Портрет жены

– А это будет твоя комната, – сказал я, открывая дверь в небольшое помещение рядом со спальней. – Я подумал, тебе понадобится место для чтения и работы над твоей диссертацией.

Комната была светлой, с письменным столом у окна, небольшим диваном и пустыми книжными полками.

– Я не стал ничего ставить на полки, – пояснил я, – думал, ты сама решишь, какие книги перевезти из отцовской библиотеки.

Элен подошла к окну, за которым виднелись кроны деревьев внутреннего сада.

– Спасибо, Филипп, – сказала она тихо. – Это очень… внимательно с твоей стороны.

В её голосе я уловил нотку растроганности, и это наполнило меня гордостью. Я хотел, чтобы Элен чувствовала себя комфортно в нашем новом доме, чтобы у неё было собственное пространство, где она могла бы заниматься тем, что ей нравится.

В следующие несколько недель мы занимались обустройством квартиры. Элен действительно внесла множество изменений – небольших, но значительных. Она добавила книги, картины, керамические вазы ручной работы, которые нашла в маленьких лавках Латинского квартала. Купила мягкие подушки для диванов, поставила горшки с цветами на подоконниках.

Особенное внимание она уделила своей комнате, превратив её в уютное убежище, наполненное книгами по искусству, репродукциями любимых картин и маленькими сувенирами из нашего свадебного путешествия. На столе появилась старая пишущая машинка – подарок от её отца.

Я наблюдал за этими переменами с интересом и одобрением, хотя некоторые её решения казались мне странными. Например, она повесила в гостиной абстрактную картину – подарок от Жюля Лемера на нашу свадьбу. Мне она казалась просто хаотичным нагромождением цветов и линий, но Элен говорила, что видит в ней "движение жизни" и "столкновение противоположностей".

– Возможно, со временем ты тоже начнёшь видеть в ней смысл, – сказала она однажды, заметив мой скептический взгляд.

– Может быть, – ответил я без особой уверенности. – Хотя я предпочитаю искусство, где можно понять, что изображено.

– Искусство не всегда должно что-то изображать, Филипп, – мягко возразила Элен. – Иногда оно должно пробуждать чувства, заставлять думать, удивлять.

Я не стал спорить. В конце концов, это была всего лишь картина, и если она нравилась Элен, то могла висеть в нашей гостиной.

Постепенно мы привыкали к совместной жизни, устанавливая новые ритуалы и привычки. Я вставал рано, чтобы успеть в контору к началу рабочего дня. Элен просыпалась позже, завтракала в одиночестве и отправлялась либо в библиотеку для работы над диссертацией, либо в Сорбонну на консультации с научным руководителем.

Вечерами мы обычно ужинали вместе, рассказывая друг другу о прошедшем дне. Я говорил о своих делах в конторе, о клиентах, о юридических головоломках, которые приходилось решать. Элен рассказывала о своих исследованиях, о книгах, которые читала, о выставках, которые посещала.

Иногда мы принимали гостей – моих коллег по работе, друзей Элен из университета, изредка моих родителей или её отца. Элен оказалась прекрасной хозяйкой – внимательной, но ненавязчивой, умеющей поддержать интересную беседу и заставить гостей чувствовать себя комфортно.

Особенно мне нравилось, когда она организовывала ужины для моих деловых партнёров. Я с гордостью наблюдал, как она непринуждённо беседует о политике с судьёй Моро, обсуждает последние литературные новинки с женой банкира Клермона или дискутирует об импрессионистах с коллекционером Дюпре.

– Твоя жена – настоящее сокровище, – сказал мне однажды Антуан Дюбуа после одного из таких вечеров. – Образованная, но не педантичная, умная, но не высокомерная. И, что самое главное, умеет слушать. Редкое качество у женщины.

Я принял комплимент с улыбкой, хотя последнее замечание показалось мне немного снисходительным. Но Дюбуа был человеком старой школы, и от него трудно было ожидать иного отношения к женщинам.

Несмотря на эти светские успехи, я замечал, что Элен иногда выглядит утомлённой после приёмов. Однажды, когда последние гости ушли, и мы остались вдвоём в гостиной, я спросил её об этом.

– Тебя утомляют эти вечера? – спросил я, помогая ей собирать бокалы. – Мы можем устраивать их реже, если хочешь.

Элен покачала головой.

– Нет, всё в порядке. Просто иногда… трудно постоянно быть "на сцене", понимаешь? Поддерживать разговор, следить за реакциями, помнить, кто чем интересуется, кто с кем в каких отношениях.

Я обнял её за плечи.

– Ты делаешь это великолепно. Все в восторге от тебя.

– Правда? – она слабо улыбнулась. – Я рада, что могу быть полезной для твоей карьеры.

Что-то в этой фразе меня слегка задело.

– Дело не в карьере, Элен. Мне просто приятно, что моя жена производит хорошее впечатление на людей, которых я уважаю.

Она кивнула, но в её глазах мелькнула тень, значение которой я не смог тогда разгадать.

Наша интимная жизнь в тот первый год брака была нежной и гармоничной, хотя и не лишённой определённой сдержанности со стороны Элен. Она никогда не отказывала мне, но иногда я чувствовал, что часть её остаётся недоступной, закрытой даже в моменты наибольшей близости.

– Ты счастлива со мной? – спросил я однажды ночью, когда мы лежали в постели после близости.

Элен повернулась ко мне, её лицо в полумраке спальни казалось особенно хрупким и молодым.

– Конечно, Филипп. Почему ты спрашиваешь?

– Просто хочу знать, – сказал я, поглаживая её волосы. – Иногда мне кажется, что ты… где-то не здесь. Даже когда физически рядом со мной.

Она помолчала, затем тихо произнесла:

– Прости. Я не хотела, чтобы у тебя возникло такое чувство. Просто я всегда была… мечтательницей, так говорил папа. Иногда я действительно погружаюсь в свои мысли слишком глубоко.

– О чём ты мечтаешь? – спросил я с искренним интересом.

Элен снова помолчала, как будто подбирая слова.

– О разных вещах. О книгах, которые читаю. О картинах, которые вижу. О людях, которых встречаю. Иногда о прошлом – о маме, о детстве. Иногда о будущем – о том, что нас ждёт впереди.

– А что, по-твоему, нас ждёт?

Она легко поцеловала меня в щёку.

– Не знаю. Надеюсь, что-то хорошее. А теперь давай спать, завтра у тебя важный день.

Я не стал настаивать на продолжении разговора, хотя чувствовал, что Элен не до конца открылась мне. Что-то в её ответе показалось мне уклончивым, словно она не хотела делиться своими настоящими мыслями.

В октябре 1976 года Элен закончила свою магистерскую диссертацию по современному искусству. Я присутствовал на защите и был поражён тем, как уверенно и глубоко она отвечала на вопросы комиссии. Её научный руководитель особо отметил оригинальность её подхода и предложил продолжить исследования в рамках докторской программы.

После защиты мы отметили это событие ужином в ресторане "La Tour d'Argent" с видом на Нотр-Дам. Элен была оживлена и счастлива, её глаза сияли тем особым светом, который я так любил.

– Профессор Рено сказал, что моя работа достойна публикации, – рассказывала она, пока мы наслаждались знаменитой утиной грудкой. – Он предложил представить её в журнал "Arts contemporains".

– Это замечательно, – искренне обрадовался я. – Я горжусь тобой, Элен.

Она благодарно сжала мою руку.

– И ещё он предложил мне стать его ассистентом на курсе по послевоенному искусству. Это всего пару дней в неделю, но это был бы ценный опыт.

Я почувствовал лёгкое замешательство. Мы никогда серьёзно не обсуждали, будет ли Элен работать после окончания учёбы. В моём представлении жена должна была заниматься домом, поддерживать мужа в его карьере, а когда придёт время – детьми. Но Элен, очевидно, имела и собственные планы.

– Ты хочешь принять это предложение? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально.

– Я думаю, это было бы интересно, – осторожно ответила она, внимательно наблюдая за моей реакцией. – Это не полный рабочий день, так что я по-прежнему смогу заниматься домом и всеми нашими делами.

Я отпил вина, обдумывая ситуацию. С одной стороны, мне не хотелось разочаровывать Элен, особенно в день её триумфа. С другой – мысль о работающей жене меня слегка тревожила. Что скажут коллеги? Что подумает Дюбуа? Не решат ли они, что я не могу обеспечить семью должным образом?

– Если это то, чего ты действительно хочешь… – начал я.

– Я не хочу делать ничего, что тебя расстроит, – быстро сказала Элен. – Если ты против, я откажусь.

Её готовность отступить тронула меня, и я почувствовал себя мелочным и эгоистичным.

– Нет, что ты. Если тебе это интересно – пожалуйста, – сказал я с улыбкой. – В конце концов, это всего пара дней в неделю. И мне приятно, что твои таланты ценят.

Лицо Элен просветлело.

– Правда? Ты не будешь возражать?

– Конечно, нет, – заверил я её. – Только пообещай, что не позволишь этому занять всё твоё время. Мне бы не хотелось возвращаться домой к замученной работой жене.

– Обещаю, – серьёзно сказала она. – И спасибо, Филипп. Это важно для меня.

Мы закончили ужин в приподнятом настроении, а дома Элен выразила свою благодарность самым чувственным и нежным образом, каким только может женщина благодарить мужа.

Так начался новый этап нашей жизни. Элен работала ассистентом профессора Рено два дня в неделю, помогая с подготовкой лекций, проверкой студенческих работ и исследовательскими проектами. Она приходила домой воодушевлённая, с горящими глазами, и рассказывала мне о дискуссиях со студентами, о новых идеях, о выставках, которые планировала посетить.

Я слушал её рассказы с интересом, хотя не всегда понимал её энтузиазм по поводу какого-нибудь нового течения в искусстве или спора о значении цвета в работах того или иного художника. Но мне нравилось видеть её такой живой и увлечённой.

При этом Элен полностью справлялась и с обязанностями хозяйки дома. Наша квартира всегда была уютной и чистой, ужин готов к моему возвращению, а мои рубашки выглажены и разложены в шкафу. Она находила время для организации вечеринок, для сопровождения меня на деловых ужинах, для поддержания социальных связей, необходимых для моей карьеры.

Если она и уставала от этого двойного бремени, то никогда не показывала виду. Впрочем, иногда я замечал тени под её глазами или то, как она задумчиво смотрит в окно, когда думает, что я не вижу. Но стоило мне спросить, всё ли в порядке, как она улыбалась и уверяла, что просто немного устала или задумалась о чём-то.

Жизнь текла размеренно и благополучно. Я делал успехи в своей юридической карьере, получая всё более сложные и прибыльные дела. Дюбуа был доволен моей работой и намекал на возможность партнёрства в обозримом будущем. Элен успешно совмещала работу в университете и обязанности жены.

Весной 1977 года мы начали задумываться о детях. Мне было тридцать, Элен – двадцать пять, самое подходящее время для начала семьи. Мы обсуждали это несколько вечеров подряд, взвешивая все "за" и "против".

– Я хочу детей, Филипп, правда, – сказала Элен во время одного из таких разговоров. – Просто думаю, может быть, стоит подождать ещё год или два? Профессор Рено предложил мне участвовать в подготовке большой выставки современного искусства, которую планирует Центр Помпиду. Это редкая возможность…

Я почувствовал укол разочарования. Мне казалось, что после почти года брака естественным следующим шагом должно было стать рождение ребёнка. К тому же я видел, как мои коллеги один за другим становились отцами, и их жёны с радостью оставляли работу ради материнства.

– Выставка или ребёнок – что для тебя важнее? – спросил я прямо.

Элен вздохнула.

– Это нечестный вопрос, Филипп. Нельзя сравнивать такие разные вещи. Я хочу ребёнка, но также хочу и профессионального роста. Неужели нельзя иметь и то, и другое – может быть, не одновременно, но в течение жизни?

– Конечно, можно, – согласился я. – Просто мне казалось… ну, что ты будешь больше стремиться к материнству. Большинство женщин именно так и поступают.

– Я не "большинство женщин", – тихо сказала Элен. – И ты знал это, когда женился на мне.

В её словах не было вызова или агрессии, только констатация факта, но я всё равно почувствовал лёгкое раздражение.

– Знал, – признал я. – И именно это мне в тебе и нравилось. Но я также думал, что со временем ты… я не знаю, успокоишься? Найдёшь удовлетворение в семейной жизни?

– А я не спокойна? – спросила Элен с лёгкой улыбкой. – Я что-то делаю не так? Наш дом не в порядке? Я не внимательна к твоим нуждам?

– Нет, всё прекрасно, – заверил я её. – Просто… мне казалось, что ребёнок станет естественным продолжением нашей любви. Что ты тоже этого хочешь.

Элен подошла ко мне и обняла, положив голову мне на плечо.

– Я хочу, Филипп. Правда хочу. Просто… может быть, не прямо сейчас? Дай мне ещё немного времени для себя. Для нас. Обещаю, скоро я буду готова.

Я обнял её в ответ, смиряясь с отсрочкой. В конце концов, что значит год или два в масштабе целой жизни?

– Хорошо, – сказал я. – Но не затягивай слишком долго, хорошо? Я хочу, чтобы наши дети успели узнать моего отца, пока он ещё в добром здравии.

– Конечно, – прошептала Элен. – Спасибо за понимание.

Мы легли спать, обнявшись, как обычно, но я долго не мог уснуть, размышляя о нашем разговоре. Что-то в словах Элен заставило меня задуматься о том, насколько хорошо я её знаю. Она была идеальной женой во многих отношениях – заботливой, внимательной, умной, элегантной. Но иногда я чувствовал, что под этой идеальной поверхностью скрывается нечто другое – какие-то мысли и чувства, которыми она не делилась со мной.

И всё же я был уверен, что со временем эта часть её личности растворится в нашей совместной жизни, что домашние заботы и материнство наполнят её существование смыслом, как это происходило с большинством женщин. Мне не приходило в голову, что именно эта "другая Элен", скрытая от моих глаз, могла быть её настоящей сущностью, а не той ролью, которую она играла ради меня.

Не знал я и того, что эта внутренняя борьба между долгом и стремлением к самореализации, между желанием соответствовать моим ожиданиям и быть верной себе, будет сопровождать нашу семейную жизнь на протяжении долгих лет, создавая трещины, которые со временем могли превратиться в непреодолимую пропасть.

Но тогда, в тот тихий весенний вечер 1977 года, я был просто немного разочарован отсрочкой отцовства и уверен, что всё идёт своим чередом, что наш брак крепок и стабилен, что будущее ясно и предсказуемо. Я не подозревал о сложности и глубине женщины, которая спала рядом со мной, о силе её внутренних конфликтов и о том, что наши представления о счастье могли фундаментально различаться.

Глава 5: Рождение Софи

К весне 1979 года моя карьера стремительно развивалась. Я стал ведущим юристом в сфере наследственного права в нашей конторе, заработал репутацию надёжного и проницательного адвоката. Антуан Дюбуа всё чаще доверял мне самые сложные дела, а клиенты рекомендовали меня друг другу.

Элен также преуспевала в своей работе. Выставка в Центре Помпиду, в организации которой она принимала участие, имела большой успех. Её статья о современном французском искусстве была опубликована в престижном журнале, а профессор Рено настоятельно рекомендовал ей продолжить обучение в докторантуре.

Именно в этот момент, когда наши карьеры были на подъёме, мы наконец решились на ребёнка. Точнее, решилась Элен. Однажды вечером, когда мы ужинали на нашем маленьком балконе, наслаждаясь тёплым майским воздухом, она вдруг сказала:

– Я думаю, пришло время, Филипп. Я готова стать матерью.

Я был так удивлён этим внезапным заявлением, что на мгновение потерял дар речи.

– Ты… уверена? – наконец спросил я. – Что изменилось?

Элен задумчиво покрутила бокал с вином.

– Не знаю… Может быть, я просто повзрослела. Или, может быть, поняла, что некоторые вещи нельзя откладывать бесконечно. – Она подняла на меня взгляд. – Ты всё ещё хочешь ребёнка, верно?

– Конечно, хочу, – искренне ответил я. – Просто твоё решение немного… неожиданно.

– Я долго думала об этом, – сказала она. – И решила, что пора. Мне почти двадцать семь, тебе тридцать один. Самое время начать семью, не правда ли?

Я обошёл стол и обнял её, чувствуя прилив нежности и благодарности.

– Ты будешь прекрасной матерью, Элен. И я сделаю всё, чтобы быть хорошим отцом.

Она прижалась ко мне, и в её глазах я увидел смесь надежды и какого-то странного, почти меланхоличного смирения.

– Я знаю, Филипп. Я знаю.

Мы начали "работать" над ребёнком с энтузиазмом молодожёнов. Эти месяцы были полны особой нежности и близости между нами. Элен казалась более открытой, более страстной, чем обычно, словно решение о материнстве освободило в ней какую-то сдерживаемую энергию.

Беременность наступила быстро – уже в июле Элен сообщила мне радостную новость. Я был на седьмом небе от счастья. Мы отпраздновали это событие романтическим ужином в ресторане "Jules Verne" на Эйфелевой башне, любуясь Парижем с высоты.

– За нашего будущего ребёнка, – произнёс я тост, поднимая бокал с минеральной водой (Элен отказалась от алкоголя сразу, как только узнала о беременности).

– За нашу семью, – добавила она, и на её лице была такая нежная улыбка, что я почувствовал комок в горле.

Беременность изменила Элен – она стала мягче, спокойнее, словно нашла какое-то внутреннее равновесие. Её красота приобрела новое измерение – более зрелое, женственное. Я любовался ею, когда она сидела в кресле с книгой, положив руку на растущий живот, или когда она готовила ужин, напевая тихую мелодию.

С согласия профессора Рено она сократила свою работу в университете до минимума, сосредоточившись на подготовке к рождению ребёнка. Мы переоборудовали маленькую гостевую комнату в детскую, выбирая обои, мебель, игрушки. Элен настояла на нейтральных тонах – бежевом, светло-зелёном, мягко-голубом.

– Мы ведь не знаем, кто у нас будет – мальчик или девочка, – объяснила она своё решение. – И потом, я не хочу навязывать ребёнку стереотипы с первых дней жизни.

Я не стал спорить, хотя втайне надеялся на сына и представлял детскую в более "мужественных" тонах. Но желание Элен было для меня законом, особенно сейчас, когда она носила под сердцем нашего ребёнка.

Осенью мы поехали в Нормандию, в маленький прибрежный городок Этрета, где сняли коттедж на неделю. Элен была уже на шестом месяце, но чувствовала себя прекрасно и настаивала на долгих прогулках вдоль берега. Океан был холодным и неспокойным, волны с рёвом разбивались о знаменитые меловые скалы, ветер трепал волосы Элен, придавая ей вид романтической героини из романа XIX века.

Однажды вечером, когда мы сидели у камина в нашем коттедже, я спросил:

– Ты уже думала об имени для ребёнка?

Элен задумчиво погладила живот.

– Если будет мальчик, мне нравится имя Лукас. Оно звучит… открыто, светло. А если девочка… – она на мгновение замолчала. – Мне бы хотелось назвать её Софи. В честь моей бабушки.

– Софи Дюран, – произнёс я вслух. – Звучит красиво. Элегантно.

– А тебе какие имена нравятся? – спросила Элен.

– Для мальчика я думал о Пьере или Антуане. Для девочки… даже не знаю. Может быть, Мари или Клэр?

– Традиционные имена, – заметила Элен без какого-либо осуждения.

– Да, наверное, – согласился я. – Но в них есть что-то… надёжное, проверенное временем. Как ты относишься к идее дать ребёнку два имени? Одно выберешь ты, другое – я?

– Это было бы справедливо, – улыбнулась Элен. – Договорились.

Мы вернулись в Париж отдохнувшими и ещё более сблизившимися. Я начал замечать, что стал более внимательным к Элен, более заботливым. Каждый вечер я массировал ей спину, которая часто болела из-за растущего живота, читал вслух книги о развитии ребёнка, сопровождал её на все медицинские осмотры.

В начале марта 1979 года Элен ушла в декретный отпуск. Она проводила дни, подготавливая дом к появлению ребёнка, читая книги по уходу за младенцем и иногда встречаясь с отцом, который с нетерпением ждал появления внука или внучки. Профессор Мартен даже начал собирать библиотеку детских книг – от классических сказок до современных иллюстрированных изданий.

– Папа считает, что чтение вслух с самого раннего возраста развивает интеллект и воображение, – рассказывала Элен, показывая мне очередной подарок отца – богато иллюстрированное издание сказок Шарля Перро.

Я был тронут энтузиазмом будущего дедушки, хотя и подшучивал над его стремлением сделать из нашего ещё не родившегося ребёнка интеллектуала.

– Давай сначала научим его ходить и говорить, а потом уже будем думать о Прусте и Флобере, – говорил я, целуя Элен в макушку.

В ночь на 12 апреля у Элен начались схватки. Я немедленно вызвал такси и отвез её в клинику Сен-Жермен, где мы заранее договорились о родах. Следующие десять часов были самыми напряжёнными в моей жизни. Я не мог присутствовать в родильной палате – в те годы это не поощрялось, – поэтому ходил взад-вперёд по коридору, периодически получая новости от медсестёр.

Наконец, в 14:22 я услышал крик – громкий, здоровый крик новорожденного, и моё сердце замерло. Через несколько минут акушерка вышла ко мне с широкой улыбкой.

– Поздравляю, месье Дюран. У вас прекрасная, здоровая дочь. Мать чувствует себя хорошо, роды прошли без осложнений.

Я ощутил такой прилив счастья, что на мгновение у меня закружилась голова. Дочь. У нас родилась дочь. Софи.

Мне разрешили ненадолго зайти к Элен. Она лежала на кровати, бледная, с влажными от пота волосами, но с таким выражением лица, которое я никогда раньше не видел – смесь усталости, гордости и какой-то глубокой, первобытной радости.

– Вот она, наша Софи, – прошептала Элен, показывая на маленький свёрток рядом с собой.

Я осторожно приблизился и заглянул в личико новорожденной. Она была крохотной, красной, с зажмуренными глазками и сморщенным лбом. Самое прекрасное, что я когда-либо видел.

– Она идеальна, – сказал я, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, а глаза наполняются слезами. – Как и ты.

Я наклонился и нежно поцеловал Элен в лоб.

– Спасибо, – прошептал я. – Спасибо за нашу дочь.

Элен слабо улыбнулась и сжала мою руку.

– Мы назовём её Софи Клэр, как договаривались. Софи – моё любимое имя, Клэр – твоё.

– Софи Клэр Дюран, – повторил я, любуясь дочерью. – Добро пожаловать в мир, малышка.

Три дня спустя я забрал Элен и Софи из клиники. Наша квартира, казалось, преобразилась с появлением в ней нового человечка. Всё, что раньше казалось важным – безупречная чистота, идеальный порядок, тишина – теперь отошло на второй план. Центром вселенной стала маленькая кроватка в детской, где спала наша дочь.

Первые недели прошли в туманной суматохе из кормлений, смены подгузников, коротких периодов сна и постоянной, но счастливой усталости. Элен полностью погрузилась в материнство, отказавшись от помощи няни, которую предлагала нанять моя мать.

– Я хочу сама заботиться о Софи, – сказала она твёрдо. – По крайней мере, в первые месяцы.

Я поддержал её решение, хотя иногда беспокоился, что она слишком устаёт. Элен кормила Софи грудью, что требовало пробуждения каждые три часа, включая ночь. Но даже измученная недосыпанием, она светилась каким-то внутренним светом, который делал её ещё более красивой.

– Ты счастлива? – спросил я однажды ночью, когда мы сидели в полумраке детской. Элен только что закончила кормить Софи и теперь укачивала её, тихонько напевая колыбельную.

– Да, – ответила она просто. – Это странное счастье – выматывающее, иногда пугающее, но… настоящее.

Я поцеловал её в макушку.

– Ты удивительная мать, Элен.

Она улыбнулась, не отрывая взгляда от дочери.

– Я стараюсь. Хочу быть для неё такой же хорошей матерью, какой была моя мама для меня, пусть и недолго.

Когда Софи исполнилось два месяца, Элен решила, что пора крестить ребёнка. Мы не были особенно религиозны, но соблюдали традиции, и крещение было важной частью этих традиций.

Церемония состоялась в той же церкви Сен-Сюльпис, где мы венчались. Крёстной матерью стала Клэр Дюпон, близкая подруга Элен ещё со времён университета, а крёстным отцом – мой друг и коллега Робер Лефевр. Профессор Мартен был растроган до слёз, когда держал внучку на руках.

После церемонии мы устроили небольшой приём в нашей квартире. Среди гостей был и Жюль Лемер, которого я не видел со дня свадьбы. Он заметно изменился – отрастил бороду, начал носить очки, но его взгляд оставался таким же острым и внимательным.

– Поздравляю с дочерью, Филипп, – сказал он, пожимая мою руку. – Элен показала мне малышку. Она прекрасна, как и её мать.

– Спасибо, Жюль, – ответил я, стараясь не показывать лёгкого раздражения, которое всегда вызывал во мне этот человек. – Как твои дела? Элен упоминала, что у тебя была выставка в галерее "Монпарнас"?