Эффект безмолвия

– Напомню, что я главный редактор телерадиокомпании и мое мнение является суммой мнений специалистов, – попробовал защититься Алик.

– Вот об этом и речь! – взвился Квашняков. – Специалисты у него поуходили! Почему он противопоставил себя городу? Почему он так относится к депутатскому корпусу, что некоторые из нас не появляются на телевидении годами? Вот о чем надо говорить. Тут надо провести проверку, создать депутатскую комиссию!..

– Но пока мы будем разбираться, к выборам все оборудование выйдет из строя, – напомнил о сути вопроса начальник транспортной компании Придорога.

– Он присвоил себе телерадиокомпанию! – опять вскричал Квашняков, раненый джипом. – Сделал из нее личную трибуну!

– Это вы выбрасываете неугодные мнения, а у меня на телевидении нет цензуры, – напомнил Алик.

– Здесь идет заседание Думы, а не базар! – вставил реплику Хамовский, обращаясь к Алику. – Сейчас мои депутаты выступают.

– Но ведь, действительно, впереди выборы, – напомнил начальник геологоразведочной службы Пластфуллин.

– Вы только посмотрите, во что он телерадиокомпанию превратил, ведь жители города только о его программах и говорят, хоть уже и полгода прошло! – опять вскричал Квашняков. – Надо разбираться с таким специалистом. Комиссию…

Только двое из двадцати депутатов маленького нефтяного города поняли, что Алик их шантажирует, остальные увлеклись его травлей настолько, что при составлении решения, видимо от перевозбуждения нарушили ряд российских законов. В итоге даже глава города Хамовский вынужден был публично встать на сторону Алика…

В итоге Алик опять выпустил телепрограмму, посвященную заседанию городской Думы, в которой сказал:

«Депутаты решили сделать избирателей и жителей нашего города заложниками своего ущемленного честолюбия и амбиций. Пусть в городе не будет телевидения – зато депутатам весело».

***

Письмо, составленное на основе этой телепрограммы, Алик отправил и губернатору Ямала, и в государственную Думу, и в Департамент СМИ.

Кроме того, он направил письмо в прокуратуру маленького нефтяного города и попросил проверить принятое депутатами решение на соответствие законам.

Примерно через месяц Алик получил письмо с резолюцией Хамовского: «переговорите со мной». Резолюция была написана на запросе из столицы округа, в котором Хамовскому приказывали отчитаться по работам, выполненным по телецентру.

«Хамовский сейчас злой, как собака», – сообразил Алик, положил цифровой диктофон в нагрудный карман пиджака, ближе к партнерам по предполагаемой беседе, и пошел на свидание.

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 1

«Как не подсказать ходы и не выдать планы, когда играешь сам с собой?»

– Ну, ты же ьдялб, ну ты же ьдялб, воюешь опять, – этими словами Хамовский встретил Алика в дверях и проводил до стола, за которым уже сидели председатель городской Думы Клизмович и редактор газеты маленького нефтяного города Квашняков.

– Не воюю, а работаю, – пояснил свою позицию Алик.

– Нет, ты не работаешь. Брось играть, – хрипло произнес Хамовский. – Можешь доиграться, понимаешь? Уйдешь на йух отсюда. Мы же тебе премии даем, ьдялб.

– Даете, – согласился Алик, всегда следовавший принципу, вычитанному им в журнале «Журналист»: «наш журналист и деньги возьмет, и правду скажет».

– Можем не давать, – напомнил Хамовский и с сомнением в голосе добавил. – Да?

– Можете, – спокойно согласился Алик.

Он понимал, что может потерять в зарплате, но потеря самоуважения для него была страшнее.

– Алик, ну что ты вые…ваешься? – не выдержал Хамовский и затараторил, захлебываясь словами. – Понимаешь. ты счас вот.Люди тебя с говном. Мы счас вот Думу спровоцируем. На тебя люди напишут, йух знает что.

И вдруг лицо Хамовского понимающе исказилось, и он вскрикнул, и в этом вскрике узнаваемо прозвучали и беспокойство, и гнев, и испуг, и злоба:

– Ты сейчас пишешь? Твой диктофон пишет?

«Долго же до него доходит», – оценил Алик, но непривыкши врать по пустякам, ответил вопросом.

– А зачем? – рассмеялся он с такой легкостью, что вселил в Хамовского сомнения.

– Не знаю, – начал отвечать Хамовский на вопрос Алика, но вернулся к первоначальной теме. – Ну, не надо воевать. Вы же средства массовой информации…

В голосе Хамовского проскользнули отеческие интонации.

– Почему всегда виноват я? – спросил Алик. – Вот пришли к вам Клизмович и Квашняков. Доносят. Стучат на меня. Вы их слушаете. Мне нервы треплете. Я не понимаю.

Здесь Алик, конечно, обманул. Все он понимал. Хамовский слушал тех, кто был полезен лично ему, город тут ни при чем. Против Алика работала и книга…

– Депутаты не любят, когда их критикуют. Они не прошли школу испытаний, – принялся объяснять Хамовский. – Ты их щипаешь, а у них накапливается отрицательная энергия против тебя. Они думают, что они такие грамотные, умные, а ты их немножко на место ставишь. За это, допустим, тебе большое спасибо. Но сейчас не то время, чтобы… Зачем ты идешь в бой? Тебе бой нужен?

Хамовский говорил здраво, как человек, понимающий журналиста и разделяющий его позицию. Но Алик знал по прошлым встречам с Хамовским, что такие диалогические подачки предшествуют атаке.

– Нет, – осторожно ответил он, а сам подумал: «Почему крыса, уносящая лишь то, что сожрет, повсеместно уничтожается, а чиновник, который мало того, что жрет, еще и уносит, повсеместно благолепствует?»

– Клизмович мне сказал, что ты обращался и к Матушке, – укорил Хамовский, потряхивая жирными щечками.

– Да-да, обращался, – почти неразборчиво прошипел Клизмович.

При упоминании о депутате государственной Думы Ямала Матушке, в дань былых конфликтов с нею, у Хамовского проявлялась устойчивая форма неисследованной эпилепсии.

– Обращался по оборудованию… – изобразил праведный гнев Алик.

– Ну, она дала тебе?! – тряся головой, прорычал Хамовский. – Она городу хоть копейкой помогла?!

– Если не поможет – я так и сообщу, – ответил Алик.

– Я понимаю, – внезапно успокоился Хамовский под нудное низкое хрипение Клизмовича, завершившееся словами:

– … и на радио…

Хамовский брезгливо взглянул на Клизмовича:

– Клизмович – человек мнительный. Имей ввиду. Не надо обижать людей. Я хочу договориться. Если раньше ты был свободным парнем, сейчас – начальник. Найди компромисс между журналистскими делами и этими задачами. Зачем город-то расшатывать?

Хамовский опять выглядел вполне разумно, если бы не фраза насчет «договориться». Какой договор должен быть между чиновником и журналистом? Чиновник платит, чтобы журналист не замечал. Журналист может не заметить, потому что ума не хватит, потому что трус или потому что заплачено. Суть одна. Это плохой журналист.

– Что от меня требуется? – спросил Алик, чтобы записать предложение Хамовского на диктофон.

– Я прошу по-хорошему, брось ты херней заниматься, – продолжил Хамовский. – Работай нормально, как раньше. Если мы начнем воевать – ты проиграешь.

«Раньше надо мной стоял Квашняков, чистивший мои материалы не хуже гайдаевской собаки, выедающей колбасу и оставляющей таблетки. Сейчас я сам себе хозяин, и вся неискренность ляжет на мою совесть», – раздумывал Алик под слова Хамовского.

– … Теперь давай так: Клизмович, что нам нужно?

– Нам надо, чтобы он публиковал депутатов, как и раньше, – хрипло пробурчал Клизмович.

– Нет, давайте составим положение, чтобы у каждого депутата были равные права на выступление. Примерно как у кандидатов в депутаты, – ответил Алик.

Хамовский поднял бумагу, лежавшую на столе.

– Прошу воздержаться от выступлений, чтобы не усугублять ситуацию…, – продекламировал он.

– Какую ситуацию? – возмущенно спросил Клизмович.

– Какая ситуация? – повторил Хамовский.

Хамовский зачитал цитату из письма Алика к Клизмовичу, в которой речь шла о равенстве депутатов на эфирное время. Равенство обеспечило бы присутствие разных мнений.

– Сейчас некоторые депутаты не выступают на телевидении. Квашняков прав, – твердо ответил Алик. – В этом меня можно обвинить. Можно сказать, что я их не допускаю, но это неправда. Чтобы такого не было, давайте составим положение, чтобы у всех были равные возможности.

– Нет… ты… слышь, – возмутился Хамовский. – Как ты разговариваешь с Думой в ультимативной форме!? Я с ними так не разговариваю. Я их в жопу иногда лижу, депутатов этих. Понимаешь? Ты их в жопу тоже… тоже должен полизывать.

Клизмович расплылся в улыбке, ощущая прикосновения множества языков.

– Они же могут дать, а могут не дать, – продолжал Хамовский. – У них-то прав-то до арех. Я с ними на равных работаю и средства массовой информации считаю за равных.

Клизмович нудно и мерзко повторил, чуть ли не козлом проблеял:

– За равных считаем.

– За равных, – подтвердил Хамовский эмоционально, будто с трибуны. – Не нужно выпячиваться. Ты сам – еще дурачок, администратор …уевенький. Народ твой что говорит: …уевенько иногда. Телеоператор после заседания Думы говорит, что ты должен был раньше вопросы по телецентру решить. Понимаешь? Поэтому, у каждого до арех ошибок. Почему же ты ищешь в других бревно, а своего бревна, на котором сидишь ьдялб, ты не видишь?

«Весь коллектив – стукачи. Где Куплин их нашел?» – горестно подумал Алик.

– Семен Петрович, вы меня укоряете, что я его рекомендовал, – начал оправдываться Квашняков, сидевший до этого молча.

– Ну, конечно же! – весело сказал Хамовский. – Ты тоже.

– Дело в том, что пока он ведет себя как профессионал, он работает нормально, – продолжил оправдываться Квашняков. – А как только в нем просыпаются желчные нотки, начинается эта ерунда…

«Профессиональное отношение к делу погубило немало людей. Профессионально стреляя в затылок, лишаешь жизни наверняка. Желчь тоже нужна, чтобы перерабатывать жир и истреблять глистов, в частности. Но дело в том, что каждый вкладывает в свои слова лишь известный ему самому смысл, – раздумывал Алик, пока ему дали передохнуть. – О чем они говорят? Сами-то понимают?»

– Ты как этот ьдялб – авантюрист-заводила. Понимаешь? – обратился к Алику Хамовский. – Они завелись ьдялб на тебя. Этот завелся, этот завелся, и пошла ьдялб и дали тебе повод ьдялб. И большой был повод?

– Прокуратура пишет,…. – опять испустил Клизмович нечто неразборчивое, когда Хамовский завершал надоевшую ему беседу.

– Да на яух это? Бе твою мать, – обратился Хамовский не иначе как к Богу. – Что там?

Клизмович заговорил так глухо, словно зашептал из канализации:

– Мы главе дали поручение создать комиссию для проверки телерадиокомпании. А он скорей в прокуратуру, что, дескать, не имеем права. Прокуратура давай нас.

Алик готов был уже встать и уйти, предварительно послав всю эту компанию ко всем чертям.

– А что, распоряжение есть по комиссии? – спросил Хамовский.

– Нету его. Вы ж его должны издать! – прикрикнул Клизмович.

– Давайте так! – рявкнул Хамовский. – Денег ему не давайте на йух. Не приглашайте его на Думу и весь вопрос ьдялб. Приглашаем с соседнего города телегруппу, готовим фильм и крутим на йух. Аккредитации лишите его и все цедзип ьдялб, и ты будешь йух сосать.

– Если дальше так будет, я думаю, мы найдем десять миллионов и организуем свое телевидение, – чрезмерно начальственно включился Квашняков.

– Конечно, – подтвердил Хамовский.      I

– А это не будем смотреть…, – вставил Квашняков.

– Конечно, – подтвердил Хамовский.

– ….и финансировать, – закончил фразу Квашняков и отвалился на спинку кресла.

– Конечно, – еще раз подтвердил Хамовский. – Это очень просто сделать. Видишь как тебя запугали.

– Если эта война продолжается,… – поставил условие Квашняков.

– А мы, как дураки, сидим, ждем, – о чем-то своем прошипел Клизмович.

***

Вполне естественно, что никто в столице Ямала не двинулся спасать телевидение маленького нефтяного города: ни депутаты окружной Думы, ни Матушка, ни Департамент, ни губернатор. Между чиновничьими инстанциями прошла бурная переписка, Департамент отчитался в исполнении, но деньги в маленький нефтяной город так и не поступили. Мол, спасайтесь сами, таков был ответ. Алик искал полтора миллиона, направленные ему округом, несколько месяцев, но так и не нашел.

С молчаливого согласия Хамовского Алик потратил деньги со статьи «зарплата» на оборудование телецентра, а в конце года депутаты городской Думы маленького нефтяного города вынужденно закрыли образовавшуюся прореху. Алику не пришлось даже их просить.

ТЕЛЕЦЕНТР

«Чрезмерно мстя комару за тот укус, который он наносит, можно приобрести хороший синяк».

Работа на телецентре была легкая и денежная, но после прихода Алика на должность главного редактора телерадиокомпании у техников-специалистов исчезли любовные оброки, и они не знали, куда себя деть.

Три комнаты. В одной – на стеллаже беспрерывно гудели передатчики. Вторая комната после того как Алик распорядился выбросить из нее двуспальный диван, превратилась в склад. В третьей комнате располагался стеллаж с ресиверами, мониторами, компьютерами и другим оборудованием, предназначенным для выпуска программ местного телевидения. Здесь располагался последний диван, на котором и проводили время работники телецентра в мечтах и надеждах.

Когда Алик размышлял о телецентре, он слегка завидовал подчиненным. Техники-специалисты получали деньги, какие он зарабатывал в городской газете у Квашнякова, а свободного времени имели столько, что могли написать не одну книгу и получить не одно высшее образование. Но техников-специалистов подобные цели не манили. Они мечтали о другом.

То немногое количество кнопок, которые надо было иногда нажимать, и регуляторы, которые надо было переводить из одного положения в другое, не требовали большого ума и времени. И техники-специалисты телецентра увлеклись подсчетом выгоды, которую можно еще приобрести…

***

Светлана Слоникова каждую смену искала вредность, исходящую от передатчиков. Она прислушивалась к их шумам, обнюхивала воздух, прогоняемый вентиляторами, пытаясь уловить тревожащие обоняние запахи, становилась рядом, надеясь зафиксировать электризацию волос. Но ничего!

«Найти вредность и скосить денег, найти и скосить, – размышляла она, нахаживая круги по комнатам телецентра. – Санитарные врачи могли ошибиться. Здесь нельзя долго находиться, иначе траванешься. Где эта дура, когда сменит?»

Под дурой Слоникова подразумевала Косаченко, в которой горькое переживание потери Куплина и злоба на Алика за невнимательность к ее добротной груди и фигуре, трансформировали жажду начальственной любви в жажду подмены коллег, ушедших в отпуск или заболевших. Порой она дневала и ночевала на дежурствах, но не допускала, чтобы лишние рубли ушли мимо ее кармана.      I

«Эта дура готова на все подработки. Получит онкологию от излучения. Не понимает, что надо искать вредность и доить деньги, а дура пашет – руководству того и надо, – все более озлоблялась Слоникова. – Ну, где же она? Мне тут лишняя минута – смерть».

Фамилия досталась Слониковой, словно мужнина насмешка. Слоникова была стройна и так не в слона невротична, что не помогали успокоительные лечения. Она подошла к окну, оперлась ладонями о подоконник и машинально принялась скрести ногтями краску, наблюдая за подъездами к телецентру.

«Моя смена кончается, если ее через пять минут не будет, я ухожу», – мысленно прорычала Слоникова.

Серебристый «Соболь» телерадиокомпании подъехал вовремя. Из него вышла Косаченко, съедаемая заоконным взглядом Слониковой. Едва Косаченко исчезла из вида, как Слоникова оторвалась от подоконника, оставив на нем еще несколько царапин, впрочем, не заметных на фоне множества других, и пошла к входу, поглядывая на часы.

«Ну минута в минуту, ну не дрянь ли она после этого», – только успела подумать Слоникова, как к ней навстречу вышла Косаченко.

– Уже ждешь, не терпится стартануть? – ехидно спросила она. – Рентгенов боишься?

– Это ты за деньги готова на все и в любую постель, – вернула Слоникова.

– И кто это говорит-то? – упершись руками в бока, произнесла Косаченко. – Мою подработку за Грязеву, которая сейчас на больничном, кто у начальства выпросил? Не ты ли?

Грязева в отличие от Слониковой и Косаченко брала свою выгоду временем. Она шла на больничный по любому поводу, поскольку даже те немногие кнопки и регуляторы, которые нужно было включать и поворачивать в определенное время, она никак не могла запомнить. Из-за этого в эфире то пропадал звук, то изображение, то исчезала архивная запись, то шли ошибки в бегущей строке…

– Не только тебе деньги стричь, – зло бросила Слоникова. – Сидишь тут по двое суток подряд. Думаешь, не знаю, что домой во время дежурств уходишь?

– Ты докажи вначале, – вызывающе рассмеялась Косаченко. – А я тебе вот что скажу: надо оформлять подработки на знакомых. Сейчас нам платят пятьдесят процентов к окладу за совмещение, а так – платили бы весь оклад.

– Тебе бы только мошенничать, – резанула Слоникова. – У тебя мозги излучением покорежило. Хочешь поправлю, чтобы приходила на работу пораньше?

Слоникова свернула аккуратный женский кулачок и пошла к Косаченко.

– Ты что, дура? – испуганно вскрикнула Косаченко, проигрывавшая Слониковой в бойцовских качествах. – Хочешь по уголовной статье – за угрозы?

– Ничего не докажешь. Я тебе влеплю разок и скажу, что поскользнулась, – объяснила Слоникова.

Телефон располагался рядом с мониторами. Косаченко подбежала к нему, набрала номер секретариата телевидения и под смертоносным взглядом Слониковой произнесла:

– Я бы хотела переговорить с главным редактором…

– Сейчас все доложу, – сказала она Слониковой и тут же в трубку. – Здравствуйте, я пришла на работу, а меня тут встретили с почестями.

Это была последняя фраза Косаченко. Слоникова одной рукой вцепилась ей в горло, другой – выхватила телефонную трубку и поднесла к щеке.

– Она все врет, – сказала Слоникова, удерживая Косаченко на безопасном расстоянии. – Пришла и устроила скандал.

***

Алик читал докладные.

«Считаю необходимым доложить вам о факте хулиганства на телецентре. Ночью кто-то разбросал в большом количестве окурки и скорлупу от семечек, а также бумагу. Чтобы выяснить, кто совершил этот хулиганский проступок – была просмотрена видеозапись системы видеонаблюдения. На ней зафиксирован момент, как Слоникова умышленно опрокинула мусорницу и разбросала мусор»…

Обычная жизнь телерадиокомпании маленького нефтяного города крутилась, словно собачья свадьба. Инженер телецентра Туз развелся со своей женой, а чтобы не платить алименты, уволился из телерадиокомпании. Алик, чтобы отдохнуть от скандалов и депутатов, поручил работу над всеми выпусками заседаний городской Думы Павшину. И главное, ради чего созданы СМИ, снова потекло мимо…

Алик анализировал происходящее с помощью приобретенных в аспирантуре знаний:

«Контролируемые СМИ представляют собой производства по изготовлению и распространению идейной отравы. Система СМИ, несмотря на «свободу слова», есть процесс, инициируемый и поддерживаемый властью для удержания власти, то есть процесс нейтрализации вредителя, конкурента власти на предметы обогащения, путем отравления его идеологическими средствами. Отравить саму власть через «свободу слова», нейтрализовать или ограничить ее претензии на предметы обогащения не удастся ни в одном обществе. Во-первых, силы атомизированного общества, схожего более с тараканьим миром, и власти, олицетворяющей структурированное единство, неравны. Во-вторых, инстинкты подавляющего большинства гонят это большинство не на борьбу с властью, а на борьбу за места во власти…»

ИЗ ИСТОРИИ МЕСТНОГО КЛАДБИЩА

«Отупение приходит тогда, когда безостановочно врезаешься в твердые предметы».

В скрипучей, затертой обувью, одеждой и шершавым от инея воздухом Севера, двухкомнатной квартире, где постоянно пахло сыростью и чем-то несвежим,

проживал Коля Пенкин оператор пятого разряда проржавевшего нефтяного промысла. Кроме него в квартире жили его жена Дарья и двое боевых мальчишек.

Располагалась квартира Пенкина на втором этаже деревянного дома, что представляло для Пенкина и его семьи серьезные неудобства, поскольку пола в туалете не было вовсе.

В туалет проходили, как канатоходцы – по водопроводной трубе, а когда садились, то ногами и руками упирались в стены, чтобы не брякнуться с унитаза в такой же клозет первого этажа.

Кроме того, квартира Пенкину досталась с краю дома и комната, две стены которой облизывала атмосфера Крайнего Севера, промерзала насквозь. Пацаны Пенкина, правда, находили в этом радость: превращали пол в каток и катались на коньках, а под Новый год сооружали снеговика, который не таял до самой весны. А чуть поодаль от деревянного дома Пенкина отчетливо и маняще стояли панельные пятиэтажки…

– Ничего, мать, потерпи, чем хуже, тем лучше, – говаривал Пенкин. – Не без глаз поди наверху. Увидят, что живем как бомжи, квартиру дадут. Никуда, падлюки, не денутся.

– Ты хоть бы ремонт сделал! – ругалась Дарья. – Жить-то невмоготу.

– Ремонт сделаешь, скажут, неплохо живете, – отвечал Пенкин. – Скажут, есть и похуже. И им квартиру в первую очередь отдадут, как более нуждающимся. А если так оставить, то мы на очереди первые. Гарантирую.

– Но сколько можно? Сколько лет так живем. Вселились, ты ж черноволосый был, – говорила жена. – Сейчас, если всю седину выщипать, так лысым останешься.

– Без дела не сижу, стараюсь. Наша квартира точно хуже, чем у других. Брось причитать, наступит время! – отрезал Пенкин.

Пенкин регулярно заходил к соседям то за сигареткой, то за сахарком, то по другой какой нужде, что приходила на ум, но на самом деле разглядывал, как живут. И бывало, видел, что есть еще хуже: то оконная рама с такими щелями, что сквозь них коты проскакивали с улицы и таскали жареную рыбу прямо со стола, то дыра в полу или в стене, через которую соседи рука за руку здоровались.

И вот Пенкин, найдя отличие, ставившее кого-либо в разряд живущих хуже него, прибегал домой, выбирал место и давай рвать его ножом, топором, до тех пор, пока его нога или рука не проваливалась в пустоту. А затем бежал он к двери, за которой стоял сосед с хорошим вопросом:

– Ты совсем спятил? В потолке дыру сделал.

– Пол прогнил, сам хотел отремонтировать, ведь городские власти не чешутся, – сочинял на ходу Пенкин.

– Да, дом ни к черту. И никому нет дела, – соглашался сосед.

Пенкин возвращался в квартиру и упирался в Дарью.

– Ты ж неплохо зарабатываешь, – говорила она. – Давай возьмем кредит, да купим квартиру. Сколько ж можно! Столько дыр наделал, а толку нет.

– Вода камень точит. Терпи, терпи мать, – успокаивал Пенкин.

Жалобы в жилищно-коммунальную контору и администрацию маленького нефтяного города Пенкин писал регулярно. В этом деле, несмотря на поверхностное образование, он так преуспел, что точно расставлял запятые и точки, не делал помарок и грамматических ошибок, а, кроме того, вызубрил много казенных штампов, которые так любят чиновники всех мастей.

Даже самое сердитое письмо начинал с «Уважаемый…», в случае переписки писал «на ваш исходящий № такой-то от такого-то числа отвечаю следующее», и обязательно приводил ссылки на законы.

Имя и отчество уважаемого постоянно менялись в зависимости от адресата, но дело с переселением не двигалось, если не считать визитов комиссий.

– Изношенность дома большая, – понимающе соглашались комиссионеры. – Строили-то эти дома как временное жилье, а городу-то уже двадцать с гаком!

– Вот и я говорю, – подхватывал тему Пенкин. – Разве можно так жить, дети, заходя в туалет, постоянно к соседям валятся…

– Многие так, не вы один, – отвечали комиссионеры. – А у нас очередь…

– У кого еще так? – возмущался Пенкин. – Хуже, чем у меня, ни у кого.

– Мы все видим, – говорили комиссионеры. – Вы в списке, ждите.

Комиссионеры уходили, а Пенкин оставался наедине с женой.

– Ничего у тебя не получится, – отрешенно грустила Дарья. – Они каждый раз обещают, а все без толку.

– Ошибаешься, толк будет, – убеждал Пенкин. – Смотри, какая переписка.

Он отрывал тумбочку, а там белела стопка бумаг по толщине ничуть не меньше годовой подписки местной газеты. Пенкин взял кипу, сколько сумел схватить одной ладонью и потряс шуршащей бумагой перед носом Дарьи.

– Это ж работа! – гордо сказал он. – Это ж не так просто. Тут и губернатору, и президенту. Я ж с самого основания города и все на нефти, а без нефти государство ничто. Будет отклик, не сомневайся.

Вот так и жил Пенкин, пытаясь выбить квартирку из фондов на переселение администрации маленького нефтяного города. Жена его постарела, дети выросли и разъехались, а Пенкин все ходил по администрации и жилищнокоммунальным конторам.