Линкос-парадокс

– Они ждут, – сказала она наконец.

– Что?

– Они ждут. – Она повернулась к Беляеву. – Всё это – числа, логика, Lincos – это было подготовкой. Они показывали нам, как они мыслят. Учили нас своему языку. И теперь они задали вопрос. – Она снова посмотрела на экран. – И они ждут, пока мы ответим.

– Но мы не понимаем вопроса.

– Пока не понимаем. – Вера встала и подошла к экрану вплотную. – Они знают Lincos. Они изучали нас. Они потратили годы – может быть, десятилетия – чтобы выучить наш способ мышления. – Она положила ладонь на экран, чувствуя холод стекла. – Может быть, пришло время нам выучить их способ.

Беляев молчал. Потом сказал:

– Это опасно, Верочка. Ты понимаешь, насколько это опасно?

– Да.

– И всё равно хочешь попробовать?

Вера не ответила. Она думала о сестре – о девочке, которая умерла двадцать два года назад, так и не узнав, что они не одни во вселенной. О себе – о женщине, которая спряталась в математику, как в крепость, потому что мир снаружи был слишком хаотичным, слишком бессмысленным, слишком жестоким. О послании – о голосе из темноты, который говорил на языке, почти понятном, почти человеческом, но всё-таки ином.

«Они знают Lincos, – подумала она снова. – Они изучали нас».

– Да, – сказала она вслух. – Хочу.

Глава 2: Форпост

Самолёт нырнул в облака, и мир за иллюминатором исчез.

Вера смотрела на серую пелену, прижавшись лбом к холодному стеклу. Последние три часа под крылом тянулось Норвежское море – свинцовое, неприветливое, испещрённое белыми гребнями волн. Теперь не было видно ничего. Только туман, плотный, как вата, и ощущение, что самолёт завис в пустоте между небом и землёй.

«Между мирами», – подумала она и тут же одёрнула себя. Слишком поэтично. Слишком не по-математически.

Рядом храпел какой-то чиновник из норвежского министерства – один из немногих пассажиров специального рейса на Шпицберген. Вера не знала его имени и не хотела знать. За последнюю неделю в Женеве она познакомилась с десятками людей: администраторами, переводчиками, юристами, военными. Все они были частью машины под названием «проект Контакт», и все они, по большому счёту, были ей безразличны.

Её интересовало только послание.

Неделя в ЦЕРНе прошла как один длинный, лихорадочный день. Вера спала урывками, ела, когда вспоминала, и почти не выходила из рабочей комнаты. Данные затягивали её, как водоворот: стоило оторваться на час, и она физически ощущала их притяжение, зуд в кончиках пальцев, желание вернуться и продолжить.

Беляев наблюдал за ней с молчаливым одобрением. Иногда приносил чай – крепкий, с лимоном, как она любила в детстве, хотя не помнила, чтобы ему об этом говорила. Иногда садился рядом и смотрел на экран, не задавая вопросов. Он понимал. Из всех людей в проекте он единственный по-настоящему понимал.

На пятый день он сказал: – Пора на Шпицберген.

Вера не спросила «почему» и не спросила «когда». Она знала, что основная работа ведётся там – в изолированном комплексе на краю мира, вдали от журналистов, политиков и просто любопытных. ЦЕРН был витриной проекта; Шпицберген – его сердцем.

Самолёт тряхнуло. Вера оторвалась от иллюминатора и посмотрела на часы: ещё полчаса до посадки. За это время она могла бы просмотреть ещё несколько блоков данных – копия базы хранилась на её ноутбуке – но не стала. Впервые за неделю ей хотелось просто сидеть и думать.

О чём думать – вопрос другой.

Лонгйир встретил её ветром.

Не просто ветром – стеной движущегося воздуха, которая едва не сбила с ног, когда она вышла из самолёта на лётное поле. Вера схватилась за поручень трапа, чувствуя, как куртка раздувается парусом, как волосы хлещут по лицу, как холод пробирается под одежду, несмотря на термобельё и три слоя флиса.

Октябрь на Шпицбергене – это почти зима. Солнце ещё показывалось над горизонтом, но ненадолго и неохотно, словно нехотя прощаясь перед долгой полярной ночью. Горы вокруг аэропорта были уже покрыты снегом; в долинах между ними лежали тени, густые и холодные, как чернила.

– Доктор Ланцова?

Она обернулась. К ней шёл человек в военной парке – высокий, широкоплечий, с коротко стриженными седеющими волосами и лицом, которое, казалось, было вырезано из того же камня, что и окружающие горы.

– Да.

– Дэвид Стерн. – Он не протянул руку – слишком сильный ветер. – Руководитель службы безопасности. Добро пожаловать на Шпицберген.

В его голосе не было ни тепла, ни враждебности – только констатация факта. «Вы здесь. Я здесь. Всё идёт по плану.»

– Спасибо. – Вера подхватила сумку, которую едва не унесло ветром. – Далеко до станции?

– Сорок минут на вездеходе. Идёмте.

Он развернулся и пошёл к припаркованному у края лётного поля массивному оранжевому транспорту, похожему на помесь автобуса с танком. Вера последовала за ним, стараясь не отставать.

Вездеход грохотал по дороге – если это можно было назвать дорогой. Скорее, направление: колея, выбитая в каменистой тундре, петляющая между холмами, огибающая замёрзшие ручьи и провалы вечной мерзлоты.

Вера сидела у окна, глядя на проплывающий мимо пейзаж. Она никогда раньше не была в Арктике и не ожидала, что это будет так… пусто. Не «пустынно» в смысле песка и барханов – пусто в смысле отсутствия. Отсутствия деревьев, зданий, людей, любых признаков жизни. Только камни, снег, редкие пятна лишайника и бесконечное небо – низкое, тяжёлое, давящее.

– Впечатляет? – спросил Стерн.

Она обернулась. Он сидел напротив, прямой, как столб, руки сложены на коленях.

– Да.

– Большинство так реагирует. – Его лицо осталось неподвижным. – Потом привыкают. Или не привыкают и просят перевода.

– Часто просят?

– Достаточно.

Вера кивнула и снова отвернулась к окну. Разговор явно не клеился, и она не собиралась его вытягивать. Но Стерн, похоже, ещё не закончил.

– Профессор Беляев много о вас рассказывал, – сказал он. – Говорит, вы лучший специалист по формальным языкам в мире.

– Юрий Андреевич преувеличивает.

– Он не склонен к преувеличениям. – Пауза. – Как и к недооценке рисков.

Вера повернулась к нему. В его взгляде было что-то… настороженное? Оценивающее? Словно он пытался понять, насколько она опасна.

– Вы хотите что-то сказать, мистер Стерн?

– Полковник.

– Что?

– Полковник Стерн. Я в отставке, но звание сохранилось.

– Хорошо. – Вера не отвела взгляда. – Полковник Стерн. Вы хотите что-то сказать?

Он помолчал. Вездеход подпрыгнул на кочке; водитель за перегородкой выругался по-норвежски.

– Я хочу сказать, – произнёс Стерн медленно, – что вы входите в зону повышенной ответственности. Всё, что вы увидите на станции, всё, что услышите, всё, над чем будете работать, – классифицировано. Никаких внешних контактов без разрешения. Никаких копий данных за пределами защищённой сети. Никаких публикаций, интервью, даже намёков в частных разговорах.

– Я подписала соглашение о конфиденциальности.

– Знаю. Я его читал. – Стерн чуть наклонился вперёд. – Но бумага – это бумага. Я хочу, чтобы вы поняли: это не формальность. Мы работаем с информацией, которая может изменить мир. В хорошую сторону или в плохую – пока неизвестно. Моя задача – убедиться, что это решение примет человечество, а не отдельный учёный, журналист или правительство.

Вера смотрела на него. За маской профессиональной отстранённости она видела что-то ещё – не враждебность, нет. Скорее… тревогу. Глубокую, застарелую, въевшуюся в кости.

– Вы боитесь, – сказала она.

Это не был вопрос. Стерн моргнул – единственная реакция – и откинулся на спинку сиденья.

– Я осторожен, – сказал он. – Это разные вещи.

– Не всегда.

Он не ответил. До конца поездки они не обменялись ни словом.

Станция «Форпост» выросла из-за холма внезапно, как мираж.

Вера ожидала чего-то военного – бетонных бункеров, колючей проволоки, вышек с прожекторами. Вместо этого она увидела комплекс из нескольких зданий, соединённых крытыми переходами, – современных, с большими окнами и плавными линиями, словно кто-то перенёс сюда штаб-квартиру технологической компании из Кремниевой долины.

– Построено три года назад, – сказал Стерн, заметив её взгляд. – Специально для проекта. Автономное энергоснабжение, системы жизнеобеспечения, способные работать шесть месяцев без внешних поставок.

– Ожидаете осады?

– Ожидаю всего. – Он произнёс это без иронии. – Добро пожаловать в «Форпост», доктор Ланцова.

Внутри было тепло, светло и странно уютно.

Вера прошла процедуру регистрации – сканирование сетчатки, отпечатки пальцев, фотография для пропуска – и оказалась в центральном атриуме станции. Высокий потолок, живые растения в кадках (откуда они здесь?), мягкие диваны, кофейный автомат в углу. Больше похоже на холл дорогого отеля, чем на секретный исследовательский комплекс.

– Вера!

Она обернулась. Через атриум к ней шёл Беляев – в тёплом свитере, с чашкой в руке, выглядящий куда более живым, чем в Женеве. Арктический воздух явно шёл ему на пользу.

– Юрий Андреевич.

– Как добралась? – Он обнял её всё тем же коротким, отеческим жестом. – Стерн тебя не слишком напугал?

– Пытался. – Вера позволила себе полуулыбку. – Не получилось.

– Хорошо, хорошо. – Беляев взял её под руку. – Пойдём, покажу тебе всё. И познакомлю с командой.

Станция была больше, чем казалась снаружи. Часть помещений уходила под землю – лаборатории, серверные, хранилища. Беляев вёл её по коридорам, рассказывая на ходу:

– Жилой блок на западе, рабочий – на востоке. Столовая работает круглосуточно, но повар уходит в полночь, так что после этого – только автоматы. Спортзал в подвале, бассейн, сауна. Библиотека с бумажными книгами – да-да, настоящими, без электроники.

– Зачем бумажные?

– Психологи настояли. – Беляев усмехнулся. – Говорят, в изоляции людям нужны тактильные ощущения. Что-то, что можно потрогать, полистать. Экраны не заменяют.

Вера кивнула. Она понимала логику, хотя сама к бумажным книгам была равнодушна. Её тактильные ощущения были связаны с клавиатурой и мышкой.

– Сколько здесь людей?

– Постоянный состав – около семидесяти. – Беляев остановился у двери с надписью «Лаборатория Α». – Плюс ротация специалистов, приезжающих на конкретные задачи. Но ядро команды – человек пятнадцать. Тех, кто непосредственно работает с посланием.

– И я буду частью этого ядра?

– Если захочешь. – Он посмотрел на неё внимательно. – Это всё ещё твой выбор, Верочка. Никто не заставляет.

Вера вспомнила данные на экране. Структуры, которые почти имели смысл. Вопрос, ожидающий ответа.

– Я уже выбрала, – сказала она.

Лаборатория Α оказалась большим помещением с низким потолком и стенами, увешанными экранами. Рабочие станции располагались островками; между ними – маркерные доски, испещрённые формулами и диаграммами. В дальнем углу кто-то негромко спорил на двух языках одновременно.

– Команда, внимание! – Беляев хлопнул в ладоши. – Позвольте представить: доктор Вера Ланцова, наш новый специалист по формальным языкам.

Головы повернулись в её сторону. Вера насчитала пятерых: три мужчины, две женщины. Лица – разные оттенки кожи, разные возрасты, разные выражения.

– Давайте знакомиться, – продолжил Беляев. – Линь Чжан, наш гений программирования.

Молодой азиат вскочил из-за компьютера и подбежал к ней, словно собака, увидевшая хозяина после долгой разлуки. Лет двадцать восемь, максимум тридцать, худощавый, с вечно сбитой набок чёлкой и футболкой, на которой было напечатано что-то про квантовые компьютеры.

– О, наконец-то! – Он схватил её руку и затряс с энтузиазмом, который Вера сочла чрезмерным. – Я читал вашу статью о гомотопической теории типов, это было… ну, как бы… – Он не договорил, переключаясь на другую мысль. – А вы видели третий блок? Тот, где логические операторы? Там такая штука с вложенными структурами, я три ночи не спал, пытаясь…

– Линь. – Беляев положил руку ему на плечо. – Дай человеку отдышаться.

– Да, да, конечно. – Линь отступил, но глаза его продолжали блестеть. – Просто я так ждал, когда приедет кто-то, кто понимает типы. Физики – они хорошие, но они думают про вещи, а не про структуры, понимаете?

– Понимаю, – сказала Вера. И, к собственному удивлению, это была правда.

– Сара Нильсен, – представил Беляев женщину, которая подошла следующей. – Философ науки, специалист по эпистемологии.

Сара была старше Веры – лет сорок пять, может, чуть больше. Светлые волосы собраны в строгий пучок; глаза – серые, внимательные, с сеточкой морщин в углах. Она пожала Вере руку – крепко, уверенно.

– Рада познакомиться, доктор Ланцова. – Лёгкий акцент, скандинавский. – Юрий много о вас рассказывал.

– Похоже, Юрий Андреевич обо мне всем рассказывал, – заметила Вера.

– Только тем, кому нужно знать. – Сара улыбнулась – сдержанно, но тепло. – Я изучаю эпистемологические аспекты контакта. Что мы можем знать, чего не можем, и как отличить одно от другого.

– Звучит философски.

– А всё остальное здесь звучит математически. – Сара слегка пожала плечами. – Кому-то нужно задавать вопросы, на которые нет формул.

Вера посмотрела на неё с новым интересом. Философы обычно раздражали её своей расплывчатостью, неспособностью дать точное определение хоть чему-нибудь. Но в Саре было что-то другое. Острота взгляда, которая выдавала ум, привыкший резать глубже поверхности.

– Какие вопросы? – спросила Вера.

– Например: если мы поймём послание, будем ли мы всё ещё теми, кто начал его понимать?

Вера не нашлась с ответом. Сара, кажется, и не ждала ответа – кивнула и отошла в сторону.

– Майкл Оконкво, – продолжил Беляев. – Физик-теоретик, квантовая гравитация.

Мужчина поднялся из-за стола неторопливо, как человек, привыкший всё делать обстоятельно. Высокий, темнокожий, с аккуратно подстриженной бородой и очками в тонкой оправе. Одет лучше всех – рубашка, жилет, даже галстук (галстук на секретной арктической станции!).

– Доктор Ланцова. – Голос низкий, с отчётливым британским акцентом. – Наслышан о вашей работе.

– Взаимно. – Вера действительно знала его статьи – блестящие работы по петлевой квантовой гравитации, хотя сама она в физику особо не углублялась. – Что физик делает в команде дешифровщиков?

– Перевожу абстрактную математику в физические следствия. – Он чуть улыбнулся. – Если их математика описывает реальность, она должна как-то соотноситься с нашей физикой. Я ищу точки соприкосновения.

– Находите?

– Пока нет. – Улыбка стала шире, но не веселее. – Но ищу.

Оставались ещё двое: молодая женщина с короткой стрижкой и множеством мелких косичек, представленная как «Амира, системный администратор», и пожилой мужчина в инвалидном кресле, которого Вера знала по фотографиям – Кристиан Морено, легенда криптографии, работавший ещё над первыми версиями протокола Lincos в семидесятые.

– Не утомляйте старика, – сказал Морено, пожимая её руку сухими, но неожиданно сильными пальцами. – Я больше наблюдаю, чем работаю. Возраст не тот.

– Кристиан скромничает, – возразил Беляев. – Без него мы бы до сих пор не прошли первую фазу.

Морено отмахнулся, но в глазах мелькнуло что-то – удовольствие? гордость? – и Вера поняла, что этот человек далеко не так немощен, как хочет казаться.

– А где остальные? – спросила она, когда знакомство закончилось.

– Остальные? – Беляев приподнял брови.

– Вы сказали, ядро команды – пятнадцать человек. Здесь шестеро, включая вас.

– Остальные работают посменно. – Это сказал Стерн, который появился в дверях лаборатории так бесшумно, что Вера вздрогнула. – Плюс группа поддержки в Женеве, техники, медики. Вы познакомитесь со всеми в своё время.

– Полковник курирует оперативные вопросы, – пояснил Беляев. – Логистика, безопасность, связь с внешним миром.

– Включая связь с правительствами? – уточнила Вера.

– Включая, – кивнул Стерн. – У нас многосторонний мандат. ООН, Европейский союз, США, Китай, Россия. Каждый хочет знать, что происходит. Моя работа – решать, что они могут знать.

Что-то в его тоне заставило Веру насторожиться.

– А что они могут знать?

– То, что не навредит проекту. – Стерн выдержал её взгляд. – И человечеству.

Повисла пауза. Линь нервно покашлял; Сара обменялась с Беляевым взглядом, значение которого Вера не смогла расшифровать.

– Что ж, – сказала она наконец, – я рада, что кто-то думает о таких вещах. А теперь, если не возражаете, я бы хотела увидеть данные.

Работа началась сразу.

Вера устроилась за свободной станцией рядом с Линем – выбор скорее практический, чем социальный: его экран был ближе всего к центральному проектору. Она загрузила свои заметки из Женевы и начала с того места, на котором остановилась.

Третий блок послания. Логика.

– Вы уже видели это, да? – Линь придвинул свой стул ближе. – Вот эту часть, где они вводят кванторы?

Вера видела. Кванторы – «для всех» и «существует» – были основой математической логики. Отправители вводили их изящно, через серию примеров, постепенно абстрагируясь от конкретных чисел к общим утверждениям.

– Смотрите. – Линь ткнул пальцем в экран. – Тут они делают что-то странное. Видите?

Она присмотрелась. Структура была знакомой – стандартная логическая конструкция – но что-то в ней царапало глаз.

– Порядок, – сказала она медленно. – Они меняют порядок применения кванторов.

– Именно! – Линь подпрыгнул на стуле. – В нашей логике это меняет смысл. «Для каждого x существует y» – не то же самое, что «существует y для каждого x». Но они… они как будто не различают.

– Или различают иначе.

– Или различают иначе, – согласился Линь. – Но как? Я три недели бьюсь и не могу…

Он не договорил – снова типичный для него обрыв мысли. Вера уже начала привыкать.

– Может, у них другая онтология, – подала голос Сара от своего стола. – Другое представление о том, что существует и как.

– Это не онтология, – возразил Майкл, не отрываясь от своих вычислений. – Это синтаксис. Чисто формальная особенность.

– Синтаксис и семантика не разделяются так легко, как хотелось бы математикам, – парировала Сара. – Особенно когда мы имеем дело с иным разумом.

– Иной разум, иной разум. – Морено в своём кресле покачал головой. – Мы так легко бросаемся этими словами. Но что они значат? Мы до сих пор не уверены, что это вообще разум. Может, просто очень сложная программа.

– Программа не создаёт язык, – сказала Вера, не оборачиваясь. – Программа выполняет инструкции. Здесь… – Она указала на экран. – Здесь творчество. Импровизация. Кто бы это ни создал, они думали.

– Или имитировали мышление так хорошо, что разницы не видно, – хмыкнул Морено. – Философский зомби, передающий сигналы через одиннадцать световых лет.

Сара улыбнулась.

– А есть ли разница между идеальной имитацией и оригиналом?

– Для имитатора – возможно. Для наблюдателя – нет.

Разговор плыл вокруг Веры, как река вокруг камня. Она слушала вполуха, сосредоточившись на данных. Спор был интересным – и, возможно, важным – но сейчас её занимало другое.

Кванторы. Порядок. Что-то здесь было не так, и это «не так» казалось знакомым…

– Зависимые типы, – пробормотала она.

– Что? – Линь тут же оказался рядом.

– Зависимые типы. В теории типов… – Вера вызвала на экран новое окно, начала быстро набирать код. – Обычная логика – это одна вселенная. Есть объекты, есть утверждения об объектах. Но в зависимых типах сами типы могут зависеть от значений. Тип «вектор длины n» – это разные типы для разных n.

– И что?

– И это меняет порядок. – Её пальцы летали по клавиатуре. – В зависимой системе «для всех n существует вектор» и «существует вектор для всех n» – это не просто разные утверждения. Это разные типы утверждений. С разной структурой доказательства.

– И вы думаете, что они…

– Я думаю, что их логика – это не наша классическая логика и не интуиционистская. Это что-то более… – Вера помедлила, подбирая слово. – Более топологическое. Пространственное.

Линь уставился на неё с выражением, которое можно было принять за религиозный экстаз.

– Вы реально думаете, что можете это расшифровать?

– Я думаю, что могу понять принцип. – Вера откинулась на спинку стула. – Расшифровать – это другой вопрос.

Часы шли незаметно.

Вера работала, погружённая в данные, как в медитацию. Время от времени Линь врывался в её пространство с вопросами или идеями; она отвечала механически, не отрываясь от экрана. Беляев приходил и уходил, наблюдая. Сара что-то записывала в блокнот – бумажный, от руки, словно коллекционируя мысли. Майкл тихо работал в своём углу, изредка обмениваясь репликами с Амирой.

Около семи вечера (если верить часам – за окном было темно уже несколько часов) дверь лаборатории открылась, и вошёл Стерн.

– Ужин, – объявил он. – Столовая. Все.

– Ещё пять минут, – сказал Линь.

– Нет. Сейчас.

Это не было просьбой. Вера заметила, как команда послушно начала сворачивать работу – никто не спорил, никто не возмущался. Стерн здесь явно имел власть большую, чем просто «куратор безопасности».

– У нас расписание, – пояснил Беляев, перехватив её взгляд. – Приёмы пищи, сон, отдых. Стерн настоял.

– Зачем?

– Опыт показывает, – ответил сам Стерн, – что учёные, предоставленные сами себе, забывают есть, спать и выходить на свежий воздух. Потом удивляются, почему галлюцинируют.

– Я не галлюцинирую.

– Пока. – Он посмотрел на неё без выражения. – Ужин, доктор Ланцова.

Столовая оказалась неожиданно приятной: большие окна (хотя за ними была только темнота), деревянные столы, живые цветы в вазах. Еда – шведский стол с удивительным разнообразием: горячие блюда, салаты, выпечка, даже что-то похожее на суши.

Вера взяла поднос и села за свободный столик в углу. Есть в компании она не любила – слишком много отвлекающих факторов. Но одиночество длилось недолго: рядом опустилась Сара со своим подносом.

– Позволите?

– Конечно.

Несколько минут они ели молча. Вера ковыряла что-то скандинавское с рыбой; Сара методично расправлялась с салатом. Наконец философ заговорила:

– Вы действительно думаете, что сможете понять их логику?

– Я думаю, что смогу описать её структуру. – Вера отложила вилку. – Понять – это другое. Понимание требует… опыта. Контекста. Я могу изучить китайский и выучить, как строить предложения. Но чтобы понять китайскую поэзию, мне нужно больше, чем грамматика.

– И что нужно для их математики?

– Не знаю. Пока не знаю.

Сара кивнула задумчиво.

– Я много думала об этом, – сказала она. – О том, что значит понимать чужой разум. Философы любят мысленные эксперименты: что, если мы встретим разум, настолько отличный от нас, что у нас нет общих концепций? Можно ли вообще назвать это «разумом»? Можно ли «понять» в традиционном смысле?

– И что вы думаете?

– Я думаю… – Сара помедлила. – Я думаю, что понимание – это не пассивный процесс. Мы не просто получаем информацию и укладываем её в готовые ящики. Мы меняемся, чтобы вместить новое. Создаём новые ящики, новые категории.

– И если новое слишком большое? Если оно не помещается ни в какие ящики?

– Тогда либо мы ломаемся, либо вырастаем. – Сара улыбнулась – странной, невесёлой улыбкой. – Вопрос в том, хватит ли нам пластичности.

Вера подумала о послании. О структурах, которые почти имели смысл. О Вопросе, ожидающем ответа.

– А если не хватит? – спросила она.

– Тогда мы проиграем, – просто сказала Сара. – И останемся теми, кем были. Это тоже исход. Не худший из возможных.

Она вернулась к своему салату. Вера смотрела на неё, пытаясь понять: это был пессимизм или реализм? Предупреждение или принятие?

За соседним столом Линь рассказывал Майклу что-то про нейросети, размахивая руками так активно, что едва не опрокинул стакан с соком. Морено в своём кресле дремал, уронив голову на грудь. Стерн сидел отдельно от всех, у окна, и смотрел в темноту – словно ждал чего-то, что могло появиться из арктической ночи.

«Странная компания, – подумала Вера. – Но, может быть, именно такая и нужна.»

После ужина Беляев показал ей комнату – небольшую, но удобную, с кроватью, столом, собственным санузлом. На стене висела картина: абстрактная композиция из геометрических фигур, синих и золотых на белом фоне.

– Отдыхай, – сказал он. – Завтра начинаем настоящую работу.

– А сегодня была не настоящая?

– Сегодня было знакомство. – Он улыбнулся. – Завтра – погружение.