Леди Джейн

– Ее величество нуждается в прочном мире с герцогством Найт, – не раздумывая, ответил я; в конце концов такая правда была не хуже любой другой.

– О, я не сомневаюсь в этом, – легкая улыбка изогнула губы герцогини, – я же спрашивала о другом: о доверии.

Слева от нас прошелестели шаги и, обернувшись мы увидели принцессу Миднайт. Она вошла через какой-то боковой проход, скрытый за статуями и, потому мы не заметили ее сразу.

– Миледи, – леди Энн смотрела лишь на герцогиню, демонстративно не замечая меня, – прошу простить, что невольно помешала вам. Позвольте лишь напомнить, ваша светлость, что я готова в любой миг предстать обвинителем на суде.

Герцогиня молча кивнула.

– Я взяла на себя смелость пригласить Человека Песка.

– Вот-как, – заинтересовано отозвалась леди Джейн. – Вы уверены, что молодой человек не предпочтет пламя?

– Он представляется мне недостаточно мужественным, чтобы без принуждения палача войти в огонь, – бесстрастно ответила юная принцесса.

Она поклонилась и хотела покинуть нас, но герцогиня остановила ее.

– Сударыня, позвольте вам представить посла пресветлой сестры нашей Елизаветы. Полуденное королевство желает прочного мира с нами.

Принцесса Миднайт казалась удивленной. Примерно так, как бывает удивлен неудачник-фокусник внезапным успехом своего прежде провального трюка. Думала ли она действительно о чем-то подобном? Ожидала ли она, что я прибыл с несколько иной миссией, с чем-то вроде планов мистера Джайлса? Во всяком случае она приняла сообщение молча, еще раз почтительно склонилась пред сестрой и удалилась.

– Удивительная вещь ваша пресветлая вера, – глядя ей вслед пробормотала герцогиня. – Достаточно убедить себя в истинности собственного мнения и уже не требуется иных доказательств.

– Разве не любая вера в чем-то слепа? – думая о своем, неосторожно возразил я.

Герцогиня недобро взглянула на меня:

– Во всяком случае я не имею возможности возлагать свои ошибки на плечи Всевидящего.

–Тем не менее, ваша светлость, изволит обсуждать способ казни еще не осужденного человека.

– Вы же видели, сэр Питер, этот человек не желает защищать себя. Он сам избрал себе такую судьбу.

Признаюсь, в тот миг слова эти показались мне беспредельно кощунственными. Предо мной стояла могущественнейшая государыня, чьему слова повиновалась все в ее стране, умеющая призывать себе на помощь силы, которые противостоят могуществу Всевидящего. Одного ее взгляда достаточно было, чтобы остановить казнь, но она не желала этого сделать. И я не сдержался:

– Избрал сам как Нокс? Как леди Грей?

– Нокс был достаточно силен для смерти, но недостаточно для жизни, – медленно выговорила герцогиня и, спохватившись, добавила – Прошу прощения, господин посол, если я невольно оскорбила память одного из святых вашей церкви.

– Церковь почитает Джона Нокса не как святого, а как мученика, ваша светлость, – осторожно поправил я.

– Мученик? – со вкусом повторила леди Джейн. – О да, это верное слово.

И в этот миг, каюсь, почудилось мне, что я понимаю правду Джайлса. Но я поспешил.

– А леди Джейн Грей? – тихо спросила герцогиня. – Ее тоже возвели в мученицы?

Жестокость вопроса заключалась в том, что был он отнюдь не риторическим. В самом деле: почему бы и нет? Пред лицом Всевидящего и церкви Его все равны. Другое дело, что наместница Его не желала прославления убиенной кузины своей, а церковь послушно молчала. Впрочем, дела сии отнюдь не моя вотчина.

– Ваши проповедники в церквах, – не повышая голоса, продолжала герцогиня, – верно рассказывают, что я, дьявола дочь, получив от королевы Елизаветы полный выкуп за пленных, тем не менее приказала сжечь их заживо подобно тому, как вы казните у себя несчастных последователей нашей веры. Я не виню их во лжи, ибо малые сии, мнящие себя орудием их Бога, не ведают, что творят. Лжет лишь пресветлая сестра моя Елизавета, наместница Всевидящего на земле.

Однажды, когда Всевидящий был в добром расположении духа, я спросил у него, зачем он позволяет земным владыкам титуловаться наместниками Его. Он усмехнулся лукаво и спросил, почему бы Ему не иметь официального представителя на земле. Власть земная, ответил я, чревата соблазнами многими, и неприменно настанет день, когда носитель титула сего, опозорит высокое звание низменным поступком. Пусть так, упрямо возразил Он, я дал вам Имя Мое, но пачкая, вы пачкаете лишь себя, Я же чист остаюсь.

– На самом деле королева ваша не прислала ни единого талера. Напротив, она велела передать мне, что будет только рада, если не один из пленных не вернется и могу принести их всех в жертву моим демонам.

– Могу я узнать у вашей светлости, кто был послом ее величества?

Красивые губы герцогини приоткрылись и тут же сомкнулись, выплюнув всего два слова:

– Отец Бенедикт.

Странное дело, но в сей отчаянный миг почудилось мне, храмовые статуи прежде с ироничной насмешкой рассматривавшие меня, теперь улыбаются сочувственно и смущенно.

– Не хотите ли узнать, что случилось потом? – любезно осведомилась леди Джейн.

Нет, я не хотел. Всевидящий знает, нет вины моей в сем нечастье. Да, я знал, знал всегда, что Елизавета – не лучшая королева. Подозревал и то, что начнет она рано или поздно войну с герцогством Найт. Но верил наивно, что произойдет сие не столь скоро, ибо в неведеньи своем не предполагал столь личной причины. И потому позволил себе иными химерами увлечься и Орден свой увлек на чужбину. Да и другой вопрос: даже останься мы на месте, могли бы мы спасти этих несчастных? Или же это сам Всевидящий удалил нас и тем спас от ненужного жертвоприношения? Ведь даже мне подобных Он посвящает в очень немногие помыслы свои. Но я не мог выкрикнуть этого «нет» и потому смиренно произнес:

– Я весь внимание, ваша светлость.

– Я велела привести пленных сюда, в Храм. Их было всего четверо. Простые воины, попавшие в плен, получили свободу на следующий день после битвы. Нескольких военачальников я освободила безо всяких условий в день начала переговоров о перемирии. И лишь самые знатные персоны оставались у меня в замке на положении невольных гостей.

Точно на вашем месте стоял отец Бенедикт. А пленных подвели сюда, к алтарю. Затем я попросила посла королевы слово в слово повторить пленным то, что приказала передать мне его государыня, пообещав ему, что, если он изменит в послании хотя бы слово, война продолжится до тех пор, пока я не свергну с престола Елизавету. Он повиновался. Ни он, ни даже я тогда не подозревали, что таким образом вынесли пленным смертный приговор.

Леди Джейн замолчала, словно ожидая вопросов, но я не проронил ни звука. Если мне суждено испить сию чашу, то я желал совершить это скорее.

– Я велела страже выйти из Храма и сказала пленным, что дарую волю им без выкупа и они могут в тот же день покинуть Найт.

Я живо представил себе эту картину: вот все они стоят у алтаря: сэр Джон Нокс, принц Кларенс и другой кузен королевы лорд Генри Грей со своей совсем юной дочерью (девушка приехала навестить отца перед битвой, которая завершилась столь плачевно). Стоят, ошеломленные равно бессердечием своей государыни и милостью той, кого привыкли безоговорчно считать злейшим врагом. Особенно больно это было сэру Джону, участнику всех заговоров против Марии и преданному слуге Елизаветы, свято верившему каждому слову Писания, а также трудам первосвященников, особенно Книге Тьмы, творению отца Августина. «Но Сатана в злокозненности своей не хотел остановится даже пред угрозой жесточайшей кары Небесной», – писал сей ученый муж во времена прапрадеда леди Джейн – «и сотворил мутное облако, которое покрыло собой край земли нашей и породило страну Тьмы». И вот Ночь, бороться с которой сэр Джон почитал долгом всей жизни своей, милостиво отпускает его. Нестерпимое оскорбление.

– Первым опомнился сэр Джон, – словно мысли мои читая, продолжала герцогиня. – И шагнул cюда, к Трехликому Старцу.

Леди Джейн отступила немного влево от алтаря и теперь я мог хорошо рассмотреть мраморное изваяние, прежде отчасти заслоняемое высокой правительницей Найта. В отличие от прочих скульптур, эта была относительно невелика и представляла собой трехликого старика, присевшего отдохнуть на камень. И средний лик его смотрел мне прямо в глаза.

– Его зовут Старик Харри, – непонятно усмехнулась леди Джейн. – Прежде мы звали его Безымянным. Но когда умер отец королевы Марии, имя его приросло к нашему Старику.

– А два других? – с неясным мне самому интересом спросил я.

– Слева – Старик Скрэч, – представила мне герцогиня, – Справа – Старик Ник.

– И тоже носят чьи-то имена? – опять не удержался я.

Герцогиня искоса взглянула на меня:

– К истории вашей страны их имена не имеют отношения.

Она стояла предо мной с таким, словно внезапно потеряла всякий интерес к нашей беседе и желала лишь одного: чтобы я незамедлительно покинул ее. Но я слишком долго и терпеливо слушал ее, чтобы позволить ей остановиться.

– Могу я просить вашу светлость продолжить рассказ? – фраза моя была не вполне согласна с этикетом, и герцогиня отметила это вспышкой своих выразительных глаз. Но не возразила ни слова.

– Сэр Нокс приблизился к Старикам почти вплотную и молча плюнул Харри в лицо, – бесстрастно продолжала герцогиня. – Плевок отскочил от лица Харри и полетел обратно, увеличиваясь в размерах, размашистой крупной каплей пал на лицо сэра Нокса, и оно тут же вспыхнуло пламенем.

– Ваша светлость, знал ли сэр Нокс, чье имя носит бывший Безымянный? – выговорил я и тут же поймал себя на странном ощущении: я верил герцогине. И более того, я знал: чтобы она не рассказала еще, я все равно поверю ей.

– Разумеется. Он потому и сделал это.

Потому и сделал это?.. Я вовсе не был убежден в этом. Похоже, сэр Джон в последние минуты жизни своей не вполне сознавал, что творит. Неужели Всевидящий отказал ему в поддержке своей?

– Сэр Джон был отчаянно-отважным человеком, – добавила леди Джейн раздумчиво, – но вряд ли даже в этот миг он забыл о соответствующем месте из ваших священных книг: сеящий ветер – пожнет бурю.

– Зато он забыл о другом, – мрачно заметил я, – забыл по собственному желанию.

– Ваши священники, знай они правду, осудили бы его, – тихо произнесла герцогиня. – Вы тоже?

Я стойко выдержал ее полыхающий взгляд:

– Нет. Должен осудить, но не могу.

– Лорд Генри Грей поступил иначе, – невозмутимо продолжала леди Джейн. – Он предпочел поединок и честно бился, сколько хватило сил. Он вызвал Скрэча, сильнейшего из трех.

– Но как это возможно, ваша светлость?

– Вы постоянно, забываете, господин посол, – снисходительно пояснила герцогиня, – что Силы Ночи реальны и мало похожи на те сказочные чудовища, коими пугают вас священники ваши. Скрэч, конечно, одолел лорда Грея, но с трудом, поскольку Грей, сам того не понимая, был наполовину наш. Его покойная жена Мария Старшая была сестрой короля Харри. Грей всегда хорошо относился к обеим царственным племянницам, не препятствовал восхождению на трон Марии Младшей, и та, в свою очередь, заботилась о его осиротевших детях.

Лорда Грея я знал хорошо и потому опять же не мог принять объяснения герцогини. Он не был как Нокс фатаником веры и даже более того, его вольнодумная веротерпимость порой смущала меня. В этом он сходился с королем Харри, воспитавшем дочерей своих в различных верах. Утверждают, что король просто потакал жене-иноверке, но это ложь. Характер у Харри был прочнее гранита и королева Екатерина, отнюдь не слабая духом, не имела на него особого влияния. Я был тогда совсем еще юн, но все же прочто запомнил, как он во всеуслышанье заявил однажды: «Всевидящий – мудр и ведает, что Любовь к Нему не измеряется количеством свечей, зажженных в церкви».

– Прошу прощения, ваша светлость, но все это не имеет отношения к вере. Я тоже не противодействовал королеве Марии и даже участвовал в подавлении мятежа, который возглавили сэр Нокс и принц Кларенс. Но едва ли вы сможете назвать меня хотя бы наполовину вашим.

– Вы так думаете? – улыбнулась и от ее улыбки слегка надменной, но и дружелюбной тоже, мне стало нехорошо. – Что ж, возможно, я и ошибаюсь… в отношении вас. Но не в отношении семьи Грей. Юная леди Джейн тоже решила сражаться, только ее выбор менее всего сулил желаемую победу. Она сражалась с Ночью ночными средствами.

– Ваша светлость изволит сказать, что леди Джейн Грей использовала черную магию? – вид у меня был, наверное, как у донельзя изумленного барана, только герцогине он отнюдь не показался смешным. Она смотрела на меня строго и печально.

– Маленькая Джейн часто играла на коленях у своей кузины-королевы, подобно тому, как моя сестра Энн играла на руках, – герцогиня пристально вгляделась мне в лицо, – у одного человека. Играла и кое-чему научилась.

– А впрочем, – герцогиня сделала шаг мне навстречу, – разве высокопосвященные веры вашей не владеют магией? Только вы различия ради именуете ее белой.

– Вашей светлости известно, – не уступал я, – что чародейство особенно, что лишает человека рассудка, карается в нашей стране, как одно из тягчайших преступлений.

– Если, конечно, карается, – холодно оборвала меня герцогиня. – Во всяком случае леди Грей пыталась укротить Старика Ника, и, возможно, это ей удалось бы, если бы она применила вашу, а не нашу магию. Она разумно выбрала слабейшего из трех, понимая, что победа даст ей дополнительную силу. Но леди Грей слишком верила в искусство тетки-королевы, а, может быть, слишком боялась утратить последний огонек веры во что бы то ни было.

И снова я видел, как это было, видел глазами леди Джейн, но истолкование ее смущало меня. Юная девушка, тезка могущественной герцогини, она не должна была сражаться, она вообще случайно попала в сей страшный водоворот. Случайно?.. А разве существуют случайности в мире, находящемся под присмотром того, кто все видит?

– Могу ли спросить вашу светлость? – мой голос вопреки желанию слегка дрожал.

– Извольте, – обронила леди Джейн. Она стояла, полуобернувшись к Трехликому Старику, и чудилось мне, что герцогиня разговаривает с ним, как прежде она обращалась к Храму.

– Допускает ли ваша вера возможность случайного?

Герцогиня отрицательно качнула головой:

– Случая нет, есть – выбор.

– Джейн Грей тоже сгорела? – тихо спросил я.

– Ото всех остались лишь три кучки пепла. Принц Кларенс повелел одному из слуг принести три чистых мешочка, сделанных как кисеты, сам осторожно ссыпал в них пепел и, взяв с собой, удалился.

Я стоял молча, не произнося ни звука. Видимо герцогиня сочла это знаком недоверия к ее рассказу. Она прошла мимо меня и запрокинув голову к куполу Храма, отчетливо произнесла

– Именем Ночи клянусь, что ни слова не солгала и не солгу этому человеку.

Признаюсь, я был несколько разочарован: наши священники обставляли подобные ритуалы более красиво. Но жесте герцогини было столько простоты и убедительности, что у меня кольнуло сердце. И это ощущение напомнило мне о моих неисполненных обязанностях.

– Ваша светлость, я прошу позволения теперь удалиться: мистер Мартин Кеплен…

– Разумеется, сэр Питер, вы можете идти, – перебила меня герцогиня. – Вы можете занять Зеленые покои. Они сейчас пусты, и там никто не услышит вас.

Я уж собирался откланяться, но внезапная игра мысли остановила меня:

– Позвольте узнать, ваша светлость, имеет ли какое-либо значение цвет в названии комнат?

– Абсолютно никакого, кроме самого цвета.

Сама Ночь с улыбкой смотрела мне в лицо. Что я мог ответить ей?..

7

Едва я приоткрыл дверь Храма, как яркое солнце обожгло мои глаза. Переход от легких сумерек к подлинному дневному свету был столь резок, что невольно зажмурился и склонил голову. Отец мой, Всевидящий, что хотел указать Ты мне знаком сим? Скрытый в нем смысл неведом мне и не в силах я познать его. А, может быть и нет ни знака, ни смысла?.. И как понять мне Тебя, если себя самого понимаю едва ли?

Почему я сразу безоговорочно поверил герцогине? И даже клятва ее в завершение разговора абсолютно была не нужна мне. Я просто поверил. Почему? Не потому ли что был к сему подготовлен разговорами с Кларенсом и молчанием отца Бенедикта. Я-то вернулся в страну слишком поздно, когда и война и наступившие перемирие стали свершившимися событиями. Отец Бенедикт по-прежнему оставался исповедником королевы Елизаветы, участвовал во всех ритуальных церемониях, но я видел, что службу творит он безо всякого душевного горения, словно вериги покаянные носит. Неужели это имел в виду Всевидящий, когда на мое предложение направить послом отца Бенедикта сказал мне: „Он предпочел долг пред людьми, долгу предо Мной. Не осуждаю, но не могу довериться ему“? И я спросил тогда: „ Ужель отец Бенедикт более не посланник Твой?“ Всевидящий лишь улыбнулся и произнес нечто совсем уж загадочное: „Все мы чьи-нибудь посланники“.

– Сэр Питер, надеюсь встреча с ее светлостью прошла благоприятно?

Я медленно открыл глаза. Сделать это, в сущности, незначительное движение было страшно: казалось, еще чуть-чуть и солнечный огонь еще раз опалит меня. Но ничего не произошло: мне в лицо светил милый солнечный денек. А предо мной мельтешила крупная фигура сэра Генри Уайтхауза.

Однажды, незадолго до посвящения я осмелился возражать Всевидящему. Речь шла постулате Всеобщей Любви. Я простодушно сказал Ему, что способен возлюбить далеко не каждого из ближних моих. Что до дальних, то таковые представляются мне просто абстракцией, а подобную отвлеченность возлюбить в принципе невозможно. В ответ Он строго спросил меня, убежден ли я в истинности слов моих. И я отвечал Всевидящему, что, возможно, слова ложны и даже оскорбительны для Веры, но я хорошо знаю предел слабых сил своих и потому не смею принимать на себя неисполнимых обетов. Никто не знает пределов сил своих, все так же строго возразил Он, ты все же пройдешь посвящение. Не знаю, Ночь ли толкала меня в тот миг под ребро, но остановиться я не мог. Потому что Вере угодны нелюбящие и слабые, спросил я. Вере угодны честные, отрезал Он. И лишь тогда я заметил, что спорю с Ним.

И вот теперь предо мной стоит всего страшащийся, глубоко несчастный, но, в сущности, хороший человек, и я должен возлюбить его? Но как?..

– Герцогиня позволила мне исповедовать Мартина, – ответил я.

– Не сомневался в милосердии ее светлости, – тон его речи был унизительно почтителен. – Я подразумевал ваши переговоры.

Похоже всем моим тайнам пришел конец, но – странное дело – я воспринял это с мне самому непонятным безразличием. Меня ждал Мартин, а сэр Генри преграждал дорогу к нему.

– Пока рано говорить о результатах, – вполне честно ответил я и сделал движение, как бы намереваясь обойти собседника. Он почтительно посторонился, и я заторопился прочь.

Служитель, встретивший меня в дверях (когда и как герцогиня успела предупредить его?), сообщил мне, что Мартина немедленно приведут в Зеленые Покои, и я могу пока пройти туда. Я последовал сему указанию. И едва свернул за угол, как тут же буквально столкнулся с мисс Пиил. И опять старый бунт против Вселюбви и Всепрощения очнулся во мне:

– Так-то вы храните чужие тайны?

Она обиженно взглянула на меня:

– Во всем виновата леди Энн. Едва вы покинули завтрак, как она тут же сообщила всем, что вы посол королевы Елизаветы и прибыли сюда для переговоров с герцогиней о мире.

– И только?! – с невольным облегчением вырвалось у меня.

– Больше она не сказала ничего, – подтвердила мисс Пиил.

– А почему вы вообще думаете, что принцесса Миднайт узнала меня? – этот вопрос со вчерашнего дня вертелся у меня на языке.

– Вы бы видели, как леди Энн смотрела на вас, когда вы вышли в сад, – чисто по-женски усмехнулась мисс Пиил. – На человека, которого только что увидели впервые таких взглядов не бросают.

Я хотел уйти, но мисс Пиил вновь остановила меня:

– Сэр Питер, пожалуйста, когда будете уезжать, заберите меня с собой. Я не могу более оставаться в Найте. Здесь все наизнанку: светлое порой предстает темным, а черное – белым. И мне начинает казаться, что я теряю рассудок.

Я в изумлении смотрел на нее.

– Я все продумала, – она говорила очень быстро, словно боялась, что я безжалостно оборву ее. – Я дам обет послушания Ордену Милосердия и смогу уехать с вами, не опасаясь ни возражений родных, ни преследований королевы Елизаветы. Ведь она не посмеет, не правда ли?

Она действительно все продумала: Орден Милосердия, многие служительницы которого славились глубокими медицинскими познаниями, по сути дела был женской частью Ордена Преображения. Следовательно, я имею право принять такой обет. И даже более того: не должен был отказать желающему дать его.

– Хорошо, мисс Пиил, мы поговорим с вами после, – обещание мое было весьма неопределенно, но она приняла его как конкретное обязательство.

– Я буду ждать вас, сэр Питер.

И я не стал разубеждать ее. Возможно, во мне все же жива некая частица Вселюбви?..

8

Два стражника ввели Мартина Кеплена и тут же, не произнося ни слова, покинули комнату. Молодой человек осторожно посмотрел им вослед.

– Не беспокойтесь, они не будут подслушивать под дверью. Герцогиня обещала, что в этих покоях нас никто не услышит.

– Я верю вам, сэр Питер, – просто ответил он. И я вновь поразился его спокойствию, мужественному спокойствию человека, обреченного на скорую смерть. Это было иначе, нежели в бою, когда нет времени задумываться, да и исход события неясен до конца. Мартин же знал свою судьбу и должен был просто ждать, ничего не предпринимая, чтобы изменить ее.

– Я слушаю вас, – в тон ему проговорил я. Такое начало нарушало установленный ритуал, но я чувствовал, что мы оба не нуждаемся в красивых формальностях.

– Я должен сознаться вам в страшном грехе, – неторопливо начал Мартин. – Я обманул гостеприимную хозяйку этого замка, равно как и всех присутствующих, приняв на себя несовершенное мной деяние. На самом деле я не брал денег сэра Генри Уайтхауза.

Он замолчал, переводя дух, и в сей миг я понял, что самого начала ожидал нечто подобное.

– Я знаю, – продолжал он, – что все мое предшествующее поведение, мой образ жизни свидетельствуют против меня. Давно уж, более года, стал я игроком Желания. Возможно, вы, сэр Питер, незнакомы с этой игрой. В нашем королевстве она запрещена, и участие в ней карается наравне с колдовством. Но здесь, в Найте, это – не преступление, хотя возможность участия в ней ограничена рядом строго исполняемых правил. Утвержденный однажды порядок практически никогда не нарушается, поскольку организаторы игры рискуют всем и, потому прежде, чем вовлечь в игру новичка, не раз подумают, уцелеют ли после того их собственные головы на плечах.

Кто знает, может, именно эти строгие правила и послужили главным соблазном мне. Поскольку в число ограничителей входили возраст и определенная состоятельность („никто не смеет вкладывать в игру не принадлежащие ему средства“), то я мечтал поскорее достигнуть положенного предела и между тем старался преуспеть по службе. Наша семья покинула родину отнюдь не с пустыми руками, хотя очень многое пришлось оставить. Позднее, когда герцогиня одним из условий перемирия с королевой Елизаветой установила возвращение изгнанникам их имущества, положение наше еще улучшилось. Но лично мне это помогало мало. Как младшему сыну, мне досталась лишь незначительная часть наследства наших родителей, тогда как мой старший брат Роберт получил львиную долю его и к тому приличное приданное за своей женой Фредой, старшей наследницей дома Уайтхауз. Вообще-то, как женщина, она не могла претендовать на столь значительное обеспечение, но сэр Генри любит ее гораздо больше своего сына Гордона, доброго, но несколько легкомысленного малого, и потому несколько обделил его в пользу Фреды. Впрочем, он же и поправил дела Гордона, выгодно женив его.

Таким образом, лишь я вынужден служить (Чарльз Стентон тоже определился на службу, но у него были иные мотивы). Думаю, начальники мои не имели причин жаловаться на меня. Однако, выбирая место службы, я думал лишь о том, чтобы иметь поблизости одно из Мест Игры, и потому оказался в удаленном гарнизоне на южной окраине герцогства. Служил я исправно, не упуская ни малейшей возможности показать себя с наилучшей стороны. И к моменту вступления в Игру Желаний я имел уже все необходимое для полноправного участия в ней.

Не стану описывать вам подробности Игры, они имеют мало значения в том, что я хочу рассказать. Укажу лишь главное: каждый игрок, делая денежную ставку, в случае выигрыша мог получить исполнение своего желания. Причем уровень желания, его значительность зависели не от ставки, а от опытности самого игрока. Начинающий не имел права ни выложить на кон крупной суммы, ни заявить действительно серьезное желание. В этом и заключался азарт Игры: каждый участник стремился выйти на уровень Настоящего Желания. А для этого нужно было много играть и постоянно хоть понемногу, но выигрывать. Ведь сделанную ставку игрок терял при любом исходе Игры, а проигравший платил двойную-тройную сумму против поставленной в зависимости от значительности желания.