Сын героя

– Да ты не мучься, повезет в любви, – сказал незнакомый парень.

– В любви, – меланхолично повторил Вика и посмотрел на отвалившийся колпак.

– В любви, говоришь? – усмехнулся Сорокин.

Вика не шевелился. Мучительные вопросы не отпускали его.

– Жив? – осведомился Иван Иваныч, подавая ему руку.

– Как всегда, – Вика встал и пошел, шатаясь, словно был пьян в дымину.

– Мафия? – спросил Иван Иваныч. – Или сам машину ремонтировал?

– Мафия, – был ответ. – И насчет ремонта тоже не исключено.

– Вот еще одной головной болью меньше, – сказал Сорокин, вернувшись с колпаком от колеса.

Вика взял у него колпак.

– Застрахован? – сочувственно спросил Иван Иваныч.

– Нет, не успел. Костю дождемся и пойдемте на речвокзал, – сказал Вика.

– Ну, я пошел, у меня еще дела в прокуратуре, – сказал Сорокин. – С деньгами не тороплю, все понимаю.

– Иди, иди.

– Я вас нагоню.

– Можешь не торопиться…

Не в пример прокуратуре, а на речвокзале его не жаловали.

Как раз в это время участковый Костя трудился в кабинете у следователя над ходатайством, в котором описывал жизненный путь Виктора Серова. Дело было заведено, но версий не имелось, а в свидетельских показаниях сам черт сломит. Нынешний участковый Костя был целиком на стороне Вики, а бывший, пьяница и вымогатель Сорокин – железно стоял против.

Взрыв потряс стены и потолок кабинета, мелко дребезжали трубками лампы дневного света.

Костя замер у окна:

– Если я правильно понял, то это драндулет Серова взорвался, – опознал он. – Доездился, студент. Говорил я, надо масло было менять.

– Тут дело посерьезней, – возразил следователь. – Терроризм или диверсия.

– Масло надо было менять, а не колесо, – стоял на своем Костя.

Следователь закрыл глаза на некоторые особенности поведения Серова, не получившие истолкования в материалах уголовного дела. Благодаря заступничеству Кости его оставили на свободе, но надолго ли?

…– Конечно, лучше бы раскрыть убийство по горячим следам, – качал головой Костя и с надеждой смотрел на Вику, словно это он был следователем.

– Не сомневайтесь, товарищ младший лейтенант, мы это дело раскроем, – уверял его тот.

Если его оставили в покое, то потому, что начальство не подъехало, а Костя взять грех на душу не торопился. Сорокин – тот был готов сажать каждого, но право у него не было, потому что из органов его уволили. Да и серьезных улик против Вики было маловато, кот наплакал у них улик, это надо понимать. Поэтому Костя отвел сержантов и стал шептаться с ними, это он растолковывал, что за человек Вика. Как будто можно осудить человека только на основании его ответов на вопросы. Да что они дают, эти вопросы?

Вот Полковник на вопросы давно не отвечал, даже когда был жив. Он искренне считал, что не следует обращаться к людям с вопросами, хотя именно через вопросы и ответы осуществляется общение людей. Ведь шансы получить в ответ что-либо существенное такие ничтожны.

– Как же в таком случае мы станем общаться? – удивлялся ему Вика.

Ответа, разумеется, он не получил. Полковнику было трудно ворочать языком, он был хорош в тот день. Да и на следующий день он был хорош и на вопросы тоже не отвечал, даже на вопрос буфетчицы, что будете заказывать. Вика ждал, что он скажет, но никто растолковывать ему эту мысль не потрудился. Дошел он до разгадки сам. В тех случаях, однако, когда ответственность единоличного решения представляла для Полковника затруднение, он предпочитал адресоваться к своему внутреннему голосу.

Как же можно услышать свой внутренний голос, спросил он себя. Ответа опять пришлось ждать. В пивной как-то объявился племянник, чей неважно, и он рассказывал, что в городе Ханты-Мансийске пятнадцать лет как существует счетчик внутреннего голоса. Идея этого изобретения проста до гениальности: изобретателю понадобились лишь две микросхемы, которые регистрировали колебания в организме. На основании "движения души" индикатор и высвечивает положительный либо отрицательный результат.

Полковник это знал и раньше – откуда, никто не имел понятия. Кажется, это был его племянник, хотя все знали, что никакой семьи у него нет. Прибора у него тоже не было, он Полковнику был ни к чему. Общение с внутренним голосом происходило достаточно просто и обладало ни с чем не сравнимой притягательностью.

Что-что, а голову на плечах Полковник имел, не чета этим пустоголовым, которые всерьез считали, что так имеют право задавать вопросы.

Вика строго сказал:

– Ты собиралась на работу, Милка, так иди, куда шла.

–???

– Твой интурист ждет, совсем заждался.

– А пусть интурист идет куда подальше, а я тут останусь, за вами присмотрю.

– Тебя я вижу семь дней в неделю, – серьезно ответил Вика. – Более чем достаточно.

– Меня от тебя тошнит. А пошел ты…

– Я бы и сам пошел, да только Костя меня не пустит, – серьезно ответил Вика.

– Почему же не пустит, чума ты сибирская? – вмешался Прокопьич.

«Ни в коем случае не отвечать!» – распорядился тот момент мертвый Полковник.

С Милкой таким образом Вика расстался самым дружественным образом, выудив у нее сотню рублей на текущие расходы. Она направлялась на стройку, там ей деньги явно были ни к чему. Англичанин проявлял интерес промышленным объектам, одолжил у монтажников каску и снимал панораму города с площадки строящегося дома.

– Да и на что тебе, чуме, бабий клиент? – не унимался кроткий Прокопьич.

– Если б не знал тебя, Прокопьич, обиделся бы, – доброжелательно усмехнулся Вика.

– Конечно, – рассудил тут Иван Иваныч. – Если вы хотите, чтобы люди вас уважали, тогда, пожалуйста, соответствуйте. Где тут чума, по-вашему? Правда, Виктор?

– Помилуйте, – сказал тот. – К чему церемонии? Для своих друзей я просто Вика.

Кто, как не Полковник, приучил его к этому имени? «Выпьем, Вика», – говорил он, когда буфетчица спрашивала: «Ну, кто тут будет пару пива?» Прошло время, прежде чем Вика понял, что читать фразу надо: «Выпьем, сэр Виктор», что оттеняет его благородство невиданным блеском. И вот уже перед его глазами горели огненными буквами «Виктор», правда и выпили они в тот день особенно много. От этой почести он чуть окончательно не спятил, а потом решил, что так и до белой горячки недалеко, а потому решительно отбросил сэр Виктор, ему и Вики за глаза хватало.

Тут Костя задумчиво произнес:

– Что будем делать, товарищи?

Вопрос он задал в просительной форме, словно младенец, в поезде подъезжая к столице: «Это Москва, да?»

Вика размышлял, кто из его знакомых мог положить взрывчатку в машину. Знакомых у него было много. Полковник, например, мог бы это сделать, но у него было алиби, он умер. Был еще Ворошиловский стрелок Прокопьич, который стрелял в тире в детском парке, выбивая одно очко из десяти, у него алиби не было, не было взрывчатки и мотива убийства тоже. У других алиби тоже не было. Как частный детектив он не справлялся со своей задачей.

Что делать, решили быстро. Всем было интересно взглянуть, где жил Полковник. Знали, что он имел отдельную квартиру в двухэтажном доме напротив известной пивной, а пытливые могли без труда вычислить даже и номер квартиры, но не более. Гостей к себе Полковник не водил, не имел такой слабости.

– Надо поговорить с соседями, – предложил Вика. – На тот случай, если они чего видели.

Терпеливый Костя вызвался опросить свидетелей. Вика вызвался открывать дверь.

– Я и так у вас вроде как подозреваемый, – сказал он. – Мне хуже не будет.

– Не будет, – согласился Костя. – Только ты полегче с дверью, не шуми.

Вика остановился у порога комнаты, поддел ногою полуотворенную дверь – раздался протяжный скрип. Замок был выдран с мясом. Свет был какой-то линялый. Вика подошел к окну и осмотрел отверстие величиной с голубиное окно, от которого паутиной расходились трещины.

– Вика, ты где? Алло, – кричал участковый Костя.

А тот на некоторое время выпал из реальности.

Через пустую комнату шел золотой луч, и в его свете порхала моль. На стене были заметны светлые прямоугольники от фотографий и паутина с дохлыми насекомыми. Вся обстановка из комнаты была вынесена, но Вика без труда определил место, где некогда располагалась кровать, светлый прямоугольник линолеума. Вот здесь было изголовье. Следа от пули не было, самой пули тоже – ее вымели вместе со старым хламом. Зачем он пришел? Посмотреть на старые портреты? Во всей квартире не осталось обитаемого уголка, трудно было представить, что здесь жил человек. Что ему теперь понадобится? Вика отложил белую рубашку от горы пестрого тряпья. Вещи всего лишь вещи, и вид их не вызывал в нем энтузиазма. Откуда-то они берутся, целые и невредимые, убеждая, что жизнь не закончена.

– Ты чего делал?

– Корректировал траекторию полета пули, – ответил тот.

– Куда смотрел, на крышу?

– Проще стрелять с гаража, там обзор нормальный.

– Выходит, было покушение?

– Ничего-ничего, издержки профессии. Нашего Полковника голыми руками не возьмешь. Счастливо отделался.

Присев на корточки, участковый Костя терпеливо обозревал картину разгрома вещей.

Затворив за собой дверь, они очутились в темноте коридора, сменившейся затем ярким дневным светом улицы, по которой еще недавно ходил Полковник, вечно прищурившись – день или ночь ему было все равно.

– Обзор, как на ладони. Если у него и был дом, то не здесь, – промолвил Вика.

– Соседи сказали, что накануне он продал квартиру вместе с обстановкой, и новый хозяин вывез все добро на помойку.

– В общем, никаких следов, – подытожил Вика.

– Пойдем на речвокзал, да? – сказал Костя.

Они шли по горячим следам.

Буфет, в котором останавливался Полковник по дороге к реке, мало чем отличался от остальных посещаемых им забегаловок, разве только из окна его открывался чудесный вид на набережную: беседка, березовая аллея и серебряная гладь воды, по которой ходили лодки и катера.

– Что у нас есть интересного в ассортименте? – поинтересовался Вика у буфетчика.

– Ничего спиртного, – получил ответ.

– И пива нет?

– И пива тоже.

На витрине выставленный чайный прибор – чашка, блюдце и ложка – были изготовлены из мохнатой фактуры. Натюрморт зарастал пылью и жил своей жизнью. Буфетчик уважал жизнь мертвых людей и вещей.

Он встряхнул полотенце и стер незримую пыль.

– Так вы, товарищи, из санэпидемстанции? – спросил он. – Или просто так заглянули?

Посетители переглянулись.

– Будем допрашивать буфетчика, – прошептал Прокопьич, подавая инициативу.

– С чего это ты? Не имеешь такого права, – возразил ему подлый Сорокин, присоединившийся к компании

– Сегодня – имею, – пророкотал Прокопьич.

– Что будете заказывать? – настаивал буфетчик.

Вика подошел к столику и отодвинул стул. Обивка из дерматина была изрезана ножом. Уверенная рука вырезала букву, похожую на «М», потом повела вкруговую.

– Фанаты? – спросил он у Кости.

– Вряд ли. Те пишут фломастерами в автобусах. Может, на любовной почве кто старался.

– Если по-французски, то похоже на «Merde», а по-английски напоминает «Marocco», – сказал Вика.

– Здорово ты иностранные языки знаешь, – восхитился Костя.

– Мне об этом с 1990-го года все говорят, – улыбнулся тот.

– Мы зашли узнать про Полковника, – обратился к буфетчику Костя. – Не видал тут, случаем, наемного убийцу?

Буфетчик попятился, такой сильный дух шел от них: несло перегаром, селедкой, и еще чем-то невообразимым, вроде помойных отбросов. Он бы и разговаривать с ними не стал, но участковый Костя был при исполнении.

– Позвольте, позвольте, ведь это какой-то Серов его убил.

– Ничего не понимаю, – развел руками Вика. – Милиция и прокуратура с ног сбились, и я уже не говорю о добровольной народной дружине. Все они оставили свои занятия, чтобы найти убийцу. А тут, словно обухом по голове, «Серов», – при этих словах Вика прямо-таки застонал. – С чего это вы, уважаемый, решили, что какой-то Серов убил?

– Вот так просто и взял. Мне позвонили по телефону и сказали, что Серов. Это, кажется, вы и есть Серов, – кивнул он Вике. – Вас и в прокуратуре допрашивали, верно?

– До приговора суда распускать слухи вы не имеете права. Я бы мог сказать вам, что вам будет, если вы и дальше будете утверждать эту чушь.

– Душа чужая – потемки, – согласился буфетчик. – А только люди просто так говорить не станут.

– А почему это у вас стул весь изрезан? – задал вопрос Вика.

– Дался вам этот стул. Что, других не найдется? Можно было подумать, это ваш стул.

– Что вы там говорили про санэпидемстанцию? – напомнил Костя.

Буфетчик понял намек и пошел на мировую. На вопрос Кости он ответил, что посетитель, которого зовут Полковником, ему хорошо известен, хотя он и сомневался, что тот действительно имел звание: на вид он был просто неопрятный старик. Буфетчик так и сказал: "Прицепился, старый хрен. И что этому старику от меня надо?" Зеркало, висевшее у стойки, было иного мнения: морщины Полковника, всегда держали образцовый строй: вертикаль на подбородке неизменно соотносилась с глубокой линией между бровей. Такая деталь наводила на глубокие размышления.

– Да, это был настоящий человек и Полковник от Бога, – сказал буфетчику Вика.

– Это что, такое его новое звание? – усмехнулся тот.

Взгляд Виктора был устремлен в стену, вслед за солнечным лучом выявлял он следы насилия: какое-то раздавленное насекомое. Доносились голоса людей, с которыми Полковник обычно пил пиво. Он вспомнил, как встречался здесь с Полковником, чтобы перекинуться парой слов.

– Приветствую победителя, – произносил Полковник сиплым голосом, обращаясь к Виктору.

– Смеешься…

– Меня отец тоже Виктором хотел назвать,– уточнил Полковник.– Победителем

– О чем речь, – смеялся Виктор, и они выпивали за победу над Германией.

Одно время здесь торговали воблой, которая на пробу оказывалась сушеной селедкой. Народ не обижался и брал селедку, поэтому буфетчик вешал связки рыбы на стене возле стола. Полковник садился на стул поблизости, запах селедки напоминал ему аромат моря. Так он мог просиживать часами, уставившись на пустой стакан из-под кефира, оставшийся после чьего-то обеда.

– Ну, конечно, он ходил сюда пить молочное, – уточнил Вика.

Нужно было пристально смотреть в одну точку, не смаргивая: тогда пятна черного и белого начинали двигаться и устремлялись непрерывным потоком, как будто бы мимо следовало молочное стадо.

– Вот только подумайте, куда только смотрит эта санэпидемстанция, – жаловался буфетчик участковому Косте, указывая на облепившую витрину мошкару, более многочисленную, нежели обыкновенно, – разве эта напасть не должна была появиться именно здесь, чтобы внушать роду человеческому омерзение перед существованием?

Костя возразил, что это неумышленно и тому найдется объяснение, например, изменение состояния атмосферы.

– Примерно так многие и рассуждают, – печально говорил Вика, – чтобы ни о чем не беспокоиться. Мошки или люди – им все равно. Ничто не отобьет у них жажду удовольствия, которое они намерены сегодня получить. Вот Полковник так не мог, его не утешило бы, что мошки здесь из-за состояния атмосферы.

–Уж Полковник своей выгоды не упустил бы, – подхватил буфетчик, комментируя тот факт, что Полковник всегда занимал лучшее место, с которого открывалась прекрасная панорама на море.

Лучший вид открывался с того места, где стоял изрезанный стул. Стол стоял у окна, окна здесь распахивали нараспашку. Вика оглядел стену: она оказалась щербатой во многих местах и могла хранить следы не одного десятка пуль. Он осмотрел поверхность и не нашел ни одной.

– Чего это ты уставился?– поинтересовался Костя.

Зазвонил мобильный телефон, и ему пришлось отвлечься на служебный разговор.

– А вот и опять,– и буфетчик ржанием отметил приближение катера.– Подсуетился к празднику Иван Иваныч, с утра до вечера рыскает взад-вперед.

По случаю выходного дня возле пристани собралась толпа, и в ней крутились цыгане.

– Да кто он такой, скажите на милость!– возмущался буфетчик.– Ноль на палочке, а поди же, деньги гребет лопатой.

В это время катер неторопливо двигался вдоль пристани, Иван Иванович – в белом костюме с золотым позументом – стоял на капитанском мостике, а Вика из открытого окна приветствовал его козыряя. Мог убийца стрелять с катера? Определенно мог.

– Козырять можно только военному лицу при наличии соответствующего головного убора, – остановил его Костя.

– Тоже мне фирма, ох, не могу,– покатывался со смеху буфетчик.

На катере были навешаны пестрые флажки – для привлечения пассажиров. Окна кают были занавешены, красивые пейзажи пассажиров не интересовали.

– Наш капитан – прекрасный человек,– изрек Вика,– чистая душа. Это не какой-нибудь проходимец. Иван Иваныч – настоящая фирма!

Катер прошел и остановился неподалеку, матрос перекинул мостки для пассажиров и замер бронзовым изваянием. Трудно было устоять перед искушением отправиться на речную прогулку. Вика устремился вперед, за ним и остальные. Возле киоска притормозили, все взяли по бутылке пива, и вот почему: Сорокин клятвенно утверждал, что именно здесь Полковник брал свой запас. Даже Костя согласился, что надо взять – для полноты картины.

На речном воздухе хорошо дышалось, а вот на борт катера с пивом не пускали ни под каким предлогом, слышать не хотели про следственный эксперимент. «Тут у нас свой буфет, хороший, посетители довольны», – возражал матрос.

– Ничего, ничего, нам много не надо, только бы только от ветра прикрыться, – уговаривал его Вика. – Все равно куда, Саш.

Ему уже было понятно – и понятней некуда, куда ни пойти, всюду наткнешься на Полковника, на его бессмертную душу, кружившей белой птахой. Полковник был с ними, ни на миг не выпуская их из виду. Он замер в ожидании чудесного в то время, как душа его бессмертная парила на просторе.

– Ничего страшного, чайка накакала, – сказал Прокопьич.

Иван Иваныч спустился сверху, как ангел с небес. Там, со своего мостика он видел все. Видел и молчал – господь бог и тот мог быть разговорчивее. Как свидетель он был просто наказание, каждое слово приходилось вытаскивать клещами.

– Послушай-ка, а ведь Полковник у тебя был,– наседал на него Вика.

– С чего вы это взяли? – Иван Иваныч настороженно косился на Костю.

И на его невозмутимом капитанском лице читалась тревожность и ожесточение, он решил стоять до конца.

– И ссоры промеж вас не было?

– Не было. Позвольте, зачем нам ссориться. У меня свой бизнес, не поймите меня превратно. Полковник это понимал. Он не какой-нибудь придурок с неуравновешенной психикой.

– Но кто поручиться, что вы говорите правду? – спросил Костя. – Как же так: видеться виделись, а не разговаривали?

И что им оставалось делать? И тут Вика был совершенно с ним согласен. Правильно, надо было найти человека, которого Полковник удостоил своего доверия. Он был тут рядом, собирал деньги с пассажиров за речную прогулку. И как кремень стоял на своем, заворачивая граждан, едущих на прогулку со своим пивом. Костя взошел по трапу без билета, пользуясь своим служебным положением, Сорокин прошел свободно, благо за двадцать лет работы участковым знал все ходы и выходы. Прокопьич терпеливо ждал у сходен, не последует ли приглашение пройти. А Вика замер в предвкушении ссоры.

– Саша, что же это делается, – обратился он к матросу. – Да это же беспредел называется. А если у меня принцип – ходить только со своим пивом?

– Со своим пивом не пущу, – стоял на своем тот. – У нас свой буфет на борту.

– Да ведь у вас с наценкой в два раза.

– Так ведь берут и не жалуются.

– Так это другие не жалуются, а я могу и сообщить, кому следует. Полковника ты пропустил, отчего же меня не хочешь?

– Ходите тут, грозите, – и матрос отступил. – Сообщите кому следует, а у человека потом неприятности.

Глаза у него сразу сделались понимающими, и он только что не закивал в ответ. Прямо в точку, шепнула чайка.

– Скажи, от кого у тебя неприятности? От Полковника?

– Ну, допустим, мне он ничего не сделал. Пригрозил, да я не из пугливых. Мое дело маленькое, Иван Иваныч велел пустить, я и пустил, – ответил Саша.

Вика так разволновался, что был готов прыгнуть в воду и вплавь добираться до катера.

– Прошу привести точные слова, свидетель, – вмешался Костя, забирая бразды в свои руки. Ему было сподручнее: тут и погоны, и должность и статья за сокрытие и дачу ложных показаний.

Матрос на пристани смерил младшего лейтенанта взглядом – с головы до ног, но возражать не стал.

– «Пропусти-ка Полковника, Саш»,– так сказал мне капитан.– «Где у нас тут бесплатные билеты для трижды героев Советского Союза?»

– Нет, уж ты все говори, – настаивал Вика, всем сердцем трепеща, потому что они приближались к истине.

– «Работенку бы мне на пару тысчонок», – вот что сказал Полковник. Весь сказ.

Матрос потерял интерес к разговору, вмиг осознав, сколько же у него еще дел: он поднял трап и шваркнул им со всего размаху о палубу. У кого сердце слабое – тот бы лег наповал. Все, кто мог, заняли места на катере, и лишь бедняга Прокопьич схватился за сердце, отшатнувшись от края бездны, он остался на берегу. А катер, наконец, развернулся возле пристани, и волны ну нахлестывать. Волны, да его разве остановить!

Добросовестное наблюдение дало результаты: неистовость работы матроса, преувеличенная старательность имела целью избавиться от мыслей, скрыть прошлое событие, которое он не мог забыть. Вика мог поклясться, глядя в его глаза, что они бегают, как клопы, охваченные страхом. Он был на пути к расследованию.

Иван Иваныч глубоко вздохнул от удовольствия и замер, не выпуская воздух – так и стоял навытяжку. Свой катер он берег, как белую виолончель, и с осторожностью прислушивался к звукам – к чистым звукам, к которым было столь привычно его ухо, примешивались резкие немелодичные голоса, но и среди нестройного речитатива брани не переставало звучать нечто, подобное струнному инструменту.

– Вас-то я и ждал,– говорил он вполне дружелюбно, принимая младшего лейтенанта Костю вместе с улыбкой и рукопожатием. И добавил великодушно: – Бури больше не будет.

Он просвистал, разгоняя хулиганистых мальчишек и любуясь ими, и заскользил по белизне палубы, увлекая за собой Костю.

– А, по-моему, так нет ничего красивее этих мест,– говорил вслух Костя,– и если б не это, разве бы сюда приезжали столь многие?

Катер благоухал свежестью, и от капитана пахло чем-то душистым. Он снял китель, остался в одной рубашке – кожа его казалась прозрачной.

Вика беспрепятственно миновал те сто метров, которые отделяли его от кабины матросов. Он смеялся над собой: до чего же простая мысль, а никому, кроме него не пришла в голову. В кабине было пусто, и он мог рассчитывать на несколько свободных минут. Собственно, искать тут было негде – в кабине не было мебели, кроме замызганного дивана и торшера, которые Иван Иваныч постыдился держать дома. В углу стояло ведро с тряпкой и нескольких пустых бутылок. Вика решил проверить ведро и сразу попал в точку. Руки нащупали знакомые очертания предмета, холод стали пронзил левый бок, волосы зашевелились. Только вот развернуть тряпку он не успел. Дверь дернулась, загремела, голос произнес:

– Не трогай пушку, не твоя.

Клопы в глаза Саши были дохлыми и не шевелились.

– Пусть кто-нибудь посмеет меня остановить, – с вызовом произнес Вика. – Иди работать, если не умеешь воровать. Давно это у тебя?

– Я нашел пушку в коробке с макаронами, – ответил Саша. – Она моя.

Он страдал втихомолку, как человек, отчаявшийся найти понимание у людей: все тщетно, ему не верили. Вика тихо выворачивал ему руку. Оба покраснели и возились, как два щенка. Наконец, один из них не выдержал и сдался.

– Хотел заработать, – признался Саша. – Полковник просил продать за пятьсот рублей.

Он тревожно поводил ушами, прислушиваясь к любому шороху. Вике надоел этот трусливый парень.

– Знаешь что? Ты отдай пушку мне или спрячь куда-нибудь, пока не поздно, – сказал он.

Матрос отдернул руку. Он чувствовал отвращение к оружию. Шорох выводил его из себя, внушал ему ужас и отвращение к жизни. Он настороженно смотрел в окно иллюминатора.

– Там этот человек, бежим, – и он стал мелко перебирать пальцами, нащупывая рукой фуражку речфлота, которую боялся потерять.

– Что там за человек?

– Кто его знает. Может, это он продал Полковнику пушку. Тот сунул ее в ящик с макаронами.

– Вот как? – ухмыльнулся Вика.

– Капитан любит спагетти, закупает их оптом.

– Будь на моем месте кто другой поглупее, он бы поверил, – ответил Вика.

Саша решился:

– Ты будешь смеяться, но во время речного круиза англичанина обокрали. Ну и сволочь этот Полковник. Пьяный, наверное, был.