скачать книгу бесплатно
– Слушай, что думаешь, если мы подыщем тебе специалиста?
– Специалиста?
– Да. Тебе станет легче, если с тобой поработает хороший психиатр.
Я растерялся.
– Разве ты не можешь?
– Я твой отец, Лео. Будет лучше, если это будет другой человек.
Мне снова стало нехорошо, поэтому я быстро кивнул.
– Да, хорошо, – отозвался я, – обязательно.
Пусть делает, что хочет. Пусть отдает меня на растерзание десяткам врачей – мне было все равно.
2
Мне снова не спалось. Я честно пытался заснуть, слушал расслабляющую музыку, думал о хорошем. Даже пытался читать скучный учебник по физике, но ничего не помогало. В голову лезли мысли о телефонном разговоре отца с Андреем. Маме стало хуже? Почему отец вышел из комнаты? Когда я спросил его об этом вечером, он сказал, что все в порядке.
– Состояние мамы стабильно. Ей не лучше, но и не хуже. Просто я решил, что тебе не нужно слышать все это еще раз, – говорил отец за ужином, когда я вяло ковырял вилкой в салате.
– Когда я смогу ее увидеть? – только и спросил я, разглядывая блестящую маслину в своей тарелке. – Когда мы поедем в больницу?
– Во вторник, – ответил отец, – вечером.
Я очень надеялся, что так и будет. Надеялся, что отец не передумает брать меня с собой.
Лежа в темноте, я натянул одеяло по самый подбородок. На ночь я плотно занавесил шторы, поэтому в комнате было так темно, что я с трудом разбирал очертания предметов. Я все ворочался, гадая, сколько сейчас времени. Потянулся за телефоном – оказалось, что почти три часа. Это означало, что утром я вновь буду вялым и выбившимся из сил. Отец в тысячный раз спросит о моем самочувствии. Я в тысячный раз совру ему.
Я вспомнил о враче, которого он собрался найти для меня. Это стало новым поводом для беспокойства. Я боялся, что он каким-то образом узнает, что я что-то скрываю. Я не испытывал такого страха перед журналистами и следователями, потому что со всеми ними я беседовал не так много раз, но новый человек, с которым мне придется разговаривать длительное время беспокоил меня.
Я встал с кровати и открыл окно – мне показалось, что в комнате слишком душно. После этого я выбрался в коридор и осторожно прошмыгнул на кухню, бросил ложку кофе прямо в холодную воду и тенью вернулся в комнату. Раз уж мне не спалось, то я решил еще немного покопаться в прошлом Ванденберга. Моя паника немного поутихла, а ее место заняла навязчивая мысль: если я буду знать о Ванденберге все, то мне станет легче. Это было глупо, но тогда, посреди ночи, это казалось мне почти спасением.
Кофе не растворился, противные горькие гранулы плавали прямо на поверхности, но я почему-то все равно это пил. Убавив яркость телефона, я открыл список всех жертв Ванденберга. В глаза мне бросилось имя одной девушки. Я уже слышал ее имя в новостях. Этта Дитер. Последняя из убитых девушек. Я перешел по ссылке, подождал, когда загрузится изображение. На весь экран открылось фото красивой девушки. Она сидела на веревочных качелях и широко улыбалась. Ветер разметал в стороны ее короткие черные волосы; лямка джинсового комбинезона съехала с худенького плеча. На вид Этте было лет шестнадцать. Она была не накрашена, ее щеки заливал естественный румянец – то ли от быстрого бега, то ли от зноя. Мне показалось, что на фото был август, может, начало сентября, когда листва какое-то время остается зеленой.
«Этта Дитер во время поездки в Рим, 2005».
Я пролистал ниже, добрался до текста, сделал еще один глоток самого омерзительного кофе в своей жизни и начал читать.
Последнее нападение Вальтер Ванденберг совершил на Этту Дитер, студентку второго курса театрального университета. Девушка была найдена с перерезанным горлом недалеко от собственного дома. В ее руке лежала красная роза.
23 августа 2005 года Этта вернулась из Рима, где отдыхала со своими университетскими друзьями. Тем же вечером она решила прогуляться по родному городу в одиночестве, чтобы расслабиться после утомительного перелета – так она сказала своей матери перед уходом. Этта зашла в библиотеку, взяла «По ком звонит колокол» Хемингуэя, а затем отправилась в парк, где познакомилась с обаятельным молодым человеком. Он представился Вальтером, расспросил Этту о ее любимых книгах, а потом признался, что сам является начинающим писателем. Некоторое время они вместе гуляли по парку, а потом Вальтер предложил заглянуть к нему домой, чтобы Этта смогла взглянуть на его рукопись.
«Она чуть не умерла от счастья. Тут же согласилась и без каких-либо вопросов последовала за мной. Я даже разозлился на нее за такую тупую наивность» (из показаний В. Ванденберга).
Они медленно шли по вечерним улицам. Ванденберг нанес удар после слов Этты о том, что через десять минут они поравняются с ее домом.
«Рядом никого не было, и я понял, что самое время покончить с девчонкой. Нельзя было появляться рядом с домом, поэтому я ударил ее по голове, а потом перерезал горло. Сорвал розу с клумбы – она была красивой, Этта была красивой. Все правильно, понимаете? Красный цветок в цвет ее помады.
Дальше говорилось о том, как проходили похороны Этты. Я пробежал глазами короткое интервью ее сводного брата, полное гнева и горечи. В конце статьи меня вновь ждала фотография Этты, но на этот раз ее лицо было крупным планом. Оказалось, что у нее были веснушки – много-много; глаза с такого ракурса казались неземными – точно сапфиры.
Я убрал телефон под подушку и перевернулся на спину. Той ночью я все пытался понять, что может толкнуть человека на бесконтрольные убийства. У меня немного кружилась голова, и я не знал, что было тому причиной: недосып или история Этты Дитер. У меня перед глазами стояла та фотография из Рима. Знала ли Этта, что ее ждет, когда она вернется в родной Регенсбург? Нет, конечно, не знала. Такие страшные события невозможно предугадать.
– Это было давно, – зачем-то шепнул я самому себе.
Это начинало входить в привычку. Четкие фразы, обращенные к самому себе, успокаивали меня на время.
Я сел на кровати, скрестив ноги, сгреб одеяло руками и накинул себе на голову – укрытие от монстров и опасных преступников было готово. Погруженный в свои мысли я уперся взглядом в темную стену. «Никаких чудовищ не существует», – говорила мама, когда я был совсем ребенком. «В шкафу никого нет и под кроватью тоже. Хочешь, мы проверим вместе? Иди-ка сюда», – она манила меня рукой, а потом мы вместе распахивали двери всех шкафов у нас дома, изучали пространство под столами и кроватями. «Джим Хокинс[15 - Джеймс (Джим) Хокинс – положительный главный действующий герой романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ»; персонаж полнометражного анимационного фильма «Планета сокровищ», выпущенного в 2002 году по мотивам романа Стивенсона.] бы не испугался», – говорила мама с улыбкой, если я вдруг замирал перед очередным предполагаемым жилищем монстра.
– Джим-чертов-Хокинс бы не испугался, – прошептал я.
Во тьме снова замерцал экран телефона. Я открыл новую статью и принялся за чтение.
За все время Вальтер Ванденберг прошел несколько психиатрических экспертиз.
Большинство экспертов диагностировало диссоциальное расстройство личности, характеризующееся полным игнорированием социальных норм, чрезмерной импульсивностью и агрессией. По словам исследователей, такие люди отличаются неспособностью сочувствовать, формировать привязанности к окружающим, они манипуляторы и хорошие лжецы. Ванденберг никогда не проявлял раскаяния за содеянное. В суде он не отрицал своей вины, но на его лице не было ни тени сожаления. Он холодно рассказывал о том, что делал со своими жертвами.
Больше читать я не мог, поэтому отложил телефон в сторону и задумался, где же сейчас Ванденберг. Если бы я был беглым преступником, то предпочел бы скрыться и залечь на дно, а потом и вовсе исчезнуть. Я выдохнул, потер виски пальцами и постарался успокоиться, внушить себе, что со всем этим можно жить, можно научиться справляться со страхом – но в этот момент громко хлопнула форточка, и я так сильно дернулся, что сшиб локтем кружку. Она с глухим стуком упала на ковер – повезло, что кофе я уже допил. Оглушенный этим внезапным звуком я пролежал без движения почти минуту. У меня похолодели ноги. Тогда я снова вышел в коридор, но на этот раз я не крался мимо комнаты родителей. Вместо этого я приоткрыл дверь их спальни и осторожно просунулся внутрь. Шторы не были занавешены, и в окно на меня смотрела большая луна. Отец крепко спал, поэтому не услышал, когда я позвал его.
– Пап? – чуть громче повторил я, неуклюже топчась на месте.
Я чувствовал себя пристыженным, мне было неловко, но рядом с отцом я находился в безопасности. Не дождавшись ответа, я прошел босыми ногами по мягкому ковру и осторожно пристроился у отца в ногах. Он не проснулся и даже не пошевелился. Я забился под тяжелое одеяло, пригрелся и вскоре почувствовал, что глаза начинают закрываться. Напряжение неохотно отступало. Мой организм так ослаб и выбился из сил, что больше не мог противостоять сну.
До самого утра мне снился сад с красными розами. Я заблудился в нем и не мог найти выход.
Глава 4
Оскар
1
Во вторник мы действительно поехали к маме. К тому времени я уже несколько дней не выходил из дома, поэтому уличный свет казался мне чересчур ярким. Я высоко поднял воротник куртки – как граф Дракула – и прятался за ним от солнечных лучей и глаз прохожих. В машине мы с отцом особо не разговаривали. Он был загружен из-за работы, а мне просто не особо хотелось обсуждать что-то вслух. Первую половину дороги я смотрел в окно на мрачное пепельное небо и голые деревья, на проезжающие мимо серые и черные машины – им в тон, погружаясь в тоскливые мысли о своем красном велосипеде, на котором катался по парку, мелькая меж деревьев ярким пятном. Вскоре мне надоело рассматривать унылый пейзаж, поэтому я достал телефон и открыл закладки. Весь понедельник я не притрагивался к статьям о Ванденберге и его жертвах, потому что не мог долго концентрировать на этом свое внимание. Вечером я нашел кое-что интересное, но решил отложить чтение на потом. Пару секунд я уговаривал себя собраться с мыслями, затем открыл небольшую заметку об Этте. На этот раз на странице не было ее фотографии, но вместо нее на меня смотрел угрюмый кареглазый юноша с книгой в руках – позади него проглядывались кресты и ангелы, сгорбленные фигуры надгробий.
Страницы книги, найденной у Этты в вещах, были перепачканы кровью. На похоронах девушки Герхардт Манн, ее сводный брат, зачитал эпиграф этого романа: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».[16 - Эпиграф к роману Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол». Автором этих строк является английский поэт и священник Джон Донн.]Мы выражаем соболезнования семье Этты Дитер. Колокол действительно звонит по ней, и мы все его слышим.
– Что читаешь? – спросил отец, вглядываясь в изображение на экране моего телефона.
– Просто сообщения от Басти, – соврал я и быстро убрал телефон в карман.
Отец хмыкнул, но ничего не сказал. Мы подъезжали к больнице, и теперь его мысли наверняка были заняты только мамой.
Я осторожно перевел дыхание. Не хватало еще, чтобы отец понял, чем я занимаюсь. Он предупреждал, чтобы я не копался во всем этом, говорил, что мне станет хуже, если я буду себя провоцировать, но он не мог понять, что мне было необходимо во всем разобраться. Мне было нужно знать о Ванденберге все. Так мне казалось, что я контролирую происходящее. Я смотрел на фотографию брата Этты, и внутри меня поднималась волна сочувствия, какого-то абсолютного сожаления. Боже мой, Этта Дитер действительно погибла – не просто умерла, а стала жертвой жестокого преступника. Я ощущал смутную тоску по человеку, которого не знал. В уголках глаз защипало. Я поспешил перевести мысли в иное русло, чтобы не выдать внутренних переживаний.
– Посмотри на меня, – сказал отец, когда мы припарковались возле больницы. – Какой же ты бледный, Лео, – вздохнул он, когда я повернул голову. – Ладно, пошли.
На улице он пригладил мне волосы, поправил капюшон куртки, и мы двинулись к главному входу. Начинался дождь вперемешку со снегом, мне на нос упало несколько прохладных капель, я поморщился и чихнул. Почему-то я очень волновался перед встречей с мамой. Боялся, что она поймет, что я не в порядке и разнервничается, а переживать ей было нельзя.
В больнице у меня немного закружилась голова, но я попытался не обращать на это внимания. В чем дело – я понял не сразу. Мне понадобилось несколько минут, чтобы осознать: стопки документов, форма, коридорный запах, официальность, холодный свет. Все это напоминало мне о тюрьме, о камере Ванденберга.
В палате мама лежала одна. Она улыбнулась и протянула ко мне руки, когда мы с отцом зашли внутрь. Я аккуратно сел на край узкой кровати и обнял маму за плечи.
– Львенок, – шепнула она, когда я оказался рядом.
От нее пахло лекарствами, слезами и тоской, но она улыбалась так, что у меня в груди сходились все трещины. С момента нашей последней встречи мама осунулась еще больше; она таяла, ее каштановые волосы потеряли свой блеск и теперь казались жидкими и нездоровыми. Рядом с ее кроватью стояла капельница, на тумбочке лежали какие-то трубки. Возле них гнездились книги: «Поль и Виржини»[17 - «Поль и Виржини» – повесть-притча французского писателя Бернардена де Сен-Пьера, впервые опубликованная в 1788 году.], сборник лекций Уайльда – «Заветы молодому поколению», «Евангелие от Уолта Уитмена» и «Эстетический манифест», тяжелая книга в темно-алой обложке с изображением племени индейцев на ней.
– Как ты? – тихо спросил я, не разжимая объятий.
Я не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Безопаснее было смотреть маме за спину, задерживая взгляд на аккуратно сложенной на стуле одежде, полупустом графине, ворохе тетрадей.
– Все хорошо, – сказала она чуть хрипло.
Она врала мне. Я знал, что ей очень больно, знал, что ее дела не могут быть «хорошо», но все равно кивнул.
– А как твои дела? – приветливо спросила она, когда я уселся на стул напротив нее. – Ты уже поправился?
Мое место на кровати занял отец. Он поцеловал маму в висок, провел ладонью по ее волосам. Она взглянуло на него покрасневшими глазами и печально улыбнулась.
– Вроде бы, – я пожал плечами. – Пил разные лекарства, много спал.
Мама снова улыбнулась и сжала мою ладонь. Рука у нее была слабая и тонкая, сквозь нее просвечивали голубые вены.
– Это хорошо, – она прикрыла глаза. – Как там на улице? Уже тепло?
– Нет, дорогая, – качнул головой отец, – еще не очень.
– М, – хмыкнула мама, – грустно.
В палату заглянул врач и поманил моего отца. Он вышел.
– Что вы сейчас проходите по литературе? – спросила мама.
Она смотрела на меня устало. Она была измучена.
– «Путешествие по Гарцу[18 - «Путешествие по Гарцу» – произведение немецкого поэта Генриха Гейне.]», – я ответил первое, что вспомнил.
Бастиан сказал, что его задали в первый учебный день. Нужно было написать анализ в тетради, но я этого не сделал. Я даже не удосужился прочесть.
Мама слегка нахмурилась, словно пыталась что-то вспомнить.
– Нерушима только смерть, – забормотала она, – сердце каждым ударом наносит нам рану, и жизнь вечно истекала бы кровью, если бы не поэзия[19 - Эпиграф к «Путешествие по Гарцу», который взят из «Речи памяти Жан-Поля», произнесенной писателем Людвигом Берне.].
– Как ты все это запоминаешь?
– Легко выучить то, что тебе действительно нравится.
Мы немного помолчали. За окном из-за туч выбилось солнце, и я увидел, как его лучи заскользили по больничной палате, изменяя и преображая ее. Тонкая полоска света переместилась с прикроватной тумбочки, скользнула по маминой руке, растворилась на кончиках ее пальцев, а потом появилась на полу и заскользила дальше. Я наблюдал за ней так, словно она была чем-то живым.
– Приятно видеть солнце, – прошептала мама, – ты бы не мог открыть окно?
– Конечно, – я приоткрыл его совсем немного, опасаясь, что мама простудится, если открыть полностью. – Когда тебя выпишут?
Мама опустила взгляд, плотнее закуталась в одеяло.
– Не знаю, львенок. Будем надеяться, что скоро.
Вскоре вернулся отец. Он был встревожен, но ему быстро удалось скрыть это. Он улыбнулся.
– Посмотрим альбом?
Мама кивнула. Отец достал из ее тумбочки толстый старый альбом. Его подарили им на свадьбу мамины университетские друзья.
Старые полароидные фотокарточки. Время сквозь пальцы. Мы уселись близко-близко, сдвинули головы и начали листать альбом. Мы часто так делали последнее время. Это успокаивало маму. Все начиналось с детских фотографий моих родителей. Мама – посреди поля, волосы заплетены в косы. Ей не больше пяти. С соседнего снимка смотрел отец – десятилетний мальчишка со шрамом на подбородке, прижимающий к груди тощего кота. Следом шли их совместные фотографии – в кино, на выставках, на фоне полуразрушенной крепости у какого-то озера. Мне особенно нравился тот снимок, когда они только переехали в нашу квартиру: мама в белом платье вешала занавески, а отец с сигаретой в зубах, смотрел на нее с теплотой и восхищением. Мои фотографии. Первый класс. Портфель, набитый тетрадями и новыми учебниками. Я переболел ветрянкой прямо перед школой, поэтому на фотографии с первого учебного дня у меня на щеке виднеется болячка, что не успела зажить. Тут и там на полях альбома ютились мамины записи. «Лео и его новый велосипед», «У моста», «Вот оно, глупое счастье, с белыми окнами в сад![20 - Строка из стихотворения С. Есенина.]». Был и Фрэнсис. Я любил его фотографировать, поэтому снимков, запечатлевших его хитрую рыжую морду, в альбоме насчитывалось с десяток.
Альбом отправился на свое место только через полчаса. Отец сходил нам за кофе. Мама рассказывала истории об индейцах, о том, как появилась земля и первые люди.
– Индейцы считали, что у каждого члена их племени есть свой дух-покровитель, – говорила она. – Они воздвигали тотемы в их честь.
– А как они узнавали своего духа?
Я сидел у мамы в ногах и потягивал кофе из пластикового стаканчика. Отец с закрытыми глазами сидел ближе к ней, аккуратно опустив голову на ее живот. Мама путалась пальцами в его волосах.
– Они запоминали сны и читали знаки.
– Я тоже хочу своего духа-хранителя, – сказал я.
Мама тихо рассмеялась.
– Какое животное снится тебе чаще всего?
– Недавно мне снился Фрэнсис.
Отец лениво открыл один глаз и сосредоточил свое внимание на мне.
– Дорогой… – мама вздохнула и протянула ко мне свободную руку. – Я тоже по нему скучаю.
Наши пальцы встретились. Я легко сжал ее узкую ладонь. Отец дотронулся до моего плеча своей теплой рукой. Я впервые почувствовал себя в безопасности за последнее время, теснее прижался к родителям и зажмурился, стараясь не вдыхать больничный запах, пытаясь представить, что мы дома.
– Я думаю, что твоим тотемом мог бы стать волк, – негромко сказала мама.
– Почему?
– Он предан своей семье, – ответила она, – как никто другой.
– Тогда мы все волки, – твердо сказал я.
Потом мама заснула, и отец поправил ей одеяло. Во сне она казалась еще более слабой и бледной. Мне не хотелось уходить, но в палату зашла медсестра и напомнила, что часы приема закончились. Мне стало до того тоскливо, что в горле встал неприятный ком. Мы с отцом по очереди поцеловали маму в лоб и понуро побрели к выходу.