Тот, кто срывает цветы

– Зови меня Рольф, – сказал он, пристально меня рассматривая. – Ойген ведь тебе объяснил, что не нужно трепать языком, верно?

Я снова кивнул. Внутри у меня до сих пор все дрожало, но глаза слипались из-за количества выпитого и пережитого потрясения.

– Вот и отлично. Я не люблю, когда лишнее болтают. Как твоя фамилия, говоришь?

– Зачем она вам?

Рольф усмехнулся, сделал большой глоток пива.

– Обычный интерес.

– Ветцель.

– Ветцель, – повторил он. – Не знаю таких. Это скорее хорошо, чем плохо.

– Это чертовски хорошо, – вставил Ойген. Он стоял чуть поодаль, прижавшись плечом к дверному косяку, и курил.

– Он прав, – Рольф кивнул в сторону сына, потом в несколько глотков прикончил пиво и поднялся с кресла. – Мне нужно уладить кое-какие дела, – сказал он. – Вернусь поздно.

Перед уходом Рольф оставил пустую банку на столе и велел Ойгену прибрать беспорядок.

– Тебе нельзя домой, – распорядился Ойген, когда за Рольфом закрылась дверь. – Отец тебя в жизни из комнаты не выпустит, если увидит в таком состоянии.

Он был абсолютно прав. Я почти не стоял на ногах и был встревожен до предела. Мы улеглись за перегородкой, в маленькой комнате, где было спальное место Ойгена – пара ватных одеял, устилающих пол.

– Давно он этим занимается? – спросил я в наступившей тишине.

Ойген пожал плечами. Он забросил ноги прямо на стену и таращился в окно на темнеющий кусок неба.

– Достаточно, – ответил он, немного подумав. – И ни разу не попался.

– Ты не похож на него, – заметил я, припоминая покрытое щетиной смуглое лицо Рольфа. – Совсем.

Ойген закинул руки за голову.

– Потому что я приемный, – ответил он. – Я не говорил?

– Нет, – пораженно отозвался я.

– Я же сказал, что я из Норильска. Рольф сильно похож на русского?

Я коротко усмехнулся.

– Вообще-то да.

Ойген фыркнул.

– Понятия не имею, где мой настоящий отец. Рольф дал мне больше, чем… Ну, знаешь, настоящие родители.

– Как ты к нему попал?

Ойген поморщился.

– Давай потом расскажу. Спать до смерти хочется.

Мне в голову пришла одна мысль.

– Слушай, – оживился я, – как тогда правильно звучит твое имя?

Послышался тяжелый вдох.

– Evgenij, – произнес Ойген по-русски.

Я заулыбался.

– А-а, так ты Zhenya.

Он нахмурился и слегка толкнул меня в плечо.

– Меня зовут Ойген.

– Ладно-ладно, я понял.

Мы проговорили еще совсем немного. Я кое-как написал отцу сообщение, что останусь на ночь у Бастиана.

– Почему Рольф так легко отнесся к тому, что я все видел? – спросил я, лежа с закрытыми глазами.

– Я сказал ему, что учу тебя стрелять, а он ответил, что рад, что у меня теперь есть друг, ну, типа, – сонно отозвался Ойген.

Он с головой зарылся под свое одеяло.

– Как думаешь, а этот Леннарт…

– С ним все в порядке, – отозвался Ойген таким тоном, что я сразу понял: в порядке ничего быть не могло.

Он заснул быстро и спал крепко, а я еще долго ворочался. Моя тревожность была гораздо сильнее сонливости, как в то время, когда я был ребенком. Я всю ночь прислушивался к шорохам и скрипам, мне казалось, что все слишком просто. Если Леннарта забили до смерти, то я теперь – опасный свидетель, которого нужно убрать.

Около двух часов ночи я услышал, как открылась входная дверь, меня обдало волной ужаса. Шаги приблизились, в комнату заглянула высокая тень, но исчезла так же быстро, как и появилась.

4

Я спал урывками, поэтому за ночь только измучился, а не отдохнул. В восемь утра за перегородку заглянул Рольф. Он увидел, что я не сплю и поманил меня за собой. Я посмотрел на Ойгена, спящего у стены, и с тяжелым сердцем поплелся за Рольфом. Я успокаивал себя тем, что бояться мне нечего – я же пережил эту ночь, а это значило, что утром мне тем более ничего не угрожало.

Я умылся прямо на кухне – ледяной водой из-под крана. Рольф предложил мне холодное пиво, но я отказался.

– Есть тосты, – сказал он, кивнув на гору поджаренного хлеба в тарелке со сколами.

Я взял один ломтик и уселся на диван. Рольф занял место рядом. На нем была потрепанная, но свежая клетчатая рубашка. При свете дня он казался не таким устрашающим, как это было накануне вечером.

– Вчера мы с тобой не поговорили нормально.

– Вчера вы были немного заняты, – отозвался я, а потом прикусил язык.

Не самая лучшая манера общения с предполагаемым убийцей, но Рольфу моей ответ понравился. Он ухмыльнулся.

– Теперь понимаю, почему вы с Ойгеном поладили, – сказал он. – У него никогда не было друга, поэтому я рад, что он нашел его.

– Тот человек…

Рольф вздернул бровь.

– Что он сделал? – осторожно спросил я.

– Скажем так, – он потер переносицу, – Ленни поступил, как последний кусок дерьма.

Я хмыкнул.

– Будет лучше, парень, если ты будешь держать это при себе, – спокойно сказал Рольф, но в его глазах сверкнуло что-то такое, что напомнило мне Ванденберга.

– Я уже это понял.

– Надеюсь.

Нас прервал Ойген. Он прошел на кухню, налил себе воды прямо из-под крана, громко звякнул ключами.

– Мы уходим, – решительно бросил он вместо приветствия.

Меня не нужно было уговаривать. Мы покинули фургон за считанные секунды и до конца дня ни разу не заговорили о случившемся.

Глава 3

Проблемы с самоконтролем

1

Как и говорила Шарлотта, ее сын вернулся в последних числах июля. Альвин принес с собой запах университетских коридоров, истории о буднях в общежитии, переполненном фотографами и художниками, коробку свежих полароидных снимков, на которых были запечатлены студенческие посиделки – потрескивание лесных костров и полупьяные улыбки. Альвин почти не отличался от себя прежнего. Он в обычной манере улыбался, щурился, говорил непринужденно, но появилась в его облике какая-то изможденность, вымученность, под глазами лужицами пролегли светло-лиловые тени.

– Я же студент, Лео. Скоро ты тоже им станешь и вообще перестанешь чему-либо удивляться, – тихо рассмеялся Альвин, когда я поинтересовался о его самочувствии.

Тем вечером мы с отцом были приглашены на ужин к Фоссам. Шарлотта приготовила спагетти под соусом «болоньезе», картофельный суп с запеченной сливой и медовое печенье. Мы расположились на кухне, и это было шагом в прошлое – в бледно-белоснежное пространство, увешенное фотографиями, пропитанное запахом кофе с корицей.

Шарлотта, раскладывая столовые приборы, оживленно пересказывала сыну последние новости. Альвин устало вздыхал, но продолжал вежливо улыбаться и отвечать на материнские вопросы. Радио на подоконнике играло «Dust in the Wind»31. Я перегнулся через спинку стула, чтобы сделать чуть тише.

– Тебе с чем-нибудь помочь? – спросил отец, когда Шарлотта водрузила на руки огромное блюдо со спагетти.

Она смешно наморщила веснушчатый нос, тонко улыбнулась и покачала головой – рыжие волосы рассыпались по плечам огненными змеями. Шарлотта почти не изменилась за последнее время, она все также напоминала мне ирландскую Дану32 – было в ней что-то свободное, почти дикое, но сглаженное ее природной мягкостью. Она улыбалась, как добрая волшебница из сказок. Когда мы с Альвином были младше, Шарлотта принимала участие в большинстве наших игр – будь то прятки, карты или нинтендо (однажды она несколько часов пыталась пройти вместе с нами одну из игр «Кастлвании»33). Я любил Шарлотту за ее открытость, за ее готовность помочь любому, за ее ласковый характер. Ее глаза всегда были грустными. Она была несчастна, но причина такой тоски мне, ребенку, была неведома – да и позже я мог лишь догадываться о ее причинах.

– Теперь все готово, – сказала Шарлотта, разглаживая складки на скатерти. – Милый, выключи плиту, пожалуйста, печенье готово.

Альвин повернулся, выполнил просьбу матери, а потом взглянул на меня.

– Ты так вымахал, черт возьми, – сказал он, накладывая спагетти себе в тарелку.

Вместо ответа я закатил глаза и скривил губы. Не так уж сильно я успел «вымахать» за то время, что мы не виделись. К тому же я имел привычку сутулиться, что немного убавляло мне роста.

Первую половину вечера мы слушали истории Альвина. Он рассказывал об улицах Берлина, о долгих лекциях и трудных экзаменах, о конкурсе на лучшую фотографию курса, где занял второе место, уступив какой-то девушке.

– А ты надумал, куда будешь поступать? – Альвин указал на меня вилкой. – Что тебе интересно?

– Юриспруденция, – ответил я. – Уголовный профиль или что-то вроде того.

Альвин слегка нахмурился и смерил меня оценивающим взглядом. Он исхудал – понял я – сделался каким-то долговязым.

– Я тоже был удивлен, – сказал отец, потрепав меня по волосам, – но он настоял.

– Мне казалось, что ты пойдешь по стопам Ульриха, – добродушно заметила Шарлотта, – или Анны. Ты ведь разбираешься в искусстве, нет?

– Разбираюсь – сильно сказано, – я пожал плечами. – Так, знаю кое-что.

– Он скромничает, – заговорщицки шепнул отец.

– Вовсе нет, – хмуро ответил я. – Зачем учить то, что тебе и так легко дается? Разве не лучше разобраться в том, о чем понятия не имеешь?

Альвин вопросительно выгнул бровь.

– Потому что легче добиться успеха в том, в чем у тебя талант?

– Это да, – я кивнул, – но я имею в виду, что об искусстве я могу прочесть самостоятельно, а…

– Анна потратила много лет на учебу, – возразил отец.

– Да, но я к тому, что…

Я почувствовал, что не могу больше продолжать. Со мной иногда такое случалось – я останавливался посреди улицы, потому что не было сил идти дальше, порой бросал дела, предпочитая не доводить их до конца.

– Ничего, – я снова уткнулся в тарелку.

Шарлотта достала из холодильника бутылку вина, разлила его по трем бокалам и в нерешительности взглянула на отца.

– Лео тоже будет? – спросила она.

Отец кивнул, но предупредил:

– Только немного.

Я едва сдержал саркастичную ухмылку, вспоминая наши посиделки с Ойгеном, пустые банки из-под пива, опустошенную флягу виски, что принадлежала Рольфу.

Следующие полчаса беседа протекала оживленно и довольно мирно. Отец и Шарлотта вспоминали свои студенческие годы и делились разными историями. Солнце за окном садилось, и под его преломленным светом волосы обоих Фоссов казались цвета ржавчины. Я выпил два стакана вина, и меня немного разморило.

Отец обратил внимание на газету на краю стола, встряхнул ее и быстро пробежал взглядом заголовок.

– Так-так… Звериное бешенство добралось и до Берлина.

– Что такое? – спросила Шарлотта.

– Лисы. Пару бедняг пришлось убить.

– Ох, – огорченно вздохнула Шарлотта, – как жалко.

– Что ж, животное не виновато, но иногда это единственный выход, – отец потер подбородок.

Альвин ткнул меня локтем в бок и кивнул в сторону коридора. Мы поблагодарили Шарлотту за ужин и переместились в комнату Альвина. В ней ничего не изменилось, она была заполнена пустотой и одиночеством – было заметно, что в ней никто не живет. У стен по-прежнему громоздились коробки с кое-какими вещами, под потолком и на стенах были развешены фотографии, на полках ровным строем лежали пластинки.

– Значит, у вас там по улицам бешеные лисы бегают? – спросил я.

Альвин прикрыл дверь и рухнул на кровать.

– Вроде того, – зевнул он. – Знаешь, какой первый признак лисьего бешенства?

– Какой же?

Он приподнялся на локтях – меланхоличный и утонченный – взглянул на меня.

– Они совсем не боятся людей.

Я присел на край кровати и подогнул под себя ногу.

– Обычно лисы никого к себе не подпускают, – добавил Альвин. – Совсем.

Мы немного помолчали. В тишине можно было различить голоса отца и Шарлотты, которые о чем-то спокойно беседовали.

– Посмотри-ка, что я привез.

Альвин свесился с кровати и вытащил из лежащей на полу дорожной сумки светло-голубую пластинку с изображенным на ней причудливым замком.

– Знакомься, это Bröselmaschine!34 – восторженно сообщил он. – Одни из лучших ребят в своем стиле.

– Что у них за стиль? – поинтересовался я, принимая из его рук пластинку, чтобы лучше рассмотреть ее.

Над старым замком летали бабочки с красными крыльями, а у его подножья тянулись сюрреалистичные гитары.

– О, мой юный неопытный друг, как много тебе еще предстоит узнать, – улыбнулся Альвин. – Что-нибудь о краут-роке слышал? Ну, о капусте?

– М-м… – неопределенно промычал я, чувствуя себя идиотом, – нет?

Альвин усмехнулся.

– Так я и знал, – он снова растянулся на коричном покрывале. – Это довольно интересное направление, экспериментальная музыка, понимаешь?

– А почему капуста?

– Потому что немцы у многих ассоциируются с квашеной капустой, отсюда и появился так называемый капустный рок. Bröselmaschine напоминают Боба Дилана и Джоан Баэз, – Альвин мечтательно прикрыл глаза. – Хиппозные начала, кельтские легенды, флейта и меллотрон35, мандолина и гитара. Давай поставим?

Альвин забрал у меня пластинку, поднялся с кровати, подошел к проигрывателю и поднял наверх пылезащитную крышку.

– Я все спросить хотел, – начал он, удерживая пластинку за торец. – Как там камера поживает? Фотографируешь?

– Иногда пытаюсь, – ответил я.

Пытался. До того, как начал практиковаться в стрельбе вместе с Ойгеном. Последнее время мне стало совсем не до фотографии.

– Получается?

Альвин зафиксировал пластинку на поворотном диске и слегка надавил на нее. Не отрывая от него взгляда, я передернул плечами.

– Не уверен, у меня не очень хорошие фотографии, но их много.

– Если эти снимки что-то для тебя значат, то они в любом случае хороши.

Заиграла музыка – не очень громко, с темной хрипотцой, плавно. Я действительно распознал ирландские мотивы, нечто фолковое, ужасно традиционное – зеленые холмы, окутанные туманом, рыжие девушки с венками на головах.

– Нравится? – спросил Альвин.

Я кивнул. Мне правда нравилось.

Мы немного послушали музыку, потом покурили в открытое окно.

– Тебе все еще снятся кошмары? – спросил Альвин, разглядывая пустую дорогу. – Как твое… самочувствие?

– Бывает, что снятся, но гораздо реже, чем раньше, – негромко признался я, стряхивая пепел в темноту. – Я в порядке.

– Надеюсь. Я все время чувствовал себя виноватым, потому что оставил тебя в таком состоянии.

Я удивленно взглянул на него, но он все еще смотрел в другую сторону.

– Я был не один.

– Не один, но я был единственным, кому ты доверился.

– Эй, – я заглянул ему в глаза. – Ты помог мне, хорошо?

Он слабо улыбнулся, но в его взгляде было что-то очень печальное.

– Хорошо.

Мы выбросили бычки на дорогу, и Альвин осторожно закрыл окно.

– Слушай, – мне в голову вдруг пришла одна глупая затея. – Все наши заметки. Они ведь сохранились? Давай взглянем?

Альвин пришел в некоторое замешательство.

– Я думал, что ты давно все забрал.

– Я хотел, но как-то не вышло.

– Тогда все до сих пор на своем месте. Ты уверен, что тебе это нужно?

Я помолчал. Ответ знали мы оба. Мне совершенно точно не надо было вновь погружаться во все это, но есть вещи, которым невозможно противостоять. Я видел, что Альвину моя идея не понравилась, но он не стал протестовать. Мы распахнули двери шкафа и стали шарить ладонями по самой верхней полке.

– Черт, никак не дотянуться, – бросил Альвин. – Нужен стул.

Я скинул вещи с единственного стула в комнате на кровать и подтащил его к шкафу. Альвин быстро забрался на него, заглянул на полку.

– Тут все пылью заросло, – сказал он. – Так, где же… Ага, нашел.

Мы сели на кровать. Альвин – как хищная птица цепкими когтями – перебирал пожелтевшие листы. Скучающее выражение его лица сменилось восторженным. Он столь близко подносил к глазам наши записи, словно надеялся прочесть что-то меж строк.

– Мы на самом деле были так помешаны на всем этом? – тихо спросил я, разглядывая распечатанный портрет Петера Кюртена36.

– Похоже на то.

– С ума сойти можно.

Альвин пристроил подбородок у меня на плече.

– А кто сказал, что мы нормальные?

– Твоя правда.

Мне казалось, что материала было меньше, но оказалось, что в свое время мы раздобыли много всего: копии писем Ричарда Рамиреза, фотографии жертв Теда Банди, статьи о массовом убийстве в «Колумбайне», о бойне в школе Бата37, о Джеймсе Холмсе38 и Чарльзе Старквезере39, криптограммы Зодиака, информацию о преступлениях Вальтера Ванденберга и многое-многое другое. Преступления повергали нас в трепетный ужас, мы чувствовали отвращение, смешанное с любопытством, нам хотелось понять, что заставляет людей совершать такое. Что способно толкнуть человека на убийство? Если разобраться – много чего. Эмоционально-глубокие потрясения, скука, голод, острая нехватка ощущений, обезличенные чувства и их потеря. Причину можно найти всегда.

– Все нормально? – спросил Альвин чуть позже, когда мы закончили разбирать записи.

– Да, – ответил я. – Думаю, что да.

2

На следующий день я пересказывал вечерние события Ойгену. Мы сидели на верхних скамьях школьного стадиона. Пусть в школу я теперь не ходил, но стадион всегда был открыт, поэтому ничего не мешало мне и Ойгену расположиться на местах болельщиков. Я ждал Бастиана, а Ойген составлял мне временную компанию – к вечеру у него были дела.

– Это было так странно. Мне казалось, что мы больше никогда не вернемся к этому, но… Я даже не могу толком объяснить, что почувствовал, когда…

– Ты можешь помолчать? – достаточно резко перебил меня Ойген. – Мне сейчас не до твоего фанатичного детского увлечения.

Он делал затяжку за затяжкой. Сигарета дрожала между его пальцами.

– Моего фанатичного детского увлечения?

Ойген тяжело вздохнул, покачал головой и зажмурился.

– Извини, – сказал он сквозь зубы.

Еще при встрече я понял: с ним что-то не так. Ойген был взвинчен, постоянно дергался и слишком много курил. Когда я поинтересовался, что случилось, он только поморщился и отмахнулся.

– У тебя все в порядке? – снова спросил я.

Ойген уставился на поле, где тренировалась школьная футбольная команда, и молчал. Его бледные губы были обветренными и шелушились, под глазами отчетливо проступали синяки – он плохо спал этой ночью или не спал вовсе. Маниакально-лихорадочным движением Ойген комкал пальцами рукава серой толстовки с выцветшим изображением рыси, в которую был одет.

– Отец попросил меня кое о чем, – ответил он.

– О чем?

Ойген потушил сигарету о скамью и бросил себе под ноги – там уже образовалась горка окурков.

– Хочет, чтобы я переговорил с одними людьми вместо него.

Я не поверил своим ушам.

– Чего-чего?

Ойген крепко сжал мое плечо.

– Тише, – спокойно попросил он. – Не хватало еще, чтобы нас тут услышали.

Я кивнул. На такой высоте никого, кроме нас не было, но я подозревал, что у Ойгена на нервной почве начала развиваться паранойя, а мне это было слишком хорошо знакомо.

– Почему он не может заняться этим сам? Что это вообще за люди?

– Ему нужно уехать на пару дней, чтобы встретиться с другими заказчиками. Он доверяет мне. Я справлюсь.

– Это тоже заказчики?

Ойген шмыгнул носом.

– Ну да.

– И чего они хотят?

– Перевезти ящик глоков40 и еще что-то по мелочи.

– Твою мать, Ойген, – выдохнул я. – Ты согласился?

Он промолчал.

– Если тебя поймают, то посадят лет на десять.

– Ты думаешь, я не понимаю? – взъелся он. – Только у меня нет выбора. Мне придется это сделать. Если не сейчас, то потом, потому что я обязан Рольфу всем, и он теперь надеется на меня.

Я попытался взять себя в руки.

– Ойген, это же безумие. Серьезно.

Он посмотрел на меня таким взглядом, что я понял – лучше мне заткнуться.

– Какой у тебя план?

– Сегодня нужно подготовить машину, придумать, где буду прятать стволы, а завтра поеду на сделку.

Происходящее казалось слишком нереальным. Одно дело – стрелять по банкам в лесу и просто дурачиться, но ввязываться в грязные дела Рольфа – другое.

– Куда нужно будет все доставить?

Ойген снова закурил.

– Пока не знаю. Отец говорит, что в Нюрнберг41. Вроде бы.

В спокойной обстановке школьного двора рассказ Ойгена казался мне нелепым. Может быть, он заметил тревогу на моем лице, потому что протянул мне сигарету, позволил затянуться и попросил расслабиться.

– Помочь тебе с машиной сегодня?

– Нет, – он отрицательно покачал головой, – но ты можешь оказать мне другую услугу.

– Какую?

– Вечером, после того, как я уеду, не светись на улице, ладно?

Я медленно кивнул.

– Ты – мое алиби, – сказал Ойген, стряхивая пепел с сигареты.

– Только будь осторожен, ладно?

Ойген криво улыбнулся.

– Так трогательно, – фыркнул он. – Сейчас расплачусь.

– Я серьезно.

– Все путем, Лео.

Ойген посмотрел на меня. Его холодный уверенный взгляд был попыткой провести меня, но я все равно видел, что он нервничает. Ойген вновь отвернулся и принялся рассматривать футболистов.

– Такие идиоты, – раздраженно заметил он.

– Ветцель!

К нам приближалась Элла Шмиц – светлые волосы растрепаны, тушь размазана по щекам. Она быстро поднималась к нам, но замерла примерно на полпути и замахала руками.

– Тебе чего? – недовольно крикнул я.

– Там… За школой… – она не могла отдышаться. – Герт сейчас убьет Бастиана!

Я вскочил на ноги, а за мной и Ойген. Не сговариваясь, мы рванули вниз по лестнице за Эллой.

– Кто такой Герт? – спросил Ойген, когда мы бежали вниз по ступеням.

– Ее бывший парень, – ответил я и чуть не споткнулся, но Ойген удержал меня от падения.

Мы быстро покинули стадион, оставив Эллу далеко позади.

3

Герт был гораздо мощнее Бастиана и выше примерно на голову, поэтому Басти значительно уступал в схватке. Мы застали их на заднем дворе школы. Герт скалой возвышался над Бастианом, который хрипло сплевывал кровь на траву; у него был подбит глаз, под губой зияла ссадина.

– Майер! – крикнул я.

Герт обернулся и прорычал:

– Отвали отсюда, Ветцель!

– Лео, я справлюсь сам, – бросил мне Бастиан. – Уходи!

Он еле стоял – ему хорошо досталось. Я больше не стал терять ни минуты – ринулся на Герта, ударил его в лицо, но он не пошатнулся, а только схватился за нос ладонью. На его пальцах показалась кровь.

– Сукин сын! – рявкнул он. – Сказал же, чтобы ты…

Договорить он не успел, потому что на него налетел Ойген.

– Повтори, – процедил он. – Повтори, а?

– Сукин сын, – с нажимом вывел Герт. – Твой друг самый настоящий сукин сын. Как там твоя мамаша, Ветцель? Не подохла еще?

Я стиснул кулаки и снова ринулся на Майера, но кто-то впился мне в локоть. Я обернулся – у меня на руке повисла Элла.

– Просто уходите отсюда, ладно? – умоляла она. – Не надо драться! Герт, между мной и Бастианом ничего нет. Он просто…

– Ага, он просто за тобой увивается, Элла, черт возьми!

Герт ревел, словно медведь. Его голос смешивался с писклявыми оправданиями Эллы, которая продолжала уверять, что они с Бастианом просто знакомые. Ойген выплюнул какое-то русское ругательство – я не разобрал, размахнулся и ударил Герта в челюсть с такой силой, что голова Майера дернулась в бок. Он замер на несколько секунд, потому что явно не ожидал удара, и Ойген этим воспользовался. Он ударил снова, но на этот раз по ребрам. Герт шумно выдохнул, схватился за бок, лицо у него раскраснелось. Он попытался ударить Ойгена в ответ, но тот шустро увернулся, схватил Герта за шею и подставил ему подножку. В следующую секунду Майер рухнул на траву, а Ойген сел ему на ноги, придавливая к земле всем своим весом.

Все произошло так быстро – никто не успел ничего сказать или сделать. Ойген полез рукой в карман толстовки, и я сразу догадался, что он собрался сделать.

– Ойген, не надо!

Я подбежал к нему, но было уже поздно, потому что он выхватил пистолет, с которым мы обычно упражнялись в лесу. В моей голове лихорадочно стучало. Какого черта? Какого черта? Какого черта у него с собой оружие? Обычно Ойген не выносил его дальше дома или леса.

– Кто теперь сукин сын, а? Скажи: «я грязный сукин сын», – шипел Ойген, приставив ствол ко лбу Герта.

Майер смотрел на него широко раскрытыми глазами. Элла оцепенела, приложив ладони ко рту. Бастиан нервозно переводил взгляд с Ойгена на меня. Я весь вспотел, меня мелко трясло, я пытался сообразить, как прекратить все это.

– Он наверняка не заряжен, – прохрипел Герт.

– Хочешь проверить, ублюдок?

Ойген крепче сжал рукоятку, его палец лежал на спусковом крючке.

– Говори.

– Я… сукин сын.

– Что-что? Ты кое-что забыл.

Герт зажмурился и сказал громче:

– Я грязный сукин сын.

– Если ты хоть кому-нибудь скажешь о том, что здесь произошло, то я отстрелю тебе яйца, понял?