Леди Джейн

«Меня не надо спасать, сэр Джемфри», – запротестовала я, едва мисс Мокридж удалилась – «через неделю баронесса получит свой выигрыш, и на этом все закончится».

Он посмотрел на меня так, словно я – малое несмышленное дитя, лепечущее младенческий бред: «Вы ничего не понимаете, мисс Пиил. Баронесса имела в виду не только деньги. Тут нечто большее» … Сэр Джемфри запнулся, словно колеблясь, объяснять ли мне суть дела, но решил не делать этого.

Он поспешно направился к выходу. Я с вынужденной торопливостью двинулась за ним и неожиданно увидела Мартина. Странно что, точно зная, что он служит в местном гарнизоне, а, значит, посещает именно это Место Игры, я до сих пор не подумала о возможной встрече с ним. Теперь же мне не оставалось ничего иного, как быстро пробежать мимо него в надежде, что Мартин не узнает меня.

Обратный путь мы проделали почти в полном молчании. Спутник мой, явно не был расположен к беседе, а я, уж не знаю почему, не смела ему докучать. Да и была у меня своя серьезная тема для размышлений: где взять недостающую тысячу найтских талеров? Моих собственных доходов было явно недостаточно. Следовательно, рано или поздно мне предстояло нести свою повинную голову либо к сэру Генри, либо к Роберту, либо к Стентону. Я предпочла последнего. Конечно, размышляла я, Стентон в полной мере воспользуется ради собственных выгод моим затруднительным положением, зато не станет ни поучать меня, ни задавать неудобных вопросов.

В общем, признаюсь, хоть и долг мой был огромен, собственная участь не слишком заботила меня. Более всего печалила иное: совершив грех и поставив себя в затруднительное положение пред людьми, я ничем не помогла Мартину и уже ничего не смогу сделать для него.

Расставаясь, сэр Джемфри неожиданно сказал мне: «Я прошу вас, мисс Пиил, ничего не предпринимать до следующего дня шестого. Все решится само». Слова его показались мне странными. Здешняя вера, сколь я могу судить не предполагает всеобщей надежды на милость богов. И пропустила их мимо ушей, забыв при этом иное правило существования в Ночи: здесь редко что-либо говорят просто так.

К Стентону я отправилась, не откладывая, на следующий день, вновь прибегнув к несложной лжи. Сэр Генри, удовлетворенный моим видимым послушанием, не считал нужным углубляться в причину моего внезапного визита к одному из предполагаемых женихов. Благо что подобного посещения не требовалось особого приглашения: Чарльз воспринимаося всеми как родственник и, похоже, по-своему дорожил этим отношением к нему.

Моему приезду он нисколько не удивился. «Я ждал вас, Олуэн», – Стентон нередко называл меня по имени и в этом не было ничего личного; просто он был дружен с моими родителями и помнил меня еще девочкой. – «И рад, что со своей бедой вы пришли ко мне».

Я молча смотрела на него, не решаясь, а, может быть, и не желая задать вертящийся на языке вопрос. «Сэр Джемфри ничего не рассказывал мне», – тем не менее, ответил Стентон, – «Вчера ко мне заезжали два игрока, которые были в Ринге до последней игры».

И я вновь промолчала и все же получила ответ на невысказанный вопрос. «Он тоже проиграл, Олуэн. Он доигрался», – в голосе Чарльза не было ни малейшей тени злорадства, лишь спокойное утверждение чего-то, не подлежащего сомнению.

«Сколько и кому вы задолжали?» – быстро спросил он; подобная прямолинейность была в его характере.

«500 талеров баронессе Моргентау», – про себя я уже решила, что половину своего долга отдам сама без чьей-либо помощи.

«Мисс Мокридж?» – неодобрительно переспросил Стентон и это было единственное порицание, какое услышала я от него в ту нашу встречу. – «Уж лучше бы вы задолжали самой Игре».

«Хорошо», – продолжал он, – «вы получите 500 талеров. Ни процентов, ни возвращения долга я не требую. Но у меня есть одно условие».

Что ж, ничего иного я и не ожидала. В конце концов выйти замуж за человека уже готового предать свою веру было далеко не самым страшным наказанием за мое прегрешение. Однако Чарльз произнес иное.

«Я должен знать», – голос его был ровен, как всегда, лишь слово «должен» проговорил он с некоторым нажимом, – «на какое желание вы играли».

Ошеломленная столь нежданным требованием не знала я, что ответить ему.

«Решайтесь, Олуэн», – настаивал Стентон. – «Игра сделана, и теперь вы можете произнести это вслух. Вы ведь знаете: повторно сыграть на то же желание – невозможно».

Правота его суждений казалась несомненной. И еще, поймите меня, как бы искренне не раскаивалась в грехе своем, неожиданная возможность понести чисто символическое наказание соблазняла меня. К тому же, думала я, моя откровенность не повредит никому.

И я призналась Стентону, как сейчас признаюсь вам: «Я хотела, чтобы Мартин Кеплен никогда больше не участвовал в Игре».

Лицо Чарльза не дрогнуло: «Благодарю вас, Олуэн. Более вы мне ничего не должны. Деньги получите в пятницу. Мисс Мокридж терпелива и до дня шестого не побеспокоит вас».

Домой я вернулась успокоенной. Чарльз во всем подражал жителям Найта, и я не сомневалась: свое обещание исполнит он в точности. Косвенное подтверждение этому я получила буквально на следующий день: Стентон ненадолго заехал к дяде с несколько неожиданным предложением посетить в ближайшую пятницу замок ее светлости. На самом деле ничего чрезвычайного в его предложении не было, однако Чарльз, как всегда, преподнес слова свои с особой значительностью и все выглядело так, словно в замок герцогини мы попадем исключительно благодаря его высоким связям. Мне же он мимолетно бросил два слова: все там.

17

Вы, наверное, заметили, что резиденция герцогини Найтской совершенно непохожа на столицу нашей королевы. Ее светлость не держит пышного двора и многочисленного штата придворных, не устраивает пышных праздненств и прочих увеселений. Сам город, который мог бы считаться столицей герцогства находится на значительном удалении от замка ее светлости, и, сколько мне известно, леди Джейн не часто навещает его. Ближайшие советники государыни также живут каждый в своем замке отнюдь не ежедневно являются к своей госпоже. Среди наших соотечественников ходят слухи, что ее светлость общается с ними при помощи магии, но пред лицом Господина Небесного, назвавшего ложь человеческой слабостью греховной, я не могу ни опровергнуть, ни подтвердить этого мнения.

Понять, зачем Стентон затеял эту поездку, я даже не пыталась, поскольку давно уж твердо усвоила, что проникнуть в суть его планов – дело безнадежное и любое, вроде бы разумное объяснение, в итоге оказывалось неверным. Я просто предположила, что баронесса Моргентау тоже приедет в замок ее светлости. Или же я сама навещу ее на следующий день.

В общем я ожидала пятницы без особого беспокойства. До меня дошли отзвуки громкого объяснения между сэром Генри и Мартином, но поскольку после него дядя выглядел вполне умиротворенным, я не предала их размолвке особого значения.

В замок ее светлости мы приехали примерно два часа пополудни (кажется, столько пробили часы на башне у главных ворот). В отстуствие хозяйки нас приняла леди Энн. Вчера я впервые увидела ее. Вернее сказать, впервые увидела ее взрослой. И (как я скажу это вам?) была поражена ее сходством с королевой Елизаветой (я однаджы видела государыню, когда она проезжала через наши края). Нет, лицом своим леди Энн безусловно имеет сходство с ее светлостью. Но взгляд, жесты и походка. И даже ее известная кротость поведения казалась (уж простите мне сию неуместную смелость суждений) равною гордыне греховной.

Она распорядилась приготовить нам покои и произнесла несколько ласково-ободряющих слов. И глядя, как тают в лучах ее милости, мои спутники, терзалась я сомнением страшным: кто же из нас слеп? Ибо в ласковых словах леди Энн слышалось мне всего лишь высокомерное снисхождение высшего к низшим. Не смею упрекать ее в том. Хоть мы и единой веры, но ранг ее земной высок. А всевидящий заповедовал нам покорствовать стоящим выше. Разве сами мы не того же требуем от слуг наших?

Устрашило меня совсем иное. Видя пред собой надменную кротость, живо припомнила я давнюю встречу с ее светлостью. Герцогиня гордо восседала на своем скакуне (кротости не было и в помине), но слова ее, к нам обращенные, звучали искренне и исполнены были подлинного живого интереса.

Я знаю, что речь моя греховна и вы слегко опровергнете ее, возразив, что леди Джейн так обошлась с нами, заботясь в первую очередь об интересах своей державы, что ее веротерпимость и требование вернуть нам наши имения – это не акт милосердия, но трезвый расчет. Нечто подобное однажды и вполне убедительно излагал нам Стентон. Возможно, он прав, я не могу судить об этом. Только какая мне, да и всем остальным разница, почему герцогиня пустила нас в свою страну, позволила нам жить здесь согласно нашим обычаям и вере и наконец позаботилась о нашем безбедном существовании? Ведь она же ничего не потребовала взамен. Кроме одного условия, никак не обременяющего нас: не пытаться как-либо повлиять на то, что происходит в покинутой нами стране.

Вот таким пугающим размышлениям предавалась под ласковые речи леди Энн. Они и прежде смущали меня, но только сейчас, стоя перед будущей государыней Найтской, я испугалась их по-настоящему, ибо вдруг осознала, что не хочу, чтобы младшая сестра однажды сменила на престоле старшую, что я страшусь этой перемены. И страх этот вызывает во мне человек, как и я, почитающий Всевидящего

Не отвлекло от этих мыслей и приглашение к ужину, ибо я живо представила, что сейчас увижу обеих сестер вместе и заранее угадывала, в чью пользу окажется мой выбор. Уже у дверей гостиной, где я впервые встретилась с вами, сэр Генри, спохватившись, попросил меня вернуться и взять из его кошеля пару монет, чтобы он мог одарить слуг, ухаживающих за нашими лошадьми (дядя вообще любит явить себя щедрым барином).

Я торопливо прошла по коридору и у дверей, ведущих в наши покои увидела Стентона. Он решительно шагнул мне навстречу и протянул кошель с деньгами. «Я не хотел, чтобы у вас возникла необходимость объясняться со своим дядей», – неожиданно мягко проговорил он, как бы объясняя уединенность нашей встречи. Я не ответила ему. Мое внимиание привлек мешочек с деньгами, окрашенный в цвета сэра Генри. «Он подарил мне его на день рождения», – Чарльз конечно сразу же заметил мой взгляд. Сэр Генри действительно подарил ему кошель, но я не знала, какой именно. Я поблагодарила его и шагнула к двери. «Помните, Олуэн, вы мне больше ничего не должны», – сказал он мне вслед.

Потерянная я вошла в комнату сэра Генри, неся в руке целое состояние, подаренное мне просто так. И все в этот миг представлялось простым и возможным. Что ж, отчасти предчувствие мое оправдалось. Следуя указаниям сэра Генри, я раскрыла его дорожную сумку, но денег в ней не было. Я потянуласть было к другой и тут услышала скрип открываемой двери. Все еще сжимая кошель в руке, я обернулась на звук и увидела Мартина. Он смотрел на меня и лицом его властвовал ужас. Однако он тут же пришел в себя, бросился ко мне, схватил за руку.

„Послушайте, Олуэн», – с изумлением услышала я; до сих пор его обращение ко мне было вполне официальным, – «верните эти деньги владельцу. Я отдам вам все что у меня есть. Это не вся сумма, но я найду еще».

Я не понимала его: почему я должна возвращать деньги Стентону и что может дать мне Мартин, если он сам в проигрыше?

И я ответила ему: «Он дал их мне безо всяких обязательств и условий». Об условии Стентона я в тот момент просто не вспомнила. Впрочем, это было не важно: лицо Мартина ясно указывало, что он не верит мне. А в следующую минуту я поняла, какие деньги предлагает мне Мартин. И безысходное отчаяние охватило меня: если бы я выиграла, Мартин был бы спасен, но поражение мое ввергло его в новую бездну.

И я сказала ему об этом. Но говорила, наверное, очень бессвязно, и он опять ничего не понял. Вместо ответа протянул руку, словно желая отобрать у меня кошель. Странно, но именно тогда меня впервые посетила мысль, что я не могу более оставаться в Найте и должна покинуть его. Я так и сказала, но опять же невнятно, не заботясь о том, поймет ли Мартин меня. А еще… еще я надеялась, что, оставшись один на месте преступления своего, он все же одумается и вернет деньги на место. Потому, что, вернувшись к дяде, я так спокойно, как только смогла, сообщила ему, что не нашла его кошель. Сэр Генри ничуть не удивился. «Вы наверное перепутали сумки, Олуэн», – заметил он добродушно, – «или же я сам положил его не на место. Ничего, после ужина все выяснится».

Мартин появился в зале почти вслед за мной, но тщетно пыталась я прочесть по его лицу, какое решение он принял. Оно было смутно. И тут пришли вы…

Я, наверное, должна объяснить, откуда мне известно ваше высокое имя. Вы, конечно, помните прием в честь ее светлости, устроенный в день рождения королевы Марии? Совсем недавно был подавлен мятеж лорда Нокса, и все ожидали, что по эшафоту покатятся головы родовитых мятежников, в том числе кузена самой королевы. Но ничего не случилось. Точнее, казни были, но под топор легли лишь те, кто замечен в грабежах и убийстве мирных горожан, а разбойников королева не жаловала никогда. Остальные отделались сранительно мягким наказанием. Нокса заточили в тюрьму, а принц Кларенс получил распоряжение немедленно удалится в уединенное имение и не покидать его без высочайшего распоряжения.

Многие тогда восхваляли милосердие государыни, и я, совсем юная девушка, присоединялась к этому мнению. Но сейчас мне понятно утверждение Стентона, превозносившего мудрость королевы Марии. «Она должна была казнить мятежников, но не могла этого сделать: ведь они сражались за свою веру».

На прием я попала благодаря дяде. Сэр Генри полагал, что юной девице полезно приобщится к высшему обществу. Да и сама я была в восторге: все же встреча двух государынь – событие необыденное. Но мне не повезло: герцогиню я так и не увидела. Ее встреча с королевой Марией происходила в узком кругу, куда ни я, ни даже сэр Генри допущены не были. Дядя заговорил со случайно встреченным знакомым, а я оказалась предоставлена самой себе и молча стояла в толпе гостей, совершенно подавленная окружающим меня великолепием и собственной никому ненужностью.

Не могу сказать, когда подошел ко мне этот странный человек. То есть на самом деле ничего странного в нем не было: крепкий мужчина, судя по одеянию достаточно состоятельный. Необычными были слова, что тихо произнес он, наклонившись ко мне: «Видишь впереди джентльмена с ребенком на руках. Запомни его: когда-нибудь будет он точно также держать в руках судьбу твою». И он назвал мне ваше другое имя, принятное вами пред лицом Господина Небесного. Вообще-то тон его речи был веьма невежлив, но завороженная услышанным я не обратила на это внимания. Позднее я спросила о вас у моего дяди, и он довольный выпавшей возможностью блеснуть своим знанием двора важно ответил мне: «Это сэр Питер Крег, один из трех командоров Ордена Преображения». Так я задолго до нынешней встречи познакомилась с вами.

И теперь, внезапно увидев вас в гостиной (я ведь ничего не знала о вашем приезде в замок), я поняла, что слова, так недавно брошенные сгоряча – истинны, и я скоро, очень скоро покину Найт.

После ужина все мы удалились в наши покои и поначалу никто из нас не обратил внимание на отсутствие Мартина. Это заметили, лишь когда сам сэр Генри не смог найти свой кошель. Никто из нас не хотел огласки. Дядя мой по-своему любил Мартина и нашел бы способ уладить это дело. Но тут появилась принцесса Миднайт, и случилось то, что случилось. Будь она Посвященной Храму, как и старшая сестра ее, не пришлось бы ей, стоя у двери, вслушиваться в наши слова. Сэр Джемфри говорил мне, что все Посвященные высокого уровня умеют предчувствовать ближайшие события, правда, лишь те, кои не сулят им лично серьезных перемен в судьбе.

Когда я была маленькой, из церковных песнопений более всего нравился один гимн: «Не кротким голубем спущусь Я с небес, но гордым орлом, разрывающим Тьму»… Его торжественная суровая мелодия всегда будоражила мою душу… Может быть, леди Энн тоже более всего любит именно его?

Мисс Пиил замолчала, и тишина, наступившая длилась столь долго, что, казалось, не услышать мне более голоса собеседницы моей. Наконец она заговорила:

– Когда вы и Мартин скрылись во Храме, ее светлость объявила рассмотрение его дела завершенным. Герцогиня первой покинула площадь и, проходя мимо нас, склонила голову – знак сочувствия, принятый в Найте по отношению к любому, у кого умер родственник. То, что в данном случае речь шла об осужденном преступнике не имело ни малейшего значения: в Найте принято считать, что ушедшие во Тьму равны между собой.

Родственники мои двинулись вослед герцогине. Лишь я медлила присоединиться к ним. Я стояла, глядя завороженно в темный провал главного храмового входа, и мне чудилось невозможное: мне навстречу выходит Мартин. Живой.

«Мисс Пиил!» – рядом со мной стоял этот странный фермер. – «Я должен выполнить поручение мистера Кеплена».

Джайлс протянул мне кошель с деньгами: «Он завещал все, чем владеет вам. Там, внутри лежит, подписанная им бумага».

Я медлила принять этот посмертный дар, и фермер, истолковав нерешительность мою по-своему, пояснил: «Вам не придется выплачивать его долг. Он жизнью рассчитался с Игрой».

Отклонить завещание я не могла: здешние законы не предусматривают такого. Но другая неожиданная мысль сразила меня. «Подождите, вы ведь не должны исполнить это немедленно?»

Джайлс отрицательно качнул головой: «Мистер Кеплен прямо не сказал этого, но, наверное хотел, чтобы вы получили деньги как можно скорее».

«А кроме того», – добавил он хмуро, – «этот приезжий прав: я должен был умереть вместе со всеми, кого сам же поднял на борьбу. Стоит ли теперь выгадывать один-два дня?»

Я стояла пред деревенским бунтарем и не знала, что ответить ему. До сих пор представлялся он мне одним из красноречивых смутьянов, готовых по любому поводу взбаломутить людей. А теперь… теперь я смутно начала прозревать, почему Мартин доверился ему.

«Ну берите же», – с легким нетерпением в голосе проговорил Джайлс. – «Мне уж пора, да и вам, мисс, тоже».

Он шагнул прочь. И остановился. «Одного жаль: я так и не узнаю, кто украл эти проклятые деньги».

Голова моя поплыла кругом: «Но разве Мартин, мистер Кеплен не сам?..»

Джайлс круто повернулся ко мне: «Когда стража у ворот задержала нас, мистер Кеплен успел сказать мне, что не совершал того, в чем его обвинять будут, но должен взять чужой грех на себя, чего бы ему самому это ни стоило».

«Но зачем?» – едва выдохнула я.

«Я спрашивал, но мистер Кеплен лишь ответил мне, что всю жизнь пренебрегал ритуалами Веры и может быть, это последний шанс доказать искренность своих чувств. Не знаю, что он хотел этим сказать. Поразмыслите сами, мисс» …

Поминовение стало для меня пыткой. Я едва ли понимала, что происходит вокруг. Голова моя мучительно пережевывала одну и ту же мысль: «Мартин считал меня воровкой и пожертвовал собой ради меня». Едва все закончилось, я поспешно выбежала во двор, чтобы скрыться в саду (как будто от самой себя можно спрятаться?). И увидела прямо пред собой баронессу Моргентау. «Да сбудется Тьма!» – громко произнесла она, и я невольно попятилась. Мне, конечно, известно, что баронесса еще во времена королевы Марии приняла ночную веру (не знаю: по искреннему чувству или же чтобы досадить своему родителю), только здешнее приветствие в ее устах звучало как-то пугающе.

Баронесса окинула меня испытующим взглядом: «Не стоит меня так страшится, милая (ее улыбка была темна, как сама Ночь). Вы ничего мне не должны. Сэр Джемфри уже все уладил».

«Но, ведь не может платить за меня», – хотела возразить я, но мисс Мокридж мгновенно пресекла мое сопротивление: «Не задайте лишних вопросов, милая. Просто примите как есть: ваша игра закончена».

«Хотите добрый совет?» – глаза ее сошлись в узкие щели – «Никогда больше не играйте. У вас иной талант».

Я пропустила баронессу мимо себя и поплелась медленно, сама не зная куда и зачем. И вместо сада оказалась на площади перед Храмом. Он нависал надо мной, Живой Дом Ночи, как именуют его здесь и я почувствовала себя раздавленной могучей тенью его.

Кто-то окликнул меня. Обернувшись, я увидела сэра Джемфри, который с явным смущением взирал на меня, словно не решаясь подойти поближе. Его внезапная робость казалась заразительной. Я попыталась заговорить с ним, но слова умирали у меня в горле.

«Ничего не говорите, мисс Пиил», – наконец произнес он. – «Я и так знаю, что виноват пред вами. Мне не должно было медлить с моим решением. Если я сразу исполнил требование мисс Мокридж, ваш родственник, казненный сегодня, был бы жив».

«Условие? Какое условие?» – решительно ничего не понимая, переспросила я. – «Баронесса хотела, чтобы вы уплатили мой долг?.. Разве правила Игры дозволяют это?»

«Уплатил?..» – до сих пор я и не подозревала, чтобы во взгляде его может быть столько горечи. – «Я не потерял ни единого гроша. Да и не могла она, вы правы, требовать у меня денег. Она просто обменяла ваше желание».

«Все достаточно просто», – видя мое недоумение, продолжал сэр Джемфри. – «Если бы вы проиграли самой Игре, то ничего изменить было бы нельзя. Но выигрыш достался мисс Мокридж, сделавшей ставку на ваш проигрыш, и судьба вашего желания оказалась в ее руках. Она могла либо получить свой выигрыш, либо потребовать выкуп за исполнение желания. Баронесса предпочла второе. А я.… я слишком долго думал».

«И что она потребовала у вас?» – дрогнувшим голосом произнесла я.

«Чтобы я навсегда отрекся от Игры», – безразлично произнес сэр Джемфри. – «И я сделал это. Сегодня».

«Подождите», – спохватилась я., – «не хотите же вы сказать, что, если бы вы исполнили требование баронессы раньше, все повернулось бы вспять?»

«Конечно, нет», – ровно ответил он. – «Но партия, в которой участвовал мистер Кеплен считалась бы как бы несостоявшейся, все участники получили бы свое, а сам мистер Кеплен был бы согласно вашему желанию навсегда отрешен от Игры. И ему не пришлось бы похищать эти деньги».

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног моих.

«Но зачем, зачем вы сделали это теперь?!! Вы же знали, что все уже кончено. А из Тьмы не возвращается никто».

Сэр Джемфри с печальной задумчивостью смотрел на меня.

«Есть в вашей религии такие странные понятия: покаяние и прощение. У нас это невозможно. За проступком следует наказание, а запоздалые сожаления не принимаются в рассчет. И хотя я не совершил ничего, противного нашим законам и вере, все же чувствую себя виноватым».

«И я прошу вас простить меня, мисс Пиил», – тихо добавил он. Прошла минута-другая, а я все не могла выдавить из себя ни звука, чтобы хоть что-то ответить ему. А мысль, пришедшая тогда мне в голову, была и вовсе нелепа. Есть ли во Тьме, думала я, именем которой посвященные Ночи приветствуют друг друга, нечто подобное Преисподней, так красноречиво однажды описанной нашим местным священником? Если да, то почему я до сих пор не провалилась туда, а стою и смотрю в эти несчастные печальные глаза напротив?

Сэр Джемфри по-своему понял мое молчание.

«Не можете? Вот и они не смогли».

«Однажды там», – он кивнул в сторону Храма, – «три человека вашей веры – два воина и юная девушка добровольно выбрали смерть, чтобы не принимать нашего помилования. А я всего лишь отказался от Игры – небольшая потеря. К тому же я вполне вознагражден. Брат мой пообещал испросить у ее светлости для меня должность, каковую не может занимать игрок».

Я судорожно искала хоть какие-нибудь подходящие слова, чтобы вежливо покинуть его, но сэр Джемфри еще раз опередил меня: «Позвольте мне откланяться мисс Пиил. Мой брат наверное уже ждет меня».

Его внимательный взгляд задержался на моем лице: «Почему-то мне кажется, что я нескоро вновь увижу вас».

Сэр Джемфри ушел и лишь тогда я сообразила, что все еще держу кошель с несчастным наследством Мартина. Эти деньги жгли мои руки.

В отведенных нам покоях царила негромкая суета. Слуги, готовясь к отхезду паковали наши вещи, а Роберт и Фреда поминутно отдавали им взаимнопротиворечащие распоряжения. Все остальные, кроме Стентона также присутствовали при сем, но не вмешивались ни во что. Я подошла к дяде, сидевшему у стола, и положила перед ним кошель с деньгами.

«Это наследство Мартина. Тут и деньги, похищенные у вас».

И отступила на шаг, давая понять, что более не прикоснусь к ним.

Сэр Генри озадаченно посмотрел на меня, словно забыл, что деньги украдены у него:

«Олуэн, ведь ты не можешь так просто отказаться» …

Мне следовало бы сдержаться, но всякая почтительность уже покинула меня:

«У этого золота найдутся и другие наследники. Например, Роберт» …

«О да», – неожиданно подала голос Бетти, – «он охотно все унаследует».

Роберт смущенно молчал, зато его жена явно намеревалась сказать свое слово.