парировал он.

У их общих знакомых тоже случались подобные скандалы. Мужья обычно ненавидели подруг своих жен. Если бы их не было, то и жена, по их мнению, всегда бы дома с борщом ждала. В семье Попковых голос повышала только Лена, да и то очень редко. Михаил же спокойно и рассудительно ей отвечал. Ему действительно не нравилось, что жена вышла на работу, стала ярко краситься в угоду диковатой моде и сделала себе прическу, из-за которой ее волосы теперь напоминали гриву льва. Тем не менее он никогда не позволял себе прямо об этом сказать. Ограничивался только едкими замечаниями и неуклюжими шутками, от которых Лена чувствовала себя униженной и облитой грязью. С другой стороны, нельзя же на такое всерьез обижаться, мало ли кто и как шутит.

Их дочь потихоньку подрастала. Семейная жизнь шла своим чередом. А количество преступлений в Ангарске росло с каждым днем и с каждым часом. Недавно на улице бандиты устроили стрельбу, погиб ребенок, который случайно оказался не в то время и не в том месте. Впрочем, самым потрясающим было то, что уже на следующий день, никто, кроме родителей малыша, уже и не помнил о случившемся. По крайней мере, никто об этом не говорил ни в очередях, ни на кухнях. Было и было – что о грустном вспоминать? Ангарск должен был оставаться очень тихим и уютным местом. Во все времена, чтобы видеть город с этой позиции, требовалось закрывать глаза на многое: и на колючую проволоку, которой ограждали стройку, когда на ней трудились заключенные, и на многочисленные колонии поблизости, и на криминальные разборки, которые то и дело происходили на почве дележа близлежащих предприятий, и на глухой завод, где обогащали уран, и на пустоши рядом с ним. Сейчас же, чтобы поддерживать иллюзию привычного хода вещей, людям приходилось жить, постоянно зажмурившись. Как уточка Серая Шейка, они старались не замечать того, как мир вокруг меняется и как остается все меньше возможности продолжать плавать в своем пруду. Предприятия закрывались, переходили в частные и не вполне чистые руки, люди теряли работу и средства к существованию. Во многих копились гнев, обиды и злость, но в большинстве – апатия и равнодушие. Количество бытовых преступлений с недавнего времени стало расти с той же чудовищной скоростью, с какой множились банды по всей стране. Михаил надолго запомнил ту зимнюю ночь, когда он несколько часов подряд бегал по проклятой горке в поисках ребенка незадачливой женщины, которая выла белугой и рассказывала, что все в жизни только ради ребенка и делает, даже отчима дочке нашла хорошего. Девочку тогда удалось найти, впервые за долгое время вроде удалось сделать что-то хорошее. А что в итоге? Мир остался прежним, а от девочки только и осталось теперь, что игрушка, аккуратно закрепленная на приборной панели машины Михаила.

Летом 1992 года Попков поздно вечером возвращался с работы. В этот час Ангарск превращался в не самое красивое и безопасное место. Зимой на улице редко можно было встретить прохожих, а все изъяны зданий как будто были основательно припудрены снегом. Летом же становились видны разбитые стекла заброшенных домов, облупившаяся краска на стенах и вульгарно одетые женщины. В тот день было особенно тепло. Михаил закончил смену, сел в машину, привычно бросил взгляд на кланяющегося ему клоуна на приборной панели и медленно поехал по городу. С неудовольствием он отметил, что смирное вечернее спокойствие города повсюду нарушают. Он увидел пару пьяных компаний, подростков и даже коллег, шумно отмечавших чей-то день рождения в «стекляшке» неподалеку от отделения.

Михаил уже успел припарковаться возле одиноко стоящего двухэтажного дома, в котором они жили, когда вдруг увидел фиолетовую ветровку дочери. Девочка сидела на лавочке возле качелей, которые стояли метрах в двадцати от их дома, и что-то сосредоточенно чертила прутиком на земле. Было видно, что ей холодно, она несколько раз подносила руки к губам, чтобы согреть их дыханием. Михаил был в футболке и не ощущал холода. Чтобы так замерзнуть, нужно просидеть на улице по крайней мере пару часов.

– Тебя как мама одну отпустила гулять? – спросил он у дочери, усаживаясь на свободное место на лавочке. Катя вздрогнула, подняла глаза и только после этого расплылась в довольной улыбке, продолжив что-то сосредоточенно дорисовывать на земле.

– К маме в гости кто-то должен был прийти, она меня на улицу послала. Сказала, что сама меня заберет, когда освободится.

– И как давно она тебя гулять отправила? – с трудом подбирая слова, выдавил Михаил.

Девочка замерла и непонимающе уставилась на отца. Михаил немного смутился. Откуда ребенку знать? Часов у нее не было, не по солнцу же время отмерять.

– Ну что, пойдем домой? – задал он дочери риторический вопрос. Михаил прекрасно видел, как замерзла его дочь. Даже гном в желтой шапочке на фиолетовой ветровке с тонким синтепоном, казалось, скукожился от холода.

– Мама сказала, чтобы я ждала ее здесь, – замялась вдруг девочка.

«Она не хотела уходить с горки, все говорила, что мать за ней придет», – звучали в голове слова мужика, который полгода назад не дал замерзнуть ребенку, выгнанному на улицу нерадивой мамашей. Михаил скривился от брезгливости, но вовремя вспомнил о том, что за ним наблюдает дочь, и улыбнулся:

– Значит, будем ждать. Пошли в машину.

Полчаса они катались по окрестностям. Михаил чуть было не свернул на окружную дорогу, но вовремя вспомнил, что на этом пути им может встретиться нечто, не предназначенное для детских глаз, и развернулся обратно. Увидев, что в окне второго этажа горит свет, он разбудил дочь:

– Иди вперед, мама, наверное, уже тебя ищет, а я скоро подойду.

Попкову потребовалось еще полчаса, чтобы справиться с брезгливостью, которая, словно болото, затягивала его в свои цепкие объятия. Он знал, что такие волны ни к чему хорошему не приводят. Под влиянием этого липкого отвращения к миру он часто совершал ошибки, за которые потом себя корил. Сейчас нельзя было совершить ошибку, нельзя, чтобы все закончилось поиском отчима для его дочери, но как правильно разыграть эту партию, он не представлял.

В тот вечер Михаил старался вести себя точно так, как и всегда. Когда домашние улеглись спать, он прошел на кухню, взял со стола «Экспресс-газету», которую Лена обычно читала по дороге с работы, расстелил два больших листа на полу и вытряхнул на них содержимое мусорного ведра. На пол вывалились мокрые картофельные очистки, газета мигом потемнела. В нос ударил неприятный запах подгнивших овощей. Михаил взял с раковины тряпку и стал ею ворошить содержимое ведра. Через пару мгновений он уже нашел то, что искал. Использованный презерватив и маленькая мятая коробочка с изображением бесстыдно приоткрывшей рот девицы. Михаил упаковал находку так же, как иногда помогал упаковывать улики криминалисту. Остальной мусор он сложил обратно в ведро, листы газеты, правда, тоже пришлось отправить в отходы. Походив ночью по квартире, он заметил еще несколько «улик», но что с этим делать дальше, он не знал.

Он не застал нас. В деле все указано… Но он об этом узнал. Никого не заставал. Я лично был с ним знаком. У нас были дружеские отношения до того, как узнал. Мы работали в одном коллективе с Леной. А когда он узнал, у нас на работе произошла небольшая потасовка. В этот же день он заставил ее уволиться. В дальнейшем я ее видел случайно. Она работала в паспортном столе. Спрашивал: «Как дела? Живете?» Она говорила: «Живем». Ну и отличненько, замечательно. Случается. Не понимаю, почему этому придали такое значение.

Алексей Мулявин, любовник Елены Попковой

Утром Михаил, ни слова не говоря, ушел на работу. Спустя пару часов проснулась Лена, у которой был сегодня выходной, и пошла на кухню готовить завтрак для дочери. Девочка в тот день пребывала в отличном настроении. Лена начала расспрашивать ее о том, как идут дела в детском саду и какие мультфильмы она уже успела посмотреть.

– Вчера катались на машине с папой, когда у тебя гости были, – как ни в чем не бывало упомянула девочка. Лена на секунду замерла, а затем стала в панике осматривать квартиру – так, как ее мог бы вчера осматривать муж. Ей на каждом углу встречались следы вчерашнего пребывания гостя. Весь день она места себе не находила. Сначала от страха, а затем – от злости. Когда с работы вернулся Михаил, Лена готова была его убить за то, что он с нею сотворил. Впрочем, муж и сейчас вел себя так же, как всегда.

– Ты напишешь заявление и уйдешь с работы, – сказал вдруг Михаил за ужином. – У нас в паспортном столе есть вакансия для тебя.

Лена испуганно посмотрела на Михаила, наткнулась на ничего не выражающий взгляд и, повинуясь какому-то древнему инстинкту, медленно кивнула. С тех пор в их доме стало очень тихо. Лена предпочитала больше не перечить мужу. Каждый день Михаил привозил ее на работу, а затем отвозил домой. Даже в те дни, когда у Михаила был выходной, он все равно к пяти вечера подъезжал к зданию, где размещался паспортный стол, и терпеливо ждал жену. По выходным они всей семьей частенько выбирались на природу, чтобы пожарить шашлыки и порыбачить. По вечерам смотрели боевики на видеокассетах. Все было точно так, как и во всех других счастливых семьях. Разве что в тишине. Михаил разговаривать не слишком любил, а Лена, любившая поболтать с подругами или коллегами, как будто теряла дар речи, наткнувшись на выжидательный взгляд мужа и его вежливую улыбку.

Со временем страх прошел, но появились отвращение и брезгливость. Ранее неведомое Лене чувство заливало ее всякий раз, когда в семье не хватало денег даже на самое необходимое, а такое случалось теперь регулярно. Зарплату задерживали, деньги обесценивались, а товары, которые теперь потихоньку стали появляться в магазинах, стоили каких-то космических денег. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, Михаил теперь после работы стал заниматься частным извозом. В начале 1990-х в Ангарске это был далеко не самый приятный и безопасный вид заработка, но зачастую – единственно возможный. Не так уж много вариантов дополнительного дохода было у среднестатистического жителя маленького сибирского города. С основной работы уходить было страшно, а заработать до получки можно было, либо разгружая вагоны с товаром, либо работая таксистом. Частенько те, кого он ловил днем, становились его клиентами ночью.

Обычно он ехал ко входу в кафе «Сказка» или к парочке других ресторанов, в которых собиралась сомнительная публика. Вечером сюда приезжали молодые парни в кожаных куртках и спортивных костюмах, а ближе к ночи фиолетовый «ВАЗ-2108» привозил девушек, которые, громко смеясь, вываливались из машины и проходили внутрь. Минут через сорок после этого кому-то срочно требовалось такси, так как парни к тому моменту уже едва держались на ногах.

Если вечер выдавался плохим, то девушки так и не приезжали, и, соответственно, работы не было. Приходилось бесцельно колесить по улицам в надежде встретить голосующего человека. В поисках клиентов Михаил частенько сворачивал на Московский тракт – дорогу, которая шла в обход Ангарска. Если здесь кому-то требовалось такси, то можно было называть любую цену. В ночное время отсюда до города можно было доехать только на попутке. Впрочем, обычно это был уже жест отчаяния, так как здесь можно было встретить лишь тех, кого уже не привозили к дверям кафе с сомнительной публикой.

Михаил надолго запомнил, как в один из первых вечером в «должности» таксиста он выехал на эту трассу. Была осень, черные тени голых берез мерно шевелились, словно гигантские змеи, а на шоссе стояла девушка с гигантской головой, покачивающейся в такт деревьям. Подъехав ближе, Михаил понял, что это дурацкая прическа с начесом на затылке, из-за которой на тени девушки голова казалась больше туловища. Он мельком бросил взгляд на ночную фею и вздрогнул, увидев половину некогда красивого лица, по которому пятнами расползлась косметика. Ядовито-зеленые тени с огромными ресницами, под глазами потеки туши, криво накрашенный красный рот и ядовито-розовая щека. Второй половины лица он не успел разглядеть, поэтому та фея так навсегда и осталась в памяти с огромной головой и половиной лица.

Со временем он привык к виду этих фей, девушек, которых привозили в кафе, к заплаканным и перемазанным косметикой лицам женщин, которые прибегали в отделение, чтобы заявить об очередном изнасиловании и избиении. Отчего-то казалось, что все это одни и те же девушки. Вот они приезжают в кафе и знакомятся с парнями, с которыми через полчаса уедут куда-то вдаль, – а вот они уже пишут заявление на насильника.

В один из дней к нему в машину села та, лицо которой он так и не забывал. На Марине была неприлично короткая юбка, сапоги на высоких каблуках и дорогая кожаная куртка. Весь ее вид словно кричал о том, что она приехала из большого города навестить родных в провинциальный Ангарск. Девушка даже не взглянула на него. Она попросила отвезти ее к дому родителей и только когда расплачивалась, узнала старого друга. Марина неестественно радостно завизжала, полезла с объятиями и предложила как-нибудь посидеть в кафе.

– А как же муж? – спросил Михаил.

– Объелся груш, – фыркнула девушка. – Я не должна спрашивать его о том, с кем собираюсь посидеть в кафе.

Михаил согласился. Они с Мариной зашли в одно из тех кафе, рядом с которыми он обычно караулил клиентов. Михаил поздоровался с официантом, сделал заказ, а через полчаса довольно натянутой беседы вдруг предложил поехать с ним. Девушка на секунду замолчала, а потом стала заливисто хохотать на весь пока еще пустой зал.

Этот эпизод не выходил у Михаила из памяти месяцами. В каждой девушке он теперь видел только Марину и каждую ненавидел. Целыми днями он обдумывал, как подкараулит ее возле дома и воткнет в нее нож. Сама мысль о том, что он живет с ней на одной планете, выводила из себя.

Поздней осенью того года он ехал в поисках клиентов по пустынной дороге где-то в шестом микрорайоне, когда вдруг увидел вдалеке фигуру с поднятой рукой. Михаил затормозил, и в салон тут же залезла молодая женщина лет тридцати. В нос ударил запах дешевого портвейна, который сейчас пили буквально на каждом углу.

– Так куда ехать? – спросил Михаил.

– Вперед, – выдохнула пассажирка, с трудом махнув рукой в сторону пятиэтажек где-то на горизонте.

– К мужу? – с издевкой поинтересовался водитель.

– Нет. Лучше к любовнику. Только его сначала нужно найти, – ответила женщина, пытаясь усесться в неудобном кресле.

Машина с утробным рыком тронулась с места, и в салоне воцарилась тревожная тишина. Пассажирка бросила беспокойный взгляд на зеркало, висящее над водителем, но увидела только безжизненные серые глаза и издевательскую улыбку, от которой хотелось выпрыгнуть из машины на полном ходу.

5

На Московском тракте

1992–1998 годы

Все произошло мгновенно, без подготовки и вне логики. Увидев голосующую женщину, Попков автоматически нажал на тормоз. Сначала он принял ее за проститутку, но слишком опрятный вид и дешевая одежда не соответствовали этому образу. Женщина отпускала пошлые шутки, но неожиданно призналась, ухмыляясь, что дома ее ждут муж и ребенок.