Братство

Была ещё Жанна – строгая, с полуазиатскими чертами лица, которая непреклонностью и широкими, как у пловчихи, плечами навевала мысль о своей воинственной тёзке, Орлеанской деве. Во время личной беседы выяснилось, что у неё рак – меланома в стадии ремиссии. Был живописец Алексей, разрывавшийся между любимой художественной школой и необходимостью зарабатывать деньги для семьи. Был аварец Руслан, армянка Оля Григорян, жена армянина Ксения Шахунц, регулярно привозящая на занятия своих беспокойных детишек, с которыми возились старшие, обычно Полина или Катя.

И была Соня.

Андрей отдавал себе отчёт в том, что не знает, как её катехизировать. Она схватывала всё на лету, а многое понимала ещё до того, как он начинал говорить. Зимой она уехала на целый месяц, хотя получила предупреждение, что перерыва в оглашении делать не следует. Андрей волновался: сможет ли она встроиться, восполнить пропущенное?.. Однако она не только смогла достичь такого же уровня, но и перегнала некоторых из группы, как будто там, в деревне, в отсутствие наставника, храма, службы продолжала проходить научение. Часто она появлялась на встречах со своими близнецами, примерно такого же возраста, как Федя. Они таскали со стола хлеб и колбасу, откусывали фрукты, но зато не шумели, как дети Ксении. Пока на улице было холодно, приходилось держать тех и других ребятишек в здании. С середины марта стало проще: на час или все полтора Полина или Катя уводили их на улицу.

И в это же время Андрей заметил, что Соня совсем запасмурнела. Она не цепялась за него, как Оля Григорян, которая слегка преувеличивала свои несчастья, не зазывала домой, как Шлоссеры (Андрей побывал у них в гостях уже два раза). Соня молчала, но печальные глаза говорили без слов. Андрей хорошо помнил, что дома у неё ситуация не из лёгких, но в подробности не вникал. Для начала он решил расспросить Катю, которой было дано чёткое задание – войти в дружеское общение с девушками из группы, дополнить своим участием огласительные встречи.

– Ей правда тяжело, – сказала Катя, озабоченно разглаживая складки плиссированной юбки. – У неё муж какой-то странный человек.

– Ну, у кого муж не странный, – усмехнулся Андрей. – Что конкретно?

– М-м… Он практикует такие…оккультные вещи. И Соню заставляет читать эту литературу, и тоже практиковать. В основном это книги Кастанеды.

– Чушь какая, – фыркнул Андрей. – Я имею общее представление и могу сказать, что Карлос Кастанеда выдумал своего дона Хуана, и вообще всё это чтиво – чисто литературное произведение.

– Ну всё-таки, отче… Она говорит, что с ним происходит странное.

– Принимает наркотики? Пьёт?

– Нет, такого нет. Скорее, психологический наркотик. Помните, вы же говорили, зачем люди идут в эзотерику? Они чувствуют себя жалкими неудачниками, чувствуют, что жизнь скучна. А там, в оккультизме, можно возомнить себя богом…

– Так, ну и что?

– Он стал говорить Соне, что реальный мир – это ложь, ничто на самом деле не имеет значения. Что он против православия, против христианства, потому что оно оглупляет. А ему доступны истинные знания, он погружается в этот…я не помню, ну, состояние, когда отключается ум. И Соня говорит, что он правда впадает в транс, ничего не слышит в эти минуты. А потом просыпается или злой, или говорит, что он видел такое и может такое, что ей и не снилось…

– Колдун, – усмехнулся Андрей. – Скажите, пусть она напишет мне.

Андрей вначале был уверен, что все мистические опыты этого Сониного мужа – просто рукоделье от безделья, способ самоутверждения для не слишком умного человека. Вскоре после того, как Соня отправила очень искреннее письмо, её муженёк явился на встречу. Андрей был очень недоволен этим – никого из посторонних он не решил не пускать ещё с февраля, а тут его буквально вынудили сделать исключение. Этот полноватый человек с большой головой совсем не произвёл на него впечатление интеллектуала, а добряком не показался тем более. Андрей увидел весьма неприятного субъекта и поневоле задался вопросом, как могла чуткая Соня сойтись с таким жестоким, бескомпромиссным типом. Впрочем, ответ лежал на поверхности, только в него не хотелось верить.

Андрей долго думал, как ответить на Сонино письмо и в конце концов решил назначить ей личную встречу в здании воскрески своего храма. Весна в этом году началась рано, в середине апреля снег уже полностью растаял, лишь в самых тенистых местах оставались грязно-серые языки старого льда. Соня была одета в лёгкую белую куртку, которая очень шла к её ясному лицу и светло-русым волосам. Детей в этот раз с ней не было.

– Где ребятишки? – спросил первым делом Андрей.

– С отцом… Я сказала ему, что иду в магазин, в торговый центр. Мы же с вами недолго?

– Недолго…

Андрей хотел возразить, что не стоит никого бояться и надо идти туда, куда хочется, но вместо этого сказал:

– Правильно, вам стоит быть осторожной. Я прочитал ваше письмо.

Соня вздрогнула, напряглась в ожидании.

– Вы пишете такие вещи, которые я не могу игнорировать… Во-первых, спасибо за признание. Хотя, конечно, мы за всё должны благодарить Господа. Во-вторых… Расскажите подробнее, какие такие опыты проводит ваш муж?

Соня смущённо поглядела в пол, видимо, стесняясь рассказывать то, что звучало не слишком правдоподобно:

– Он всё время читает свои «Сказки о силе». Говорит, что практиковал…всё это в юности, потом забросил, а теперь, когда я стала христианкой, будет практиковать опять. И что убедит меня в лучшем качестве этого пути. Отче, там у этого Кастанеды написаны такие страшные вещи… «У воина нет ни дома, ни семьи, ни родины, только жизнь, которую нужно прожить». Да. Как-то так. И с близкими его связывает лишь контролируемая глупость. Это ведь ужасно, правда?!

Андрей хмуро кивнул:

– Ужасно. Ну, а когда вы с ним общались, выходили замуж, то разве не видели, какой он?

Соня отвернулась на короткое время, а, когда опять посмотрела на Андрея, стало видно, что она почти плачет. Голос у неё дрожал:

– Нет, не видела. Не хотела видеть. Ведь у меня пьющие родители, я встретила вроде нормального парня, симпатичного. Понравилась ему… И подумала: ну что, это неплохой вариант. Сойдусь с ним и обрету какое-то спокойствие. После того кошмара, в котором я жила, когда училась в школе… Он правда казался мне хорошим. И я собиралась всегда быть ему верной, быть хорошей женой, даже отличной! Но какой он человек, я даже не задумывалась. А когда уже стала верующей, то стала открывать его, узнавать, что он любит, что ценит… И чем дальше узнавала, тем меньше чувствовала к нему доверия. Простите меня…

Андрей вздохнул. Ему остро захотелось утешить Соню, прижать её к себе, как ребёнка:

– К сожалению, многие так поступают. Не думают, с кем связывают судьбу. Вам надо хотя бы теперь пойти навстречу друг другу. Выстроить диалог.

Соня слабо улыбнулась, отхлебнула глоток воды из стоявшего на парте пластикового стаканчика.

– Я пытаюсь. Иногда вроде бы получается. Но меня сильно пугают его опыты. В последний месяц он часто входит в транс, и с ним что-то происходит. Я в такие моменты молюсь, читаю «Богородице, Дево» или Псалтырь.

– Правильно делаете.

– А потом он говорит, что видел каких-то неорганических существ, что путешествовал по мирам… И во сне путешествует тоже. И всё больше давит, говорит, чтобы я тоже этому училась, тогда наши энергии сольются, мы сможем стать целителями, делать добро людям… Говорит, что энергия в православном храме чужая для него, она ему мешает…

Андрей потёр ладонями уставшее лицо.

– Мы многим мешаем… Он у вас работает?

– А? – слегка удивилась Соня. – Работает, конечно. Правда, сейчас у него проблемы. Поругался с начальством и уволился, сейчас делает заказы дома, сам себе начальник.

– С детьми помогает?

– Помогает. Только, отче, как бы вам объяснить… Я этого не люблю. Мне хочется с детьми всё делать самой. Я в последнее время постоянно хочу уйти из дома, взять детей и уйти. Мне страшно, что он станет внушать детям свои идеи. Однажды Данилка разрисовал обои в коридоре, Денис так страшно на него орал…

Андрей нахмурился:

– Ну, здесь вы зря. Пусть помогает с детьми, гуляет. Чтобы у вас было время отдохнуть. Вы же ещё и работаете, верно?

– Пишу тексты за ноутбуком. Я на кухне, а он в комнате. Но он часто сидит по ночам, а я-то ночью сплю. И вечером хочу отдохнуть, а он порой начинает говорить всякие гадости… Типа, что за праведник ваш Иаков, если у него было четыре жены?

– А вы скажите: а сколько было у тебя? Древние евреи считали жёнами всех, с кем имели связь. Притом Иаков обеспечивал всех этих женщин. Муж у вас думает, что праведен. Потому что не курит, не пьёт, работает, да ещё и познал якобы какие-то тайны. Гордыня – страшный грех. Человек её не замечает. Он может освободиться от других грехов – ну вот, от пьянства, блуда, зависти, но гордость в нём только растёт и в конце концов его погубит. Вам нужно быть твёрдой. Стоять на своём: я буду ходить в храм, я буду оглашаться. Ведь Господу нужен каждый человек, а вы… вы одарены так, как редко кто бывает, – вырвалось у Андрея. – Но вы не думайте об этом. Просто будьте тверды, а мужу уделяйте внимание, когда он ведёт себя адекватно. И он уступит. Он же не сволочь, чтобы бросить вас с двумя детьми.

– Наверное!

Соня медленно наклонила голову к одному плечу, потом к другому, может быть, желая показать, что не особенно верит, но надеется. Было всё-таки видно, что настроение у неё явно улучшилось.

– Отче, можно с вами ещё поговорить?

– О чём? – насторожился Андрей.

– Скажите, ад как место – существует?

Андрей строго отклонил вопрос:

– Зачем вы спрашиваете? Вы не думайте об этом!

– А рай? – не унималась Соня. – Есть ли рай где-то в материальной Вселенной? Ведь ад точно есть, отец Андрей. О нём говорят все языческие религии. И даже в Ветхом завете описан шеол – это переводится как «безвидное место». Вы сами говорили! А ещё Матфей называет его «геенна огненная», «тьма внешняя». Значит, он материален, он постижим. И в противовес этому должен существовать рай. Или же всё-таки рай и ад – только состояние, и каждый переживает их внутри своей души? И тогда «тьма внешняя» у Матфея – это отражение близорукости тех, кто устроил в свой душе ад и не видит Божьего света?

Андрей желал упрекнуть её, что она думает не о том, но она завораживала музыкой своего звенящего голоса и, главное, полной самоотдачей. Она была первой знакомой ему женщиной – да что там, первым человеком – который, несмотря на все трудности, так жаждал познавать Бога и так радовался Божьему миру. Впрочем, радоваться умела и Марина. Но Марина, уже немолодая, изрядно нагрешившая (Володя, как оказалось, вначале был её любовником, и лишь через несколько лет общих мучений стал мужем), не могла постигнуть и половины из того, что было доступно Соне. Она каким-то чудом знала то, что было написано у святых отцов, не ведала пагубных сомнений, чувствовала силу молитвы.

– Соня, – сказал он, глядя на неё с уважением и восторгом на грани зависти. – Хотел бы я иметь такую веру, как у вас.

– Что вы, отче! – испуганно улыбнулась она.

– А что касается рая и ада… Это у католиков предание рисует их, действительно, как тварное место. С девятью кругами, семью этажами и прочее… Восточные отцы видят это иначе. Ад и рай – они существуют лишь для людей, не для Бога. Те, кто успел при жизни принять и полюбить Господа, находятся в раю. Для них Божий свет – отрада, он освещает и не сжигает. А те, кто всю жизнь от Бога отворачивался, мучаются от божественного огня, пытаются от него уйти и не могут.

– А я как раз об этом писала в письме! Помните, да? Про орла в учении Кастанеды? – воскликнула Соня.

– Помню… Собственно, эту тему мы будем со всеми остальными затрагивать лишь через год, у нас будет окончание катехизации, выезд… Видите, вы на неё вышли гораздо раньше. Но важно всем держаться вместе. На то мы и братство.

– Ну, конечно, в чём дело!

Её ответ показался Андрею слишком беззаботным, и он решил для контраста сделать замечание:

– Вам нужно быть немного аккуратнее. Я видел, что дети у вас ходят иногда в рваном, или не хватает пуговицы… Посмотрите у них всю одежду и зашейте, почините… Это важно. Господь велел заботиться о близких. О домашних своих печься, по словам апостола Павла.

– Да, отче!

Соня, не тая радости, тряхнула собранными в хвост волосами и через секунду пропала.

А Андрей ещё долго думал о ней.

Глава 8. Развилка.

Ещё с конца февраля Соня стала просыпаться ровно в 3.33. Какая-то сила будила её. Первое время при таких пробуждениях она чувствовала страх и несколько секунд, а, может, минут, просто сидела недвижимо, пока на язык сама собой не просилась молитва «Отче наш». Потом, когда это повторялось снова и снова, страха уже не было, только собранность и ощущение, что ложиться снова спать нельзя – надо молиться. Отец Андрей ещё на первых встречах рассказывал: когда на душе смурно, тревожно, нужно творить молитву – короткими молитвами из утреннего правила или псалмами. И Соня читала псалмы, крестила детей и только потом снова погружалась в сон. Особенно ей нравились двадцать шестой и девяностый. Тёмно-синяя маленькая книжица, под одной обложкой которой были Псалтырь и Евангелие, лежала у неё наготове под подушкой. Денис обычно засыпал в другой комнате. С тех пор, как он подрался в своей прежней фирме с менеджером, он стал работать на дому и почти все свои задания выполнял ночью. Ложился к утру – как раз около трёх, и отсыпался целое утро.

Иногда он засыпал ещё позже – в пять, в шесть утра, и потом лежал в постели весь день, поднимаясь только к вечеру. Зато вечером он чувствовал себя необыкновенно бодрым. Бывало, что он просыпался с хорошим настроем, и тогда звал Соню посмотреть с ним какой-нибудь сериал, поболтать. Она всегда готовила для него ужин из лучших продуктов, что оставались дома, и надеялась, что вкусная еда сделает мужа благосклоннее к ней. Это во многих случаях срабатывало, хотя есть он стал мало, как ребёнок. Но бывало, что Денис просыпался хотя и полным сил, но необыкновенно раздражённым и злым. В таких случаях его бесило всё – от грязной футболки на ребёнке до заказов по работе. Соня вспоминала, что всегда, с самого первого дня, чувствовал рядом со своим будущим мужем некий тайный страх, который она тогда не могла объяснить и решила попросту закрыть на него глаза. Но теперь этот страх становился всё более явным. Она боялась этого человека, который жил полнокровной жизнью по ночам, а с приходом солнечного света обессиливал и падал спать. Иногда она ощущала исходящую от него непонятную ненависть, и в такие минуты ей больше всего хотелось закрыться в комнате вместе с детьми и переждать это жуткое время. Соня знала только один способ умиротворить Дениса, смягчить его – склонить к близости с собой. В те вечера, когда он бывал особенно зол, Соня побыстрее укладывала детей спать и, преодолевая страх, подходила к мужу, раздеваясь и прижимаясь к нему. Она накидывался на неё, заваливал на шатающийся диван, который иногда не успевал даже разложить. Чувство накатывающего возбуждения охватывало Соню, ей становилось тошно, противно от самой себя, будто она давала над собой власть не собственному супругу, а невидимой тёмной силе. Но, когда всё заканчивалось и Денис, успокоенный, обнимал её в душной полутьме, Соня осторожно гладила его широкие плечи и думала, что всё сделала верно – ведь даже апостол Павел говорил, что нельзя уклоняться друг от друга, кроме времени обоюдного поста.

Она чувствовала себя виноватой от того, что раньше не пыталась узнать Дениса, просто сошлась с ним, чтобы более или менее устроить свою жизнь – так это называла мама. Сейчас она пыталась что-то исправить, спрашивала Дениса о его детстве, о родителях, о первых годах, проведённых в Красноярске. Но всё, что касалось прошлого, он замалчивал, скрывал, постоянно повторяя, что личную историю надо стирать и жить только сегодняшним днём. Охотно он говорил только о малозначащих случаях из детства или разнообразных физиологических подробностях. И Соне ничего не оставалось, как попробовать узнать и понять то учение, которым увлёкся Денис. Он сам часто не только просил, а требовал, чтобы она изучала книги Кастанеды, читала диалоги на форумах и потом спрашивал, насколько она поняла прочитанное, будто школьницу. Соня притворялась, будто поняла немногое, делала вид, что не вникает в мрачное учение язычников-индейцев, но на самом деле понимала всё, кажется, слишком хорошо. И чем больше ей открывалась кастанедовская премудрость, тем сильнее Соня чувствовала исходящий от неё адский холод. Те создания, которые Кастанеда звал летунами (по-испански voladores), или эмиссарами, были не кто иные, как бесы. Православным подвижникам, таким, подобным Антонию Великому или Макарию Александрийскому, не было нужды описывать этих существ детально. Зато учение дона Хуана живописало бесовские силы во всех красках. Они были чёрного или тёмно-фиолетового цвета, могли уменьшаться в размерах до монеты или подниматься, как дом. Внутри них был тусклый свет, как в перегорающем ночнике. Но главное – от них шла сила – мрачная, холодная, враждебная человеку. И эту силу Соня ощущала на себе. Просыпаясь ранним утром, она чувствовала, что демоны-мучители рядом. Она понимала, что бесплотные враги обманывают Дениса, внушают ему, что церкви поклоняются им. Не раз и не два она пыталась сказать об этом, но Денис страшно злился, кричал, что она ничего не понимает, и Соня со страхом догадывалась, что он не вполне владеет собой.

– Их надо избегать! Есть множество способов избежать неорганического существа, чтобы оно не упало тебе на хвост. И ты не знаешь ни один! Я вижу их – да, я вижу их во сне – но они пролетают мимо, потому что я незаметен для них. А ты – если бы ты знала, сколько их крутится здесь, вот, просто на улице, в воздухе! Да ты сама для них первая добыча, ты даже этого не видишь и, главное, не хочешь знать!!

– Я знаю, я понимаю, что они всегда рядом, караулят нас…

– Тогда почему не хочешь научиться защищаться от них?!

Соня качала головой, скрещивала под столом пальцы:

– Я защищаюсь… защищает от них молитва.

– Нет!!

– А что же, что?..

– Приёмы магов. Твоя молитва – это дань христианскому эгрегору, который да, даёт некую защиту, но сам забирает массу энергии, разума. Ты тупеешь, Соня, ты не замечаешь, как стала говорить шаблонными церковными фразами. Ты болела в прошлом месяце. Ты видишь, что я никогда не болею?! Я даже есть сейчас не хочу, всё, мне это почти что не надо! Эту свободу мне дали проводники.

– Денис, – Соня покачала головой, – ведь это тоже бесы…

– Нет! – крикнул он снова. – Это помощники! Чёрт, ты не знаешь, какой мир открывается там… Я с детства видел кое-что, но теперь… Стоило лишь немного попрактиковаться, и я хожу по мирам. Выхожу из тела, возвращаюсь обратно. Ощущаю в себе нечеловеческую силу. Свободу от всех обстоятельств. Моя бабушка была видящей. Я думаю, у нас с ней особая связь. И я хочу, чтоб такая связь была и с тобой тоже.

«Но я не хочу, не хочу!» – Соня прокричала это молча, но догадывалась, что Денис прекрасно всё слышит.

Ранним утром она решила прочитать канон священномученику Дионисию Ареопагиту. Она и раньше молилась за мужа, но это были коротенькие молитвы своими словами. Канон читался легко, будто пелся, и после этой долгой молитвы Соня сделала земной поклон и, крепко обняв проснувшихся детей, повела обоих в ванную. На душе у неё было светло. Но стоило проснуться Денису, как он начал жаловаться на сильную головную боль и тошноту.

– А говорил, что не болеешь никогда, – мягко упрекнула его Соня, принеся стакан воды к дивану.

– Радуешься, что ли?! – глянул на неё исподлобья Денис.

Эти слова заставили её отшатнуться. Неужели он в самом деле мог подумать, что его мучения могли доставить ей какое-то удовлетворение? Неужели он думает о ней так плохо?!

Сонино хорошее настроение вмиг улетучилось, по щекам побежали слёзы. Не в силах вынести внутреннюю бурю, она набрала сообщение отцу Андрею и получила от него ответ: «Он противится благодати, а вы на него вывалили Святого Духа. Не молитесь за него. Молитесь за себя и детей. Это важнее сейчас».

Соня вздохнула, перекрестилась. Отец Андрей, похоже, говорил правду. И, кроме того, он ведь был её духовным наставником – наставником для всей их группы оглашаемых. И её обязанностью с самого начала оглашения стало послушание ему. О, слушаться его было вовсе не трудно – воистину благое иго и лёгкое бремя.

***

В храм она ходила каждое воскресенье: чувствовала, что иначе просто нельзя. Дважды в неделю она только слушала молитвы, не причащаясь, а другие два раза уезжала к родителям в гости ещё с вечера субботы, а утром, оставив Дашу и Данилку на попечении мамы, отправлялась к причастию. Мама радовалась тому, что приезды дочки стали чаще. Она по-прежнему жаловалась на отца, который давно не работал и целыми днями только лежал на диване, тихо угасая и подпитывая жизнь в тщедушном больном теле частыми глотками пива, бутылки которого стояли рядом с ним на полу. Соню он приветствовал вяло и равнодушно.

– Вот какой он стал, Соня… Дрожит весь, язык заплетается, только встанет – шататься начинает… Есть не ест, пиво только хлещет, на водку уже здоровья нет… Лежит да стонет. Как-то позвал меня и говорит: «Маша, Маша, я умереть боюсь». Вот что с человеком сделалось-то.

– Мама, – Соня чувствовала, что на глазах выступают едкие слёзы. – Не сам ли он с собой это сделал? А что он сделал со всеми нами? С тобой?

Мать посмотрела не неё растерянно и грустно:

– Много… Много сделал. Но как я его брошу? Он ведь всё-таки мой муж. Когда-то он был другой, хороший…

– А с нами был злой, ты не помнишь?! Изводил нас придирками своими, спать не давал. Врал тебе всё время, а от нас честности требовал? Бил тебя головой об косяк, а ты потом забирала заявления? Орал, что ты ему изменяешь, и поэтому он нам ничем не обязан? А потом вообще… Кричал, что к нему тянут руки, душат, мучают…

– Я помню, Сонечка, – мать скорбно покачала головой. – Я всё помню. Но я простила. И тебе надо будет простить. И Витьке. Тот всё время орёт, что отец его детства лишил. Кричит, что ненавидит его. Но вообще редко ко мне заходит… Может, стесняется: что мы, живём бедно… А Сашка приходит, плохо ему. Гоняет его эта Оксанка. Всё ей мало: говорит, детей родил, не содержишь, все на съёме живём… А у него что, печатный станок, что ли?! Приходит ко мне, жалуется. Кому поплачешься, как не матери…

Соня понимала, что старший брат уже давно идёт по тому же пути, что отец, но чувствовала в себе равнодушие к Сашке. Гораздо больше она беспокоилась, не пьёт ли мать сама, присматривалась, не спрятаны ли где-нибудь в шкафу бутылки, прислушивалась к запаху. Но учуять и увидеть было ничего нельзя: бутылки всё равно стояли и в комнате, и в кухне для облегчения страданий отца, а тяжёлый сырой запах старой хрущёвки перебивал все остальные ноты, которые можно было уловить в местном воздухе.

Отца Соня простить не могла. Она осознала это, когда однажды пошла в храм вместе с мамой и детьми. Она заранее рассказала матери о исповеди, и та выслушала её, не перебивая, с внимательным и грустным лицом, но прямо в церкви вдруг передумала, выстояла лишь до пения «Символа веры» и не вышла – выбежала на улицу.

– Плохо мне стало в церкви вашей, – качала она головой. – Как будто сила из меня стала уходить, как будто на ногах тяжело стоять… Я слышала, там только энергетически сильным людям хорошо, а кто послабее – из тех, наоборот, энергию выпивают… Как будто, это, вампирят.

– Мама, и ты туда же! – горестно воскликнула дочь. – Откуда ты этого набралась?! Какие энергии, какие вампиры?! Где ты это вычитала?

– Нигде не вычитала, – обиженно отозвалась родительница. – Я так чувствую, и всё! Что ты со мной споришь?! Я немало прожила.

О том, чтобы рассказать маме о страшном увлечении Дениса, не было и речи. Оставалась надежда на понимание младшего брата.

– Он у тебя нарик? – спросил Витька, внимательно выслушав рассказ сестры. – Если нарик, бросай его сразу, это на всю жизнь.

– Нет, Витя… Я же говорю, он не пьёт и не курит, он типа йога… Учится по книжкам, растит в себе силу. Говорит, что я ничего не понимаю, что я отупела. Но я не хочу понимать, это страшные вещи…

– Офигевший тип. Ты – и тупая?! С высшим образованием, с английским? Он всегда был высокомерный, Сонь. Нашу семью за быдло держал. Может, я и быдло, да живу честно, а он скользкий тип. Я надеюсь, мозги у него встанут на место, но если будет совсем плохо – я тебя не оставлю. Приходи, если чё. Если вдруг прознаешь, что всё ж таки он употребляет, то сразу…

– Витя, да пойми – тут проблема в другом. Он не курит и не пьёт.

– Лучше бы, блин, пил или курил! Хоть был бы как-то понятнее. А то он у тебя, это… Нерусский какой-то! Какие-то, блин, индейцы… Откуда понабрался? Я вот слыхал, что они, эти индейцы, ширялись не то кактусами, не то, там, грибами… Не знаю, сестрёнка. Реально, страшный тип он у тебя. Даже не знаю, кто хуже – батя наш или он.