Портрет жены

– Мне кажется, мы приняли правильное решение, – сказал я Элен однажды вечером, когда мы сидели на террасе, наслаждаясь закатом. Софи уже спала в своей новой комнате, украшенной ею самой рисунками и собранными в поле цветами.

– Да, – кивнула Элен, глядя на розовеющее небо. – Это место… оно словно возвращает меня к самой себе. Знаешь, в Париже иногда я чувствую, что играю роль – успешной жены, заботливой матери, уважаемого искусствоведа. А здесь я могу просто быть.

Её слова заставили меня задуматься. Неужели наша жизнь в Париже настолько формализована, что Элен чувствует себя актрисой в спектакле? И если да, то когда и как это произошло?

– Ты никогда не говорила, что чувствуешь себя так, – осторожно заметил я.

Элен повернулась ко мне, и в сумерках её лицо казалось особенно молодым и открытым.

– Наверное, я сама не до конца это осознавала. Или не хотела признаваться. В Париже всё так структурировано, расписано по часам. Здесь время течёт иначе, и я вдруг поняла, как сильно мне не хватало этой… свободы.

– Свободы от чего? – спросил я, чувствуя лёгкое напряжение. – От меня? От нашей семьи?

– Нет, что ты, – быстро ответила Элен, накрывая мою руку своей. – Не от вас, а от ожиданий. От необходимости всегда соответствовать. Быть идеальной во всём.

– Я никогда не требовал от тебя совершенства, – возразил я.

– Не требовал словами, – мягко сказала она. – Но твои глаза… твоё одобрение, когда я делала всё правильно. Твоё едва заметное разочарование, когда что-то шло не так, как ты ожидал. Я всегда это чувствовала.

Я был поражён. Неужели я настолько контролировал каждый её шаг? Настолько давил своими ожиданиями? Мне казалось, что я всегда давал ей свободу – позволял работать, поддерживал её увлечения. Но, возможно, я не видел, как мои невысказанные ожидания влияли на неё.

– Прости, – искренне сказал я. – Я не осознавал, что ты чувствуешь себя так. Мне казалось, что мы… счастливы.

– Мы счастливы, Филипп, – заверила меня Элен. – Просто иногда даже в счастливом браке есть вещи, которые можно улучшить. И этот дом, это место – большой шаг в правильном направлении.

Мы замолчали, наблюдая, как последние лучи солнца окрашивают холмы в золотистый цвет. Я обнял Элен, и она доверчиво прижалась ко мне. В этот момент мне казалось, что все наши проблемы – лишь мелкие трещины на поверхности крепкого фундамента, что наша любовь сильнее любых разногласий или недопониманий.

Я не мог предвидеть, что эти "мелкие трещины" со временем будут становиться глубже и шире, что они могут превратиться в пропасть, через которую трудно перекинуть мост. Я был уверен, что дом в Провансе станет местом, которое сблизит нас ещё больше, поможет преодолеть рутину повседневности, вдохнёт новую жизнь в наши отношения.

И в каком-то смысле так и произошло. Это место действительно стало для нас убежищем, островком покоя в бурном море городской жизни. Но оно же показало нам, насколько разными мы стали за годы брака, насколько по-разному видели свои роли и своё будущее.

Осенью 1985 года мы вернулись к обычному ритму жизни в Париже. Софи пошла в первый класс, я с головой погрузился в работу, Элен продолжала преподавать и писать статьи. Но теперь каждую пятницу вечером мы садились в машину и ехали в Прованс, возвращаясь в воскресенье вечером, уставшие, но отдохнувшие душой.

В один из таких выходных в конце октября, когда воздух был наполнен ароматом опавших листьев и спелых яблок, к нам неожиданно заглянул Жюль Лемер. Он проводил выставку своих работ в Экс-ан-Провансе и, услышав от профессора Мартена о нашем новом доме, решил навестить нас.

Элен была рада видеть его, и даже я, обычно испытывавший лёгкое раздражение в его присутствии, был настроен дружелюбно. В Провансе всё казалось проще, менее формальным. Мы пили домашнее вино на террасе, Софи показывала Жюлю свои рисунки, а он, к её восторгу, серьёзно комментировал их и давал советы.

– У неё определённо есть талант, – сказал он позже, когда Софи ушла спать. – Она видит цвет и форму не так, как большинство детей её возраста.

– Она много рисует, – подтвердила Элен. – И постоянно просит книги об искусстве. Правда, мне кажется, её больше интересуют истории о художниках, чем сами картины.

– Это придёт со временем, – улыбнулся Жюль. – Главное, что интерес есть.

Он повернулся ко мне:

– А ты, Филипп? Тебя искусство тоже начало интересовать больше, чем раньше? Ведь ты живёшь в краю художников.

Вопрос прозвучал без подначки, просто из любопытства.

– Не могу сказать, что стал большим ценителем, – честно ответил я. – Но этот свет, эти краски… Здесь понимаешь, почему художники так любили эти места.

– Пожалуй, – согласился Жюль. – Кстати, я слышал, ты стал партнёром в фирме Дюбуа? Поздравляю.

– Спасибо, – кивнул я, удивлённый его осведомлённостью. – Да, в этом году наконец получил повышение.

– Заслуженно, я уверен. Антуан Дюбуа не из тех, кто раздаёт должности просто так.

Что-то в тоне Жюля заставило меня насторожиться.

– Ты знаком с Дюбуа?

Жюль обменялся быстрым взглядом с Элен, затем пожал плечами.

– Немного. В художественных кругах Парижа все так или иначе пересекаются. Дюбуа коллекционирует современное искусство, хотя и с весьма… специфическим вкусом.

– Странно, что он никогда не упоминал о тебе, – заметил я.

– Не так уж странно, – усмехнулся Жюль. – Я не из тех художников, которых он коллекционирует. Мой стиль слишком… реалистичен для его вкуса. Он предпочитает более абстрактные, концептуальные вещи.

Разговор перешёл на другие темы, но меня не покидало ощущение, что за словами Жюля скрывается нечто большее, чем он готов был сказать. Между ним, Дюбуа и семьёй Мартен явно существовала какая-то история, о которой я не знал.

Жюль уехал поздно вечером, но пообещал навестить нас снова, когда будет в этих краях. После его ухода Элен была задумчива и молчалива, перебирая сухие лаванды, которые собрала днём.

– О чём ты думаешь? – спросил я, наливая нам ещё по бокалу вина.

– О прошлом, – ответила она, не поднимая глаз. – Иногда оно возвращается, когда меньше всего этого ждёшь.

– Ты имеешь в виду Жюля? – уточнил я. – Между ним и твоим отцом есть какая-то история, не так ли? И Дюбуа как-то в неё вовлечён?

Элен наконец посмотрела на меня, и в её взгляде была печаль.

– Да, есть история. Давняя и не очень приятная. Но она касается больше моей матери, чем меня.

– Твоей матери? – удивился я. – Но как Дюбуа связан с твоей матерью?

Элен глубоко вздохнула, словно принимая трудное решение.

– Когда-то, очень давно, Антуан Дюбуа и моя мать были… близки. До её знакомства с отцом. Они даже были помолвлены. Но потом она встретила папу и разорвала помолвку. Дюбуа никогда не простил ей этого. И отцу тоже.

Я был поражён. Никогда бы не подумал, что Дюбуа, этот циничный, прагматичный человек, мог быть настолько задет разрывом с женщиной, что хранил обиду десятилетиями.

– А Жюль? Как он связан с этой историей?

– Жюль был другом семьи, – пояснила Элен. – Он был молодым студентом Школы изящных искусств, когда познакомился с моими родителями. Мама поддерживала его талант, позировала для портретов. Я думаю… я почти уверена, что Дюбуа ревновал её к отцу и ко всем мужчинам, которые её окружали, включая Жюля.

– И поэтому между ними такая напряжённость?

– Да. Хотя прошло много лет, Дюбуа остаётся Дюбуа. Он не из тех, кто забывает обиды. – Элен сделала паузу. – Поэтому меня так удивило, когда ты сказал, что будешь работать именно в его фирме. Это казалось таким… странным совпадением.

– Почему ты никогда не рассказывала мне об этом раньше? – спросил я, чувствуя лёгкую обиду от того, что она скрывала от меня такую важную часть своей семейной истории.

– Сначала не было подходящего момента, – объяснила Элен. – Потом… не знаю. Это казалось делом прошлого, не имеющим отношения к нашей жизни. И потом, я не хотела создавать неловкость между тобой и твоим наставником. Ты так восхищался им.

В её словах была логика, и всё же я чувствовал себя немного обманутым. Сколько ещё секретов хранила Элен? Сколько ещё историй из прошлого могли внезапно всплыть и повлиять на нашу жизнь?

– Дюбуа знает, кто ты? – спросил я внезапно. – То есть, он понимает, что ты дочь женщины, которая когда-то разбила ему сердце?

– Конечно, знает, – кивнула Элен. – Он всё понял в тот момент, когда ты представил меня ему в опере, помнишь? Я видела это по его глазам. Но он никогда не говорил об этом прямо, не так ли?

– Нет, – признал я. – Хотя иногда он спрашивает о тебе… с каким-то странным интересом. Теперь я понимаю, почему.

Мы замолчали, обдумывая эту неожиданную связь между прошлым и настоящим. Я вспомнил все те случаи, когда Дюбуа упоминал Элен в разговорах – всегда с легкой иронией, но и с каким-то особым вниманием. Мог ли он видеть в ней отражение женщины, которую любил и потерял? Или, может быть, его интерес был более зловещим – желанием отомстить семье Мартен через меня, через мою карьеру?

– Не думаю, что Дюбуа как-то использует это против тебя, – сказала Элен, словно прочитав мои мысли. – Он может быть мстительным, но он также прагматик. Ты ценен для его фирмы. И потом, прошло столько лет… Моей мамы уже двадцать лет как нет в живых.

– Да, ты права, – согласился я, хотя какое-то беспокойство всё равно оставалось. – Просто странно узнавать такие вещи после стольких лет.

– Знаешь, что самое ироничное? – вдруг улыбнулась Элен. – Мама никогда особенно не любила Дюбуа. Она согласилась на помолвку под давлением своих родителей, которые считали его хорошей партией. Но встретив папу… Она всегда говорила, что это была любовь с первого взгляда. Настоящая, глубокая. То, чего никогда не было с Дюбуа.

Эта история странным образом тронула меня. Я представил молодую Сесиль Мартен, разрывающуюся между ожиданиями семьи и зовом сердца, выбирающую любовь вопреки всему.

– Ты похожа на неё? – спросил я тихо. – На свою маму?

– Папа всегда говорит, что да, – ответила Элен с нежностью в голосе. – Не только внешне, но и характером. Она тоже была… ищущей. Никогда не удовлетворялась поверхностными ответами. Всегда стремилась к красоте и смыслу.

Я подумал о том, что, возможно, именно эти качества и привлекли меня в Элен с самого начала – её глубина, её способность видеть больше, чувствовать тоньше, чем большинство людей. И одновременно я испытал укол страха: что, если однажды она, как и её мать, решит, что я – не та любовь, которая стоит всего остального? Что, если наш брак – тоже своего рода компромисс для неё?

Но я отогнал эти мысли. Мы были вместе уже почти десять лет. У нас была дочь, общий дом, общая жизнь. Мы прошли через многое и оставались вместе. Это не могло быть просто компромиссом. Это была любовь – может быть, не такая страстная, как в начале, но глубокая и настоящая.

– Пора спать, – сказал я, допивая вино. – Завтра рано вставать, если мы хотим успеть на рынок в Сен-Реми.

Элен кивнула, собирая пустые бокалы. В лунном свете её профиль казался особенно чётким и красивым, как на камее. И на мгновение я увидел в ней не только свою жену, но и дочь женщины, которая когда-то имела мужество следовать зову сердца, чья история каким-то странным образом переплелась с моей собственной через Антуана Дюбуа.

В ту ночь я долго не мог уснуть, размышляя о судьбе, о случайностях, которые формируют нашу жизнь, о тайных связях между людьми, о которых мы даже не подозреваем. И где-то глубоко внутри меня зародилось беспокойство – смутное, неоформленное, но настойчивое, как предчувствие грозы в ясный день.

Но утром, когда солнце заглянуло в окно нашей провансальской спальни, а с кухни донёсся аромат свежесваренного кофе и звонкий смех Софи, все тревоги ночи показались мне надуманными и бессмысленными. Жизнь была прекрасна, и я был уверен, что все трудности и недопонимания – лишь временные препятствия на пути к долгому и счастливому будущему.

Как же я ошибался… Но об этом я узнал гораздо позже.

Осенью 1985 года я с головой ушёл в работу. Став партнёром фирмы, я получил доступ к более крупным и сложным делам, а вместе с ними – и большую ответственность. Моя молодая ассистентка Валери оказалась умной и энергичной помощницей, быстро схватывающей суть дела и способной работать долгие часы без видимой усталости.

– Вы напоминаете мне меня самого в начале карьеры, – сказал я ей однажды, когда мы засиделись в офисе допоздна, готовясь к сложному судебному процессу.

– Это комплимент, месье Дюран? – улыбнулась она, поправляя очки.

– Определённо, – кивнул я. – Я тоже был готов работать день и ночь, чтобы доказать свою ценность.

– И вы доказали, – заметила она. – Стать партнёром в тридцать восемь – большое достижение.

– Вы тоже далеко пойдёте, Валери, – сказал я, и это не было пустой похвалой. В ней действительно чувствовался потенциал.

Дома я появлялся всё реже и позже. Элен относилась к этому с пониманием, хотя иногда я замечал в её глазах тень беспокойства или разочарования. Но она никогда не упрекала меня напрямую, не устраивала сцен, не требовала больше внимания. Она просто продолжала жить своей жизнью – заботилась о Софи, работала в университете, поддерживала дом в порядке.

Выходные в Провансе стали нашим спасением. Там, вдали от городской суеты и рабочих обязательств, мы снова становились семьёй – гуляли по окрестностям, устраивали пикники, играли с Софи, готовили вместе ужины из местных продуктов. Элен в эти дни словно молодела, становилась более открытой, спонтанной, смешливой. Я тоже чувствовал, как напряжение покидает меня, как возвращается способность наслаждаться простыми радостями жизни.

Однажды, во время очередного уик-энда в Провансе, когда мы сидели на террасе после ужина, Софи, уже в пижаме, подошла к нам с книгой в руках.