Тот, кто срывает цветы

Я медленно выдохнул, рассматривая рисунок Ойгена и пытаясь как-то переварить услышанное. Наверное, только тогда я осознал всю серьезность ситуации, весь ее масштаб. С каждой секундой я все больше уходил в себя, поэтому Ойген ткнул меня в бок локтем.

– Пошли, – сказал он. – Нужно кое-что проверить.

Я поднялся и последовал за ним. Ойген вытащил из багажника еще семь пистолетов и разложил их кругом на старом светло-коричневом пне.

– Это те, что я не успел проверить, – объяснил он. – Сомневаюсь, что нам повезет, но будет очень хорошо, если хотя бы некоторые из них рабочие.

– Понял.

Следующую минуту мы брали пистолет за пистолетом, прицеливались, спускали курок, но за этим ничего не следовало. Когда осталось три нетронутых ствола, Ойген рухнул на трухлявое бревно и позволил себе закурить.

– Валяй, – сухо сказал он, когда я взялся за очередной пистолет. – Это бессмысленно.

Я сжал рукоятку и прицелился в одну из смятых пивных банок, подвешенных за нити к дереву. Не особо надеясь на удачу, я нажал на курок – раздался выстрел, отдача оказалась неожиданно сильной, у меня заломило запястье.

– Oheret'! – воскликнул Ойген, вскакивая на ноги. – Давай еще раз!

Я быстро улыбнулся, нацелился на старую покрышку, выстрелил. Ойген закивал и схватился за два других пистолета, но они не принесли результата.

– Ладно, один это тоже неплохо, – неуверенно сказал он, снова распределяя оружие по тайникам в машине.

– Что ты собрался делать? – резко спросил я, когда Ойген оставил единственный настоящий пистолет при себе.

– То есть?

– Ты слышал вопрос.

– Нам нужна страховка, если что-то пойдет не так, – спокойно объяснил он.

– Чего? Ты совсем рехнулся что ли? Ты не подумал, что Молох захочет проверить качество товара? Нам нужно будет хоть что-то ему продемонстрировать. Я не знаю… наплетем ему чего-нибудь, потом сунем в руки единственный нормальный пистолет, чтобы он…

Ойген фыркнул.

– Успокойся, – сказал он. – Я просто пошутил.

– Просто пошутил?

– Ну да, хотел посмотреть на твою напуганную рожу.

– Идиот.

Ойген рассмеялся.

– Зато мне не нужно объяснять тебе наш план, если ты сам до него додумался.

– Ага, – отозвался я. – Надейся теперь, чтобы Молох до него не додумался тоже.

Ойген помрачнел и сел за руль.

– Спрячь под сиденье, – он протянул мне пистолет. – Не перепутай с другими.

Почти всю дорогу до Нюрнберга мы молчали. Поездка из-за этого казалась очень долгой, бесконечной. Я думал о том, чем закончится этот день, и вернемся ли мы в Регенсбург. Меня немного трясло, нервничая, я скурил около пятнадцати сигарет и никак не мог заставить себя успокоиться. Мне с трудом верилось, что у нас получится навешать лапши на уши контрабандисту со стажем. Кто мы такие против него? Стоит ему только выбрать другой ствол… Я попытался сосредоточиться на пейзаже за окном. Зелень вокруг расплывалась яркими пятнами, позолоченными солнцем, изредка где-то вдали мелькали крохотные дома; мы были окружены высокой травой и безмолвием.

У меня загудел телефон, и я вспомнил, что обещал отцу заказать нам пиццу. Сколько времени прошло? Несколько часов?

Отец писал: «Ты куда потерялся?»

Я тяжело вздохнул и принялся набирать ответ.

«Па, прости, я еще не скоро буду дома. Познакомился со своими будущими однокурсниками, мы хотим собраться дома у одного гика в очках. Приду поздно или переночую у Басти».

«Веди себя там прилично, обманщик. Зато мне пиццы больше достанется».

Я грустно улыбнулся, а потом набросал сообщение для Бастиана:

«Если мой отец позвонит тебе вечером, то я сплю у тебя на диване вусмерть пьяный».

«???»

«А еще Ойген тоже ночует у тебя. Пожалуйста???»

Ответа я ждал около пяти минут.

«Я тебя убью, Ветцель».

«Спасибо».

Я убрал телефон и покосился на Ойгена. Он был полностью сосредоточен на дороге. Шутил ли он, когда говорил о том, что нам нужна страховка? В тот момент мне показалось, что он в самом наделе намеревается открыть огонь, если что-то пойдет не так.

– Молох ведь думает, что ты будешь один?

Ойген недовольно сдвинул брови.

– Да.

– Как мы объясним мое присутствие?

– Я думаю над этим прямо сейчас.

– Как успехи?

– Не то чтобы. Пока мой единственный вариант – пойти без тебя.

– Еще чего, – возразил я. – Ты меня с собой брал, чтобы в машине вместе помолчать?

Ойген смерил меня взглядом. Я почувствовал его уязвимость – он явно не знал, что нам делать.

– Позвонишь Рольфу? – осторожно предложил я.

– Ты думаешь, я не пытался? Это бесполезно, он сейчас в такой дыре, что связь там не берет, – отрезал Ойген.

Когда мы стали подъезжать к городу, Ойген свернул с главной дороги на проселочную. Кругом замелькали редкие деревья.

– Скажем, что ты мой напарник, – бросил он. – Открой бардачок.

Я открыл, и Ойген вытащил оттуда темно-бардовую майку.

– Надень это. Ты слишком чистенький для того, кем должен предстать перед Молохом.

Он был прав – моя выглаженная до хруста белая рубашка совсем не годилась для предстоящей встречи. Я переоделся прямо в машине – от майки несло сигаретным дымом и машинным маслом.

– Отлично. Будет неплохо, если в какой-то момент ты скажешь, что у нас еще есть дела. Может, тогда удастся свалить пораньше.

– Ойген?

– Да?

– Что будет, когда он обнаружит подмену?

– Я не знаю, – честно признался он. – Надеюсь, что Молох свяжется непосредственно с поставщиком.

Я закрыл глаза.

– Лео, нам главное – избавиться от всего этого. Остальное не должно нас волновать.

Мы припарковались у большого раскидистого дуба, но не спешили выходить из машины. Небо покрылось тяжелыми тучами, в воздухе пахло грозой.

– Встреча назначена на семь, – сказал Ойген. – У нас еще полчаса. Главное не дергаться, вести себя естественно, а потом спокойно уехать. Ничего сложного, да?

– Да.

Мой лоб покрылся холодной испариной. Будучи параноиком, я выключил звук на телефоне, и Ойген тоже последовал моему примеру. Лихорадочным движением я взъерошил волосы и уставился в окно. Я смотрел, как ветер треплет дубовые листья и пытался представить, что ждет нас через полчаса.

– Ты не должен был, – тихо сказал Ойген.

Я посмотрел на него.

– Что?

– Не должен был ехать со мной. Извини, что потащил тебя сюда. Это ведь был важный день, да? Университет и все прочее.

– Господи, – выдохнул я. – Схожу туда в любой другой день.

Ойген потупился.

– Я же уже сказал, что не брошу тебя.

Он медленно поднял на меня глаза.

– Люди не всегда помнят о том, что когда-то сказали.

– Да, но…

Я осекся. К нам приближался большой черный джип. Ойген ощутимо напрягся, сделал глубокий вдох, а потом напустил на себя деловито-невозмутимый вид.

– Пошли делать деньги, – бросил он, словно персонаж какого-нибудь фильма, и первым выбрался из машины.

Я кое-как вытряхнул себя с пассажирского сиденья на улицу. Ноги меня совершенно не слушались. Я остановился возле Ойгена и попытался сконцентрировать взгляд на двух мужчинах, которые направлялись к нам. Первый был невысокого роста, почти лысый, но довольно крепкий. На вид ему было лет сорок или чуть больше. В нем не было ничего особенного, но под белой футболкой-поло виднелись очертания какого-то оружия. Я не мог оторвать от него взгляда, в горле у меня пересохло, ноги приросли к земле.

– Пунктуальность – признак хороших манер, – сказал второй мужчина, когда они с напарником остановились напротив нас.

Он был лет на десять моложе первого – они не представились, но я сразу понял, что это и есть Молох. Он был одет богато, но безвкусно – его темно-малиновая рубашка напомнила мне старый гардероб Бастиана. Я осмелился заглянуть Молоху в лицо – было в нем что-то от безумного Шляпника, что-то ассиметричное и неправильное. Он перехватил мой взгляд и уставился на меня близко посаженными светло-зелеными глазами.

– С кем из вас я говорил по телефону? – настороженно поинтересовался Молох.

– Со мной, – спокойно отозвался Ойген и указал на меня. – Это мой напарник. Мы всегда вдвоем работаем.

– Да? Интересно-интересно, – сказал Молох и как-то нехорошо улыбнулся.

Его помощник не говорил ни слова, но я чувствовал на себе его пристальный взгляд. Он дотошно изучал и меня, и Ойгена. Меня стало подташнивать, сердце колотилось так сильно, что я всерьез боялся, что Молох или его напарник услышат его, но беседа протекала вполне мирно. Ойген и Молох обсуждали оружие и ситуацию на черном рынке. Оказалось, что Ойген неплохо понимает в таких вещах. Я знал, что он немного разбирается в подобном, но и не подозревал, что настолько хорошо.

Я вспомнил, что должен неустанно напоминать о времени, о том, что у нас дел по горло, но никак не мог выбрать нужный момент. Молох опустил какую-то сальную шутку, и Ойген скривился в притворной улыбке. Я тоже попытался улыбнуться, но у меня буквально свело челюсть от перенапряжения.

К уху Молоха наклонился его напарник и что-то приглушенно сказал. Я заметил на его крепкой шее странные красные полосы.

– Глупости, Йорн, – отмахнулся Молох и снова взглянул на нас с Ойгеном. – Мой друг считает, что вы слишком молоды, но я думаю, что возраст не помеха. Верно? Вы ведь работаете на Рольфа?

Ойген кивнул.

– И как у него идут дела? Еще не засветился? Он ведет опасную игру, оставаясь так долго на одном месте.

– Он знает, что делает, – ответил Ойген. По его лицу я понял, что вопрос Молоха ему не понравился.

Молох снова улыбнулся, хлопнул ладонью о ладонь и посмотрел в небо.

– Барри Сил тоже знал, что делал,48 а потом его пристрелили. Бам-бам в голову. Каково, а? Никто из нас не застрахован от пули в лоб. Это важно помнить, занимаясь такими делами. И ведь совершенно никому нельзя доверять, потому что кругом одни чертовы крысы, – Молох перевел взгляд на нас, – или крысята.

Я снова почувствовал сильнейшую внутреннюю дрожь и постарался подавить ее. Происходящее мне совершенно не нравилось. Мне казалось, что все вот-вот выйдет из-под контроля.

Ойген улыбнулся.

– Я понимаю, но мы не враги тебе. У нас есть товар. У вас – деньги. Договор был на две тысячи. Все при вас?

Молох коротко усмехнулся и хлопнул Йорна по плечу.

– А я что говорил? Такие своего не упустят! Люблю иметь дело с молодыми людьми. Сам когда-то был таким же.

– А пушки-то при вас? – на сей раз Йорн обратился к нам.

– Естественно, – отозвался Ойген таким тоном, словно глубоко оскорблен.

– Пора бы приступить к делу, – поторопил я, взглянув на Ойгена. – Не забывай, что нас еще ждут.

Ойген поморщился.

– Тысячу раз говорил тебе, чтобы ты меня не дергал, – раздраженно сказал он. Этот выпад получился у него до того натуральным, что на секунду я всерьез поверил, что разозлил его.

Мы с Молохом отправились к машине Ойгена, а Йорн отошел к джипу и начал открывать багажник. Пока что все шло хорошо. Ойген держался уверенно, говорил твердо и спокойно. Молох верил ему, но в его взгляде иногда появлялось нечто такое, что страшно меня беспокоило. Ойген стал неторопливо выгружать из тайников пистолеты, складывая их на заднем сиденье. Последним он вытащил единственный настоящий ствол и положил его сверху.

Молох пересчитал оружие и довольно кивнул.

– Все на месте, – сказал он, а потом поманил к себе Йорна.

– Эй, так не пойдет, – Ойген нахмурился. – Мы не видели деньги.

Молох непринужденно рассмеялся и велел Йорну показать деньги. Тот вновь удалился к машине, принес с собой плотный мешок для оружия и черный кейс, который передал Молоху. Тот щелкнул замком и продемонстрировал нам несколько рядов свежих купюр.

– Настоящие? – спросил Ойген.

– Мы работаем честно, – холодно заметил Молох.

– Просто уточняю.

Небо у нас над головами окончательно заволокло тучами.

– А что насчет товара? – вмешался Йорн. – Товар не липа?

Сердце ухнуло мне в пятки, по спине заструился холодный пот. Все. Вот и все.

– Мы работаем честно, – Ойген повторил слова Молоха. – Можете проверить.

Молох покачал головой. Я едва заметно выдохнул.

– Я проверю, – Йорн потянулся за оружием.

Ойген протянул ему нужный ствол, но Йорн проигнорировал это и выбрал пистолет сам – вытащил откуда-то снизу. Меня парализовало на месте. Я был в ужасе. Ойген держался лучше моего, но его лицо превратилось в каменную маску. Он судорожно соображал, что делать, когда наш обман раскроется. Мы могли прикинуться идиотами, свалить на производителя, но Ойген несколько минут назад самонадеянно заявил, что товар качественен – мы все проверили и теперь ручаемся головой. Была еще одна проблема – пригодный пистолет все еще оставался в руках Ойгена, и я не знал, на что он будет готов, если нас раскроют.

– Подождите, – быстро сказал я, а потом повернулся к Ойгену. – Помнишь прошлую весну в Мюнхене? Ты уверен, что это, – я кивнул на пистолет в руках Йорна, – хорошая идея?

– О чем это он? – полюбопытствовал Молох.

Я быстро облизал губы и продолжил:

– Один наш заказчик тоже решил проверить товар на подлинность рядом с населенным пунктом. Он сделал пару выстрелов, расплатился и уехал, а спустя четверть часа его задержал местный патруль, потому что кто-то слышал выстрелы и настучал.

– Ага, нас тогда чудом не повязали вместе с ним, – кивнул Ойген, – но повезло проскочить. Я сомневаюсь, что история повторится, конечно…

– Мы можем отъехать дальше в лес, – предложил я, точно зная, что для этого нам придется сделать огромный крюк.

– Это не очень удобно, – чуть помедлив, сказал Молох. – Слишком долго ехать.

– Да? – я изобразил удивление. – Тогда можно и здесь, наверное, но за риски мы не ручаемся.

Молох замолчал, задумался. Я почувствовал, что мне не хватает воздуха – приближалась паническая атака, и я заранее стал убеждать себя в том, что все в порядке, главное – дышать.

– Давайте сэкономим наше и ваше время, – предложил Молох и протянул руки ладонями вверх к Ойгену и Йорну, чтобы те отдали ему пистолеты.

– Это разумно, – сказал Ойген.

– Спасибо за доверие, – добавил я.

Йорн наградил нас обоих уничтожающим взглядом, аккуратно сложил оружие в мешок и тяжело зашагал к машине.

Молох передал Ойгену кейс и улыбнулся, и в этой улыбке было больше звериного, чем человеческого.

– Надеюсь, еще увидимся, – сказал он, явно довольный сделкой.

Мы не стали жать друг другу руки. Молох быстро отвернулся, пошел вслед за своим водителем и скрылся в салоне джипа. Йорн захлопнул багажник, отряхнул руки и занял водительское сиденье. Не прошло и минуты – они уехали. Мы с Ойгеном в полном одиночестве остались стоять под тяжелой сенью дуба.

– Твою мать, – шепнул он, а потом посмотрел на меня, его глаза горели. – Твою мать, Лео! Ты hrenov лжец!

– Я чуть не поседел, честное слово, – ответил я.

Мой взгляд был замыленным, я с трудом различал реальность.

– Они нам поверили, – не унимался Ойген. – Я уж думал, что все, приплыли.

– Я тоже, – признался я. – Поехали отсюда быстрее.

Мы сели в машину. Дрожащими руками я потянулся к сигаретам.

– Расслабься. Теперь все позади, – сказал Ойген, когда мы выехали на трассу.

– Они же все равно поймут, что товар липа.

– Я не думаю, что они будут его проверять.

– Считаешь, что они сразу передадут его дальше?

– Надеюсь на это.

– Хорошо бы, – вяло отозвался я, совсем не разделяя его оптимизма.

– Не сомневайся.

Ойген включил радио. Заиграла «Babe, i'm gonna leave you»49, и это был первый вечер, когда я слышал, как поет Ойген. Он дурачился прямо за рулем, смеялся, ему было хорошо. Через полчаса хлынул дождь, я был в центре грома и молний, в душном и едком от сигаретного дыма пространстве, в грязной майке с чужого плеча, взволнованный и растревоженный, почти пьяный от всего произошедшего.

В Регенсбург мы въехали около десяти вечера, вновь припарковались на пустыре. В нашем лесном тайнике хранилось две бутылки пива – всегда полезно иметь про запас. Мы с Ойгеном развалились на капоте пикапа и в полном молчании тянули нагретое дневным солнцем пиво – оно еще не успело остыть, но нам было все равно.

– Не помню, когда последний раз чувствовал себя таким усталым, – тихим шепотом признался я.

Ойген промолчал, но в темноте я различил его размытую улыбку.

Глава 5

На распутье

1

Я довольно смутно помню тот момент, когда мы с Ойгеном возвращались из леса. Это немного странно, потому что я не был достаточно пьян, чтобы забыть ночь после сделки. Позже мой психотерапевт объяснит мне, что таким образом мозг решил заблокировать травмирующее меня воспоминание.  Я помню лишь то, что до глубокой ночи мы с Ойгеном сидели на пустыре, замерзшие и встревоженные; воздух вокруг нас был наэлектризован, я чувствовал напряжение, смешанное со странной радостью. В машине, изредка прерываясь шипением, тихо играло радио. Это напоминало мне детство и вечера, которые я проводил у Альвина дома: крепкий чай, дребезжание пластинки и длинные истории. Постепенно это заставило меня временно расслабиться. Когда стало совсем темно, мы поехали в логово Келлеров. Высунувшись в раскрытое окно, Ойген во всю глотку кричал, что ублюдки с Уолл-стрит теперь могут нам завидовать, а я все смотрел по сторонам и вновь чувствовал беспокойство. Мы ехали с выключенными фарами, и я боялся, что мы кого-нибудь собьем. Моя тревожность в который раз мешала мне расслабиться и радоваться вместе с Ойгеном. Я чувствовал себя каким-то истощенным, но в глубине души все еще теплился крохотный огонек азарта.

Я не помню, о чем мы тогда говорили, не помню, когда именно решили замолчать. Что я помню на самом деле? Дорогу. Ее широкое змеистое полотно. Она казалась мне нескончаемой, уводящей нас за пределы, в самый космос, все дальше и дальше – в неизвестность. В какой-то момент я перестал реагировать на происходящее, оно стало для меня ничем: только дорога имела смысл. Я представлял, что мы едем прочь от города, прочь от этой жизни, чтобы начать где-то там новую. Наверно, я всегда хотел сбежать. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять: от себя и своих мыслей скрыться невозможно. Они всегда будут рядом, прижимая к земле, словно Дамоклов меч.

Каким-то чудом мы добрались до фургона целыми и невредимыми. Только там, в окружении пустых пивных банок и звенящей тишины, я ощутил себя в полной безопасности. Примерно четверть часа мы с Ойгеном пересчитывали вырученные деньги. Мы сидели на полу, скрестив ноги, и быстро курили, стряхивая пепел на пол.

– Черт, Бонни, – Ойген запрокинул голову и выдохнул дым в потолок, – неплохо же вышло, а?

– Ты о чем?

Он посмотрел на меня своим излюбленным «Лео, перестань, пожалуйста, тупить» взглядом.

– Да в принципе, – Ойген шмыгнул носом, повертел сигарету в пальцах. – Вся сделка.

Я неопределенно повел плечами, а потом нахмурился и пихнул Ойгена ладонью в плечо.

– Что еще за Бонни?

Он ехидно улыбнулся, сложил пальцы пистолетом и направил их на меня.

– Твоя бандитская кличка, – объяснил он. – Как слышно? Бонни? Это Клайд. Прием!

– Слышно хреново, – фыркнул я, а потом снова перевел взгляд на деньги.

Они были новенькие, ровные и гладкие – два десятка сотенных банкнот. У меня в голове не укладывалось, что это все теперь принадлежит нам.

– Что будешь делать с деньгами? – спросил Ойген. – На что потратишь?

Он потушил сигарету о подлокотник дивана, поскреб пальцами тощий бок и потянулся за банкой холодного пива, которое мы нашли в холодильнике.

– На лекарства для матери, – быстро ответил я, – а ты?

Ойген хмыкнул, открыл пиво и сделал несколько глотков.

– Еще не знаю, – беззаботно отозвался он. – Наверно, подлатаю машину.

– Ты серьезно?

Он приподнял брови.

– А чего?

Я прикусил язык. У меня в голове довольно давно вертелся вполне себе очевидный вопрос: если для Келлеров такие сделки – обычное дело, то почему они живут в ободранном фургоне посреди глуши? Почему пьют такое дрянное пиво и курят самые отвратительные сигареты? Почему жизнь канализационных крыс кажется лучше их собственной?

– О, – ухмыльнулся Ойген, когда я спросил его об этом, – ты на самом деле не понимаешь?

– Объясни.

– Ты же вроде не дурак, а?

Ойген прищурился, опустил острые локти в синяках на колени, прижался к холодной банке виском. Я в который раз поймал себя на мысли, что он напоминает мне койота – гордого и одинокого хищника, который каким-то чудом прибился к людям. Иногда мне казалось, что ему никто не нужен; что ни я, ни Рольф ничего для него не значим, но потом всего одно его слово, действие – и все менялось.

– Нам нельзя привлекать к себе много внимания. Если вдруг Келлеры – короли свалки – заживут хорошо, то появятся вопросы.

– Почему нельзя уехать?

– Потому что мы не сами по себе, Лео. Да, моего отца боятся, но и ему есть перед кем поджимать хвост. Это все не просто так. Нельзя столько лет толкать стволы налево и направо, а потом выйти из воды сухими.

– Тогда куда уходят все деньги?

Ойген больно щелкнул меня по лбу.

– Какую-то часть приходится отдавать шишкам покруче отца, чтобы оставаться на плаву, – объяснил он. – Что-то мы тратим на то, чтобы дом и тачки окончательно не превратились в груду мусора, а долю откладываем, чтобы в случае чего…

Он замолчал, быстро облизал губы.

– Короче, на все есть свои причины.

Я внимательно посмотрел на него.

– Тогда чего ради?

– Не понял.

– Чего ради такая жизнь, если…

Ойген быстро замотал головой.

– О, нет, Бонни. Давай вот без этого дерьма, ладно? Лучше принесу тебе еще пива.

Он быстро поднялся на ноги, провел по коротким волосам ладонью, перемахнул через спинку дивана и пошел к холодильнику.

Позже, очнувшись в предрассветной дымке, я обнаружил себя на полу. В полуметре от меня, прижав колени к груди, лежал Ойген. Мы заснули прямо на деньгах; к моей щеке прилипла купюра. Я замерз, хотел перебраться на диван – мне даже снилось, что именно это я и сделал, но, просыпаясь снова и снова, как в «Дне сурка», я понимал, что все еще лежу на месте. В мертвой тишине фургона я чувствовал себя полностью изолированным от окружающего мира. За короткий промежуток времени я до того привык к старым пыльным коврам и липкому полу, к клетчатым рубашкам Рольфа и растянутым майкам Ойгена, к запаху дешевого кофе и вкусу кислого пива, что всерьез начинал считать это забытое всеми древними богами место своим домом.

Я стал замечать за собой, что медленно перенимаю привычки Келлеров – мне нравилась их музыка и еда. Я боялся себе в этом признаться, но их образ жизни мне нравился тоже. Начинал нравиться. Я чувствовал стыд, признаваясь самому себе в том, что домой, к отцу, мне возвращаться не хотелось. Посреди бежевых стен и чистых зеркал я ощущал себя ветошью, куском мусора, который по какой-то причине забыли выбросить – ведь у нас дома всегда так чисто, даже несмотря на то, что последнее время мы с отцом пренебрегали уборкой. Вечерами я долго стоял у подъезда, задрав голову к звездам, и пытался понять, что я такое делаю. Я не имел права так обращаться с отцом. Я не должен был бросать его в самый трудный период для нашей семьи, но именно этим я и занимался последнее время. Сбежать из дома, скрыться, затеряться меж гудящих проводов и дворовых собак – было моей целью. Мне становилось тошно каждый раз, когда я переступал порог, но я ничего не мог с собой поделать. Внутри меня жило что-то голодное, нервное и большое; этому «чему-то» требовалась свобода. Я не мог ей противиться. Больше не мог. Собой прежним я становился лишь в присутствии мамы. Я видел ее урывками, но я жил в те моменты, когда она касалась моего лица холодной ладонью и шептала нежное «Львенок». Тогда я наклонялся к ней, прижимался губами к виску и тоже шептал. Я просил, умолял ее поправиться. Мне до боли в костях, до ломоты в теле хотелось, чтобы она жила.

Я перевернулся на спину, нащупал в кармане телефон. Он оказался разряжен; на экране я увидел свое отражение и поморщился.

– Лео?

– Да?

Ойген лежал ко мне спиной. Я даже не был до конца уверен, что он действительно проснулся. Сквозь тонкую ткань майки отчетливо проглядывались все его позвонки.

– Почему не спишь?

– А ты?

Молчание.

– Ойген?

– Я думаю.

Я отложил телефон в сторону и приподнялся на локтях.

– О чем?

– О том, что сказал тебе. Нельзя выйти из воды сухими. Из нее вообще не выбраться. Все тонут. Это лишь вопрос времени.

Я давно заметил, что под утро Ойген часто становился пессимистичным, ему в голову лезли самые мрачные мысли. Не то чтобы этим мы сильно отличались.

Мне было нечего ему ответить, поэтому я молчал и ждал.

– Я думаю, что тебе больше не стоит лезть в это, – шепнул он так тихо, что я едва расслышал. – Я думаю, что тебе больше не стоит приходить сюда.