Опасные соседи

– С вами все в порядке? – любезно спрашивает Миллер.

– Ммм, – бормочет она. – Почти.

Он приставляет ладонь к уху.

– Слышите это? – спрашивает он.

– Что?

– Что-то скрипит, слышите?

Широко раскрыв глаза, она кивает.

– Такое случается со старыми домами, когда им становится слишком жарко или наоборот слишком холодно. Они жалуются. Это то, что вы слышали на днях. Дом жаловался.

Она хочет спросить его, кашляют ли дома, когда им становится жарко, но решает этого не делать.

Миллер достает телефон из кармана и, включив камеру, снимает на ходу.

– Боже, – произносит он громким шепотом. – Вот он. Вот он.

Он поворачивает камеру к двери первой комнаты слева.

– Смотрите, – говорит он.

Либби и Дайдо смотрят. С внешней стороны двери висит замок. Они идут за ним к следующей двери. Еще один замок. И еще, и еще.

– Все четыре комнаты запирались снаружи. Полиция считает, что здесь спали дети. Здесь были обнаружены следы крови и отметины на стенах. Смотрите, – говорит он, – даже в туалете замок был снаружи. Вы не против?.. – он берется за дверную ручку одной из комнат.

Либби кивает.

Впервые прочитав статью Миллера, она лишь пробежала глазами абзацы о комнатах на чердаке, стараясь не задумываться о том, что за этим скрывалось. Теперь она просто хочет поскорее с этим покончить.

Это просторная комната, окрашенная в белый цвет с мазками желтого над плинтусами, голыми половицами, ветхими белыми занавесками на окнах, тонкими матрасами по углам. Больше в ней ничего нет. Вторая комната такая же. И следующая тоже. Либби затаив дыхание подходит к четвертой спальне, уверенная в том, что за дверью там наверняка кто-то прячется. Но там никого нет, это лишь еще одна пустая белая комната с белыми занавесками и голыми половицами. Они уже собираются закрыть за собой дверь, когда Миллер внезапно останавливается, идет в самый дальний конец комнаты и наводит камеру на матрас.

– Что там?

Подойдя к матрацу, он слегка отодвигает его от стены и наводит объектив на что-то застрявшее там.

– Что это?

Он поднимает какой-то предмет и сначала болтает им перед камерой, а затем подносит ближе к глазам.

– Это носок.

– Носок?

– Да. Мужской носок.

Это красно-синий носок, яркое пятно цвета на фоне унылого холста мансардных спален.

– Странно, – говорит Либби.

– Это более чем странно, – говорит Миллер. – Это невозможно. Потому что… смотрите. – Он переворачивает носок и показывает его Либби и Дайдо. На носке логотип фирмы Gap.

– Что? – говорит Дайдо. – Ничего не понимаю.

– Это нынешний логотип Gap, – поясняет журналист. – Он в ходу только последнюю пару лет. – Он пристально смотрит на Либби. – Этот носок новый.

22

Люси звонит Майклу в пятницу в пять часов вечера из таксофона за углом. Он тотчас же берет трубку.

– Я так и думал, что это ты, – говорит он, и Люси слышит в его голосе похотливые нотки.

– Как дела? – спрашивает она с наигранной бодростью.

– О, просто великолепно, а у тебя?

– У меня тоже все просто великолепно.

– Ты уже купила себе телефон? Это ведь стационарный номер, не так ли?

– Я уже попросила одного человека, и он говорит, что купил, – беззастенчиво врет она. – Как я понимаю, бэушный. Должен привезти мне его завтра.

– Отлично, – говорит Майкл, – Как я понимаю, ты звонишь не просто для того, чтобы поболтать. Думаю, тебе интересно узнать, как я справился с твоей маленькой просьбой.

– Да, я бы очень хотела знать, – говорит она и смеется.

– Итак, Люси Лу, – продолжает он, – ты будешь любить меня, потому что у меня все готово. Паспорта для тебя, для Марко, твоей девочки и даже твоего пса. Более того, я выложил за паспорта такую кругленькую сумму, что собачий паспорт они оформили бесплатно!

Она чувствует, как вездесущая желчь жжет ей желудок. Ей не хочется думать о том, сколько денег Майкл заплатил за паспорта и чего он захочет взамен.

– О! Как мило с их стороны! – говорит она и даже смеется.

– Мило, как же, как же, – говорит Майкл и тут же добавляет: – Итак, хочешь приехать? Прийти и забрать их?

– Конечно! – отвечает она. – Конечно. Но только не сегодня. Может, завтра или в воскресенье?

– Приезжай в воскресенье, – говорит он. – Приезжай на обед. В воскресенье у Джой выходной, поэтому мы будем в доме одни.

Люси чувствует, как желчь поднимается из желудка к горлу.

– Во сколько? – выдавливает она вопрос.

– Скажем, в час. Я положу несколько стейков на гриль. Ты можешь приготовить эту штуку, какую ты делала раньше… как там она называется? Салат с хлебом и помидорами?

– Панзанелла.

– Точно. Боже, как же вкусно ты ее делала.

– Спасибо, – говорит она. – Надеюсь, я не разучилась ее делать и «волшебное прикосновение» все еще при мне.

– Это точно. «Волшебное прикосновение». Я чертовски скучаю по твоему волшебному прикосновению.

Люси смеется. Она прощается и говорит, что приедет в воскресенье, в час дня. Положив трубку, она бежит в туалет, чтобы выблевать содержимое желудка в унитаз.

23

Летом 1990 года, когда мне только исполнилось тринадцать, как-то раз днем я наткнулся на лестничной площадке на мать. Она укладывала в шкаф стопки чистого постельного белья. Когда-то раз в неделю к нам приезжал маленький фургон с золотыми буквами на боку и отвозил белье в стирку, а через несколько дней возвращал его нам в безупречно ровных стопках, перевязанных лентами, или на деревянных вешалках под пластиковыми чехлами.

– Что случилось с услугами прачечной? – спросил я.

– Какой прачечной? – удивилась мать.

Теперь у нее длинные волосы. Она не стриглась уже два года, с тех пор как эти люди переехали в наш дом. Берди носила длинные волосы, Салли тоже. Раньше у мамы была короткая стрижка. Теперь ее волосы были ниже лопаток и расчесаны на прямой пробор. Меня мучил вопрос: пытается ли она быть похожей на других женщин, точно так же, как я пытался быть похожим на Фина?

– Разве ты забыла? Того старика, что приезжал в белом фургоне, чтобы забрать наше белье в стирку? Он был такой крошечный, что ты все время переживала, что он не сможет донести белье до фургона?

Взгляд моей матери медленно скользнул влево, словно она вспоминала сон.

– Ты прав. Я совершенно забыла о нем, – сказала она.

– Почему он больше не приезжает?

Мама потерла характерным жестом кончики пальцев, и я с тревогой посмотрел на нее. Я знал, что означает этот жест. Я давно это подозревал, но сегодня я впервые получил подтверждение моим подозрениям. Мы были бедны.

– Но куда делись все папины деньги?

– Тсс.

– Ничего не понимаю.

– Тсс! – снова шикнула она. И, осторожно потянув меня за руку, привела в свою спальню, где усадила на кровать. Сжав мою руку в своей, она пристально смотрела на меня. Мне же бросилось в глаза, что она не накрашена. Интересно, задумался я, и когда она перестала пользоваться косметикой? За это время столько всего изменилось, причем так медленно и незаметно, что порой бывало трудно уловить момент, когда собственно начались эти изменения.

– Ты должен пообещать, – сказала она, – что никому об этом не скажешь. Ни твоей сестре. Ни другим детям. Ни взрослым. Никому-никому, договорились?

Я кивнул.

– И я говорю это тебе только потому, что доверяю тебе. Потому что ты человек разумный. Так что не подведи меня, договорились?

Я кивнул еще энергичней.

– Деньги у отца закончились давным-давно.

Я ахнул.

– Что, сразу все?

– Можно сказать, что да.

– И на что мы живем?

– Папа продавал акции и ценные бумаги. Еще есть пара сберегательных счетов. Если мы сможем жить на тридцать фунтов в неделю, у нас все будет хорошо, по крайней мере, еще пару лет.

– На тридцать фунтов в неделю? – мои глаза полезли на лоб. Когда-то мама тратила тридцать фунтов в неделю на одни только свежие цветы. – Но это невозможно!

– Возможно. Дэвид сел с нами и все посчитал.

– Дэвид? Но что Дэвид знает о деньгах? У него даже нет своего дома!

– Тсс. – Она прижала палец к губам и с опаской посмотрела на дверь спальни. – Ты должен доверять нам, Генри. Мы взрослые люди, и ты должен нам доверять. Берди зарабатывает деньги уроками скрипки. Дэвид получает деньги за свои занятия фитнесом. Джастин зарабатывает кучу денег своими травами.

– Да, но ведь они нам ничего не дают?

– Неправда. Каждый вносит свою долю. И мы живем за счет этой общей копилки.

И тогда до меня дошло. Предельно ясно и четко.

– То есть теперь это коммуна? – с ужасом спросил я.

Моя мать рассмеялась, как будто я ляпнул какую-то глупость.

– Нет! – сказала она. – Конечно же, нет!

– Почему отец не может просто продать дом? – спросил я. – Мы могли бы жить в небольшой квартире. Там нам было бы даже уютно. И тогда у нас была бы куча денег.

– Но дело не только в деньгах, ты ведь это знаешь, не так ли?

– Тогда в чем? – спросил я. – В чем дело?

Она еле слышно вздохнула и подушечками больших пальцев погладила мою руку.

– Думаю… все дело во мне. В том, как я воспринимаю себя, в том, что мне так долго было грустно, и что все это… – она обвела глазами огромную спальню с пышными занавесками и сверкающей люстрой, – не делает меня счастливой. Скорее угнетает. А потом появился Дэвид, и он показал мне другой способ жить, менее эгоистичный. У нас слишком много всего, Генри. Ты понимаешь? Слишком, слишком много всего, а когда у человека слишком много, это тянет его вниз. И теперь, когда денег практически не стало, самое время измениться, подумать о том, что мы едим и чем пользуемся, что тратим и чем наполняем наши дни. Мы должны дарить миру, а не постоянно что-то брать у него. Ты знаешь, Дэвид… – она произнесла его имя, и ее голос прозвенел как ложка, которой ударили по бокалу. – Он почти все свои деньги отдает на благотворительность. И теперь, по его совету, мы делаем то же самое. Дарить нуждающимся людям – это хорошо для души. Жизнь, которой мы жили раньше, была расточительной. Неправильной. Ты понимаешь? Но теперь, когда Дэвид здесь, чтобы вести нас по правильному пути, мы можем начать восстанавливать баланс.

Я пару секунд пытался постичь весь смысл услышанного.

– Итак, они остаются, – сказал я в конце концов. – Навсегда?

– Да, – ответила она с легкой улыбкой. – Да. Я надеюсь, что это так.

– А мы бедные?

– Нет, мы не бедные, мой дорогой. Нас просто ничто не обременяет. Мы свободные.

24

Либби, Миллер и Дайдо обыскивают дом сверху донизу в поисках возможных путей проникновения таинственного человека в носках. В задней части дома есть большая застекленная дверь, которая выходит на каменные ступеньки, ведущие в сад. Изнутри она закрыта на засов, и когда они пытаются ее открыть, она оказывается запертой на ключ. В щели между дверью и дверной коробкой проникли побеги густо разросшейся глицинии, что указывает на то, что дверь не открывали в течение многих недель и, возможно, даже лет.

Они толкают пыльные оконные рамы, но все они заперты. Они заглядывают в темные углы в поисках секретных дверей, но их нет. Они перебирают все ключи на связке Либби и, наконец, находят тот, который открывает застекленную дверь. Но та даже не сдвинулась с места.

Миллер смотрит сквозь стекло наружу.

– Там снаружи навесной замок, – говорит он. – У вас есть в этой связке маленький ключ?

Найдя самый маленький ключ, Либби передает его Миллеру.

– Вы не будете возражать, если я выставлю стекло?

– Выставите стекло? – говорит она. – Чем?

Он показывает ей свой локоть. Она морщится.

– Тогда действуйте.

Чтобы смягчить удар и не порезаться, он обматывает локоть потрепанной ситцевой занавеской. Стекло трескается и раскалывается на две идеально равные части. Он просовывает в получившееся отверстие руку и маленьким ключом отпирает навесной замок. Разрывая спутанные побеги глицинии, дверь наконец открывается.

– Вот, – говорит Миллер, выходя на лужайку. – Здесь выращивали снадобья.

– Те самые, которые убили родителей Либби? – спрашивает Дайдо.

– Да. Белладонну. Ее еще называют сонная одурь. Полиция нашла большой куст этого растения.

Они идут в дальний конец сада, точнее, в прохладную тень под пологом высокой акации. Здесь, лицом к дому, стоит скамья, как будто специально изогнутая в форме тени дерева. Даже в самое жаркое лето, какое только Лондон знал за последние двадцать лет, скамейка оставалась влажной и заплесневелой. Либби осторожно проводит кончиками пальцев по подлокотнику и представляет себе Мартину Лэм, как та сидит здесь солнечным утром, с кружкой чая в руках. Ее руки покоятся там, где сейчас лежат пальцы Либби, она наблюдает за кружащими над головой птицами. Другая рука поглаживает выпирающий живот, а сама она улыбается, чувствуя, как ребенок крошечными кулачками и ножками пинает ее изнутри.

А потом Либби представляет себе, как год спустя она принимает за обедом яд, а затем ложится на кухонный пол и умирает без всякой на то причины, оставляя наверху своего ребенка.

Либби отдергивает руку и резко поворачивается, чтобы посмотреть на дом.

Отсюда им видны четыре больших окна задней стены гостиной. Им также видны еще четыре окна меньшего размера наверху, по два в каждой из задних спален, плюс маленькое окошко посередине – это окно верхней лестничной площадки. На самом верху восемь узких окон с карнизами, по два на каждую мансардную спальню, и крошечное круглое окошко между ними – окно ванной комнаты. Выше только плоская крыша, три дымохода и голубое небо.

– Посмотрите! – говорит Дайдо, встав на цыпочки и энергично указывая на что-то. – Посмотрите! Это там, случайно, не лестница? Приставная или пожарная?

– Где?

– Вон там! Смотрите! Просто она спрятана за вон той дымовой трубой, красной. Посмотрите.

Либби замечает блеск металла. Ее взгляд скользит к кирпичному уступу, затем к карнизу над скатом крыши, затем по водосточной трубе, прикрепленной к другому кирпичному выступу на стороне дома, затем перескакивает на примыкающую к нему стену сада, затем вниз на нечто похожее на бетонный бункер и, наконец, на сад.

Она резко поворачивается. Позади нее густая листва, ограниченная старой кирпичной стеной. Чувствуя под ногами вытоптанные среди травы проплешины, она пробирается сквозь заросли. Те затянуты старой паутиной, которая липнет к одежде и волосам. Но она упорно продолжает идти вперед. Она чувствует направление, оно уже в ней, она знает, что ищет. И вот она, перед ней – обветшалая деревянная калитка, окрашенная в темно-зеленый цвет и свисающая с петель, и она ведет в заросший дальний конец сада дома по ту сторону ограды.

Миллер и Дайдо стоят позади нее, глядя через ее плечо на деревянную калитку. Она со всей силы толкает ее и заглядывает в соседский сад. Он неряшливый и неухоженный. Посреди газона возвышаются дурацкие солнечные часы, здесь же несколько пыльных гравийных дорожек. Ни садовой мебели, ни детских игрушек. А вон там, у стены дома, виднеется дорожка, которая, похоже, ведет отсюда прямо на улицу.

– Я поняла, – говорит Либби, касаясь навесного замка, который был вскрыт болторезом. – Посмотрите. Кто бы ни спал в доме, он проходил через эту калитку, через сад, к этой бетонной штуке вон там. – Она ведет их обратно в сад. – К стене сада, вверх по водосточной трубе, к тому карнизу, видите, вон там, затем наверх, на уступ, а оттуда на крышу и на лестницу. Нам просто нужно выяснить, куда ведет эта лестница.

Она смотрит на Миллера. Он, в свою очередь, смотрит на нее.

– Я не очень проворный, – признается он.

Она смотрит на Дайдо. Та надувает щеки и говорит:

– Да ладно вам.

Они возвращаются в дом и поднимаются в мансардные комнаты. И точно! Вот он, небольшой деревянный люк в потолке в коридоре. Миллер помогает Либби встать ему на его плечи, и она просовывает голову в люк.

– Что вы там видите?

– Пыльный проход. И еще одну дверь. Поднимите меня выше.

Миллер фыркает и подталкивает ее еще выше. Она цепляется за деревянную планку и подтягивается. Здесь жарко и душно. Она тотчас чувствует, как одежда прилипает к ее потному телу. Она ползет по проходу и толкает еще один деревянный люк. Ее мгновенно ослепляет яркое солнце. Она на плоской крыше – здесь несколько усохших растений в горшках и два пластиковых стула.

Встав, уперев руки в боки, она рассматривает открывающийся отсюда вид: впереди выгоревшая на солнце зелень парка на берегу Темзы, а за парком – темная лента самой реки. Обернувшись, она видит сеть узких улиц между ее домом и Кингс-роуд; биргартен, заполненный любителями пива, лоскутное одеяло палисадников и припаркованные машины.

– Что ты видишь? – слышит она голос Дайдо.

– Я вижу все, – отвечает она, – абсолютно все.

25

Марко, прищурившись, смотрит на мать.

– Почему мы не можем поехать с тобой? – говорит он. – Я не понимаю.

Люси вздыхает, глядя в ручное зеркальце, обводит темным карандашом глаза и говорит:

– Просто потому, понятно? Он оказал мне огромную услугу, и пригласил меня одну, и поэтому я и поеду туда одна.

– Но что, если он сделает тебе больно?

Люси внутренне вздрагивает.

– Он не сделает мне больно, ясно? У нас был очень сложный брак, но мы больше не муж и жена. Жизнь не стоит на месте. Люди меняются.

Она не осмеливается посмотреть сыну в глаза, зная, что лжет ему. Он увидит страх в ее глазах. Он поймет, что она собирается сделать. И он понятия не имеет, почему она собирается это сделать, потому что ничего не знал о ее детстве, о том, от чего она убежала двадцать четыре года назад.

– Тебе нужен пароль, – авторитетно заявляет Марко. – Я позвоню тебе, и, если ты будешь напугана, просто скажи:как там Фитц? Договорились?

Люси кивает и улыбается.

– Договорились, – отвечает она. Затем притягивает сына к себе и чмокает его за ухом. На этот раз он даже не вырывается.

Несколько минут спустя Стелла и Марко стоят на кухне и смотрят, как она уходит.

– Ты сегодня такая красивая, мама, – говорит Стелла.

У Люси все холодеет внутри.

– Спасибо, детка, – говорит она. – Я вернусь около четырех. У меня будут паспорта, и мы сможем спланировать нашу поездку в Лондон. – Она широко улыбается. Стелла обнимает ее ногу. Через пару мгновений Люси высвобождается и, не оборачиваясь, выходит из дома.

* * *

Дерьмо Фитца валяется на прежнем месте. Правда, сейчас его облепило вдвое больше мух. Это странным образом успокаивает Люси. Майкл открывает дверь. Он в мешковатых шортах и ярко-белой футболке. На макушке солнечные очки. Он берет у нее сумку с продуктами, помидорами, хлебом и анчоусами, которые она купила по дороге, и суетливо целует ее в обе щеки. От него пахнет пивом.

– Ух ты, ты сегодня просто красавица! – говорит он. – Заходи, заходи.

Она идет следом за ним в кухню. На столе два стейка в бумажной обертке, в серебряном ведерке со льдом охлаждается бутылка вина. Майкл слушает песню в исполнении Эда Ширана, чей голос звучит из колонок стереосистемы, и, похоже, пребывает в отличном настроении.

– Не хочешь что-нибудь выпить? – предлагает он. – Чего бы ты хотела? Джин с тоником? «Кровавую Мэри»? Вино? Пиво?

– Пожалуй, пиво, – отвечает она. – Спасибо.

Он передает ей бутылку пива «Перони», и она делает глоток. Ей следовало плотно позавтракать, понимает она, чувствуя, как слегка пьянеет от первого же глотка.

– Твое здоровье! – говорит он, чокаясь с ней бутылками.

– Твое здоровье! – повторяет она. На столе стоит тарелка с его любимыми рифлеными чипсами, и она берет большую горсть. Ей нужно быть достаточно трезвой, чтобы контролировать ситуацию, но достаточно пьяной, чтобы вытерпеть то, ради чего она сюда пришла.

– Итак, – говорит Люси, найдя в ящиках стола разделочную доску, нож и вынимая из хозяйственной сумки помидоры. – Как продвигается твоя книга?

– Боже, лучше не спрашивай, – отвечает Майкл, закатывая глаза. – Скажем так: это была не слишком продуктивная неделя.

– Думаю, так бывает. Надо подготовиться психологически.

– Хм, – говорит он, передавая ей блюдо. – С одной стороны, да. С другой стороны, все лучшие писатели просто привыкают к этому. Это все равно что не пойти на пробежку, потому что идет дождь. Просто отговорка. И я должен прикладывать больше усилий. – Он улыбается ей и на мгновение кажется почти скромным, почти настоящим, и в это мгновение Люси думает, что, возможно, сегодня все будет не так, как она предполагает, что они просто пообедают и поговорят, а потом он даст ей паспорта и отпустит, ограничившись лишь объятием у порога.

– Что ж, справедливо, – говорит она, чувствуя, как острый нож в руках Майкла вонзается в мягкие помидоры, словно в теплое масло. – Полагаю, это просто работа, как и любая другая. Нужно просто взяться за нее и сделать.

– Именно, – подтверждает Майкл, – именно.

Он допивает оставшееся пиво и бросает пустую бутылку в мусорное ведро. Затее достает из холодильника еще одну и протягивает ее Люси. Она качает головой и показывает ему свою бутылку, все еще почти полную.

– Допивай, – говорит он. – У меня для тебя в холодильнике есть бутылка твоего любимого превосходного «Сансера».

– Извини, – говорит она, поднося бутылку к губам. – Я довольно долго не брала в рот спиртного.

– Неужели?

– Не специально, – отвечает она. – Просто не было денег.

– Хорошо, давайте назовем это операцией «Люси начинает снова», хорошо? Давай пей.

А вот и они, эти самые нотки, пока еще вроде бы дружеские, но в которых уже слышна легкая агрессия. Не беззаботное предложение, а команда. Она улыбается и выпивает половину бутылки.

Он пристально смотрит на нее.

– Хорошая девочка, – говорит он, – славная девочка. Давай, до конца.

Она хмуро улыбается и допивает остальное, почти давясь от того, что пиво попадает в желудок слишком быстро.

– Хорошая девочка.Молодчина, –говорит он, улыбаясь ей акульей улыбкой.

Затем берет у нее пустую бутылку и поворачивается, чтобы достать из шкафа два бокала.

– Идем? – говорит он, указывая на дверь в сад.

– Сначала нужно закончить с ними. – Она указывает на помидоры, которые еще не все нарезаны.

– Закончишь потом, – возражает он. – Давай сначала выпьем.

Она идет за ним во внутренний дворик, держа в руках тарелку с чипсами и сумочку.

Он наливает два больших бокала вина и подталкивает один из них через весь стол к ней. Они чокаются, после чего он взглядом как будто приковывает ее к месту.

– Итак, Люси Лу, расскажи мне, расскажи мне все. Чем ты занималась последние десять лет?

– Ха! – пронзительно усмехается она. – С чего ты хочешь, чтобы я начала?

– Например, с того человека, который подарил тебе дочь.

В животе у Люси становится нехорошо. С первого момента, когда Майкл увидел Стеллу, ей стало ясно: его задело, что она занималась сексом с другим мужчиной.

– Вообще-то, – начинает она, – рассказывать особо нечего. Это была катастрофа. Зато теперь у меня есть Стелла. Ну ты сам знаешь.

Он наклоняется к ней и как будто прожигает насквозь своими карими глазами. Он улыбается, но улыбка эта холодная, ненатуральная.

– Нет, – говорит он. – Я ничего не знаю. Кто он? Где ты познакомилась с ним?

Она думает о паспортах, лежащих где-то в этом доме. Она не может позволить себе разозлить его. Не может сказать ему, что отец Стеллы был любовью всей ее жизни, самым красивым мужчиной, какого она когда-либо встречала, что он был превосходным пианистом, чья музыка доводила ее до слез, что он разбил ей сердце, но она до сих пор носит его осколки в карманах, даже сейчас, спустя три года после того, как видела его в последний раз.

– Он был настоящим козлом, – лжет она. Затем на мгновение умолкает и делает большой глоток вина. – Просто симпатичный чувак, безмозглый преступник. Мне было его жалко. Он был не достоин меня и, конечно, не достоин Стеллы. – Она произносит эти слова с уверенностью, потому что, хотя она и смотрит Майклу прямо в глаза, он не знает, что она имеет в виду его самого.

Эта характеристика, похоже, удовлетворила Майкла. Его улыбка смягчается, и он снова становится прежним.

– Где же он сейчас, этот идиот?

– Он сделал ноги. Вернулся в Алжир. Разбил сердце своей матери. Его мать обвиняет во всем меня. – Люси пожимает плечами. – Но на самом деле было бы странно, поступи он иначе. Он только и делал, что разочаровывал всех. Он просто был из таких парней.

Майкл снова наклоняется к ней.

– Ты любила его?

Люси насмешливо фыркает.

– Боже, – говорит она, все еще думая о Майкле. – Нет.

Он кивает, как будто выражая ей одобрение.

– У тебя после него был кто-нибудь еще? За все эти годы?

Она качает головой. Это еще одна ложь, но ее легче произнести.