скачать книгу бесплатно
Староста ранее, противился всё – желал для Айяки мужа-понорца, из своих, а ныне, переменился и дочь свою отдал без оговорок, в дом чужой, приданым не обидев, словно рухлядью всякой грех какой искупая.
Сибаха, свекровь, от трат таких, насторожилась вся. С чего бы это, купцу от старосты Велиморского, милость? Никогда староста щедростью не славился, скуповатым слыл, а тут, такое?
Но окровавленная простыня за окном, сердце Сибахи смягчила – не блудлива девка, пусть и горда безмерно.
Обошлось для Айяки всё, даже Сибаха поверила, хоть и на что подозрительна свекровь была, да предвзята.
Там и Юарт народился, почти в срок, разве что раньше чуть, так то, с жёнками случается сплошь и рядом. Что на отца своего, Алтау, ликом не схож, так на всё воля Дану всемилостливой. В роду у Айяки сероглазых, да бронзовокожих хватало, чай, поморка коренная, а не пришлая.
Что он не честный сын купеческий, а бастард владетельного, про то, Юарт ведал давно, но, виду не казал. С младых детских лет рос скрытным, хитрым и недоверчивым, брата своего старшего не любил, сестру единокровную – терпел едва.
Мать слушал во всём, да отцу неродному потакал, до поры до времени.
Будет ещё и на его улице праздник, час придёт.
На отца своего кровного и родовитого смотрел издали и гордился – умел был вой и ловок, за собой отряд водил немалый, битвами закалённый.
Сынов имел родных, законных, да только Юарту с того, что?
Мало ли что в жизни людской случается – беда какая, мор, война иль увечье? Были сыны – и нету, а он, Юарт, вот, тут, как тут, словно и был всегда.
Отец же его не родной, купец, богаче иных родовитых будет, владетелей голозадых.
Мечталось Юарту, что признает его отец настоящий, к себе в терем возьмет, по праву руку посадит, а отец его нынешний, Алтау, копыта откинув, оставит Юарту все богатства свои.
Тогда-то он, Юарт и заживёт, не тужа. Иных – в бараний рог согнёт, прочих, вообще, не заметив, стопчет.
И первого – братца своего, Антара, да мать его, Маладу.
И деду с бабкой укорот даст – нечего его, Юарта, шпырять да поучать, как несмышлёныша. Чай у него своя голова на плечах имеется.
Придется им кусок хлеба свой отрабатывать. Ан, нет, так прочь со двора сгонит. Он, Юарт, дармоедов терпеть не станет!
У Алтау, тем временем, думы и вовсе пошли, черней чёрного – виноватился купец, маялся, про жену свою Маладу думаючи.
Вина за ним имелась великая, ведал про то лишь дядько Силаст, Сибаха мудрая, дед Сивуч, да еще кое-кто из народа нездешнего.
Молод, в своё время, был Алтау, горяч, при деньгах немалых, жены своей наречённой не познал ещё, да отцовской воле, с дури, противился.
От того, пил, да гулял, да к вдовам шастал, к девкам весёлым наведывался, пока батюшка невесту наречённую, с дальних краёв высватанную, до их дома в Понорию вёз путём нескорым.
И надо же было такому случиться, что заночевал молодой купеческий сын ночью тёмной у реки тихой.
А, всяк знает, что нельзя молодым парням и девицам ночами тёмными, безлунными в одиночестве шастать. Не дремлет сила нечистая, рада поводу любому доброго человека со свету белого сжить.
Алтау, в отсутствие отца строгого, совсем распоясался. С матерью разругавшись, оберег ею данный, жрецом освящённый, в сердцах, с шеи крепкой сорвал, да на пол кинул.
Мол – сам я с усам, и ум собственный имею!
Сибаха расстроилась, знамо дело, но к сыну, всё равно соглядатая приставила, чтоб следил, да ей скоро докладывал.
Дядько Силаст, в те времена, мужичек и вовсе не старый, уж замаялся за сыном купеческим бегом бегать, да и уснул маленько до утра, тут же, у речки, в сотне шагов от хозяина молодого, а поутру, уж стало поздно руками махать, да сопли жевать.
Глянулся парень, молодой да пригожий, русалке коварной, рыбо-деве черноволосой, хвостатой, таинственной, да нравом суровой.
Суеверные понорцы деву ту лишь издали видели, когда она хвостом своим чешуйчатым по воде била, непогоду накликая.
Песни русала пела дивные, жертву завлекая, и такая сила в голосе её была, что, прельстившись на зов таинственный, да, на тело белое, пышное, уходили парни на реку, дабы не возвратиться никогда.
Иных же, особо угодивших ей, русала милостиво домой отпускала, даром каким одаривала, часто недобрым.
Рыба-дева разборчивой слыла. Да, особливо не озоровала, а ловить её в водах речных, у понорцев не получалось, как ни старалась они. К тому же, боязно. А ну, как осерчает Дану, прогневается, да накажет люд непокорный? Знают все, что, особливо благоволит богиня своенравная к расам древним – эльфам, там, длинноухим, таинства да премудрости постигшим, дриадкам, девам лесным, охранительницам рощ заповедных, пестуньям древесным, да, русалам – расе морских и речных рыбохвостов, что, по повеленью Дану строгому, бдят за водными просторами Эстреллы славной.
И, всё бы ничего, да только, проснувшись на утренней зорьке, узрел Алтау в объятиях своих жарких рыбодеву.
Красива русала показалась ему в розовых лучах рассвета – и лицом приятна, и, грудью пышна, и станом узка, и телом гладка.
Лишь кожа мраморная, белая, прохладна на ощупь, да глаза бледны, точно тонкий лёд по осени.
Жив остался Алтау, милостью Дану, да, благодаря стати своей молодецкой. Русала выгибалась под ним, будто кошка сытая и смотрела на парня, словно та же кошка на крынку со сметаной.
Сильно понравился парень молодой, да ласковый, деве речной, дивной, до любовных утех жадной. Вот и не стала она его зовом манить пьянящим, да топить в глубинах мутных. Одно пообещала, что вернётся через десять месяцев, аккурат, в конце весны, а он, Алтау, коль беды себе не желает, станет ждать её на берегу покорно, в час ею назначенный.
И ушла от него.
Берегом шла, ногами стройными по песку перебирала, а в воду нырнула, блеснула чешуёй серебряной.
Уплыла в дали неведомые, только хвостиком махнула, а сын купеческий остался один на берегу стоять, дурак-дураком, да еще и беспамятный, потому как, о ночи прошедшей мало что помнил. Разве что, тело женское, пряное, да голос манящий.
Дядька Силаст в ту пору недобрую в кустах спрятавшись сидел и дрожал, как заяц куцехвостый – а, как почует его дева речная, да поманит за собой, да потопит в омуте глубоком, сомам хищным на поживу?
Но, обошлось. Дану-заступница оборонила, не иначе.
Сибаха, узнав о непотребстве, губы скорбно поджала, лицом потемнев, в висках чёрных прядь седая промелькнула.
Не бывает так, чтоб русала недобрая, сына человеческого без откупа отпустила. Не иначе, зло какое удумала рыба холодная!
Осталось ей, матери горемычной, сына от напасти не уберёгшей, молить о заступе Дану-богиню, да мужа её сердитого, Антареса. Слёзно молить и подношение богатое в храм двух богов отнести.
Только вот, Дану русалок сама не обижала и иным не велела. Антарес же, бог войны грозный, токмо воям отвечал, да и то не всем, а славным да именитым и то – редко.
Иногда, глухи боги к мольбам смертным.
Сам Алтау, сын купеческий, непутевый, с тех пор покой потерял. Утратил парень охоту к жёнкам весёлым, да мёду хмельному, всё на берег пустой его тянуло, на деву речную, дивную, хоть одним глазком глянуть.
Как отец из дальних земель вернулся, да наречённую привёз, Алтау и не ведал, по берегу бегал, аки пёс голодный, слюни пускал, да русалу выглядывал.
И, совсем было загинул парень, кабы не Малада младая.
Вышла наречённая из дому, на высоко крыльцо ступила ножками в сапожки красные обутыми, да взглянула на суженого глазищами своими чёрными, точно душу за ворот схватила и тряхнула, играючи.
Парня будто обухом по башке дурной шарахнуло, вмиг о русале забыл, растворившись в глазах южанки.
Там и свадьбу сыграли скорую, на другой же день, да и в опочивальню.
О русалкиных прелестях надолго забыл муж молодой и вспоминал до времени.
Вспомнил в ночь, когда жена рожала.
Рожала Малада в муках великих. Никто к ней допущен не был – ни сам Алтау, ни, кто иной из домочадцев.
Зорко Сибаха, мать Алтау, за повитухой ветхой приглядывала, как чуяла что недоброе.
Сын купеческий, припомнив кое о чём, берег речной топтал, словно жеребец на выгуле, ждал и Дану молил, дабы случившееся с ним в прошлом годе, сном недобрым оказалось.
Не свезло.
Приплыла русалка его, всё такая же прекрасная, белокожая да темноволосая. Только сам Алтау, любовью её отравленный, прозрел к этому времени и зачарованным не казался.
Не до игрищ ему сердечных ныне – жена любимая сына рожает, того и гляди, помрёт ненароком, пока он на берегу пустом грехи свои замаливает.
Дядько Силаст сызнова в тех же кустах сидел, спрятавшись. Но всё равно, трясло слугу верного сильно, и зуб на зуб у него не попадал от страха великого.
С августа, как раз десять месяцев минуло, русалка и сама сподобилась, сыном разродившись.
Русалы вольные, они, не люди вовсе, иные, потому-то и дети у них не в раз родятся. На месяц дольше мальков мать вынашивает и на свет божий выпускает из утробы своей.
Коли девка вышла бы – оставила б её дева речная при себе, а так, отцу приплод отдала, на прощанье дунув сыну в личико белое, да омыв его водой студёной из собственных рук.
На Алтау один-единственный взгляд уронила гневно. Почуяла рыба-дева, что другая у него зазноба имеется, даром, что жена законная, но вскипела в ней кровь холодная, жаром лютым обдала.
Глаза русалы оледенели вовсе от гнева, но ради сына своего, сдержалась красавица водная, шепнула что-то тихо на прощанье, точно ворона каркнула.
Алтау застыл столбом соляным, дитя малое угукало и кряхтело, голым телом сверкая в ночи, а под ноги купцу молодому волны выбросили мешочек матерчатый, как оказалось впоследствии, с жемчугом отборным.
Приданое парню. Ох, Дану, оборони!
Сгорбившись, возвращался Алтау домой, неся ребёнка в подоле рубахи. Точь – в – точь, девка блудливая, а не муж, семьёй обременённый.
И не одна собака в граде вольном голоса не подала. Не выдала. Дядько Силаст крался следом, как тать ночной, умильно улыбаясь. Дану честь великую дому купца честного оказала. Ждёт хозяев достаток и здоровье, и жизнь сытая.
Не каждому, живущему на тверди земной, русалки сынов рожают.
Так и пришли, один за другим, а, дома-то..
Насупленная Сибаха беспомощно руками развела, повитуха старая, глаза прятала, а сын Алтау от Малады, долгожданный, мёртвым народился.
Дану дала одной рукой, другой отобрала, по воле своей.
Тут-то Алтау матери и повинился в грехе своём тяжком.
Молодуха в горячке пребывала, потом забылась сном беспокойным, тревожным и знать о горе не ведала. Сибаха, ребёночка в подоле у сына узрев, духом окрепла, на бабку цыкнула грозно и та, шустро младенчика выхватив из рук оробевшего от таких дел Алтау, ушмыгала с байстрюком в комнату, роженице отведённую, да под тёплый бок Маладе приблудыша и подсунула.
Тот, как там и родился – зачмокал, потянулся, ножками прохладными засучил и Малада, душа безгрешная, в тяжёлом забытье пребывавшая, к ребёнку нежданному потянулась, прижалась, согревая его жаром своим и любовью материнской.
Алтау напился ночью той страшной, сына оплакивая. Сибаха бабку серебром осыпала и уста ей запечатать велела, недобрым взглядом со двора широкого провожая.
Жаль ей было первенца, ребёночка безвинного, но новик нежданный, тоже, чай, не чужой ей по крови. Внук старшой, а что русалка, мать его, так пред Дану все равны, чтобы там на юге далёком не болтали ненавистники.
Млада, очнувшись, слегка подивилась на дитя урождённое. Но, к мальцу прикипела и защищать готова была ребятёнка от всего мира и от всех бед, на Эстрелле существующих.
Алтау правды жене так никогда и не открыл, а русалкино проклятье не на нём сказалось, на Маладе.
Великая ревность обуяла рыбо-деву, раз та прокляла соперницу пригожую и лишила ту радости материнства.
Прознав про бесплодие Малады, вскорости, поддавшись уговорам матери своей, Сибахи, Алтау взял в дом вторую жену, из местных дев, понорских, двух детей ему родившую.
Но, не любил её никогда так, как Маладу, хотя и почитал, как супругу и как мать детей своих.
Дядька Силаст при мальце находился постоянно, пестовал его, а бабка-повитуха, той же осенью, сгорела от горячки, тайну недобрую с собой в могилу унеся.
Так и рос Алтау до двадцати вёсен. Теперь, согласно обычаю, отправлялся в лес на проживание, сроком на год, долой с глаз Айякиных.
*
Думалось Силасту о многом, пока лошадка, медленно перебирая ногами, по дороге тащилась.
Антар дремал, думам чужим не мешал, путь к заимке и к озеру лесному был не скор, три дня лесом чужим, иные племена скрывающим.
Ждало там парня жильё обустроенное, торговля налаженная, товаров ворох, да самостоятельность о которой Антар мечтал давно.
Пара работников в помощь отряженная в хозяйские дела не встревала, выполняя, полученные от купца указания.
Одного только старый Силаст опасался – озеро, путь водный к реке, да морю не ближнему.
А ну, как мать-русалка, парня навестить сподобится, на лик его светлый глянуть? Сманить молодца-сокола в море-окиян? Что, тогда? Как быть? Как в глаза ясные Маладе смотреть, безвинные?
Не ведал Силаст ответа на мысли свои и от того дремать ему не моглось. Чуял старый дядька тень чего-то недоброго, нависшую над всем людом местным, но поделать с тем, не мог он ничего и не волен был в поступках своих.
Антар же, не ведал ничего ни о матери своей, русале, ни об отцовом молчанье, ни о бабкиной хитрости.
Всё по воле Дану делалось, по её воле и тайной осталось.
А то, что парень, сызмальства в воде себя чувствовал, как в доме родном, так то и не диво вовсе. Мать русалка, знать, силу свою передала. От того и сети Антара всегда полны были и не переводилась рыбка сладкая на столе купеческом.
Одна лишь Айяка зловредная подозревала что-то, со служанкой-кормилицей шепталась по углам тёмным. Всё не так ей в парне казалось – и ликом чужд, ни в мать, ни в отца, ни в соседского молодца, и повадками странен – в воде сидит, как в тереме и живность любая любит его и к нему тянется, не то, что к Юарту, кровиночке её любой.
Не знала Айяка правды, но, додумать могла многое, потому-то, обычаю согласно и отправил Алтау сына-наследника в даль-дальнюю на испытание.
