Сын героя

В нем была сила жестокой твари, и пиво его имело вкус желчи. Все выпили, ни один не сморгнул. Только Костя, положительный герой, оказался на высоте. Он не пил, его стакан оказался полным.

Взяв расследование убийства в свои руки, Костя сделался беспокойным и нервным, то и дело вставал из-за стола и звонил по служебному телефону.

– Милка сдала пистолет прокурору, назначили экспертизу. На пистолете остались пальцы одного человека, – объявил он собравшимся. – Полковник оказался настоящим спецом и сохранил отпечатки. Товарищи пробили их по базе, оказалось, что из него было убито несколько человек за границей.

– Полковник из города не выезжал, – заметил Иван Иваныч. – И за границей ему быть не доводилось.

– Это ничего не доказывает, – жестко произнес Костя.

Прокопьичу пришлось ходить с мокрыми ногами. И хорошо, если найдется добрый человек, который покажет, где можно просушить тапочки. Не без смущения бедняга разулся, засучил брюки до щиколоток и пристроился к шлангу, из которого хлестала струя. Смотри-ка, он моет ноги и радуется, наводя чистоту. А закончив, он бросает шланг на пол и не думает о том, чтобы выключить воду.

– Что, боишься тапочки замочить?

–Не боюсь, – ответил небрежно.– Чтоб они вообще развалились!

В углу должно было освободиться место, и он в нерешительности остановился, ожидая, когда выйдет Костя. Конспирации ради глядел на стойку и улыбался. Пересохшие губы его были так желты, что больше походили на ухо.

Тут Виктор решил, что пришла его очередь отправляться за пивом. Было нелегко удовлетворить взыскательный вкус Иван Иваныча и прочих знакомцев Полковника, которые явных претензий к качеству не предъявляли, но тем горше видеть были их немые упреки. К тому же явно намечались гости, в любом застолье не обойтись без гостей. Виктор же располагал одной сдачей со ста Милкиных рублей, и крутись тут, как хочешь.

С этими невеселыми мыслями он вышел на улицу покурить. Напротив, там, где шла стройка, маляры красили в желтый цвет стену. Вика поперхнулся, чуть было сигарету не проглотил.

– В чем дело? Разве вы ее вчера не красили?

– Послушай. Ты в наши дела не лезь. Какое тебе дело, кто чего красит.

– А вот с того и взял, что вы деньги народные разбазариваете. Потому что это не только мое дело, но и ревизионной комиссии, не говоря уже о народном контроле.

– Не надо комиссии и контроля. Наше дело простое: стенку покрасить и все. Какой-то м..дак ее вчера уделал до мыслимого предела. Тут табличка висела, крупными буквами написано, так что в душу само лезет, а ему наплевать. Утром смотрим: таблички и след простыл, а вся стена измазана как по горизонтали, так и вертикали.

Объяснение было исчерпывающим. Вика смутился. Не упрекнут ли его в легковерии? Как можно! Не действовал ли он легкомысленно? Нет. Горло его было раздражено от краски, так что потребовалось две кружки пива, прежде чем он смог перевести дух.

– Какое пиво ты пьешь, Вика? Темное или светлое?

– Темное, Милка. Ты любишь темное?

– Нет, я люблю светлое, чтобы с яблочным соком и апельсиновыми цукатами. Скажи, ты сегодня, в семь часов утром опять на автобусной остановке стоял?

– Было дело.

– Ты хоть сам понимаешь, как это глупо? Я же тебя из окна видела и махала, отчего же не зашел?

– Дела у меня, Милка.

– Ты как, Вика?

– Так, кручусь. А у тебя опять клиенты?

– Есть один полоумный англичанин, нравится ему история нашего города. Вот и ходим по центру кругами. Зашла с ним сюда пописать, у меня же цистит. А потом снова отправимся по разным злачным местам.

– На катере катались?

– Вчера. Встретили на пристани Полковника. Ты не поверишь, но клиент заинтересовался историей Полковника и пожелал с ним познакомиться.

– Ты рассказала ему?

– Надо же мне о чем-то с ним говорить.

– Ну и как познакомились? О чем они разговаривали?

– Бог знает. Я все это время ждала на берегу. Ненавижу такие экскурсии, на корабле меня всегда продувает и укачивает. То продует, то укачает – прямо наказание какое.

– Та вещь, которую я тебе отдал, цела? – спросил Вика.

– Рубашку? Отдала прокурору, мне Костя сказал. Только сумку перемазала желтой краской, хоть выбрасывай.

– Потом выбросим. Послушай, Мил, выручи полтинником, а лучше сотней. А то у нас русские деньги кончились, а валюту далеко менять. Я завтра к тебе заскочу, отдам.

– Можно и послезавтра, Витенька, – и она достала кошелек.

– Для друзей я – Вика, – улыбнулся он.

Какая-то посторонняя у нее улыбка, ему не знакома. Но теперь, когда сотня в его руках, это уже не имело значения. Он думал о том, что теперь поминки Полковника пройдут как следует.

К сожалению, никто из собравшихся не способен оценить его усилия: тарелки еды и строй полных кружек они восприняли как само собой разумеющееся.

– Ваше здоровье, – Вика обратился к Иван Иванычу. – Бывайте все, друзья-а-а!

А Прокопьич украдкой разглядывал свои ноги, проверяя, сухи ли подошвы. Пол казался ему подозрительно-мокрым. Луж он терпеть не мог.

– И притом у него была военная выправка, вы заметили? – спрашивал у Ивана Иваныча участковый Костя.

– Вид внушал доверие, не правда ли? Его отец дослужился майором, и я могу поклясться, что наш покойный друг был вылитый отец.

…Сегодня в день моей смерти я счастлив, что собрались все мои друзья…

… – Это Полковник, его голос, – встрепенулся Прокопьич, интеллигент в тапочках и устремился на зов.

– …все, кто понимал его, уникального человека, родившегося и умершего, как Шекспир в один и тот же день, – крики друзей и чоканье стаканов не дало Вике закончить.

– Да ведь Прокопьич у нас совершенно сумасшедший, – тихо заметил Иван Иваныч, разглядывая старого товарища.

Не оставалось сомнений, что тот нездоров – в свете желтых ламп лицо его приобрело какой-то зеленоватый оттенок, но этой болезненностью Вика и склонен был объяснять его сверхчувствительность.

– Бросьте, Иваныч, – шепчет Виктор.– Он еще нам сто очков вперед даст.

– А он не буйный? – осторожно осведомился Сорокин.

– Безобидный малый, мухи не обидит..

– А чего это у него ножик в руках?

– Может, рыбу чистить хочет, а может и что другое. Хобби у него такое, товарищ бывший лейтенант, ножичком по дереву вырезать. Вот у Иван Иваныча любимое занятие – охота, он с ружьем забавляется, а про вас говорят, что вы рыбак, верно?

– Есть такое дело, – усмехнулся Сорокин.

Прокопьич непрерывно улыбался, и улыбки, посылаемые им, тянулись на многие метры. Несколько метров улыбающегося воздуха.

– Только рыбку в реке вы динамитом глушите, а может и по-другому. Склад с пластидом при вас брали?

Глаза у Сорокина стали черными и злыми, такой ничего не скажет. А что тут говорить, когда и так все ясно? Шел сбор денег вскладчину, но у него не брали.

– С меня четвертной, – крикнул Вика, еле успел.

Праздновали возвращение Прокопьича из больницы.

– Подлечился?– всякий был рад пожать руку старику.

– На все сто!

– И что нам доктор прописал? – многозначительно кашляя.

– К сожалению, я не при деньгах,– и тот печально отводил взгляд в сторону.

На другом конце стола наливали, а он до речи желудочной не мог выносить, когда налито, руки его сами дрожали и тянулись к стопке. И губы уже сами собою жевали – с губами не было сладу.

– Я постараюсь что-нибудь сделать, – и Вика встал.

– Куда? – ему.

– Пойду,– настаивал тот.– Я уже столько раз собирался это сделать.

Столь решительно встал и отправился в сторону кабинок. Хватит догадок, ему нужны точные сведения. Возле маленькой двери он остановился, пожал плечами, потом постучал.

– Ну что, в чем дело? – спросила уборщица, а сама смотрит на него не без корыстного любопытства.

– Позвольте ручку, – твердо произнес Вика. – Что у вас? Никак кольцо обручальное? Чье? Полковника?

Теперь это не имело значения. Он хотел говорить с ней о муках совести и о радости служить людям. Именно к этому стремился Полковник. Его привлекала жизнь, если в ней было самопожертвование, даже если другие не могли его оценит. Могла ли понять его эта женщина? Между тем именно к ней он обратился за помощью, ни на кого другого он не мог уповать.

– Куда ж они, падлы, без меня денутся? Конечно, его. Хочешь выкупить его, я не возражаю.

– А ведь Полковник не просил у вас денег?

– Вчера он так надрался, что крыша у него окончательно поехала.

– Что он попросил вас сделать?

– Вы говорите так, словно все знаете, – удивилась уборщица. – Думаешь, что разживешься золотом? Как бы ни так! Я выполнила все, что он велел, и кольцо мое.

– Вы тогда здорово все провернули, – сказал Вика.

– Сейчас тоже. Если хочешь узнать, плати. Бери пример с покойника.

– Когда тебе что-то надо, просто бери его, – тихо заметил Прокопьич.

И вот на его ладони сверкнуло золотое кольцо, осталось только сложить пальцы – жест таинственный и неотвратимый – но ладонь его не закрывалась, потому что Вика не переставал говорить и мотать головой, оно и так, торопиться не следовало, хотя, конечно, если золото снять с пальца, в руках его не удержать.

– А что жена скажет? – волнуется.

– Это уж не ее дело, – ответил старик в тапочках. – Пусть других поклонников себе ищет. Бери мое золотишко, коли не лень.

Уборщица оценила ситуацию.

– Было пол-десятого вечера, когда он сюда заявился, – рассказывала она. – Тут уже был Сорокин, а с ним и весь балаган. Они смеялись над Полковником, говорили, что он попал в беду. Он вышел в туалет и пропал, я решила, что он заблудился. А он стоял у телефона-автомата, который уже год как не работает. Я с ним поговорила. Не такая уж я сволочь, чтобы отказаться человеку помочь. Я сказала, что позвонить он может с улицы, тут два квартала до почтамта, где работают круглосуточно. Но самому ему было не дойти.

– Вы отправились звонить, а в оплату взяли у него кольцо, – сказал Вика.

– В залог, только в залог. Он продиктовал мне телеграмму в Питер, что-то сложное, какие-то цифры – сам черт ногу сломит. Голова у него в тот миг хорошо работала, но писать он, конечно, не мог.

– Жаль, что вы не запомнили, кому он послал телеграмму.

– Если я что-то знаю, чего неизвестно другим, то я не задираю нос выше их, – скромно ответила она, и Вика отступил перед истинной кротостью.

– В Питере у него нет родных, – заметил он.

– Он послал телеграмму бывшему сослуживцу. КГБ, Лубянка. Полковнику Евгению Николаевичу Ореховичу. На почте сказали, что ведомство называется по-другому, но заверили, что и по этому адресу дойдет.

– Речь шла о пистолете, – сказал Вика, и кивок подтвердил, что он не ошибается.

…Прокопьич, слуга покорный, вот удивил, так удивил. Пошарив в карманах, он извлек на свет божий ножик. Он был маленький, изогнутый и очень острый. Вика увидел и остолбенел.

– А скажи мне, Прокопьич, не этим ли ты ножиком резал стул в буфете? – спросил он.

Прокопьич не сморгнул, так и сидел не шевельнувшись.

– Он по дереву вырезает, – сказал Иван Иваныч. – Это называется хобби.

– Знаю, что вырезает, – отмахнулся Вика. – А теперь давайте подумаем все вместе. Кто-то изрезал стул в буфете. На этот стул каждый день садился Полковник, но когда стул убрали, он остался стоять. Полковник не из тех людей, которые нарушают свои привычки.

– Прекрасно, а дальше? – кивнул Иван Иваныч.

– В окне была дырка от пули. Вы смотрите, что получается. Убийца – тоже человек привычки. Стал он отказываться от своего плана только потому, что Полковник не сел на стул, как полагается? Нет, он взял поправку на цель. Сменил положение, прицелился – и промахнулся. Ты порезал стул. Прокопьич?

Руки у того тряслись, и требовалось срочно поправить здоровье.

– Нет, вы уверены, что правильно сделали? – не унимался Вика.– Кольцо – это не шутка! Брак, святое таинство?

– Мать честная, какой брак! Он развелся давно!– верещал какой-то дядька.

– Вот и у меня та же история, – заметил Иван Иваныч.

– Какое невезение! – сокрушенно вздыхал Вика.

– Брак… да разве можно сейчас быть уверенным в чем-нибудь, – отрицательно мотает головой Иван Иваныч.

– Согласен, – тем временем кивнул Костя, человек неженатый. – Согласен, чтобы только вы не подумали, будто я против вас что-то имею. Согласен.

Уборщица поджимает губы и оглядывается – среди белых кур старая курва с золотым яйцом. Как бы то ни было, сделка заключена.

– Сколько? – деликатно осведомился Иван Иваныч.

– Две дает, – коротко ответил Прокопьич.– Но, думаю, раскрутить и на третью.

–Я так и думал, – заключил Сорокин. – Редкая стерва…

Стало быть, выходит две бутылки.

– Помянем человека, которым может гордиться страна, – тем временем объявляет первый тост Иван Иваныч. – Какое звание было у командира?

– Он был в отставке, друзья, – снисходительно улыбнулся Вика.

– Кое-кому следует пожалеть об этом. Офицер, сын офицера. Много ли у нас найдется таких героев?

– Выпьем за героя, – в тон ему провозгласил незнакомый дядька, присоседившись к столику.

Прокопьич, маленький человек в тапочках, отвернулся, притворившись, что ему нужно снять с рукава пушинку. Кивок, приветствую. Невесомый вдох.

– Здесь было, я сам наливал, – спорил Вика, уставившись в свой пустой стакан.

– Раз сам наливал, тебе и лучше знать, – бормотал Прокопьич. – А только вчера в этот момент жахнуло. И стакан – вон.

– Как жахнуло? – остановился Вика.

– Это он про стройку говорит, – объяснил парень, которого никто не знал. – Вчера на стройке сваи забивали.

– Сваю забивали, а витрину в ресторане разбили, – задумчиво пробормотал Вика.

Его цепкий взгляд отметил появление нового лица: у стойки бара появился высокий парень в свитере. Вроде бы из строительных рабочих, но вид имел безразличный, словно ему делать нечего, как шляться попусту. Интересно, выпить он не торопился. Но что добило Вику окончательно – это моль. Моль поднялась со свитера и закружилась в воздухе.

Вика покачал головой. Оставалось спокойно ожидать, во что выльются события этого дня.

– Эта стерва забыла отключить воду в шланге, – горестно объявил Сорокин, обнаруживая, что его ноги вымокли.

Ступни соскальзывали в промоину по соседству со струей из шланга, их сверхчувствительность и дала знать друзьям о том, что отлив кончился, а, значит, и пришло время прилива. Вместе с ним появились какие-то розовые комки, похожие на икру, а вслед за слизистыми в стекло стали заглядывать шумные рыбы, тритоны и ящеры, совершая оборот за оборотом. Покачивая розовыми хвостами, веяли доисторическими крыльями.

И вот первая бабочка влетела через стекло.

– Будем считать, что это дождь, а осадки к счастью, – рассудил Иван Иваныч.

– Счастье счастьем, а помощью тоже не следует пренебрегать, – возразил Вика.– То, что она потребуется, сомневаться не приходится. Я как раз видел сон на эту тему.

– А хотите анекдот? – предложил незнакомый парень, таскавшийся за ними с утра.

– Нет уж, пусть лучше Вика расскажет, – не согласился Иван Иваныч. – Давай, друг, скажи от души.

– Если это операционный сон, – уточняет Прокопьич, человек в тапочках, а он, как мастер по сновидениям, с радостью поговорил бы на эту тему, – то ничего не имею против.

Стало быть, одобряя.

– Что такое операционный сон, как не погружение в рабочую ситуацию, в процессе которого формируются самые поразительные представления о предмете исследуемого, – приступил к рассказу Вика он.– Такие сны имеют некоторое значение для предсказания хода операционных игр, хотя я бы не преувеличивал значение этих игр. Это всего лишь отчужденные формы поступков.

Тут Вика сделал вид, будто ничего не слышит, и подмигнул участковому Косте, что мол у него сильные подозрения насчет этого дядьки, который подсел к ним за стол, а Костя с Иван Иванычем, словно и не видя того знака, уже пустились в дискуссию, ибо, по мнению их, сны – всего лишь следствие усталости или сильного возбуждения. Прокопьича тем временем быстро клонило в сон, и он лишь из последних сил удерживал равновесие, стараясь приободриться. Положив Вике голову на плечо, он приоткрыл глаза и спросил:

– Какой сегодня день?

Вид у него был явно заинтересованный.

Вика поднял его со своего плеча, жалуясь, что спина совсем одеревенела, и заставил принять положение нормально необходимое, но по известным причинам почти невозможное.

– Пьятница? – переспросил Прокопьич и расхохотался, повторяя: – Пьятница.

– А что происходит по пятницам? – спросил Вика у Кости-участкового.

– Прежде по пятницам Сорокин собирал дань с лавочников и рэкетиров – до тех пор, пока его не уволили. Теперь у нас нет ничего подобного.

Фуражка с кокардой, которую носил Полковник, лежала у них перед глазами. Четыре недели, как Костя стал участковым, и все это время они жили исключительно духовной жизнью.

– Обаянию юности мудрость старости, – заметил Иван Иваныч, вознося к небу полный бокал.

– Если вы не будете вести себя прилично, я не стану рассказывать,– ворчит Вика.

– Давай, Вика, – его подбадривают.

– Только никаких операционных игр, тут я без понятия, – проворчал Вика, ревнивый к чужой, пусть и заслуженной славе. – Я собираюсь рассказывать вам свой сон, а вы ведете себя так, словно это вас нисколько не интересует, и затеяно все лишь шутки ради.

– Только не говори, что тебе это неприятно, – ласковой улыбкой обдал его Прокопьич.

– Мне снилось, что я сажусь за руль, включаю сцепление, перевожу скорость, хотя, ты знаешь, Иван Иваныч, в действительности я не вожу автомобиля, у меня и прав нет.

– Что прав нет, это не проблема, – со знанием дела комментирует незнакомый дядька, вполне освоившийся за чужим столом на правах старого знакомого. И это никого не раздражает.

– Куда я еду – это не имеет значения, я не помню, куда я должен был попасть. Важно, что веду машину на высокой скорости, и вдруг передо мной цистерна, и голос говорит, что надо повернуть, а я понятия не имею, как это делается. И тогда рука сама собой направляет машину на таран.

– А вы никогда не полагали об этом, как о чем-то для себя возможным?– спросил незнакомый дядька. – Слушая ваш рассказ это вполне можно предположить.

–У меня никогда не возникало даже желания покататься, – возразил Вика, – видите ли, я не переношу запаха бензина. А вы, незнакомец? Не кажется ли вам, что настало время представиться?

– Очень приятно, – произнес тот и назвал свое имя: – Евгений Николаевич Орехович, проездом из Питера. Давний друг Полковника.

Все, кроме Вики, отнеслись к незнакомцу с полным равнодушием: имя Евгения Николаевича ни о чем им не говорило. А он без лишних споров взял на себя ресторанную витрину и выложил десять тысяч за разбитое стекло.

– Стремление к саморазрушению показательно для нашего беспокойного, но интересного времени, – заметил Прокопьич, пребывая од впечатлением от рассказа.

– В том смысле, чтобы протаранить кого-нибудь? – спросил Иван Иваныч.– Нет, тут дело принципа. Не будь его, я бы не стал за штурвал.

– Как бы то ни было, это лишь сон, – продолжал Вика. – И вот я пропарываю бок цистерны и оказываюсь внутри пространства, полного пива, в котором мы плаваем вместе с автомобилем.

Милка задумалась. Она притащилась в эту пивную, поскольку ее клиент-англичанин непременно хотел встречи с человеком по имени Вика. Сам он угнездился за стойкой и пил водку перед началом серьезного разговора, а Милка держалась сама по себе. Картонка с соком стояла на столе, и какие-то парни наливали из нее за неимением лучшего. Иван Иваныч слушал. Старик в тапочках слушал. Полковник спал вечным сном. Парни, которых никто не знал, тоже слушали. И Рыжик, увернувшийся от швабры уборщицы, слушал.

– Пиво – к счастью, – никто не заметил, как из могилы высказался Полковник.

– Давай, Вик, – парням было мало, и они хотели продолжения, которое бы все прояснило. – Давай, давай про пиво-то…

– Я был бы не против задержаться там на время, но автомобиль прорвал вторую дыру, и мы вылились вместе с пивом. Разом все встает на свои места. Вроде можно и ехать дальше, но думаю, зачем же мне оставлять столько пива, так что я бросаю машину, ныряю в цистерну и ложусь на дно. Вот и все. Возможно, требовалось совершить что-то, перевернуть мир, к примеру, там, но я залегаю на дно, понимаете, вот и все.

– Прекрасный сон, – добродушно улыбается Иван Иваныч. – как там говорил наш добрый друг?

– На дно, но в скафандрах, – тут вторгается Полковник, чтобы напомнить о себе.

Эту фразу с чувством повторили его верные друзья, чем не предлог, чтобы выпить. Поглощенные тостом, они не обратили внимания на двух людей в штатском, подошедших к англичанину, который не стал ломаться и вышел с ними.

Верно, что Полковник готов залечь на дно. Для него-то это шуткой не является, и он хочет встать на колени, не внимая уговорам не валять дурака и не мешать веселью. Дело в том, что коленей своих он не чует, а потому соглашается принять еще порцию вечности. Он пьет воздух и слушает, что рассказывает Евгений Николаевич Орехович из Питера, и даже готов пойти и чего-нибудь поесть за компанию.

– Помню мы с ним были в командировке в… Монголии, – рассказывал он. – Сидели мы в палатке и выпивали также душевно, как вы сейчас. Там с утра жара и мы все мокрые, и делать нечего, только день за днем сидеть и ждать. Такая командировка. Сидим день, ночь, а утром выходим – места не узнать: деревья с корнями вывернуты, ураган прошел. Ну. Мы палатку бросили, старую «Волгу», на которой приехали, бросили и обратно пешком пошли.

– А позвольте узнать, какое-то звание было у вашего друга? – спросил участковый Костя.

– Почему это вас так возбуждает, – удивлялся Орехович, полковник ФСБ и отнюдь не в отставке. – Разве это главное? Нет, главное – это подвиги, которые совершил наш друг.

И он смущенно рассмеялся.

– А чем занимаетесь вы? – воззвал Вика, оскорбленный за друга. – Сидите в палатке и ждете телеграмм, чтобы приехать и арестовать наемного убийцу?

– У каждой профессии есть свои секреты. Вот у вашей подруги прекрасное образование, пусть она занимается журналистикой. В этом ей помогут.

Это было сказано под занавес, а все интересное Вика пропустил. Он так и не успел разглядеть англичанина, заметив лишь пустой стул возле стойки и недопитый стакан, за судьбу которого можно было не беспокоиться. Однако Ореховичу он доверял, а тот сказал, что все будет сделано, как следует.

Милка посмотрела вниз, ощущение ее не обмануло. Только что англичанин был тут, стоял у стойки, пил пиво. Теперь его не было. Клиент удрал, не заплатив. И в довершение ко всему – безусловно, мокрые ноги.

– Слушай-ка, Вика, завтра с утра не приходи на остановку, – сказала она. – Сил нет смотреть на тебя. Лучше оставим это, найди себе кого другого.

– Тогда я приду послезавтра. Как обычно, в семь ноль-ноль по московскому времени.

– Ты мастер устраивать спектакли, Вика, – заметила она с ноткой недовольства знатока, который даром заплатил за билет: зрелище того не стоило.

– Вот закончу следствие, поведу тебя в театр.

– С деньгами можно не торопиться, если ты из-за денег. Я подожду, мне не к спеху.

О чем речь? – вмешался Иван Иваныч. – Красивая женщина не должна грустить. Я слышал, что речь шла о деньгах. Кому нужны деньги? Вам? – он достал из пиджака сто долларов и протянул Милке. – Вам? – И еще одна купюра перешла к Вике.

– Только одна просьба, – сказал Вика, убирая деньги в карман.– Когда ты, Милка, будешь писать свою статью, а в том, что ты ее напишешь, я не сомневаюсь, не называй, пожалуйста, Иван Иваныча новым русским. Это старый русский, Милка. Разницу я тебе объясню.

– Позволь, а как же обещание? – напомнил участковый Костя. – Ты не узнал, кто убил Полковника.

– Как бы это вам объяснить…

– Нечего объяснять, – сказал Сорокин.

– Нам и так все ясно, – кричали незнакомые парни.

– Да вы послушайте… поймите же… это же очевидно, – оправдывался Вика, наперед зная, что оправдания не помогут, а спасет одно только наступление. – Полковник говорил про пятницу, а по пятницам этот тип, – кивок в сторону Сорокина, – собирает свою дань.

– Пойди проспись, – злобно сказал Сорокин. – Я, к твоему сведению, не числюсь в органах.

– Мы не хуже тебя знаем, какие есть вещи, а каких вещей нет, – подал голос Иван Иваныч. – Друзья, признаюсь, я боялся, что этот оборотень спалит мой катер, потому и платил все это время.

– Идите сюда, Сорокин, – грозно сказал Костя недавнему сослуживцу.

– Да пошел ты подальше, мальчик, – Сорокин своим угрюмым взглядом был готов уничтожить Костю и всех посетителей ресторана, а заодно с ними и всю Землю.

– Тот, кто убил Полковника, будет задержан и арестован, – каменным голосом произнес Костя. – Сегодня же!

– Все дело в пиве, – сказал Вика, – точнее в его количестве. Полковник выпил его слишком много по случаю пятницы. В этот день его многие угощали.