скачать книгу бесплатно
– Сейчас, – ответил Исидор. – Мой шофер ждет вас у вашего подъезда.
Ольга не сразу увидела Исидора – с сигарой в руке, в толпе репортеров, он подошел к Ольге, поцеловал руку. Ольга почувствовала, как по ее телу прошла легкая дрожь.
Потом в «Метрополе» они пили шампанское и ели устриц.
Исидор курил почти непрерывно. Он закурил очередную сигару, сбросил пепел в хрустальную пепельницу, достал из кармана смокинга какие-то конверты.
– Ольга Ивановна, на следующей неделе я открываю галерею в Берлине. Здесь приглашение и билеты. – Он протянул ей конверт.
Ольга раскрыла конверт. Билет на поезд Москва – Варшава – Берлин. Она удивленно посмотрела на Исидора.
– Если не можете или не захотите – выбросьте и забудьте.
Ночью Ольга спала плохо и к утру твердо решила не ехать. А утром за завтраком неожиданно сказала Григорию:
– Ты знаешь, на следующей неделе мне нужно уехать. Всего на несколько дней.
Григорий вопросов не задавал.
На станции Вржболово, уже за Варшавой, они пересели в узкий немецкий поезд. Прошли любезные прусские пограничники. Щелкнула замком блестящая дверь купе, упали тяжелые занавески. В купе стало почти темно. Ольга сидела на кушетке напротив Исидора и чувствовала легкую приятную дрожь. Исидор встал перед ней на колени, стал целовать ладони рук. Ольга закрыла глаза, когда Исидор стал ловко расстегивать ее платье.
Дни в Берлине промелькнули, как один праздничный день: приемы, кутежи в ресторане – и опять приемы, и огромная кровать в спальне с видом на замок Шарлот-тенберг. Судя по всему, галерея Исидора имела в Берлине оглушительный успех: картины молодых русских художников были подобраны с удивительным вкусом. Ольга запомнила заголовок в берлинской газете: «Дни Гольца в Берлине затмили славу Дягилева».
Как-то под утро Исидор спросил:
– Поедешь со мной дальше? Лондон, Нью-Йорк?..
Ольга с негодованием оттолкнула Исидора:
– Никогда! Скорее в Москву! К Григорию!
Исидор провожал ее на Восточном вокзале. Ольга смотрела, как его невысокая, крепко сбитая фигура тает в тумане. Они больше никогда не встречались, но Ольга часто его вспоминала – у Исидора было то, чего так не хватало Григорию: самоуверенная мужская сила.
А в Москве ждала ее новая книга стихов. На этот раз критики были почти единодушны: «У нас появился большой поэт». Слава пришла к Ольге неожиданно: для нее устраивали поэтические вечера, почти непрерывно шли приемы.
Ольга нашла в старом сундуке длинное бабушкино платье, в антикварном магазине разыскала веер из страусино-вых перьев. Григорий пытался ее отговорить:
– Сейчас входят в моду короткие платья…
С Ольгой спорить было невозможно:
– В Москве моду теперь устанавливаю я!
Когда в августе 1914-го началась война, Григорий сразу ушел на фронт, гимназию он так и не окончил. Григорий был санитаром, его поезд кружил по всему Западному краю, короткие письма приходили то из Варшавы, то из Риги. «Люблю, целую, все хорошо». В этих письмах было что-то чужое.
В феврале была революция, в Петрограде свергли царя. Внешне жизнь их изменилась мало, только на улицах сразу появилось много плохо одетых солдат с пустыми лицами. Они ходили кучками, лузгали семечки и сплевывали шелуху на тротуары.
В марте раздался звонок. В дверях стоял Григорий. Какой-то почерневший, в заношенной шинели, с рюкзачком. Ольга бросилась к нему и вдруг замерла. Она явственно почувствовала исходивший от него чужой запах.
– Нет, нет, не входи, снимай шинель, китель, ботинки. И в ванную! Скорее в ванную!
А потом опять все пошло по-старому. Вечера, приемы. Раскатистый смех Григория. Его новые рассказы из военной жизни…
Вокруг Ольги роились молодые московские поэты. Чаще всех бывал Леня Пустырник – самый талантливый. Большой, неуклюжий, с лошадиным лицом. Читает он надтреснутым голосом, нараспев, и стихи его звучат медью.
Как-то вечером они с Леней вдвоем в Ольгином кабинете, на Сивцевом Вражке, читают по очереди стихи. Вдруг Леня подходит к Ольге, смотрит на нее лошадиными глазами, говорит отчетливо:
– Ольга, будьте моей женой. Я все решил. Нам надо быть вместе. Без вас я умру.
Ольга улыбается, берет Леню за руку.
– Леонид, вы гениальный поэт. Я без ума от вашей музы. Но я замужем и счастлива.
Леня берет чернильницу с Ольгиного стола.
– Если вы не согласитесь, я выпью эти чернила.
Дверь отворяется, и в комнату входит Григорий. Смотрит на Леню с интересом.
Ольга смеется:
– Мы репетируем. Леня играет Гамлета. Он делает новый перевод Шекспира…
А потом был месяц в Тарусе. Там, на тихой Оке, стоял большой заброшенный дом Ольгиного отца. Июль в тот год был жаркий. Мужиков в полях не было видно. «Кто на войне, – решила Ольга, – а кто в Москве, лузгает семечки». Они целыми днями бродили узкими тропинками по некошеным заливным лугам, купались голыми в прохладных речных водах, а потом часами валялись на горячем песке. Вечерами сидели на открытой веранде, пили чай с травами, который им по старинному рецепту готовила старая Ольгина нянька, тетя Дуся, смотрели на закат. Солнце тем летом было неестественно красным.
В августе они вернулись в Москву.
Через пару недель Ольга сказала Григорию:
– Этой зимой у нас будет бэби.
Григорий сперва не поверил, потом подпрыгнул от радости и побежал за шампанским.
– Я не отойду теперь от тебя ни на шаг.
Октябрьским утром Григорий ушел из дома в училище – с сентября он носил форму поручика Михайловского полка.
Вернулся на следующий день с искаженным от боли и злобы лицом. Сразу ушел в свою комнату. Потом вернулся.
– Помоги собрать мне чемодан. Я уезжаю.
– Куда? – только спросила Ольга.
– На Дон. Со всеми.
Уходя, он сказал:
– С этим нужно кончать… Они меня чуть не убили. Вчера…
В страшную зиму 1918 года Ольга в Москве была одна.
Родила она на редкость легко – в Московской Градской больнице. Гинекологом там был доктор Гофман, университетский товарищ отца. На прощание он сказал Ольге:
– Я сделал все, что мог. Теперь, чтобы выходить младенца, все зависит от вас. Тепло, гигиена, питание…
Ребеночка крестили в церкви Воскресения и нарекли Вадимом.
В квартире на Сивцевом Вражке было холодно. Ни дров, ни еды… Свет и телефон уже давно отключили. Из прислуги осталась только Фекла, придурковатая кухарка. В Москве большевики успели закрыть все частные лавки. Дровами, керосином и едой торговали спекулянты в темных подворотнях. Ольга и Фекла, закутавшись в шали, понесли столовое серебро Арине Родионовне, жившей в соседнем доме торговке. Ближайший толчок был развернут в одном из арбатских переулков. Ольга запомнила старика в золотых очках и генеральских погонах. Старик пытался продать огромный старинный самовар, при этом он беспрестанно что-то бормотал и жестикулировал.
Вскоре у Ольги пропало молоко. Купленное молоко кипятили, разливали по бутылочкам и закрывали сосками. Несмотря ни на что, Вадим рос крепким младенцем, он исправно спал по ночам и заметно прибавлял в весе. Ольга с ужасом следила, как стремительно тают запасы столового серебра. Что будет дальше?
Фекла приносила новости с толчка:
– Мужики говорят, что скоро Советам конец. Немцы в Питере, скоро будут в Москве. Перевешают всех главных евреев.
Погода в тот год стояла переменчивая. То завьюжит и снегом занесет всю улицу – и снег лежал неделями, дворников на улицах больше не было. То резко потеплеет, небо очистится, запахнет весной, и вдоль тротуаров потекут веселые ручейки.
В один из таких не по-зимнему теплых дней в дверь постучали. В дверях стоял хорошо одетый человек, по виду иностранец, и солдат в нерусской форме.
– Госпожа Широкова? – спросил иностранец. – Позвольте представиться. Меня зовут Брюс, я из британского консульства. Мы составили список выдающихся представителей русской культуры, которым требуется незамедлительная помощь. Я большой поклонник вашего таланта.
Он кивнул головой, и солдат поставил большую коробку на стол. Из коробки возникли пакеты сухого молока, галеты, мясные консервы…
– Я не знаю, как вас благодарить, господин Брюс. Поверьте, это не для меня, это для ребенка…
– Не стоит благодарности, госпожа Широкова. Ваша поэзия принадлежит не только России…
Брюс не уходил довольно долго. Солдат растопил камин, и в его отблесках комната с заросшими льдом окнами казалась сказочной пещерой.
– Где ваш муж? – спросил Брюс.
– На Дону, – ответила Ольга.
– Какие-нибудь сведения?
Ольга покачала головой.
– Только это. – Она протянула ему лист бумаги, покрытый острыми строчками.
Брюс медленно прочитал:
Об ушедших – отошедших –
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный –
Голубиный – лебединый –
О, тебе, моя высь, Говорю – отзовись!
О младых дубовых рощах,
В небо росших – и не взросших,
Об упавших и не вставших,
В вечность перекочевавших, –
О, тебе, наша честь,
Воздыхаю – дай весть!
Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных –
Сколько у меня любимых!
Я на красной Руси
Зажилась – вознеси!
– Это очень хорошие стихи, госпожа Широкова. Если вы разрешите, я их сохраню.
Брюс аккуратно сложил бумагу и положил в портфель.
В дверях он сказал:
– С вашего позволения, я буду навещать вас регулярно.
Солдат с ящиком появлялся каждую неделю. Брюс тоже заходил не реже чем раз в месяц.
Между тем затяжная весна перешла в холодное лето. Шли почти непрерывные дожди.
По ночам на улицах постреливали. Если появлялись редкие машины, значит – едут с обыском. Брюс приносил английские газеты. Ольга читала их при свете коптилки. В сочетании со слухами, которые Фекла приносила с толчка, газетные новости звучали фантастически.
Как-то ночью Фекла стащила Ольгу с постели.
– Барыня, беда! Царя убили…
– Где, что ты говоришь?
– Всю семью, барыня, и наследника, и княжон… В церковь нужно, барыня…
Ольгина семья не была ни набожной, ни монархической. Но слова Феклы подействовали. Ольга накинула на голову платок и побежала вслед за Феклой через липкую ночную морось.
В маленькой Рождественской церкви было полно народу. Люди молча крестились и ставили свечи. Молоденький священник тихо читал заупокойную молитву. Ольга пристроила свою свечку в уголке и стала протискиваться к выходу. У ворот стояли двое в штатском и внимательно вглядывались в лица выходивших из церкви…
Как-то раз, это было уже в сентябре, Брюс, протягивая Ольге пачку газет, спросил невзначай:
– Фамилия Каннегисер вам знакома?
Ольга наморщила лоб и вспомнила:
– Да, есть такой поэт. Поздний символист. Мы его слышали с Григорием в Питере, в пятнадцатом году, в «Бродячей собаке». С ним что-нибудь сталось?
– Этот поэт застрелил Моисея Урицкого, начальника Петербургской большевистской тайной полиции…
– И что теперь?
