скачать книгу бесплатно
Антар воздуха полным ртом хапнул, так и застыл, глаза выпучив.
Малица, между тем, руками водила над телом русалочьим, белым, кровь заговаривая.
Получилось у неё ладно, и русалка сомлеть не успела, а что холод под вечер, да ветер ледяной – всё нипочем деве-рыбе.
Дао, княжич, рукой взмахнул – вои и отступили далее, медведя убиенного прочь поволокли. Негоже им разговоры чужие слушать, тайны прознавать непростые, опасно это.
Антар кашлять начал, так гулко, что Малица перепугалась, давай тому по спине стучать, весь полушубок кровью русалочьей измазала, но кашель прекратила.
– Сын? – Антар набычился весь, точно иглами покрылся, хоть сердце и билось птицей пугливой. – Мать мою, с младенчества меня вскормившую, Маладой прозывают, а вас, госпожа рыбо-дева, я и знать не знаю.
Хоть и понял всё – и про себя, и про отца догадался разом.
Но, кто подобное измыслить мог?
На душе у парня тоскливо стало – и без того в Велиморе прохода не было Жаборотому, а, как прознают, что мать у него русала, небось, собаками затравят за инородство.
Недобрая слава у русалок, по поступкам их.
– Какая уж есть. – усмехнулась дева-рыба, хвостом еле шевеля, не ногами. – Поплыву пока, раны зализывать. Сестру сбереги – Тайку. Она, глупая, на тебя взглянуть захотела хоть глазом одним, вот и не остереглась, медведя не приметила. Молода совсем, неопытна, жизни не знает. Я, как могла, отбивалась, только над зверьми дикими нет моей власти. Одна Дану пресветлая им указ, да эльфы лесные. На зиму тебе Тайку оставлю, по ледоходу заберу.
Сказано – русала, рыба холодная. Ни слова доброго, ни ласки материнской. Ввела душу в сомнение, а сердце – в измену, да и была такова.
Тайка осталась с людьми чужими, один из которых ей братом доводился, по матери. В волосах льняных куталась, по льду колкому ногами босыми перебирая.
Охнула Малица, опомнившись, начала с себя меха сдирать, да Дао раньше поспел, укутал русалку младую в тулуп свой теплый, на руки воздел, да и понёсся к заимке шагом скорым.
Остальные за ним ринулись, не отставая.
К ночи полынью льдом затянуло, а капли крови так и застыли на морозе, почернев в лунном свете.
В избу топлёную, не вошли, а ворвались, замёрзшие, перепачканные кровью русалочьей. Там уже Дао девчушку из полушубка выхватив, воды натаскал мигом – отогревать деву младую.
Пока то, да, сё – раздевались, да от крови отмывались, Антар глазами круглыми на Тайку таращился, налюбоваться не мог.
Тайка смела оказалась, десятка не робкого – взглядов чужих не пугалась, от помощи не отказывалась.
И то, русалки, не люди, чай, стыда в них нет особливого, от того и тело своё белое на показ выставлять не стесняются, на то Дану им судья, а, он, Антар сестре новоявленной и не указ может?
Полуэльфка Малица ясноглазая и разумная, по-иному решила – всех из хаты выгнала прочь, на мороз, давай Тайку купать, да отпаривать. Сама же, взглядом ревнивым на деву чудную поглядывала – красива ли?
Красива, светла, да гладка оказалась дочь русалочья, сестрица Антарова – волосы белым льном едва золотились, густые, волной сплошной падали на плечи точёные.
А что, годков ей мало показалось вначале, то с испугу великого – и в таком возрасте девы понорские замуж идут, коль отец приказать изволит.
Дао под окнами маялся, весь снег белый утоптал, точно жеребец стоялый, так и норовил к дверям прибиться, голоса девичьи ушами чуткими ловил. Попусту старался, прислушиваясь – крепки двери на заимке, и от люда лихого спасут-сохранят, и от зверя лютого, наподобие медведя нонешнего, оборонят.
Антар маету ту враз приметил, друга отвлёк, до воев княжеских отвёл. Там уже мясо медвежье жарили, похлёбку духмяную хлебали, Малицу, княжну лесную хвалили, руку её умелую, глаз зоркий, да о русалах дивных речи вели.
Нет-нет, да на парня косились – слыхал кто-то, как дева-рыба Антара сыном назвала, да дочь ему поручала.
Горели уши у парня, пылали багряным, ровно листва октябрём, но слов плохих про себя не услышал он, как не прислушивался. Жаборотым никто его не прозывал и не чурался инородства скрытого. Добрые вои лесовики, люди хорошие, не злые, отличных от себя видом не пинают, да не гонят, судят по делам, не по обличью.
Дао горячий, всё на избу косился, плечами широкими передёргивал. Хотелось молодому вождю на русалочью дочь хоть одним глазком взглянуть.
И цокал языком Антар, на друга с сожалением глядючи – пропал парень, как есть, пропал. Опутала Тайка его взглядом своим манящим, вот и не видать девам лесным жениха милого.
О русале младой ныне все думы его.
И ещё, думал Антар о том, как чудна Дану воля – в воде русалка, рыба-рыбой, с хвостом чешуйчатым и токмо ликом людским, а очутившись на тверди земной, человек почти, с ногами обычными. Лишь изредка на коже белой, чешуйку-другую заметишь, перламутром отливающую.
Как может быть подобное, не ведал парень, но дивился странному.
Малица и Тайка сговорились быстро, словно, всю жизнь друг друга знали. И то, верно, нелюди, как есть, что та, что, эта. Одна, полуэльфийка, лесом живущая, тайны его постигающая, другая – русала, пусть отец у неё кто-то из рода людского был. Всё равно – у русалок сродство по матери идёт, вот и случилось так, что Антар среди русалок, человеком считается, а сестра его младая, Тайка, так та, русалка чистокровная.
Говорят, что у морского народа, тех из них, что в море-окияне проживают, свои мужчины имеются. Тритонами те мужчины зовутся. Те, с девами людскими в связь вступая, так же потомство имеют, но матерям никогда детей не оставляют, в море увлекают, на жизнь вольную, людским законам неподвластную. Строго там, иначе чем у речного иль озёрного народа, заведено.
И пусть, жрецы двух богов упрямо твердили, что русалы нечисть, в наказанье за грехи роду людскому самим Антаресом, ниспосланные, не верил в то Антар. Какая же, мать его хвостатая, нечисть? Такая же, как и все прочие, только что с хвостом, да в воде живёт?
Правда, теплоты в ней меньше, да привязанности – вон, Малада, мать его настоящая, любит Антара, да жалеет искренне, сызмальства забота её проявляется и в речах, и в поступках, а русала?
Приплыла незваная, сказала, что мать, голосом обычным, оставила сестру незнакомую на попечение и уплыла по делам своим русалочьим, раны зализывать.
А разве Антар, отринул бы её? Не помог бы? Не заботился б о ней?
Да он бы ночи не спал, все сбережения свои на лекарей потратил, лишь бы русале помочь.
Впрочем, Малица и без того помогла ей, как умела, а умела она многое – руду сразу же закрыла и раны колдовством своим лесным затянула.
Глядишь, приплывёт русалка по весне, да и не увидит никто на теле её белом шрамов уродливых, смоет их волна речная, излечит дочь свою.
Девам парень постель свою уступил, широкую, шкурами мягкими устланную, а они с Дао, братом названным, не гордые и на полатях поспят.
Всю ночь долгую девицы шушукались, парни к ним прислушивались. За окнами вои прохаживались, сны детей княжеских охраняли, волки голодные по зимнику шмыгали, выли на луну глазливую, в подполе мыши шуршали досужие, да ветер в поднебесье метался птицей одинокой.
Ладно все…
Хоть и тихие места, спокойные, на пути торговом, налаженном, но, все ж…
Это потом только понял Антар, что вои князя лесного охраняют место торговое от лихих людей. Не то, давно бы и заимку спалили и лабаз разорили, товаром богатый и его самого, сына купеческого, убили бы.
Спасибо за всё князю Оихелю, его дружбе с Алтау спасибо.
Малица в дорогу обратную и не собиралась, словно прижилась в избе у Антара, а тот и рад безмерно.
Была б на то воля его, он бы в дом деву хозяйкой ввёл, только, вот, заимка та, не его, отцова, а Малица, как-никак, княжна лесная. Не невеста ему, а дочь отечная, роду-племени непростого. Куда уж ему, сыну купца велиморского?
Говаривал Дао не раз, что кружат женихи, вьются, руки Малицы добиваются, с дарами к отцу её, князю, шастают, но тот, дочь не неволил. Обещался Оихель матери её, Алиане, дочь замуж по любви отдать, с выбором её смиряясь.
Это ему, Дао, как наследнику княжескому, деваться некуда – как отец повелит, так и будет. Милая – не милая, кому до того дела? Отец – князь, ему, всяко дело, виднее какую девку в свой род древний вводить и с каким родом кровью делиться.
Дао же, всё по русалочке вздыхал, да баловал Тайку подарками немудреными – то бусы рябиновые на шею белую оденет, то платочек узорчатый поднесёт. А на днях, так вообще учудил – подарил Тайке диво-дивное. Гармоника называется.
Дорогой подарок, эльфийская придумка, гармоника та.
Тайка ее к губам приложила, да и давай насвистывать, мелодии выводить. Да красиво так, что у всех, кто музыку ту слышал, душа плакать начинала.
Мастерица, как оказалось, Тайка была – играет музыку свою, да приплясывает, ногами притопывает, а за ней и все остальные в пляс пускаются, в охотку.
Антару не веселее стало от слов тех – разве дано ему, Жаборотышу, счастье подобное? Даром, что росту высокого вымахал, а, до остального, как? Малицу, поди, не простые парни добиваются, а вои знатные, родовитые, куда ему, со свиным рылом, да в калачный ряд?
А что, добра к ним Малица, сверх меры, так, то по чистоте души её, да милости великой – сердце дева лесная имеет большое, к людям отзывчивое.
И не токмо к людям, к нелюдям тоже.
Вон, как с Тайкой обжимаются, да хохочут, чисто подружки закадычные.
Тайка, сестра его, по хозяйству споро управлялась. Когда научилась токмо? И, коня покормить, и воям похлёбку сварганить, и рубаху, ему, Антару, братцу новоявленному, починить, и на свистульке сыграть, забаве детской.
На свистульке, особливо ловко выходило – братцы-работнички слушать любили, уши развесив и улыбаясь блаженно.
Говорили о том, что под игру её складную, работа спорится-ладится и на душе светлее становится.
Теперь вот и гармоника есть у нее.
Малица в короткий срок помогла, обучила – не дело деве младой неумехой на лавке лежать, щёки хомячьи наедать. Они и без того у Тайки славные – румяные, тугие, как яблочко наливное, да с ямочками, божьей отметиной.
Так и гуляли втроем по окрестностям, в то время конечно, когда Антар торгом занят не был.
И чего только не привозили лесняки на торжище к Антару – меха дивные зверя лесного, зуб белый, крепкий, для фигурок резных годный, мед стоялый, душистый, травы разные, от хворей полезные, кожи славные, да поделки дивные – бусы из камней разноцветных и камня желтого, свет солнца самого, впитавшего.
А еще, ягоду редкую, из-под снега добытую – снежавику.
Дюже полезна та ягода была, особенно для женского пола – хвори убирала тяжкие, снимала тяжесть родовую, да детишек крепких помогала на свет явить. Росла та снежавика в глуби Дикого леса, далече от Синеокого, потому-то и была редка и ценна для поморов.
Расторговавшись, Антар к девицам отправлялся и с ними уже, в лес уходил.
Там и гуляли – в снежки играли, точно дети малые, орехами белок любопытных кормили, птиц лесных крошками хлебными приманивали, да по льду озера Синеокого катались на полозьях деревянных.
Однажды Антар диво отыскал дивное – цветок живой, что под снегом притаившись, расцвел.
Стоял тот цветок хрупкий, нежный и трепетный – лепестками голубыми к себе манил, золотой сердцевиной разгорался.
И показал то диво лесное Антар Малице, а Малица, коленями в снег рухнув, дохнула на цветок дивный дыханием теплым и расплакалась.
Антар и опешил – не угодил? Как лучше хотел, старался. Разве не милы цветы девицам молодым, разве не желанны? Чего ж плачет тогда?
Малица от счастья плакала – никто и никогда княжне гордой до этих пор цветов не дарил. Дарили разное – злато-серебро, безделки всякие, одежду красивую, а цветов – не дарили.
Антар, вот, порадовал.
И тем порадовал, что рвать не стал, не сгубил красоту хрупкую. Сберег и Малице поднес – как есть, прямо в сугробе.
Но о том, опосля, Антару Тайка поведала. И про то поведала, что Малица довольна осталась и имя брата Тайкиного, чаще обычного вспоминала.
Дядько Силаст в приезд свой последний перед Среднезимьем, лишь крякнул, Тайку узрев, всполошился – как же так, девица молодшая, с парнем чужим в избе одной проживает, батюшкой не благословлённая, в храме богов Эстреллы не бывавшая?
Но, Антар грозно цыкнул на дядьку своего, глазами строго повёл, тот и притих – ни дитя с ним говорило неразумное, а парень справный, отцова надежа.
И то, верно – куда только девался чужак дичалый, в граде Жаборотышем прозванный? Глаза у сына купеческого ныне строгие, голос уверенный, движенья спокойные, хваткие – дело парень своё знает туго, а, друзья верные, Дао особливо, всегда рядом, помочь готовы. Видно, по душе им парень пришёлся, и князю Оихелю, и детям его.
То-то же, Юарт с заимки приехал смурной, отцу доложившись, сразу с матерью шептаться начал, а, затем и вовсе убыл со двора, к дружкам своим новоявленным.
Дружки те, сын бойт-ярский, молодший, Степарх, да дружинники его младшие, не нравились старому Силасту жутко. Он о том и Алтау, хозяину своему сказывал, да тот отмахнулся легкомысленно от слов дядьки старого – мол, молодому парню скучно всё время в лавке сидеть, хочется с соравестниками пообщаться, погулять, да развеяться. Это им, старикам, к тёплой печке тулиться, да на мягкие шкуры возлечь желалось бы, кости греть, речи умные вести, а молодежь жить только начинает, нехай тешится.
Рассказал бы ему об иных потехах молодецких сына бойт-ярского старый Силаст, да, лишь сплюнул. Правду речь, себе дороже выйдет. Пускай Алтау сам своего сына пытает о делах его, да дружков.
Поговаривали в Велиморе, что сын бойт-ярский вина зеленого пьет без меры, да девок портит, а за слово резкое может и плетью вдоль спины перетянуть.
Вои его, так же, люди недобрые, во всём воле хозяина молодого послушные.
Ныне, сын боярский на усадьбе отцовской, господин и дворне всей указ, а Юарт среди ближних его отирается, братцу своему по матери в рот заглядывает.
Один Алтау в неведенье – верит он Айяке, своей второй жене, да тестю своему, старосте Велиморскому.
Родные люди, чай, зла не умыслят.
*
Юарт ныне весёлый из лавки возвращался. Светло и приятно было у него на душе – погода хорошая, морозец лёгкий, да без ветра, снега, опять же, щедрой рукой Дану отсыпала. Лепота!
Встречные вежливо раскланивались со справным парнем – и то дело, хорош отрок! Ладный сын растёт у Алтау-полуорка. Румян, и на лицо пригож, яко девица какая, не глуп, поди, раз торговые дела отец доверяет, вон, опора и подмога в старости немощной, не ленится, а то, что молод, пустое. Этот недостаток слишком легко исправить.
Возок торговый, на котором дядько Силаст до заимки катался, Юарт сразу заприметил и поспешил в дом, на ходу снег с сапог сбивая, но не к отцу в горницу отправился, а в каморь, что за стеной.
Прокрался незаметно, как тать, в доме родном, двери за собой плотно прикрыл и к стене ухом приник.
Давно он так делал, в отцовы дела вникая. Щель в стене, хоть мала и незаметна, а всё потаённое слышать позволяла.
Услыхал Юарт новости дивные – о том, как Малица, князя лесного дочь, медведя злобного с лука подстрелила, как деву-рыбу спасла, раны её заговорив страшные, да про Тайку услыхал, обрадовался. То, что Жаборотыш сыном русалки оказался, ему внове было, но, кстати очень. Будет чем Маладу поддеть-уколоть. И отец рта не раскроет, дабы тайны не выдать.
Едва от радости ладоши не потирал Юарт, но тут стукнула дверка железная и парень вновь насторожился –а, как ещё чего нужного разведает?
– Жемчуга! – ахнул Силаст, теребя шапку в узловатых пальцах. – Целы еще? Поры своей дожидаются? Играют-то, как! За такое богатство великое, не грех и княжну за себя позвать. Чай, Оихель, примет откуп богатый и не откажет сватам?
– Но-но. – Алтау бережно трогал голубые жемчужины своими длинными пальцами. – Я князю Оихелю не указ. Захочет – отдаст дочку за моего Антара, нет – так и сказу нет. Его воля, княжеская. Мы – люди простые, роду не княжеского, не бойт-ярского даже. Может, рылом не вышли для княжон лесных.
– Но и не рабы какие, – напыжился Силаст, восторженно любуясь дивным жемчугом и с гордостью поглядывая на хозяина разумного. – спину не гнём перед бойт-ярами. Вольные мы люди, в Велиморе богатом!