Эффект безмолвия

Никто не поздравлял его, если не считать вынужденных слов главного бухгалтера Пупик, которой пришлось еще и объяснять, что такое «Золотое перо России».

«Да и что может увидеть в моей книге человек, не прошедший тот путь, который прошел я? – спрашивал он сам себя. – Легкое чтение, смешные эпизоды – но это только приправа…»

– Говорят, вам золотое перо вставили, – сострил телеоператор Ханов, выходя из курилки.

– Есть с чем летать, – безобидчиво ответил Алик.

На радио он тоже услышал вопрос.

– Что вас заставило написать эту книгу? – спросила лучшая радиожурналистка маленького нефтяного города Миллимедова. – Она же такая толстая…

– Обязательство перед человеком, – ответил Алик.

– Обязательство плохой советчик, – важно оценила Миллимедова.

– Ну, долг…, – подобрал другое слово Алик, чувствуя унизительность сей ситуации.

– Долг – это лучше, – приняла новый довод Миллимедова.

В это время в курилке телерадиокомпании шли разговоры проще.

– Развелось писателей! – смеялся Пискин. – Скоро плюнуть некуда будет.

– В верхах говорят, что вся его книга – одно вранье, – блеснул знакомствами Павшин. – Наш главред – Андерсен.

– Кто ему только «Золотое перо» дал?! – спросил телеоператор Ступоров, тоном в котором читалось: «знаю я их всех, покупают себе награды».

– У него в руководстве Союза знакомый, – проинформировал Павшин.

– Все у нас так и делается, через знакомых, – поставил оценку Ступоров. – Потому награды получают не достойные, а блатные. Мне, например, никогда не пробиться. Гаденыш он, а не сказочник.

Вечно хмурое лицо телеоператора Ступорова и постоянное недовольство жизнью привлекали на его голову то бутылки в ночном подъезде его двухэтажной деревяшки, то угрозы расправы, а это оптимизма не прибавляло.

– Нас из-за его книг Хамовский перестанет финансировать и будет прав, – напомнил о главном Пискин.

– Зато мы тут пашем, пашем и никаких наград, – горестно высказалась Публяшникова. – Только замечания.

– Он замучил придирками, – согласился Пискин…

***

Все живое испытывает тягу к себе подобным. Алик не был исключением. Его породой маленький нефтяной город не изобиловал. По логике ему надо было или полностью менять коллектив, или уходить с должности главного редактора. Смену коллектива не позволяли провести российские законы и человеческая жалость к людям, уходить с должности главного редактора Алик не торопился, чувствуя, что не сказал главного слова. На этом посту он обрел, хотя и шаткую, но свободу.

«Мне иногда кажется, что я плыву по течению, а окружающие меня люди – всего лишь волны, которые меня куда- то гонят, – размышлял наш герой на досуге. – Некоторые из них постепенно исчезают, и о них забываешь, и только о тех, на которых весело плескался, вспоминаешь с ностальгией. Но вся каверза заключается в том, что каждый в свое время становится исчезающей волной. Когда-то этой волной стану и я».

НА ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛНЕ

«Слишком много ума надо в старости для того, чтобы понять то, до чего в молодости доходил инстинктами».

Если бы не Ирина Душик, преподаватель журналистики из Тюмени, которую Алик пригласил в маленький нефтяной город для повышения квалификации сотрудников телерадиокомпании, то он чувствовал бы себя куда более одиноким, чем был.

Благодаря своей любви к людям умным и тактичным Алик много общался с Душик. Они вели любопытные беседы в кафе маленького нефтяного города и даже после ее отъезда между ними остались дружеские отношения. А эти случайные взаимосвязи, проистекающие оттого, что людей одинаковых по духу и стремлениям так безнадежно мало, дают неоценимо много.

– Так вы едете в Тюмень на Бал прессы, организованный тюменским Союзом журналистов? – искусственно строго спросила Душик, в одном из телефонных разговоров.

– Нет, – ответил Алик.

– Бросайте все и обязательно приезжайте, – утвердительно порекомендовала Душик.

– Хорошо, попробую, – согласился Алик.

– Никаких попробую, приезжайте, – словно отрубила Душик.

Таких бесед бывает достаточно, чтобы появилась подходящая причина.

«А не получить ли мне грамоту тюменского губернатора? Будет еще одна справка для ЖЭКа на снижение квартплаты», – подумал Алик.

Он тут же перезвонил Маковой и узнал, что губернатор Тюменской области действительно дает грамоты, созвонился с организаторами Бала в Тюмени, переслал им документы и вскоре получил ответ, что его ждут на вручение благодарности губернатора. После награждения «Золотым пером России» другого результата Алик и не ждал…

За аналогичными наградами, каковую собирался получить Алик, внезапно приехали из Ямала все, кто стоял поближе к их получению. Чиновники Департамента вместе с Ириной Маковой, редакторы СМИ, в числе которых Алик узнал редактора «Северной вахты» Коленкова, отъявленного литератора, но неслышного журналиста, редактора информационного сайта, на котором проскочила единственная по Ямалу небольшая заметка про золотой успех Алика в Москве. Опять одни чиновники.

На одном из мероприятий он с удивлением увидел Богданнова. Подошел, поздоровался, Богданнов представил его редактору «Тюменских известий» Владимиру Пузнецову.

– Он знаешь, какую книгу написал! – опять похвалил Богданнов. – Возьми – почитай. Золотое перо получил.

Редкий человек свободен от ревности. Ответ Пузнецова можно было предугадать.

– А я свои золотые перья потерял. Надо новое получать, – сказал он и неприятно поглядел на памятный значок, закрепленный у Алика на отвороте пиджака, как смотрит на более лучшую машину знакомого тот, кто хотел бы сам похвастаться новым автомобилем.

Чиновники представляют жалкое зрелище при угрозе своему статусу, имиджу, положению в обществе. Они до ужаса боятся потерять этикетку, поскольку, оставшись без нее, лишатся взглядов, пожирающих их с желанием и почтением. Чем может быть наполнена бутылка без этикетки? Самогоном, самопалом! Они боятся попасть в ряд подобных напитков, боятся оказаться распитыми на маломерной кухне замусоренной хрущевки или на теплотрассе. Они забывают, что они в первую очередь люди, а не должности.

– Ты ему обязательно подари книгу. Привез, надеюсь? – спросил Богданнов.

– Привез. Обязательно подарю, – заверил Алик…

И в этот раз на вручении наград губернатора Богданнов расхвалил книгу Алика. Наш герой опять получил порцию счастья, а затем множество кратких поклонников.

***

Просьба не по адресу

«В погоне за красотой фразы можно не докапываться до истины, поскольку истина неуловима, а коли не поймать, то можно и не пытаться: все верно лишь в каком-то приближении и смысле».

В повышенном внимании Богданнова к произведению Алика увидела свой знак Лобзаева. Когда все подвыпили на очередном мероприятии Бала, которое проходило в тюменском автосалоне среди сверкающих лаком машин, она подошла к Алику и начала издалека:

– Ты знаешь, что у нас в Салехарде творится?

– А что там? – удивился Алик.

– Слушай, у нас же переворот, объединяют множество изданий в одну структуру, – затараторила Лобзаева. – И мой журнал тоже. Я его создавала, жизнь отдала, а теперь куда – уходить? Неужели не знал?

Люди стремятся объединиться только когда им плохо. Когда людям хорошо, им плевать на окружение. Они, словно ветер – воют только, когда попадают в трубу. Но ветер никогда не притормозит, чтобы помочь своему воющему собрату. Лобзаева была этого же свойства: она была ветром, но сейчас попала в трубу.

– Нет, – ответил ей Алик.

– У вас же с Богданновым хорошие отношения. Ты стал фигурой. Поговори с ним, – попросила Лобзаева.

– Я не настолько знаю его, чтобы обращаться с личными просьбами, – ответил Алик.

– Не прибедняйся, – укорила Лобзаева. – Вон он как тобою доволен.

Этот разговор Алик вспоминал потом не один раз: подарок Богданнова не исчерпывался дипломом, наградой, словами о книге, главный подарок состоял в том, что он подарил Алику толику своего имиджа, статуса, превратив его в того, кому есть куда обратиться за помощью: в человека, у которого есть высокий покровитель. Это не было правдой на самом-то деле. Алик знал, что никогда не посмеет без веского основания обратиться к Богданнову, и страдал изрядной долей самоограничения на близкие контакты, в которых он мог сам себя обвинить, как в подыгрывании себе нечестным способом. Представляете, такая дурь водилась у Алика в голове, при его-то опыте! Но кто мог заподозрить, что Алик – болван?! Люди молятся и истуканам, которых сами наделяют волшебными свойствами. И это околдованное состояние окружающих, даже Хамовского и Квашнякова, играло на Алика в полной мере, окружая его незримой, но твердой защитой еще долгое время, не позволяя его уволить и растоптать.

***

Хороший друг дарит не только себя, но и свой круг общения. В этот раз главное событие подарила Ирина Душик. Она свела Алика с тюменскими журналистами. Он впервые в своей жизни сказал слово на всю Тюменскую область вначале в прямом эфире, затем в интервью газете «Тюменские известия», свежий номер которой можно было бесплатно получить в любом почтовом отделении Ямала.

Интервью получилось скандальное, но Алик подумал, что если у Хамовского и появится еще один повод, чтобы уволить его, то один повод среди многих его положение не усложнит.

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 2

«Предназначение не изменить ни лакировкой, ни грязью, но отказ от предназначения равносилен смерти».

Алик понимал, что Хамовский прочтет его интервью «Тюменским известиям» и пригласит на неприятную беседу, но не ожидал, что произойдет это в первый же рабочий день после выхода интервью. В понедельник после обеда Алику позвонила секретарша Хамовского и сообщила голосом, не скрывающим неудовольствия шефа:

– Семен Петрович, хотел бы вас услышать.

– Хорошо, – ответил Алик.

Конечно, «хорошо» не было, но что-то надо было ответить, чтобы дать понять на том конце провода, что он понял сказанное и готов воспринимать. Можно было ответить:

– Да.

– Я готов.

– Жду пистона.

Но форма ответа не меняла ни настоящего, ни будущего. В трубке раздался сухой голос Хамовского.

– Алик, срочно зайди ко мне. У меня Иван Фрицевич, надо поговорить.

– Хорошо, – повторил дежурное слово Алик.

В трубке раздались гудки.

«Разговор опять пойдет об обидах депутатов», – понял Алик. Он положил проверенный диктофон в наружный карман пиджака, прямо напротив сердца и направился в администрацию маленького нефтяного города…

В кабинете сидели двое.

Хамовский располагался на своем обычном месте, за столом, по краю которого, словно оборонительные построения, стояли, отделяя его от посетителей, дорогие его сердцу сувениры, фотографии и канцелярские приборы. Слева от Хамовского, рядом с сувенирным шаром, похожим на око сатаны, сидел председатель Думы маленького нефтяного города Клизмович, по-ученически сложив руки на стол для посетителей, широким перпендикуляром отходивший от стола главы. Алику ничего не оставалось, как сесть справа от Хамовского, что было весьма кстати, поскольку приближало его сердце с диктофоном к главному интервьюируемому.

– Вы вызываете возмущение отдельных людей, – начал сразу Хамовский. – Поэтому нужно либо находить компромисс…

– Мы обычно находим, – прервал главу Алик, поскольку после получения «Золотого пера России» уже не чувствовал себя мальчиком для битья.

– Либо – уходить, – не обращая внимания на реплику, продолжил Хамовский.

– Куда? – спокойно в ответ на неприкрытую угрозу спросил Алик, предлагая главе более подробно изложить планы своего увольнения.

Хамовский поглядел за спину Алика, развел в стороны руки и поощрительно замахал ладонями, словно бы приглашая к овациям. За спиной Алика стоял ряд шкафов с литературой, среди которой почетно выделялись письменные работы Хамовского. Над этими шкафами висели фотографии Хамовского, на которых он был изображен, то в обнимку с именитыми гостями города, то пожимающим именитую руку, то – плечом к плечу… Алик почувствовал, как множество Хамовских уперлись ему в спину взглядами, как упираются в спину сучья отжившей сосны, если в густом таежном лесу неосторожно шагнуть назад.

– Куда-нибудь, куда-нибудь, куда-нибудь, – голос реального Хамовского становился все тише с каждым повторением, пока не превратился в басистый смешок. – Смех смехом, а вы подставляете меня. Я не хочу ни с кем в городе ссориться, тем более с Думой. Депутаты полагают, что я потакаю вашему давлению на Думу, что я чуть ли не подстрекатель ваших действий. Понимаете?

– Но это неправда, – ответил Алик, понимая, что слова Хамовского верны, и его действия многими: теми, кто приравнивает себя к собаке, руку хозяина не кусающую – воспринимаются как исполнение указания Хамовского – человека, назначившего его на должность, и распределяющего деньги.

– Оправдывайтесь, оправдывайтесь…, – протараторил Хамовский.

Тут Алик сообразил, что и его тоже могут писать на диктофон. Приглашение оправдываться прозвучало без конкретного вопроса, то есть Алик сам должен был определять, в чем он виновен, и докладывать. Такое предложение требовало осторожности в высказываниях.

– У меня все, – ответил он. – Разговор беспредметен.

– Вы вызвали резонанс в городе своим интервью, – медленно начал Хамовский. – Прокомментируйте вашу фразу: «прилагаю все усилия к тому, чтобы мое телевидение было честным и объективным».

– Прилагаю, да, – ответил Алик.

Его можно было обвинить только в отсутствии регулярного внимания к журналистским текстам, но с другой стороны даже его бездействие – это тоже стиль руководства, дававший журналистам больше свободы.

– Это ваше телевидение? – нетерпеливо спросил Хамовский.

«Обиделся, что не отметил его заслуг», – понял Алик и сказал:

– Мое – в плане художественного оформления, а насчет его имущественной принадлежности, в начале интервью все сказано.

– Вас можно обвинить в неточности, – обозначил свое право Хамовский. – Дальше: «меня вызывают на ковер, жалуются главе города». Что такое ковер?

– Под «ковром» в переносном смысле подразумевается «разбор полетов», – ответил Алик, уже понимая, что если и ведется скрытая запись со стороны Хамовского, то с целью послать опровержение в «Тюменские известия».

– Кто, кто, кто,… – зактокал Хамовский, подыскивая подходящее определение для того, кто мог бы вызвать Алика для разбора его действий, но такое, чтобы он под определение не попал.

– Как сейчас, допустим, – завершил размышления главы города Алик.

– Не-е-е-т. Это,… – попробовал выкрутиться глава, понимая, что и его могут писать.

Одновременно что-то неясное вякнул и Клизмович.

– Да это ковер – это прямой ковер, – завершил Алик раздумье двух главных властителей маленького нефтяного города. – Ну, зачем хитрить-то, лицемерить-то?

– В принципе, – да, – выдавил из себя Хамовский.

– Ты же, когда я тебя об этом же спрашивал, сказал, что ты так не говорил, – растерянно заблеял Клизмович. – Что, типа, это ошибка журналиста «Тюменских известий».

«Ах, вот в чем дело! Эта думская дрянь опять настучала главе. Они хотят, чтобы я лично обвинил «Тюменские известия» в некорректной работе с интервью, передать им собранный материал, и сделать из меня «Плохиша» – эти мысли пронеслись быстрее, чем Алик успел откинуться на спинку стула. – Да так обычно и поступают начальники, если какая-либо их фраза может стоить им места, – у них вечно виноваты журналисты. Нет, «друзья», не пойду я по такому пути, но и обман председателя Думы на себя не возьму».

– Я согласен эту фразу присвоить себе, – мягко выкрутился Алик.

Клизмович с Хамовским переглянулись, и Хамовский спросил:

– То есть вы считаете, что здесь целиком правы?

– Конечно, – чувствуя, что побеждает, скоро ответил Алик.

– И про то, что половина решений Думы не соответствует чаяниям жителей города? – почти взвизгнул Клизмович, по привычке жеманно раскинув в стороны ладони.

– Да, – твердо ответил Алик и перешел в нападение. – Я имею право на собственное мнение? Или вы это отрицаете?

За мнением журналиста всегда можно скрыть ошибки и промахи, как ошибки врача за индивидуальной реакцией организма. Клизмович замер, как трусливый стоматологический пациент.

– По количеству я с вами согласен, – подтвердил соображения Алика Хамовский, а далее продолжил с падающей оптимистичностью. – Но это разве не чаяния народа? Вы против Думы?..

У Хамовского, как и у Алика, была одна смешная для подобных людей слабость: он опасался возмездия высших сил.

***

– Я не хочу ставить под угрозу здоровье своих детей и внуков, – признался он когда-то Алику.

Хамовский опасался встревожить хороводы ангелов. Он слегка веровал и искал крепкий предлог, чтобы убить. Как убрать с должности честного человека, если он, сволочь, кругом чист? Только подлыми приемами. А честно подлыми приемами, считал Хамовский, человека можно убрать, если тот сам полезет в драку, если переоценит силы и крикнет: спорим, не победишь – тогда можно казнить, а потом оправдаться: напросился.

Алик это давно понял и заявление об увольнении писать не собирался, не собирался он даже угрожать. Зачем совать пальцы в мясорубку? Зачем просить войны у тех, кто многократно сильнее? Им нужно только оправдание убийства. Стоит прокричать вызов судьбе, он будет услышан и принят.

***

Потому Алик ответил твердо и понимающе:

– Э-э-э, нет. Это интервью, мне задали вопросы, я высказал мнение.

– Ваша позиция – позиция борца? – Хамовский зашел с другой стороны.

«Да, не облегчу я твое бремя, и не мечтай», – подумал Алик и внезапно сменил тему:

– Вы же высказываете мнения, не соответствующие политике администрации Ямала.

Поставить Хамовского в одно положение с собой – явилось сиюминутной находкой.

Хамовский действительно спорил с более высокими властями по распределению бюджетных денег между городами, по политике выкачивания нефти и газа, и по другим вопросам, отрабатывая не хуже хорошего журналиста и создавая себе имя на литературном поприще. Но критикуя других – помни, что и тебя могут… Угрожая другим – вспомни, что и тебе могут…

– За это я терплю очень большие неудобства, – ответил Хамовский.

Судя по сытому лицу Хамовского и заметно располневшему телу, расправившему все складки пиджака, образ страдальца никак с ним не вязался.

– Вас лишили должности, вы потеряли в заработной плате, вам не дают выпускать свои книги или статьи, у вас лишили работы жену, или детям в школе чинят препятствия или что-то другое в этом роде? – спросил Алик для напоминания о том, как Хамовский поступал по отношению к людям, выступавшим против него.

– Нет, – ответил Хамовский. – Но я испытываю такое давление сверху…

– Я тоже испытываю, – сказал Алик.

– То есть вы готовы терпеть? – упрямо вытягивал нужный ему ответ Хамовский.

– Пока терплю, – ответил Алик.

– И даже большее? – подначил Хамовский.

– Что означает большее? – спросил Алик.

Хамовский рассмеялся, как смеются взрослые над детьми, рассказывающими о своих первых жизненных испытаниях.

– Какие неудобства вы терпите? – спросил Клизмович ослабшим от долгого молчания голосом. – Ты просто…

– Вы даже сейчас на меня оказываете давление, – прервал председателя Думы Алик. – Вы, чиновники, вызвали меня сюда, чтобы судить меня за мои высказывания и предлагаете уходить с должности…

– Вы хотите воевать против Думы? – весело пригрозил Хамовский.

– Зачем? – ответил вопрос на вопрос Алик. – Вы усугубляете проблему.

– Я? – удивленно спросил Хамовский.

– Да, – подтвердил Алик. Он и действительно ни с кем не воевал. Он просто любил свою работу. И вот сейчас, впервые за много лет в журналистике он поднялся на ступень, на которой мог творить и говорить свободно, как в силу заслуг и повышающейся образованности, так и в силу неподцензурной должности. Это было то, чего он добивался, то, о чем только может мечтать настоящий журналист. Но любой критический анализ или обличительное высказывание продолжало восприниматься властью не как повод к работе над собой, а как повод к работе над тем, кто осмелился сказать.

– Твое последнее выступление на радио, – встрепенулся Клизмович. – Зачем так оскорбительно? Депутаты безграмотные. Ну не все же – безграмотные. Почему ты обозвал всех?

– По грамотности депутатов вопросы есть, – неуверенно сказал Алик, потому что он уже не помнил, что говорил в радиовыступлении.

В учебнике по социальной психологии он наткнулся на тезис об ошибках группового мышления. Убежденность в собственной нравственности, неуязвимости, представление всех оппонентов либо злонамеренными, либо смешными, отрешение от информации, которая может поставить под угрозу принятие нужного решения… – все это делало решения депутатов узколобыми, келейными, но все это реально происходило в Думе маленького нефтяного города.

При любом составе Думы только мнения зажиточных и властных жителей города ложились в основу политики маленького нефтяного города. Клизмович, как председатель, напоминал любительницу собак, которую Алик однажды видел на улице маленького нефтяного города. В руках у той было не менее десяти поводков, удерживавших свору. Но что бы ни вытворяла каждая собака в отдельности, маршрут, намеченный любительницей, не менялся.

Выход из этого положения был. В частности, – поощрение критики, которой Алик иногда и занимался. Однако в ответ на интервью звучала только агрессия…

– Сейчас депутаты собираются в прокуратуру. Я никогда в жизни ни с кем не судился, – почти истерично продолжал Клизмович. – Зачем ты рекомендовал депутатам читать больше? И снова все свел к тому, что мы не дали денег на передатчики. Ну, зачем эти передатчики?..

***

О как Клизмович умел лгать!!! Он лгал, честно глядя в глаза, тоном, не вызывающим сомнения в его честности, горделиво приподняв подбородок и слегка выпятив грудь вперед и даже временами нервно поводя плечами, выказывая свое возмущение тем, что есть люди, которым надо объяснять прописные истины. То, что эти прописные истины были прописаны исключительно где-то внутри клизмовичевского лба и прошли через невероятно искажающие механизмы сознания, похожие на сказочную мясорубку, превращающую хорошие куски мяса в соевый фарш, разбавленный хлебным мякишем, – то было для него не важно. Вся его мимика, все его позы, говорили о безусловной внутренней убежденности в своей правоте, которая хотя и оставалась истинной ложью, тем не менее, за счет всех телесных вывертов и экспрессии становилась большой правдой.

***

«Виват, председатель, ты же сам все организуешь, а прикрываешься депутатами!!!» – оценил Алик, но вслух восхищения не высказал:

– Я могу показать съемки того заседания, на котором мое обращение по поводу оборудования не только прозвучало, но и обсуждалось депутатами.

– Да я его,… – начал Клизмович, не зная, что сказать. – Я его не слышал.

Такого Алик не ожидал. Внутренняя мясорубка Клизмовича перестаралась.

– Вы были на том заседании, – укорил Алик. – Ну, зачем лицемерить-то, перекручивать?

– Что в твоем радиообращении я перекручиваю? – Клизмович резко сменил тему, поняв, что выгнанный его сознанием фарш не съедобен.

– Вы перекручиваете мою просьбу об оборудовании, – вернул председателя к теме Алик.

– Ну, это же неофициальное обращение, – возразил Клизмович.

– Как неофициальное? – возмутился Алик и повысил голос. – Обращаться в Думу можно хоть письменно, хоть устно. Вы же нарушаете закон, вы хоть это понимаете?

– Ну, это же анекдот, – вскрикнул Клизмович, – сам был депутатом, знаешь порядки.

***

Опыт депутатства Алик имел и знал, как на заседаниях Думы затираются неугодные мнения и пробиваются нужные. Клизмович по-своему был прав. Пока в маленьком нефтяном городе все решает Хамовский, закон не играет роли. В городе правила благосклонность главы города. Без соизволения Хамовского, ни один проект не проходил думского утверждения и денег не получал. Неугодный депутат в такой ситуации становится неугоден и народу, поскольку, кроме, крика от него ничего не исходило.

***

– И самое главное, уважаемый, вы на что деньги тратите? На заработную плату в основном, – напомнил Хамовский Алику. – Вам, как руководителю, будет неудобно, если люди станут меньше получать.

Страх – кнут самодисциплины, – считал Хамовский и любил угрожать, но коллектив телерадиокомпании для Алика уже не имел ценности.

– Это, конечно, будет плохо, – холодно подыграл Алик, чтобы не провоцировать главу.

– Это будет очень плохо, – со знанием дела подтвердил Хамовский. – Сегодня не в моей власти, а во власти Думы, не дать вам денег. И вы будете иметь заработную плату в полтора – два раза меньше. Здесь есть инструмент давления на вас со стороны Думы. Но Дума на меня тоже давит. Сегодня депутаты мне предлагают: увольте Алика. Вам хочется бороться и отстаивать свои права после увольнения?