Ангел тьмы-божественный Демон

Акромантул – его яд шипел в стеклянной колбе, пузырясь и извиваясь, как живой.

Сердце дракона – даже мёртвое, оно пульсировало в чаше, сжимаясь и разжимаясь в такт забытым битвам, всё ещё храня древнюю ярость.

Рубин и чёрный лунный камень – они лежали рядом, мерцая в слабом свете, словно глаза незримого наблюдателя, следящего за моими действиями.

Приготовление зелья

Я начал с воды – ровно 500 мл, отмеренных с каменной точностью. Жидкость плеснулась в котёл из обожжённой глины, его стенки тут же покрылись испариной.

Листья аконита – я измельчил их в порошок, острый и горький, от которого першило в горле.

Корень аира – натёр на костяной тёрке, и его резкий, пряный запах смешался с горечью аконита.

Три капли акромантула – жидкость в котле вскипела мгновенно, выпуская ядовитый пар, от которого задрожали стены.

Ягоды омелы – раздавил ладонью, и их сок, липкий и холодный, стекал между пальцев.

Запах стал острее стали и горше пепла – смесь боли, гнева и чего-то древнего, забытого. Последние штрихи.

Я мешал зелье плавными, ритмичными движениями, словно колдовал не только руками, но и самой тишиной вокруг. Цвет менялся:

Сначала – грязно-коричневый, как болотная жижа.

Потом – тёмно-зелёный, как лес в сумерках.

Наконец – насыщенный изумруд, ядовитый и живой.

Затем я добавил сердце дракона (оно растворилось с шипением), рубин (распался на алые искры) и лунный камень (растаял, как лёд в пламени).

Котёл зашипел, пар поднялся спиралями, вычерчивая на потолке древние руны, которые тут же исчезали, будто их стирала невидимая рука. Через полчаса я процедил смесь в чашу-грааль. Зелье было:

Густым, как сироп.

Мутным, но с мерцающей поверхностью, будто под тонкой плёнкой скрывалось пламя.

Оно должно было быть холодным – но, когда я коснулся чаши, пальцы обожгло, словно я сунул их в раскалённые угли. Оставался последний компонент.

Воздух был густым, пропитанным железом и тлением -тяжёлый коктейль из запёкшейся крови, гниющей плоти и чего-то ещё, чего нельзя было назвать. Что-то древнее, тёмное, впитанное этими стенами за века страданий.

Факелы коптили, отбрасывая дрожащие тени на каменные стены, и их свет казался болезненным, словно стыдливым, будто и он не хотел видеть того, что происходило здесь. Брат лежал на узкой койке, бледный, как луна за пеленой дыма – не живой, но ещё и не мёртвый. Его крылья, некогда ослепительно-белые, сияющие, как первый свет творения, теперь походили на изорванный пергамент, испещрённый шрамами, следами былых сражений, которые он проиграл. Перья, некогда мягкие, как облака, теперь торчали клочьями, обожжённые, покрытые запёкшейся кровью и пеплом.

Он повернул голову, и в его глазах – глазах, которые когда-то горели огнем гордыни, – я увидел не ненависть. Не ярость. Только усталое понимание. Тишина между нами была гуще лазаретного смрада.

– Она тебя не любит. – сказал я наконец, и слова повисли в воздухе, тяжёлые, как лезвие гильотины перед падением. – Ты для неё – лишь тень надежды, которую она дарит, чтобы отнять. Когда ты скучаешь, страдаешь, умираешь в одиночестве… она уже в моей постели. – я сделал паузу, давая каждому слову вонзиться в него глубже.

– Она навестила тебя хоть раз? – мой голос звучал язвительно, но внутри что-то сжималось – старый, глупый укол. Мы были братьями. Когда-то. Даже близкими.

Люцифер медленно закрыл глаза, как будто пытаясь стереть образ, который я ему нарисовал. Потом снова открыл, не желая даже смотреть в мою сторону.

– Ты пришёл поиздеваться? Или ты настолько забыл страх? – его голос был хриплым, словно ржавые цепи скрипели в его горле. Он попытался приподняться, но слабость приковала его к постели. Мышцы дрожали от напряжения, но не слушались. Я не ответил сразу. Достал из складок плаща чашу – старую, с выгравированными по краям печатями Соломона. Поставил её на тумбу рядом с его койкой. Потом вынул клинок – узкий, острый, отполированный до зеркального блеска.

– Мне нужна твоя кровь. – ответил я просто. – 100–150 мл. Обряд почти завершён. – клинок блеснул в тусклом свете.

Его рука дёрнулась – инстинктивно, по привычке воина, – но я был быстрее. Лезвие рассекло кожу на его запястье, и кровь хлынула в чашу – алая, почти чёрная при этом свете. Густая. Тяжёлая. Каждая капля звенела, как колокольчик ада. Зелье вскипело, потемнело, и из него вырвались искры адского пламени – синие, лижущие воздух, как голодные звери. Я поднёс чашу к его губам.

– Пей. – он сопротивлялся – слабо, бессмысленно. Но я влил ему в горло каждую каплю. Его крик не был человеческим. Тело изогнулось, будто под ударами невидимых кнутов. Крылья расправились в последнем судорожном взмахе – и вдруг обмякли, рухнув на койку, как сломанные паруса. Когда он поднял взгляд, я увидел в его глазах пустоту. Больше не было борьбы. Больше не было Люцифера. Только холодная, бездонная тьма, которой он боялся ещё до падения. Я отступил на шаг, ощущая, как что-то внутри меня трещит.

– Да, брат, я забыл страх, но не тебя. – прошептал я. И ушёл, не оглянувшись. За спиной лазарет поглотила тишина. Тишина могилы.

Подступая к Адским Вратам, я узрел Абаддона и Вельзевула, стоящих во главе сгущающегося воинства. В сознании мелькнула мысль: это не просто путь бессмертных – это их главный обет, клятва, выжженная в самой сути Ада. Через мгновение передо мной стояло всё воинство Преисподней – больше миллиарда, а то и двух. Их глаза пылали ненавистью, клинки жаждали ангельской крови, а в груди бушевала древняя ярость, копившаяся тысячелетиями. Над их головами реяли те же пестрые знамена, под которыми они когда-то низверглись в Бездну. Ничего не изменилось. Ничего – кроме нашего гнева.

– Софериэль… – голос Абаддона прозвучал как скрежет камня по железу. – Ты идешь на Рай с горсткой демонов за спиной. Где твой план?

Я усмехнулся, ощущая тяжесть меча в руке.

– Есть два пути. Первый – трансгрессия к самым вратам Рая, но не все смогут пройти. Второй… – я провел лезвием по ладони, и черная кровь заструилась по клинку.

– Моя кровь откроет врата Земли, а за ними – и Небес. Вы же помните: у меня есть разрешение ступить в Рай.

Войско замерло, слушая.

– Рай падет! – мой голос гремел, как гром над полем битвы. – Ни одна ангельская защита не устоит! Но путь будет кровавым. Многие не вернутся. Однако победа будет нашей – и имена павших навеки печатаются в скрижали Ада! За мной, братья и сестры! Как поднимемся к Небесам – делитесь на отряды! Окружите Рай, сожмите его в стальное кольцо! Ни один пернатый ублюдок не спасется! – я повернулся и повел их к Земным Вратам. Через несколько часов мы стояли у подножия горы. На вершине, среди зарослей терновника, чернели древние врата, покрытые пеплом веков. Красные письмена над ними стерлись от времени, но я помнил каждую черту.

Я поднялся по ступеням, коснулся ладонью холодного металла – и почувствовал мертвую тяжесть бремени, тянущего в Небеса. Эти врата не открывались очень давно.

– Лучники!Готовьте взрывные стрелы! – скомандовал я, выхватывая меч. Минута – и последовал новый приказ:

–Огонь!– ослепительная вспышка. Грохот, запах горящего дерева и серы. Врата треснули, рассыпались в пыль – и перед нами открылся Рай.Огромный храм парил в вышине, сверкая золотом и серебром. Там я родился. Там меня предали.Я ударил мечом по вратам – и они засинели, покрываясь трещинами.Армия хлынула внутрь.

Первые ангелы уже лежали в лужах крови. Остальные метались, глупые, как птицы, попавшие в бурю. Я прошел сквозь их ряды, вонзая клинок в спины, срубая головы, наслаждаясь их криками. – Цельтесь в шлемы! – рявкнул я, снося череп очередному «непорочному» созданию. Ангелы в доспехах выстроились у храма. Где Михаил? Стрела вонзилась мне в грудь – но сломалась о броню. Я рассмеялся и пошел вперед, пробивая мечом тела павших. Правый фланг уже рушил дома. Левый поджигал сады.

В храм летели камни, поднимая тучи пыли – и скоро весь Рай пылал Адским пламенем. Небо почернело от дыма. Земля утопала в крови. Гончие рвали ангельскую плоть, а их предсмертные вопли сливались в один бесконечный стон. Ко мне бросились воины с пиками. Их копья вонзились в меня – но я лишь рассмеялся.

– Жалкие… – отшвырнул их оружие – и в этот миг раздался голос. Голос того, кого я ждал.

– Оставьте его мне! – проревел Михаил, выходя вперед. Его крылья, некогда ослепительно белые, теперь были испачканы копотью и кровью. – Он уже мертвец! Он должен был сгнить на дне своей судьбы, выть и лизать мне сапоги! – он обернулся к своим воинам, размахивая мечом: – Мстите за меня! Пусть заплатит за всё…

Но я не дал ему закончить. Удар под колено – и Михаил рухнул на одно колено. Второй удар – и его шлем слетел с головы, обнажив лицо, искаженное не верой, а страхом.

Он застыл и потом побежал. Бежал, как трусливый шакал, в чащу леса. Его воины бросились следом, но мне было не до них. Ангелы стояли на коленях, молясь моему Отцу. Их голоса дрожали. Их руки сжимались в отчаянии. Я знал эти молитвы. Когда-то я сам так молился.

Но теперь я видел правду. Они не просили прощения. Они вымаливали победу.

– Миша! – зарычал я, вонзая меч в землю. – Где ты, братец? Выходи! Или ты боишьсявстретиться со мной?

Но ангелы не вставали. Они лишь плакали, прижимая ладони к груди, как будто их сердца вот-вот разорвутся от ужаса. И тогда я увидел его. Михаил подкрадывался сзади, меч нацелен в спину, как всегда. Я развернулся – и его клинок пролетел мимо. Мой меч встретил его дважды.

Первый удар – рассек доспехи. Второй – впился в шею. Михаил захрипел, схватившись за рану. Он отступал, заманивая меня в пустыню. Я знал его тактику. Он притворялся. Изображал слабость, как делал всегда.

– Склонись, Михаил! – я ударил его ногой в солнечное сплетение. – И я, быть может, оставлю тебе жизнь!

Он закашлялся, но в глазах не было покорности.

– Дерись! Или ты уже не мужчина? – я рубанул воздух. Мой меч сорвал наплечник, и металл с грохотом рухнул на песок.

Михаил провел серию ударов, но я парировал каждый. Он пятился, проигрывал. И тогда… Он воззвал к Отцу. С неба упал меч. Его меч. Огненный. Небесный. Я почувствовал его тяжесть еще до того, как Михаил схватил клинок.

– Софериэль…Если ты думаешь, я сдамся… – он прошептал, прижимая рану. Он сделал выпад. Я отпрыгнул.

Он попытался сбить мой шлем – но не смог. Тогда он закрыл глаза и взвыл, словно звал последнюю надежду. И в этот миг я ударил. Со всей силы. Его доспехи разлетелись. Я сорвал шлем и отшвырнул его. Михаил открыл глаза – и увидел меня. Настоящего. Я шагнул вперед, повалил его на землю – и вырвал крылья. Как он когда-то вырвал мои.

– Один к одному, брат. У меня для тебя два известия. – прошипел я, глядя, как кровь заливает его лицо. Он застонал, пытаясь подняться. – Первое: всё было не так, как ты думал. – я придавил его ногой. – Второе: я применил силу, потому что иначе ты никогда не понял бы. – он захрипел, вытягивая руку к мечу. – Ты продал нас, Михаил. Ты стравил меня с Люцифером. Ты убил Гавриила. И теперь… – я поднял меч. Раздался голос младшей сестренки.

– Соф, нет! – ее голос пронзил меня. Лайла. Единственная, кто не предал. Она бросилась между нами, раскинув руки. – Он не хотел этого! Мы все виноваты! Не делай этого! – но я уже занес меч. И тогда… Отец схватил мою руку.

– Довольно! – Его голос гремел, как гром. – Ты пришел в мой дом с мечом! Ты пошел против семьи! – я отшвырнул его в сторону, потирая свою руку.

– Ты сам выбрал войну! – мой рёв разорвал кровавое затишье. Я поднял голову Михаила за волосы, чувствуя, как тёплая кровь стекает по запястью. – Он перерезал глотку Гавриилу! Он бы прикончил и тебя, Отец! А ты… – я швырнул отрубленную голову к его стопам, и она покатилась, оставляя за собой алую дорожку. – Защищаешь Иуду, прикрывающегося твоим именем! – наступила тишина.

– Взгляни, вот твой любимый сын. – я растоптал ногой пустые глаза Михаила. – Тот, кто столетиями шептал тебе в ухо, что Люцифер жаждет трона. Что я – угроза. Что Гавриил слишком мягок. Он стравливал нас, как псов, а ты верил! – кровь капала с моей руки, но я не чувствовал боли – только жгучую, ледяную ярость. Сорвав с пояса цепь, я насадил на неё голову и повесил у бедра. – Пусть видят, чем кончают предатели. – за спиной заскрежетали доспехи – мои воины сжимали оружие, их глаза горели.

– Ты призвал назвал войну, Отец. – я ударил кулаком в треснувшую стену храма, и древний камень рассыпался в пыль. – Михаил убил бы Люцифера. Ты бы назвал это «правосудием». А когда он занёс меч над Гавриилом – ты отвернулся. Теперь смотри! – я указал на руины Рая, на небо, затянутое дымом. – Ты вырастил змею у себя на груди. И теперь… – мои демоны завыли в ответ, бряцая мечами. Они уже чуяли победу. – Рай пал. Твой престол пуст. А я… возвращаюсь домой. – я провёл пальцем по лезвию меча, смахивая кровь, Ад ждал. Его огни уже мерцали на горизонте, как глаза голодного зверя. Но прежде чем развернуться, я бросил последнее:

– Жди меня на границе рассвета. Может быть, там ты наконец услышишь правду. А если нет… – мой взгляд скользнул по дрожащим ангелам, по Лайле, прикрывающей рот рукой, по лицу Отца, впервые за века потерявшего уверенность. – Тогда я приду снова. И на этот раз не остановлюсь у врат. – Демоны встретили меня рёвом. Смех гремел, когда они увидели трофей у моего пояса.

– Вот так должен выглядеть победитель! – прошипел один из них, когтистая лапа сжимала древко знамени. Я не ответил. Прошёл сквозь их строй, чувствуя, как адский ветер обжигает лицо. Мои доспехи были изрублены, плащ разорван, но каждый шрам, каждая царапина кричали: Я жив. А он – нет.

– Сила решает всё. Меч. Огонь. Честь. – пробормотал я, глядя на свой меч. Но почему тогда победа оставляла во рту вкус пепла? Врата Ада распахнулись. Первым навстречу бросился Люцифер – его смех звенел, как разбитый колокол. Видно он нормально так ожил.

– Наконец-то! – он схватил моё плечо, но я отстранился. Его глаза сузились. – Что с тобой? Ты же победил!

– Да. И теперь мне нужен покой. – я сбросил окровавленный плащ. Он что-то крикнул вслед, но я уже шёл прочь – туда, где в тенях шевелились знакомые силуэты. Лилит. Мой сын. Те, кто ждал не трофеев, а меня. Но даже их лица не смогли развеять тяжесть в груди. Потому что где-то там, в руинах Рая, осталась часть меня. И теперь я понимал: Война только началась.

– Лили. – её имя сорвалось с моих губ хрипло, почти бессильно, когда она вцепилась в меня, прижавшись всем телом. Её пальцы впились в спину, словно боясь, что я рассыплюсь в прах, если она ослабит хватку. Я почувствовал её дыхание на шее – горячее, прерывистое, пахнущее адскими травами и чем-то ещё… чем-то живым.

– Ты вернулся. – прошептала она, и в её голосе дрожала странная смесь триумфа и ужаса. – Я знала, что ты вернёсь. Даже когда все твердили, что это конец. Даже когда сам Люцифер опустил голову.– я не ответил. Мои руки сами сомкнулись на её талии, но в груди бушевало что-то холодное и тяжёлое.Ночь пролетела как один сплошной кошмар. Лилит говорила без умолку, её слова звенели, как разбитое стекло под сапогами.

– Ты не представляешь, как я страдала! – её ногти впились мне в запястье, оставляя кровавые полумесяцы. -Каждый день я видела, как ты готовишься к битве, которая убьёт тебя. Каждый день я лгала себе, что этого не случится! – я попытался возразить, но она тут же перебила, перескакивая на другую тему, затем на третью, пока всё не смешалось в один клубок боли, гнева и… чего-то ещё. Утро застало меня в полусне. Лилит уже не спала – она сидела на краю кровати, её профиль чётко вырисовывался на фоне кровавого рассвета.

– Посмотри. – её голос звучал приглушённо, будто сквозь воду. Она подвела меня к окну. Руины. Чёрные, обугленные, как скелеты великанов, они тянулись до самого горизонта.

– Твоя победа, Софериэль. Ты стёр их с лица земли.– в её словах не было осуждения. Только… понимание?

– Я пытался… – я сглотнул.

– Спасти нас? Или просто убить свою боль? – она резко повернулась, её пальцы впились мне в руку, когти пронзили плоть. Кровь потекла по её запястью, алая на фоне бледной кожи.  Я взревел, вырываясь:

– Они предали нас! Михаил убил Гавриила! Он бы уничтожил Ад, если бы я не… – Лит заставила меня замолчать поцелуем.Не ласковым, жестоким.Её губы обжигали, как раскалённое железо, а пальцы сжимали мой затылок, не давая отстраниться. Я почувствовал вкус крови – своей или её, я не знал.Я оттолкнул её, ударил – она лишь рассмеялась и вцепилась снова.

– Ты чувствуешьэто? – её шёпот обжёг ухо. - Ты не чудовище. Чудовище не страдает. А ты… – её рука легла мне на грудь, прямо над тем местом, где когда-то билось сердце. – Ты разорван изнутри.

– Он был моим братом. – я сжал зубы. Лилит вздохнула и отстранилась.

– Одевайся. – её голос внезапно стал деловитым. – Нас ждут. Они хотят славить своего победителя.

Я стоял перед зеркалом, вглядываясь в своё отражение. Тёмные круги под глазами. Шрамы, ещё свежие. Взгляд… Пустой. «Anima» – прошептал я про себя. Душа. Та самая, что сейчас рвалась на части, как пойманная в ловушку птица. Зал пиршеств встретил меня грохотом кубков и рёвом восторга. Люцифер поднял бокал, его речь лилась, как мёд, но я не слышал слов. Только голос в голове: «Ты проиграл. Ещё до начала.»

Азазель тронул моё плечо:

– О чём задумался, победитель? – я повернулся к нему, и в его глазах прочитал то, что боялся увидеть: он знает.

– О том, что война только начинается. И не с теми, кого мы считали врагами. – ответил я, сжимая кубок так, что металл затрещал. Азазель замер. Его улыбка не исчезла, но в глазах вспыхнуло что-то острое, словно лезвие, прикрытое шелком.

– Ты всегда видел дальше других, но скажи мне… если не с ними, то с кем? – пробормотал он, отхлебнув вина. Зал вокруг нас гудел, демоны смеялись, пили, славили моё имя. Но в этом шуме я слышал другое – тихий шепот теней, скользящих по стенам. Они уже здесь. Они всегда были здесь.

– С самими собой, с тем, что мы стали. – я опустил кубок на стол. Вино внутри было тёмным, как старая кровь.

Лилит наблюдала за мной из дальнего угла, её глаза – два угля в полумраке. Она знала. Она всегда знала. Люцифер поднял тост за победу, за новую эру. Демоны ревели в экстазе. А я смотрел на свои руки – те самые, что разорвали небеса,

– Итак, господа, сегодня знаменательный день в истории Ада и жизни моего младшего брата Софериэля!

Думаю, вам следует немного согреться перед началом банкета, ну и заодно познакомиться друг с другом кто еще не знаком и не знаком с моим братом, который победил сегодня Рай. Софериэль, ты брат мой, Вернувшийся с войны. Уединённости покой твой,

Улыбка счастья и весны.

Меч разрушил наш покой

И речи Ангелов не лестны.

Бар и вечер, и бокал пустой.

Возможностям границы неизвестны.

Ура кричим тебе, постой,

И мы с тобой честны!

Ты одержал победу, дал им бой.

А теперь мы будем все пьяны.

Так выпьем же до дна, за Софа, за победу! – подняв свой стакан, воскликнул Люцифер и выпил свой стакан до дна.

Бокалы звенели, музыка лилась густым, тяжёлым потоком, но всё это казалось мне чужим, ненужным. Я не хотел ни танцевать, ни пить – только молча сидел, ощущая, как тяжесть победы давит на плечи, словно каменная плита. Взгляд Люцифера. Он знал, что я смотрю. Поднятый бокал слегка дрожал в его руке. Под слоем грязи и крови все еще проступали следы недавней схватки, следы моей ярости. Его темные, взъерошенные волосы, обычно аккуратно уложенные, сейчас были в беспорядке, несколько сбившихся прядей прикрывали рваную рану над бровью.

Ранен он был не в бою. Его светящиеся золотом глаза смотрели с какой-то странной смесью гордости и насмешки. Его рога – символ величия и власти – теперь казались слегка покосившимися, словно сломанными. Его красная куртка была разорвана и испачкана, но он все равно носил ее с какой-то извращенной гордостью. Лицо его выражало не только триумф, но и слабо скрытую боль, боль физическую, и, возможно, что-то еще.

Да, он был Люцифером, князем тьмы, и в этот день победы он купался в славе, но я знал правду. Я знал, что под маской самоуверенности скрывается сломленный брат, и я, Софериэль, был тем, кто сломал его перед этой войной.

Кто-то коснулся моего плеча. Я обернулся и сквозь клубы сигаретного дыма, стелющегося к потолку, разглядел веселого и подвыпившего Азазеля.

– Чего такой мрачный? Ты возглавил войско, повёл за собой адские легионы, сразил Михаила и заставил Рай склониться. О чём ещё думать? Ты – великий. Чего тебе не хватает? – спросил он, и в его голосе прозвучала не просто вежливость, а что-то глубже. Старая дружба, проросшая сквозь века, как корни сквозь камень. Я молчал, лишь сжал кубок так, что в пальцах заныла старая рана.

– Глупый. В день триумфа поддаёшься тоске. – Аз покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то древнее, почти отеческое. Он знал меня. Знал слишком хорошо.

Не как подчинённый, не как соратник – как тот, кто прошёл рядом сквозь огонь и кровь. И в этом была и сладость, и горечь.

– Чему радоваться, Аз? – мои пальцы медленно прочертили трещину на подлокотнике кресла. – Тому, что это только начало? Рай пал, но ненадолго. Отец не простит. Он будет мстить, пока реки Ангельской и Демонической крови не сольются в один поток. Мир, который я знал, станет пеплом. Всё, за что мы сражались, превратится в прах. – тишина повисла тяжёлой пеленой. Даже Дэвид, обычно болтливый, сидел, потупив взгляд, будто боясь встретиться со мной глазами.

Я опрокинул коньяк залпом. Огонь прошёлся по горлу, но не сжёг пустоту внутри. И тут – её прикосновение. Лилит. Её пальцы скользнули по моему колену, накрыли мою руку, сжали. Я провёл пальцами по её запястью, ощутил подушечками горячую кожу бедра.

Повернулся – и встретил её взгляд. Губы так близко, что дыхание смешалось. Но я ушел. Гончие лежали у врат, лениво посапывая. Я швырнул им окровавленные куски мяса – они набросились, рыча, слюнявя пасть, забыв всякую дисциплину. Одна из сук, особенно жадная, рванула за хвост соседки. Я взмахнул рукой. Щелчок бича. Визг. Они тут же притихли, поджав хвосты.

К счастью, псы знали своё место. Я ценил их за верность, за ту первобытную ярость, что кипела в их жилах, за стальные мышцы и горящие в темноте глаза. Но в последние годы в них просыпалось что-то дикое, неукротимое – словно древний зов, заглушённый дрессировкой, но не убитый. Тогда я приказал кормить их лучше, тренировать жестче, выжигать непокорность калёным железом. И они снова стали совершенными орудиями – быстрыми, как адское пламя, сильными, как сама бездна. Но даже железная дисциплина не могла стереть их природу. Они бросали на меня взгляды, полные не то вызова, не то тоски. И я… я мирился с этим. Потому что власть – это не только приказы. Это ещё и выбор: сломать или позволить дышать. А потом умер тот, кого я любил.

Старый пёс. Его лапы когда-то неслись сквозь поля сражений быстрее ветра, его клыки рвали плоть ангелов. Но годы сковали его суставы ржавыми цепями боли. Он лежал в конуре, глухо рычал, когда я подходил, и отворачивался от мяса. Две недели. Три. Потом – будто проснулся. Вставал. Шаркал к воротам. Смотрел вдаль. А однажды просто ушёл. Я нашёл его в земном лесу, под старым дубом. Он лежал на боку, как будто спал, только тело уже остыло. Земля здесь была мягкой, тёплой, пахла грибами и прелыми листьями. Не адская твердь, не выжженные пустоши – что-то живое. Я похоронил его без слов. Даже адские гончие не вечны. Он ушёл не в огненную бездну, не на кровавые поля, где когда-то свистели стрелы и звенела сталь. Он приполз сюда, к этому дубу, чтобы услышать, как шепчутся листья, и почувствовать под лапой влажную, добрую землю.