Записки из Чистилища

Над самыми половыми губами была ярко-синяя татуировка в виде бабочки с раскрытыми крыльями, кончики которых упирались в самые гачи молодой женщины. Вторая нога отсутствовала полностью… Заметно было, что ампутацию произвели с вычленением тазобедренного сустава. Такие обычно проводят при онкологии, саркоме.

Вход во влагалище зиял словно волшебная пещера Али Бабы. И манил своей доступной бархатной нежностью цвета переспелой малины. Голова покоилась на спинке спального места, слегка запрокинувшись – диван был достаточно широким, но и Снегурочка не была Дюймовочкой.

Выше плоского, даже впавшего живота выделялись две почти правильных полусферы, похожих на молочный мрамор, грудей. Они были белоснежны… Лишь синеватые прожилки кое-где просвечивали сквозь тонкую, словно пергамент, кожу… На верхушках куполов виднелись скукоженные вишни сосков с темными, почти коричневого цвета, околососковыми кругами вокруг них.

У внучки однорукого сказочного Деда была тонкая талия. Угадывалось, что раньше она украшала тяжёлые бёдра Шамаханской царицы… И лобок её был соответствующим: сочным, широким… Немного похожим на ломоть сала, он холмом выступал над низом живота. Срамные губы были под стать: округлые, почти толстые… такие мягкие, что сами напрашивались в рот: как вареники из старого варианта фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Дед, хотя на самом деле он не был дедом, но для меня в том сне – он казался уже таковым, стоял перед живой амбразурой на коленях, охватив своей единственной рукой одиноко округлую ягодицу, из которой была удалена нога женщины. Он гладил её, то проводя пальцами по раскрывшемуся бутону вульвы, то всей площадью ладони лаская раненую половину попы, то и дело проникая большим пальцем в глубину её ануса.

Его культя упиралась в уцелевшую правую ногу Снегурочки. Она сиротливо терлась по ее гладкой коже, стараясь слиться с ней, стать тем самым осенним опёнком на тонком стволе. Я увидела, как голова мужчины склонилась и потянулась к сладкой манящей пещере женского естества… Он аккуратно раскрыл пальцами наружные губы и приник к открывшемуся бутону страсти жадными устами…

Дальше я не видела, потому что проснулась вся в холодном поту от какого-то непонятного чувства, охватившего меня: то ли брезгливого омерзения, то ли – необъяснимого восхищения и преклонения перед силой этой страсти. Перед желанием этих изуродованных тел любить и быть любимыми… Сердце лихорадочно колотилось и грозило того и гляди разорвать грудную клетку.

Я и впрямь не ощущала своей левой руки, которую умудрилась отлежать до бесчувствия… Я едва не закричала в голос, испугавшись, что мне во сне за какую-то провинность ампутировали руку. Но смогла сдержать свой вопль, осознав, что он мог мне стоить и той, весьма условной свободы передвижения внутри палаты, что я имела.

В это время отлёжанная рука начала приходить в себя, кровообращение в ней помаленьку восстанавливалось. Доказательством этого послужили миллионы мелких иголочек, вонзившихся в неё одновременно. Но в тот раз я была готова плясать и плакать от счастья осознания того, что моя рука цела и невредима.

И одновременно где-то на краю сознания у меня пронеслось понимание почему в роли так любимых детворой Деда Мороза и его внучки выступил этот жуткий тандем из мрачного хоррора. Устроители праздника не хотели, чтобы зрители чувствовали себя ещё более ущербными на фоне здоровых сказочных героев.

Уснуть после этого мне долго не удавалось. Мне не захотелось и залезать в Интернет: обострившееся от пережитого ужаса чутьё подсказывало мне, что лучше затаиться как дикому зверьку и не привлекать к себе внимания санитаров… Я уже было смирилась с тем, что придется просто лежать, закрыв глаза и играть роль спящей. Но, как это обычно и бывает, нечаянно незаметно для самой себя я снова умудрилась задремать.

Знакомство с «кошкой» Клавкой

Проснулась я от дикого мявканья над своим ухом. Вскочила с бешено раскрытыми глазами и колтуном на голове. Загадочное мяуканье раздалось ещё раз… Палата, все, кто мог ещё чего-то соображать, рыдала от смеха. Я вначале решила, что это я всех так своей реакцией насмешила. И уже начала надувать губы… Но, когда повернулась в сторону звука, вначале обмерла, а через мгновение, закатилась полуистерическим смехом вместе с остальными.

В противоположном от меня углу помещения стояла такая же кровать. Но рядом с ней была редкая в этих местах, дефицитная штуковина – тумбочка. Она указывала, что там отдыхает хрон – пациент либо часто сюда попадающий, либо вообще обречённый доживать здесь свои безрадостные дни…

На той кровати лежала Клавка. Жуткая матершинница и беспридельщица. Не боявшаяся никого и ничего. Кроме, может, инсулинокоматозной терапии (ИКТ), или инсулиношоковой терапии (ИШТ), которые в среде психиатров иногда просто обозначают как «инсулинотерапия».

Для тех, кто не в курсе: ИТ – это один из методов интенсивной биологической терапии в психиатрии, заключающийся в искусственном вызывании гипогликемической комы с помощью введения больших доз инсулина. Вдаваться в тонкости причин назначения всего этого ужаса я не буду, потому как ко мне это не применялось.

Вот эта-то Клавка и выступила в роли будильника в моё первое утро в Чистилище. Само по себе мяуканье было прикольным, но не до такого размера веселья. Хохотали все над тем, как именно предстала спящему ещё народу наша чудо-кошь… Она стояла раком на своей кровати с… поднятой кверху голой задницей, явно имитируя кошку в течке и орала с нутряным надрывом, играя недюжинную кошачью страсть.

Она припадала на согнутые в локтях руки, выгибаясь как настоящая кошка… Виляла тощим костлявым задом слева направо и обратно. Мурчала и терлась заросшим жесткими рыжевато-коричневыми курчавыми волосами лобком об угол замызганной тумбочки.

«Так вот почему она такая засаленная, – пронеслось в моём воспалённом мозгу – она дрочит себя своей тумбочкой, круто.»

Мы рисковали смеяться ещё долго, если бы эту вакханалию не прекратил один из наших охранников, решительным шагом подошедший к шутнице и отвесивший ей чувствительный шлепок по голому заду, в ответ на который она взвизгнула так, словно её черканули лезвием.

– Не балуй, можно подумать- тебе и впрямь больно, – пророкотал мужик, шлёпнув шалунью ещё разок, но уже полегче.

– Конечно, больно, гад ты такой уё… ый, – огрызнулась псевдокошка, потирая ладонью ушибленные ягодицы.

Я успела заметить, что прежде чем убрать от голого тела свою руку, охранник нырнул в раскрытое чрево тётки своим толстым

средним пальцем, на который она с удовольствием присела… Видно было, как он совершил внутри неё несколько фрикций.

Все понемногу успокоились и потихоньку поплелись в туалет умываться, покурить выданных сиг и вернуться обратно, чтобы выстроиться вдоль стенки коридора близ прохода в палату. Дежурная медсестра произвела перекличку и, удостоверившись в наличии всех подопечных, провела с контингентом пятиминутную разминку. После чего все были предоставлены сами себе на целых два часа до наступления завтрака.

Воспользовавшись этим временем, я решила рискнуть и пообщаться с нашей «животиной». Сразу, как вошли в палату, я направилась прямиком к кровати Клавки. Увидев меня перед собой, она немного офигела… Но чрезвычайно быстро пришла в себя и начала меня поливать отборным матом. Я не стала ей отвечать. Я вообще молчала. Села на её кровать так, чтобы оказаться спиной к санитарам и легонько толкнула несчастную спиной вниз, заставив её тем самым лечь.

– Раздвинь немного ноги, – прошептала я ей в полголоса.

Клавка на удивление быстро повиновалась, ещё немного матерясь по привычке. Я положила свою правую ладонь на её небритый лобок… Она затихла.

– Мяукни, но не очень громко.

Клавка послушалась и на сей раз.

– Киса… какая ты хорошая киса, – начала я приговаривать, словно передо мной и вправду была кошка.

Я одной рукой гладила её по спутанным русым волосам, а второй – по лобку, стараясь раздвинуть её сжатые большие половые губы. Наконец мне это удалось, и я почувствовала влажную теплоту её естества.

– Умница киса-а-а, – продолжала я развратничать.

Мой указательный палец оказался возле пересохших от возбуждения раскрытых губ тяжело дышавшей женщины.

– Пососи, – приказала я.

Клава с явным удовольствием начала сосать мой палец. После я вытащила его у неё изо рта и прикоснулась к клитору, который уже успел набухнуть. Бли-и-инн… я не видела таких клиторов… Он был у неё довольно большим, почти как головка члена. Но я не собиралась доводить её до оргазма, да и навряд ли мне это позволили бы, тем паче – белым днём…

Я пощекотала клитор немного пальцами правой руки, а после ввела указательный внутрь влагалища. Оно сочилось. Клавка дёрнулась мне навстречу, но я уложила её обратно, надавив свободной рукой на плечо больной.

– Лежи и не дёргайся.

Совершив несколько фрикций одним пальцем, я ввела внутрь сначала второй, а затем и третий. Я продолжала трахать нашу «кошку», а она тихо постанывала и пыталась надеть свою вагину на мои пальцы. Я подвела большой палец к её анусу и легонько надавила на него. Моя подопечная расслабила сфинктер, но я не стала вводить палец в её анус, банально побрезговав.

– А сейчас ты расскажешь нам, почему ты вдруг стала изображать из себя кошку, хорошо? – не вынимая пальцев из горячего нутра Клавы, я диктовала ей свои условия.

– Но я… хочу кончить, – захныкала извращенка.

– Кончишь ночью, если расскажешь, – пообещала я ей с чистой совестью: мастурбировать ночью в её углу ей никто не помешает.

Она согласно кивнула головой.

– Мне сон приснился.

– Про кошку?

– Нет… будто я – это кошка.

– Ого… это – интересно.

– Народ! – обратилась я к палате, одновременно вытащив пальцы из Клавкиной пизды, – минуту внимания. Сейчас Клавдия нам свой сон поведает-расскажет. И объяснит тем самым, почему она нас так странно разбудила сегодня. Да, Клавочка? – обратилась я снова к ещё лежащей виновнице торжества.

– Да… – как-то неуверенно ответила мне она.

– И даже матом не станешь ругаться? – недоверчиво спросил кто-то.

– Не стану… до ночи… – почти шёпотом ответила шкодливая дама.

Я не выдержала и рассмеялась – я-то поняла почему она так сказала. И быстро провела ребром ладони ей промеж ног.

– Ты только говори немного погромче и внятно – чтобы все тебя слышали. И наши стражи – тоже.

Клавка согласно кивнула головой.

– Все уселись? Все готовы внимать рассказу?

– Все… все… начинайте уже, а то скоро – на кормёжку, – донеслось с кроватей и табуреток.

Царапки блажной кошки

И Клавка начала… она рассказывала свой сон, словно выступала на подмостках: с выражением, в лицах… Помогая себе живой мимикой всех частей тела. Впрочем, сами почитайте – послушайте хотя бы «про себя», и тогда поймёте, что я хотела вам сказать.

– Мяв вам, милые мои друзья – подруги. Я – обычная кошь самой наичистейшей дворянской породы. В моих сосудах течёт кровь королей дворов и принцесс подворотен большого Российского города. Какого – уточнять не будем, потому как разницы в названии нет.

Я – пушистая трехцветочка. Люди любят такую расцветку: считают её счастливой (правда, я не пойму-для кого именно – для них или нас?). Как они выражаются – «к дому».

У меня есть дом и… хозяин этого дома, точнее – квартиры. Одинокий самец человеческой породы. Он взял меня к себе ещё совсем малышкой, чуть старше месяца оторвал от моей матушки и сестриц с братишкой. Принёс в свою нору за пазухой пропахшей потом рабочей спецовки. Сначала я возмущённо фыркала и чихала, но вскоре тепло, исходившее от большого и сильного тела, меня разморило, и я уснула.

А когда я проснулась, то уже лежала в уютном гнёздышке, которое мне устроил (вот чудак!) мой слуга-хозяин (или – божественный раб?) в старом продавленном кресле, стоявшем в углу большой комнаты. На сиденье, в самой ямке, что образовалась по его центру, он уложил что-то мягкое и почти такое же пушистое, как и моя мама.

Потом я узнала, что это была меховая шапка-ушанка, вывернутая наизнанку и вставленная в кольцо из старенького детского одеяла. Эта шапка служила мне дневной постелью весь первый год моей жизни. А теперь, когда я в ней не помещаюсь, мой друг не пожалел и распорол её, сделав из неё просто большой пушистый коврик. Это кресло – моё и только моё место в моём доме.

На него никогда никто не претендовал, да и некому было этого делать: хозяин, хотя и не старый ещё мужчина, но жил совсем один. А он знал, что это – моё место. Человек, это странное двуногое создание, меня просто обожает. Он любит угощать меня разными вкусняшками, которые откуда-то постоянно появляются у него в руках. Он обожает расчёсывать мою шёрстку – такую почти невесомую и пушистую.

Он вообще обожает меня и прощает мне любую мою шалость. Так было с самого начала нашей совместной жизни, с моих младых когтей.

Здесь Клавка протянула вперёд руки с раскрытыми ладонями, устремлёнными к противоположной стене и пошевелила широко разведёнными пальцами, словно это были кошачьи лапы с когтистыми пальчиками.

– Так было до тех пор, пока он не привёл в наш с ним дом ЕЁ – это странное, почти страшное двуногое создание, отдалённо напоминающее самку человека.

Он называл её…, впрочем, какая к лесным котам, разница, КАК он её называл? Дура – она и есть дура, хоть под каким именем… Мало того, что она стала отнимать у моего, МОЕГО мужчины львиную долю времени, которое он раньше посвящал мне, любимой, так она и ко мне стала руки протягивать… Она в прямом смысле пыталась посягать на мою волю и на мою тушку.

Аккупаторша не брезговала для достижений своих целей ничем. Ни моей расслабленностью во время сладкого послеобеденного сна, ни даже моментами приёма пищи. Такое её беспардонное ко мне отношение привело к тому, что я стала нервной и вечно настороже. Благо инстинкты моих дворянских предков дремали не столь сильно и не так уж глубоко.

Запомнился один случай. Ем я, значит, мой самый любимый суп-кашу на куриных головах… Мурчу от наслаждения… – здесь Клавка издала утробное мурчание, больше, правда, напоминавшее воинственный мяв камышового кота: «М-м-м-мя-я-я-яв-в-в-мяу-у-у!!!»

– Я так увлечённо уплетала распаренное мяско куры с хрящиками, что умудрилась не услышать топающую поступь этой правнучки гибрида ручного мамонта с домашним гиппопотамом. А она… она посмела потревожить меня в момент моего священнодействия. Ну кто из нормальных представителей двуногих не знает, что приём кошкой пищи – это святое? И в это время к ней вообще нельзя прикасаться – от слова НИКАК?

Эта дура умудрилась этого не знать… Она подкралась ко мне сзади… Она… о, святая Бастет… она… – здесь Клавка сморщилась, словно проглотила чайную ложку лимонной кислоты без сахара, скорчилась, согнувшись в поясном поклоне, умудрившись при этом засунуть свою голову промеж своих лодыжек не хуже гуттаперчевой девушки – змеи и одновременно вздрогнуть всем телом.

И это было бы ещё ничего… Во время своего поклона, она откинула подол своей видавшей виды ночнушки на ноги, снова оголив свой многострадальный зад, который венчал горный кряж остроконечных позвонков. Во время её вздрагиваний позвоночник сотрясали волны озноба, сравнимые с содроганиями горных пиков Тянь-Шаня во время локальных землетрясений.

Палата шумно вздохнула в едином порыве, аки один небольшой великан. Клавка, принявшая к тому времени свой естественный вид, продолжала:

– Она провела своим НЕНАМАНИКЮРЕННЫМ пальчищем по моему хребту… – рассказчица снова содрогнулась, правда, не нарушая на этот раз целомудренность слушателей, – она посмела положить свою потную кургузую ладошку на мою спинку, на мою шёлковистую пуховую шёрстку, гладить которую я позволяла лишь СВОЕМУ человеку… и провести по спине до начала моего хвостика…

Здесь наша палатная кошь снова приняла стойку «раком», оголила всё те же тощие ягодицы и завиляла ими в одном ей понятном ритме какого-то устрашающе-чарующего танца… Резко оборвав свой гипнотический сеанс, тётя подобрала под себя свой зад, и, отклячив напоследок свою некогда филейную часть вверх, изрекла:

– Мя-я-я-яв!!! – что, по-видимому, должно было означать крайнюю степень возмущения и брезгливости.

– Она посмела провести своей лапой до самого кончика моего такого славного, такого пушистого, словно беличьего, хвостика!!! – голос Клавдии дрожал от негодования, рискуя того и гляди оборваться фальцетом, как оборванная скрипичная струна.

– Ну я, едва не подавившись от такой наглости, зашипела, резко развернулась мордой к хамке, выгнула спину дугой… – новый кусочек пантомимы не заставил себя ждать: сказительница, накинув подол себе на голову, согнулась буквой «Г» и выгнула горбом свою костлявую, словно у рыбьего остова, спину, очень даже угрожающе при этом шипя: «Ш-ш-ш-ш-ф-ф-ф-рш-ш-ш-ш-ш!!!»

– И мата никакого не нужно- так пугающе – угрожающе звучит, – не смогла промолчать я, обернувшись к сидящей на моей кровати Лёльке, – и плеваться удобнее: два-в-одном. Давайте убедим Клавку, что она – и есть кошка, а?

– Доубеждаешься, что тебя отправят на лечение электрошоком с применением судорог.

– Это ещё зачем? – искренне недоумевала я, – я же не такая тяжёлая.

– А чтобы не умничала и позабыла к едрёне фене все свои продвинутые идеи.

– Ясненько… Ну… тогда я не стану настаивать… Пусть кошка будет Клавкой.

– То-то же, – хихикнув, весьма ощутимо хлопнула меня по спине, подошедшая неизвестно, когда, Лика.

Шоу тем временем продолжалось.

– …и маханула лапой с выпущенными коготками в её строну. В итоге – четыре параллельных царапины на ноге этой мартышки, порванная пола халата и дикий иерихонский трубный вопль:

– Неблагодарная тварь, сжирающая одна столько, сколько мы вдвоём не поедаем!!!

– Это – явный поклёп. Кто когда-либо держал представителей кошачьих – знают, что это далеко не так.

Вечером пришёл наш мужчина и она нажаловалась ему на меня… Позабыв при этом упомянуть, что пару раз хлестанула меня сложенным вдвое полотенцем по боку. Это меня-то! Кого никогда даже веником не пугали…

ОН посмотрел на меня так, словно это я была во всём виновата, и я должна была воспитывать этого взрослого ребёнка, с которым он прыгает в постели каждую ночь, не давая мне там спокойно спать, как я это делала раньше, набегавшись по квартире.

– Ну как ты могла так поступить? Я так надеялся на твоё благоразумие.

Хозяин наклонился ко мне, почти касаясь моего уха ртом и неожиданно выдал повышенным тоном:

– Ещё раз такое выкинешь – будешь есть в туалете!!!

Обнял эту врушку и ябеду за то место, где у порядочных девушек располагается талия и увлёк её за собой в комнату.

Сказать, что мне было больно и обидно – это было ничего не сказать… Меня переполняло желание справедливого возмездия… А как могут отомстить кошки, безвылазно сидящие в квартире, своим обидчикам? – правильно.

Я так и сделала. Едва они снова начали кувыркаться, я подошла к её тапкам и с остервенением напрудила в один из них… Вначале хотела было и второй своим вниманием почтить, но после решила, что это надо ещё заслужить.

Вполне удовлетворённая своей страшной местью, я прыгнула на своё законное местечко, служившее раньше мне лишь для дневного отдыха. Что-то там было не так…

Я сразу не поняла, что именно… Но покрутившись а-солонь, пытаясь устроиться поудобнее, поняла: эта ходячая катастрофа бросила в МОЁ кресло, на мою меховую подстилочку свои вонючие трусы и разорванный мною халат!!!

Трусы я вытолкала задней левой на пол, а халат лишь сбила к спинке кресла и улеглась себе спать… Ничего не предвещало очередного кошмара на улице Вязов…

Проснулась я резко и неожиданно: одновременно от попытки ухватить меня за голову и задницу и сотрясающий в буфете посуду истеричный вопль всё этой же дуры.

Но осознала я себя лишь тогда, когда поняла, что довольно-таки устойчиво устроилась, вися… сидя… нет, стоя задними лапами на двух из пяти рожков люстры, а передними со всей силы, на которую способна так беспардонно разбуженная кошка, уцепившись за металлический ствол этой самой люстры.

– А сон-то – по Фрейду! – хихикнув, шепнула мне на ухо Лёлька.

Впрочем, «шепнула» – это в моём восприятии тугоухой барышни. А для абсолютного большинства могущей ещё что-то соображать палаты – вполне себе громко произнесла. Другое дело, что из этих слышащих знало кто такой дедушка Фрейд и чем он прославился – человека три от силы, не считая меня. Они-то и заржали в ответ на реплику.

Клавка же, ничуть не смущаясь, что её перебили, с неумирающим энтузиазмом продолжала свой кошкосказ.

– Эта… это… чудо… нет, не чудо – чудище решило, по-видимому, в туалет сходить. Желание вполне себе нормальное… Но зачем она халат решила с трусами для этого посреди ночи надевать в квартире, где из всего человеческого социума лишь она-сама, да её ёбарь – мне, как кошке вульгарис, не понятно…

Короче, подходит это безмозглое ночное очарование, ничем не лучше зомби, к креслу, не в силах разлепить своих заспанных подслеповатых глазёнок. Она же помнит, что забросила в него свои труселя и халат. Но сонные мозги напрочь забыли, что в этом самом кресле сплю я, выгнанная ею же с моего законного ночного спального места в ногах Человека.

Протягивает одновременно обе (!!!) – непонятно зачем и почему, руки в кресло. Наверное, решила сэкономить время и одновременно схватить и то, и другое. Наталкивается на моё горячее, свернувшееся пушистым клубком тело, и, по неизвестной мне причине, начинает верещать от ужаса. То ли ей в ещё снящемся сне примерещилось, что я – это не я, а какой-нибудь чертёнок из Преисподней – не знаю…

Но испугалась она знатно. Это после подтвердила и напруженная ею лужа аккурат во второй, сухой до сей поры, тапок. Я, разбуженная столь диким образом, не знаю, как взметнулась под потолок на спасительную люстру, которая начала раскачиваться подо мной, рискуя рухнуть вниз, увлекая вслед за собой половину старого, рассыпающегося от времени, потолка.

Потеряв и до того неуверенное равновесие, тётка рухнула мордой вниз в нагретое мною мягкое гнёздышко, свесив по бокам подлокотников обессилевшие и повисшие плетьми руки и выставив свой довольно сочный голый зад дыркой кверху.

Здесь Клава снова встала в позу, в которой я её и увидела ранним утром. Только вот зад её был скорее тощим и костлявым, чем сочным и пышным. Постояв в такой позе минут пять, чтобы все желающие могли насладиться этой пантомимой и более отчётливо представить себе картину, явившуюся глазам ошеломлённой спросонья кошки, она встала и повела свой рассказ к уже приближающемуся завершению.

– Разумеется, проснулся и ОН… Вовремя, надо сказать, проснулся. Для мужчины вовремя. В самый пик выброса тестостерона. Копьё – в боевой готовности, сам ещё тоже спит… но идёт со своего спального места к этой орущей тушке, ориентируясь по звуку и запаху.

Подошёл… упёрся руками в эти два холма с зияющей дырой посередине… едва не рухнув сам, одной рукой закрыл ей верещавший рот, который не в силах была закрыть и моя подстилка, а второй ловко направил своё орудие любви, алчущее ножен, аккурат в гостеприимно раскрытый грот…

Даже его ладонь не смогла полностью заглушить новую волну её визга – теперь уже от боли. Но мужчина, полуобезумевший от стресса, воплей Видоплясова в женском варианте и охватившего его желания, не в состоянии был остановиться. Он трахал её неистово, не жалея и даже не стараясь её хоть немного приласкать…

Она извивалась на его колу, пыталась с него соскочить, но он, отняв бесполезную руку от её орущего рта, лишь крепче прижимал её зад к себе. Всё бы могло закончиться почти благополучно, но… сколько верёвочке не виться, а люстре не раскачиваться…

В тот самый момент, когда двуногий самец, уже удовлетворённо рыча, извлекал свой хер из гостеприимного ануса своей непутёвой подруги, у меня соскользнули уставшие передние лапы со «ствола» люстры… И я, дико мяуча, рухнула аккурат на этот самый извлекаемый хуй.

Теперь мы орали уже на три голоса: женский дискант, мужской фальцет и мой, кошачий, мяв, перешедший в полувой голодных койотов…

Бедные, бедные наши соседи… Не успел наш мужчина отойти от кресла, как из задницы, которую он только что знатно промассировал, на его лобок и ноги под давлением излилась Ниагара говна. Оказывается, медвежьей болезни подвержены не только косолапые хозяева тайги…