скачать книгу бесплатно
По-особому косы плела лесовичка, странно для понорцев. Мелкими косами голову свою светлую украсила, золотые, да серебряные нити в волосы свои вплетала. Каждая косичка пела-звенела светло и дивно.
Свободно косы те падали на спину Малице, прямую, гордую, да и вниз спускались, попку тугую оглаживали ласково.
Заметил он ухо её, прежде волосами укрытое, не круглое ухо, людское, как у самого Антара иль гостя его, Дао, а остренькое, чуть вытянутое, на солнышке розовеющее.
Светлые глаза парня сверкнули пониманием, а Дао, тут же, подсуетился, подтверждая догадку.
– Сестра моя, Малица, эльфка наполовину. Мать её, Алиана, народа дивного дочь, отцу моему, князю, честь оказала, ложе с ним делила супружеское. Всё, честь по чести, как Дану детям своим наказывала, да только, – посмурнел взгляд у парня, вмиг затуманившись. – убили её люди недобрые, когда они с отцом в Огнищь на торжище отправились. Так и остались мы с сестрой без матери. Моя-то ещё, когда, родами померла.
Антар застыл зачарованный, от Малицы взгляд отвести не мог – так ему девица глянулась зеленоглазая.
Потом уже, закончив дела торговые и полностью рассчитавшись с братом и сестрой за мёд душистый, да травы редкие, самой полуэльфийкой в лесу собранные, Антар с гостем на завалинке устроился, пока Малица по саду малому бродила, с деревьями шепталась.
– Алиана, мать моя названная, добрая была, необычная. – говорил Дао, перекатывая во рту смолку древесную, вишнёвую, которой с ним сестра щедро поделилась. – Они с отцом вдвоём на торжище отправились, без воев, на договор с владетельным положившись. – Взгляд парня потяжелел, тьмой наполнился. Не простым парнем Дао был, сыном вождя народа немалого, Оихеля, князя лесного, а что, прост в общении оказался, так то от нрава легкого, да от доверия, которое отец его, князь, имел к самому Алтау и к сыну его, Антару. – Малицу малую, хвала Дану, дома оставили, хоть и просилась она слёзно. Я тоже остался, с собой на охоту сестрёнку малую взял, тем-то она и спаслась от участи лютой.
Отец в Огнищье дела свои справлял, а, мать по лавкам пошла, себе обновы приглядеть, да нам, гостинцев прикупить.
Тогда-то и приключилось несчастье.
У нас в лесу благодатном, всё не так, как в городе – друг перед другом нарядами златом-серебром обшитым, никто не кичится, разве что девы младые умением своим похваляются, вышивкой там иль еще каким промыслом редким, от того и мать наша, Алиана, даром, что княгиня лесная, а по Огнищу в простом платье ходила, да в телогрейке рысьей, лишь монисто на шее из золота да серебра под платом цветным прятала.
Сын бойт-ярский, Астешан, тем временем, в городе гулял, с воями своими, вот Алиану и заприметил глазом поганым.
Скрутили её, да в повозку. Никто и охнуть не успел, один отец твой, Алтау, гневом праведным пылая, женщине на подмогу бросился, но оттолкнули его, плетью по плечам широким прогулявшись, да сапогами с подковами железными, по зубам проехались.
Антар вздохнул, сник, виноватый взгляд отвёл – сынки боярские, бывало и в весях озоровали. Могли и честную девку обидеть невзначай, с пьяных глаз, да дури великой. Хоть и вольными поноры считались, да не всегда успевали отцы с братьями произвол пресечь.
Откупались сыны боярские серебром за обиды ими чинимые, а, когда и кровью платили, коль у девки аль жонки, защита имелась надежная.
Но, чтоб до смерти?
Редко такое случалось, за подобную гнусь могли весь род под нож пустить.
– Алиана, красива была дюже, бела, как лебедка, как пава выступала гордо, спину прямо держала, взгляд не опускала никогда и ни перед кем. – Дао, криво усмехнувшись, чертил палочкой по пыли непонятные узоры – эльфы, они не так, как мы, люди, живут. До старости самой красоту, Даной данную, сберегают, лик светлый, яркий. А, до старости их, ох, как далеко, коль людской мерой мерять. Вот и манят дивные прочих, точно огонь мотылька глупого.
Не далась она добром, отбивалась, немало ран охальникам нанесла, да не сладила. Её, жену честную князя лесного, точно девку гулящую, опозорили скопом. Да, затем, повесили на косах длинных, живую ещё.
Отец чуть с ума не сошёл в тот час, как её такой увидел. Хотел весь Огнищь разору предать, всех, кто допустил подобное под корень вырезать, да сдержался как, неведомо.
И, кто-то еще нас, лесных, дикими прозывает?
Мнил тот дрыщ боярский, что Алиана, семью оставив, к нему в наложницы пойдёт, в терем высокий. Лестно, поди, людям с эльфкой невольной забавляться, да похваляться редкостью подобной перед иными другими.
Не поверил бойт-ярич, что княгиня она, по одеже судил простецкой, а может, не захотел верить. Молодой барич отказу не знал никогда в жизни своей короткой и принять его не сумел.
Боярин Стародуб, княжий воевода, владетель местный, виру откупную предлагал за Алиану, да за сына непутёвого молил, всё попусту.
Отец стрелу ему отправил, алую, войну объявил.
Не спужался бойт-ярин, не оберёгся, а, зря. – молодой княжич усмехнулся зло и жестоко, прутик в его крепких руках, жалобно хрупнув, сломался. – Всех в усадьбе той, что «Стародубой» прозывалась, спалили огнём жарким. И правых, и виноватых, большую кровь за Алиану взяли. Под курган её не одного ворога кинули. Там их черепа валяются и доныне. Сына бойт-ярского, Астешана, замучили до смерти, пока не сдох он, как собака. Князь-наместник и не пикнул даже – с Диким лесом шутки шутить себе дороже. Мы, эблы, не только воев под стены града привести можем, а и кое-кого пострашнее, с аппетитом звериным. Наши маги-кудесники свой хлеб не зря едят.
Антар, замер, слушая страшный рассказ молодого княжича, а тот, словно позабыв о чём речь вёл, ликом посветлел – Малица средь дерев показалась. Лёгкая, чистая, словно лучик солнечный поутру.
– К тому речь веду, – сурово предупредил лесовик. – что, сестра моя, Малица – неприкосновенна. Никто обидеть её не смеет. – и он, искоса, глянул на оскорблённого Антара. – Про тебя плохого не ведаю, про отца твоего и речи нет – князь, отец мой, другом Алтау назвал, торговать разрешил в землях своих беспрепятственно и беспошлинно. Про иных, такого не скажу. Знай, Антар, коль Малица сама прибежит на заимку иль к озеру, пригляди за ней, как за сестрой собственной, да весть в Лес пошли и будет дружба между нами нерушима на веки вечные. Своенравна сестра моя и своевольна, поступает, как знает, а беда, может быть, рядом ходит, выжидает, от того и опасаюсь я.
Антар дух перевёл, руку Дао пожал, сестрой его любуясь.
И впрямь, хороша же дева лесная – ликом чиста, бела и светла, стройна станом, изгибами богата, губы червлёные, да очи зелёные, как листва молодая, звенящая, косы густы, обильны, золотом полуденным горят, глаз слепят. Душа радуется, глаза глядят – не наглядятся.
И то, зверем диким быть нужно, чтобы красоту такую изгадить, порушить. Любого за Малицу Антар прибить готов был, как и за Интану, свою собственную сестру.
*
Так и задружились они втроём – купеческий сын, необычный, от того и для собственной семьи, чуждый, молодой княжич и сестра его, Малица, полуэльфка.
Сам вождь народа лесного на заимку хаживал часто, сына старшего друга своего, проведывал – на парня взглянуть, товару взять. Силён был вождь Оихель, сын Бараза, кряжист, да сед, не смотря на года свои не старые. Смерть Алианы подкосила его, грусть во взгляд острый вплела, да печаль в думы, недоверием заразила, да враждой.
Но с Антаром приветлив был Оихель – кровь в нём чуял чужую, может и догадался о чём. К тому ж, с Алтау желтоглазым ладил допрежь, хоть и крови орочьей было в том на четверть. Доброй крови, честной, даром что не людской, да какая разница для того, кто инородку в терем свой хозяйкой ввёл по законам божеским?
Малица на заимку зачастила, по саду гуляла от чего тот сладость плодам дарил ярую, таскала на мену редкостные травы, орехи, да отвары всяческие, лечебные.
Дядько Силаст на дивную деву смотрел, глаз не отрывая, в редкий свой приезд и лицо его молодело под взглядом её, а травы, да отвары все в ход шли, большим спросом пользовались во граде и денег немалых стоили.
Хватало деве младой на булавки, да на ленты яркие.
От Алианы дар тот был у Малицы, Дану благословенной, дарованный, а лекарок эльфийских в краях понорских и не водилось вовсе, восточней земли их лежали, оттуда Оихель и мать Малицы привёз, горя не ожидая.
Прошло лето и осень почти миновала.
Деревья, желтизной и багрянцем расцвеченные, потемнели под дождями холодными, всю красу свою растеряли, по ветру пустили.
Елки, да сосны разлохматились, к зиме готовясь, зверьё попряталось в норы глубокие, холодов ожидаючи, да гости долгожданные, по распутице реже хаживать стали.
Скучновато зажилось Антару, да братцам-работничкам, хоть и сытно – убоина не переводилась, а озеро, как и прежде, рыбкой одаривало, на холода не взирая.
В один из дней, погожих на редкость, в последний месяц осени и прикатил гость незваный, с дядькой Силастом на одной повозке.
Не ждал Юарта Антар, но принял, куда ж деваться? Хоть и не желал в том признаваться, а скучал парень по семье – и по деду увечному с бабкой строгой, и по отцу, и по матери, даже по Юарту иногда, а уж, по Интане, так и подавно.
Юарт, поздоровавшись едва, по делам умчался – товар с братцами работничками сгружать, да добро пересчитывать – всё ли по чести купеческой делается? Не утаил ли Антар доли малой для себя единого?
Силаст тому едва вслед не плюнул, но сдержался – каков есть, но хозяйский же сын, а что мысли в голове у него бродят поганые, так то, от испорченности его, да воспитания Айякой данного.
Вернулся Юарт не скоро – пока всё не переворошил, не успокоился.
Пришёл, за стол плюхнулся, руки не помыв, да рожу не ополоснув, к хлебу и мясу потянулся – оголодал поди, по мешкам да ларям шаря.
Силаст с глаз скрылся, от греха подальше. Это Антару он дядько, сродный почти, а для Юарта, так, дармоед-приживальщик, старый да никчёмный.
Юарт за троих ел, ложкой наворачивал, а Антару, что? Не жалко, пусть брат поест и передохнёт перед дорогой дальней, а тот, первый голод утолив, к расспросам приступил.
– Правда ли, – спрашивает – что ты, Антар, с сыном князя Оихеля дружбу завёл? – а сам смотрит хитро, глаза серые сузив, губы покусывает, да усики редкие ладонью гладит.
Антар аж вздохнул – вот уже, и брат малой бриться начал, а он, Антар, ни единой волосинки на щеках не срезал. Как были гладкими, так и остались.
– Правда. – отвечал Антар, плечами пожав. Чего, скрывать-то?
– Сестра его, полуэльфка, – глаза Юарта заблестели масляным. – и впрямь, так хороша, как говорят? Неужто – глаз не отвести?
Не понравились расспросы те Антару, но он, все ж, ответил.
– Дочь князя Оихеля, девица и впрямь, красотой лепа, да нравом строга, пустые разговоры вести не приучена, особливо с посторонними. Брат её, да отец, за тем строго следят и любой в народе лесном за княжну свою в заступ станет, не колеблясь.
– Так, уж, сразу, за княжну? – глумливо усмехнулся Юарт. – Какие князья в лесу диком?
– Богатые – отрезал Антар, которому разговор перестал нравиться окончательно. – За собой силу немалую ведущие. Это мы, на равнине сидючи, в лес не суёмся дальше окраин, а они, селища, да городки малые по всему лесу великому имеют, от того, и сила за князем Оихелем стоит, Антарес ему в помощь.
– Скорей, Нешбе поганый. – хмыкнул братец младшой презрительно, топя ухмылку в жидких усиках. Слыхал он краем уха про усадьбу боярскую, лесными татями разорённую. Да только, когда это было? И, было ли? Боярина того имя все позабыть успели, и воев у него имелось небось – раз, два и обчёлся. Вот, слыхивал Юарт, что, брат его по отцу, бойт-ярич, тот, с кем он дружбу свёл по недавности, давно мечтает наложницу завести, эльфку пригожую. Только стоили девы ушастые денег немалых, а, взять-то их, откель? Владетельный на войну отправился, воев справных с собой в поход увёл, дом родной, да хозяйство на сына молодшего оставив. Юарт к нему и прилепился, как репей к собаке.
Про сродство своё кривое с бойт-яричем младым, умалчивал, таясь. Так,
то и на лице написано было. Схож Юарт с юным отроком рода древнего оказался и жреца звать для подтверждения сродства не надобно.
Только, беда одна – байстрюком он родился, байстрюком и остался, пусть купца тороватого и отцом прозывал до поры, до времени.
Бойт-ярич молодший от услуг сына купеческого отказываться не спешил, но и посматривал на него свысока, да покрикивал временами, место указывая.
Мало ли, авось, сгодится на что сын девки блудливой?
Прослышал Степарх бойт-ярич краем уха про эльфку, дочь князя племени лесного. Тут-то Юарт и смекнул, чем угодить молодому владетелю можно.
От того и расспросы вёл подробные.
Антар про дружбу ту странную, не ведал, не то остерёгся бы о Малице упоминать даже, но Юарт сам смолк, призадумавшись.
Так и переночевали, словно люди чужие, а не братья. С рассветом гости назад отправились, Антар и дух перевёл – ох, не к добру Юарт пожаловал!
*
По крепкому снегу друзья его заявились, Дао и Малица с воями. Шкуры богатые, россыпью золотишка чуть, да смола ядрёная, от ран гнилых привезены были для торга малого. Ту смолу эльфка младая сама добывала в местах тайных, сокрытых, количеством скромную, дорогую потому.
Антар товару обрадовался – в тиши сиднем сидеть скучно стало, даже дядько Силаст на заимку дорогу забыл.
Старый совсем стал, хворый.
Обрыдло всё парню. Заскучал он, а тут, гости дорогие, желанные, не чета братцу постылому.
Лицо Малицы на морозе раскраснелось, меха рыжие, лисьи, волосы её дивные прикрыли, да зелень глаз, вот Антар и приуныл – а как, вовсе дочь Оихеля, княжна лесная, лик свой светлый не покажет? Вдруг, да обиделась на что?
Дао изрядно веселился, зубы скалил крепкие, белые, за потугами сына купеческого наблюдая – ох, и хитра у него сестра, хитра, да разумна! Видно, по нраву ей отрок сей, да таится девка, стережется крепко. И то, правильно – не вольны дочери княжеские в сердце своём. Как батюшка строгий прикажет, так и будет.
Он, Дао, такой же, невольный, по слову отцову, суженую возьмет, не иначе.
Малица украдкой Антара разглядывала – изменился парень за время малое, возмужал, шириной плеч, пожалуй, уж Дао догонит.
Волосы чёрные на солнце вороньей синью блестят, кожа белая, гладкая и глаза голубые, бледные, точно тонкий лёд на реке.
Красив парень, высок, строен и сердцем чист.
То, Малица, душой ведала.
Сторговались, по рукам ударили, да и всё. С делами покончили.
Вои справные, лесовики матёрые, станом стали неподалёку – похлёбку варить, да лапник ломать, к ночлегу готовясь, а молодежь к озеру пошла, забавам зимним предаться, по льду побегать, да снегом белым поиграть.
И никто не сопроводил их – места знакомые, тихие, татей, отродясь здесь не водилось. Чего опасаться?
Так, со смехом и шутками, по тропе лесной, хоженой, к озеру-то и спустились. Озеро стало недавно, льдом крепким покрылось, лишь полынья круглая вдали от берега парила. Вот у той-то полыньи, беда и приключилась.
Следы медвежьи, матёрые, Антар, встречать-то встречал, вот с хозяином их повидаться не довелось. И то, хорошо – медведь, зверь лютый и хитрый, особливо тот, кому в спячку не залечь никак. Бродит зверюга, мается, серчает на всех, ревёт, да, дерёт встречных зазря без жалости. Опасен медведь зимой, зело зол и голоден, не щадит никого, от ярости лютой осторожность теряет, да в безумие впадает. Беги от зверя такого, путник, таись, коли боги подсобят, то, спасён будешь.
Грозно ревел медведь на льду, у самой полыньи, лёд чистый кровью алой гвоздая, а, ещё кто-то криком кричал, тонким, надрывным.
Антар с места сорвался, в бег ударился – не иначе, путники какие, с дороги сбились, на льду зверя лютого повстречали. Голос женским казался, потерянный совсем, отчаянья полный.
Дао, старший сын княжеский, с оружием даже по нужде малой ходил, в постель с собой копьё справное клал, вместо зазнобы пригожей, от того и не испугался, ринулся следом, отстав на шаг малый, товарищу пособить.
Малица, та тоже в стороне стоять не привыкла, за лук схватилась княжна, за стрелы свои, заговорённые.
Шкура у медведя толстая, мех густой, глазки – маленькие, помоги Дану, руку направь, не оставь и ты, Антарес грозный, народ свой.
Билась на льду кровавом дева-рыба, русалка прекрасная, в крови вся, из последних сил прикрывала собой дитя малое, что за мать цеплялось, к воде её тащить пытаясь.
Силы у девы-рыбы на исходе были, вся она алой рудой истекла, копьецо в руках белых серебрилось тонкое – разве от зверя лютого, в ярость впавшего, отбиться таким?
Медведь на добычу новую отвлекаться не стал и дела своего кровавого не оставил – сладка кровь, да горяча, нежно мясо русалочье, добыча редкая, невозможная.
Налетели парни гневные на вражину, ну и навалились дружно, а позади них, Малица стрелами подсобляет, так и пристрелила медведя эльфка остроглазая, в глаз того, стрела заговорённая, клюнула, да и убила враз.
Упала туша немалая на русалку прямо. Затихла дева-рыба, заплакало дитя, что подле неё в крови лежало, заголосило.
Пока медведя стянули, поднатужившись, тут и вои остатние на шум подоспели. Русалка дивная совсем плоха стала – едва не выпотрошил её зверь лесной.
Как только исхитрился деву озёрную подстеречь-подкараулить, ведь сторожкие они, опасливые, в руки никому не даются?
Дитя малое, что голосило громко, девчушкой оказалось, Малицы помладше чуть. Её, горем убитую, от матери оттаскивать силой пришлось, а русала, та, вдруг глаза открыла, на Антара уставилась очами бездонными.
– Свиделись, – говорит. – сын. Здравствуй, что ли?
