Молодость

Это был роман Альберто Моравиа под названием «Конформист». Прохладная история про молодого фашиста, который терзается собственной обычностью, показалась Кастеллаци самую малость претенциозной, но некоторые моменты очень хорошо смотрелись бы на экране. «Только нужен кто-то из молодых, кто-то, кто не будет слепо тащиться за неореализмом, а использует яркий и полноцветный киноязык, пусть и в ущерб реализму…»

Сальваторе отвлекся от книги и понял, что прошло уже несколько часов. Судя по окружающему пейзажу, они все еще были в Тоскане. Кастеллаци показалось, что он видел указатели на Парму. Молодые люди немного успокоились. Парень задремал, а девушка с серьезным выражением на лице читала книгу. Сальваторе постарался подсмотреть, что за книгу она читает. Это был сборник сочинений Михаила Бакунина27. Кастеллаци улыбнулся – для сборника сочинений книга была тонковата и, скорее всего, представляла собой сборник обрывков сочинений. Впрочем, девушку это не смущало – она читала измышления этого русского анархиста с таким лицом, с каким подростки из богатых семей читают «Илиаду».

Из кармана пиджака спящего молодого человека тоже выглядывала книга. Ее название Сальваторе смог разглядеть лишь частично, но без труда ее узнал – это был «Декамерон»28. Кастеллаци посмотрел на парня немного по-новому: «Неужели за пошловатыми перешептываниями скрывается ценитель Боккаччо?»

Как будто этот вопрос был задан вслух, молодой человек зашевелился и проснулся. Девушка не отвлеклась от книги, поэтому не видела, каким взглядом парень посмотрел на нее, но зато это увидел Кастеллаци. Это, без сомнения, был взгляд настоящего ценителя Боккаччо – бесстыдно раздев подругу взглядом, молодой человек залюбовался игрой солнечного света в ее волосах.

Сальваторе захотел поиграть с этими двоими в игру. Он отложил Моравиа и сделал вид, что задремал. Первое время ничего не происходило, но вскоре шепот возобновился. Сначала это был лишь шепот парня, из которого Кастеллаци узнал имя девушки. Ее звали Джулия. Через несколько минут на пол купе что-то упало, судя по звуку, это была книга. Сальваторе почти не сомневался, что это был Бакунин, потому что сразу вслед за этим девушка тоже начала шептать. Точнее даже не шептать, а негромко говорить. Кастеллаци сразу же понял, за счет чего она брала, не выделяясь яркой внешностью – голос Джулии был достаточно низким и как бы все время горячим. Ее предложения тоже не отличались особенной изобретательностью, зато были более реалистичны и рациональны – она обещала заняться Лино (так звали парня) сразу же, как «этот старик сойдет», и не отпускать его до самой Генуи. Сальваторе было даже немного жаль, что в Генуе поезд будет раньше, чем в Турине, и плану Джулии не суждено сбыться.

Вскоре шепот стих. Кастеллаци слегка приоткрыл глаза и увидел то, что и ожидал увидеть – молодые люди целовались. Следующие сорок минут прошли именно в таком положении. Джулия и Лино даже не разговаривали больше. «Они что, пытаются друг друга съесть, используя лишь губы и язык?» Неожиданно в купе потемнело. Сальваторе потребовалось некоторое время, чтобы понять, что поезд едет по тоннелю.

Когда свет вернулся, Кастеллаци обнаружил, что Лино забрался левой рукой под блузку своей подруги и теперь уверенно продвигался в сторону небольшой груди Джулии. «Так, пора сворачивать игру, а то скоро их даже мое присутствие не остановит…» Сальваторе пошевелился, негромко кашлянул и лишь после этого открыл глаза, но начал протирать их, давая молодым людям скрыть следы своих шалостей. Лино теперь был красным, как будто только что вышел из парной, а вот Джулия, как ни в чем не бывало, уткнулась в своего Бакунина.

Через час поезд был в Генуе. Молодые люди сошли, но перед этим Сальваторе не отказал себе в удовольствии указать Лино, что у него щека и подбородок испачканы в чем-то красном – Джулия несколько раз промахнулась мимо губ своего молодого человека и оставила следы от помады.

Когда эти двое вышли, Кастеллаци вдруг ощутил, что в купе стало слишком много места. К счастью, вскоре к Сальваторе присоединился дряхлый священник в сопровождении монахини, но они не целовались и даже не перешептывались, так что Кастеллаци был вынужден вернуться к чтению. За этим занятием он и провел остаток пути до Турина.

Столица Пьемонта. Вотчина Савойской династии и ФИАТ. «Колыбель итальянской свободы» – как называют свой город туринцы за особую роль в Рисорджименто (в остальной Италии, разумеется, никто так Турин не называет). Кастеллаци бывал здесь по делам съемок, но это было еще до Войны. Несмотря на то, что вечер был еще не поздний, Сальваторе решил сразу направиться в гостиницу. Выйдя из вагона, Кастеллаци понял, что путешествие изрядно его утомило. Тряска, недостаточно мягкие диваны в купе, долгое пребывание в одной позе, а как итог: больная спина и отчаянное желание вытянуть ноги.

Припомнив название гостиницы, в которой он останавливался до Войны, Кастеллаци взял такси у вокзала и направился туда. Здание из бетонных панелей и стекла совсем не напоминало милый особняк, в котором Сальваторе останавливался раньше, несмотря на то, что адрес не изменился и вывеска с названием «Святой Фома в Турине» была на месте. Кастеллаци вспомнились слова Талейрана29: «Тот, кто не жил в годы перед Революцией, не может понять сладости жизни».

– А более… старомодные гостиницы в славном Турине есть?

– Что вы имеете в виду, синьор?

– Колонны, лепнину на фасаде, шторы с вышивкой и никакого пластика. Знаете такое место, друг мой?

Таксист задумался на минуту, а потом улыбнулся и ответил:

– Колонн там нет, синьор, но в остальном, все, как вы описали!

– Тогда поехали…

Таксист показался Сальваторе славным малым. Больше молчал, чем говорил, не заискивал, но и не грубил – простой парень за работой. «Святой Павел» действительно была старомодной гостиницей. Старинный большой дом в духе неоклассицизма, швейцар во фраке – место явно было не из дешевых, но одну ночь Кастеллаци мог здесь провести, не обвиняя себя в расточительности. Расплатившись за такси и выбравшись на прохладную улицу – в отличие от Рима в Пьемонте погода недвусмысленно намекала на то, что уже конец сентября – Кастеллаци наклонился к таксисту:

– Хотите подзаработать, молодой человек?

– Конечно, синьор.

– Завтра мне нужно будет посетить одно местечко близ Верчелли. Ривольтелла – знаете, где это?

Парень замялся. Сальваторе понял, что он не знает, но не хочет в этом признаваться. Наконец, таксист ответил честно:

– Простите, синьор, но я не знаю, где находится это место.

– Очень жаль… Есть шанс, что до завтрашнего утра вы это выясните?

Парень посмотрел на Кастеллаци непонимающе, но быстро догадался, что тот имеет в виду.

– Да, я посмотрю на карте и спрошу у ребят из таксопарка!

– Отлично, тогда жду вас здесь в восемь…

Спина немилосердно напомнила о себе, и Сальваторе решил скорректировать время:

– …лучше в девять.

Распрощавшись с таксистом, Кастеллаци заселился в гостиницу, ради интереса согласившись на номер с телевизором. Лоск старины столь явный в интерьере гостиницы, в экстерьере все же начинал уступать новой эпохе. Еще остались кое-где панели из красного дерева и мозаичные полы, но в номере был установлен новехонький японский кондиционер, который зачем-то был включен и уже нагнал температуру, от которой Сальваторе расхотелось снимать свой пиджак. Кое-как разобравшись с кондиционером, Кастеллаци налил себе вина (тоже совершенно ледяного), закутался в одеяло, устроился в кресле и приобщился к дивному новому миру телевидения. Через полчаса он выключил телевизор, решив приобщиться к дивному старому миру литературы.

Кастеллаци чувствовал себя старым. Покинув Рим, он, будто бы, увеличил скорость воспроизведения на патефоне и теперь мучился вопросом: это Мария Каллас слишком быстро поет или он слишком медленно слушает? Седой, видавший виды Рим дарил ему возможность жить не спеша, получая пусть и крошечное, но вполне достаточное удовольствие почти от каждого прожитого мгновения. Почему-то в Турине у Кастеллаци так не получалось.

Глава 17

Ривольтелла

Несмотря на обещания таксиста выяснить путь до Ривольтеллы, их путешествие затягивалось. Кастеллаци отчаянно мерз – он так толком и не согрелся за ночь. Когда они проехали мимо поворота на Верчелли в очередной раз, Сальваторе не выдержал:

– Что же вы, обещали, что посмотрите на карте, а сами петляете…

– Простите, синьор, на карте указано, что нужный нам поворот должен быть прямо впереди, но его нет…

– А вы сами откуда?

– Из Кальяри, синьор.

Кастеллаци удивился этому обстоятельству – он хотел уже пристыдить пьемонтца, который толком не знает собственной страны. Выходца с Сардинии в парне не выдавал, ни выговор, ни манеры.

– А давно живете в Турине?

– Уже третий год, синьор.

«Совсем недолго…»

– Просто у вас сардинский выговор совсем сглажен, поэтому я решил, что вы либо местный, либо давно живете в Пьемонте.

– Это я специально, синьор. Северяне не особенно любят тех, кто приезжает в Турин или Милан, чтобы занимать их рабочие места, так что приходится немного маскироваться.

Сальваторе вспомнил, как в первое время в Риме тщательно вычищал из своей речи неаполитанские словечки, чтобы поскорее перестать выглядеть на римских вечеринках чужим. Тогда Кастеллаци еще не знал, что две трети людей, веселящихся на римских вечеринках, были такими же приезжими, как и он. Несмотря на то, что со своей работой таксист справлялся не очень хорошо, Сальваторе проникся к нему симпатией:

– Как вас зовут?

– Сальваторе Антонелли, синьор.

– Какое совпадение! Я тоже Сальваторе. Сальваторе Кастеллаци к вашим услугам, молодой человек.

– Очень приятно, синьор… А вы приехали из Рима?

– Почему вы так решили?

– Ну… вы легко одеты для Севера. Да и… римлян отличает неспешность какая-то, размеренность.

– Вы проницательны. На самом деле я из Неаполя, просто, как и вы, научился маскироваться.

Минут через пятнадцать Антонелли свернул направо. Кастеллаци не увидел никакого указателя, но лицо таксиста выражало такую уверенность в собственной правоте, что Сальваторе не стал спорить. Внимательно приглядевшись к окружавшему их кустарнику, Кастеллаци вдруг понял, что это вовсе не дикие пустыри, а запущенные угодья, за которым уже много лет никто не следил. Вскоре прямо по курсу стал виден большой красивый особняк, скорее даже настоящее палаццо30. Чем ближе такси приближалось к особняку, тем явственнее были заметны следы тяжелого упадка, поразившего это место. Осыпавшаяся облицовка, заколоченные окна, разросшийся по стенам плющ – время методично и целеустремленно пожирало это место, но пока гений человеческого творчества все еще бился с неумолимой судьбой.

Дом был запущен, но не был пуст. В окнах первого этажа горел свет, а когда такси остановилось на небольшой площади перед главным входом, из особняка вышел пожилой мужчина лет на десять старше Сальваторе.

– Добрый день, синьор! Подскажите, это место зовется Ривольтеллой?

– Да, это Ривольтелла, владения графа Доницетти. Мое имя Родольфо Ди Канио, к вашим услугам.

– Сальваторе Кастеллаци, взаимно… Возможно, вы сможете мне помочь: вы знаете женщину по имени Катерина Бальони?

Старик, как показалось Сальваторе, сгорбился еще сильнее, услышав имя Катерины – он знал ее.

– Пройдемте в дом, синьор Кастеллаци…

Ди Канио, не дожидаясь ответа, скрылся в особняке, оставив дверь открытой. Сальваторе выбрался из автомобиля и, попросив таксиста подождать, прошел в просторный вестибюль. Здесь тоже чувствовалось запустение, но было идеально чисто и светло. Старик, бывший, очевидно, слугой графа, попытался принять у Кастеллаци пиджак, но Сальваторе отказался, сославшись на холод – большой камин в вестибюле не был разожжен, поэтому в просторном помещении было изрядно зябко.

– Идемте за мной, синьор Кастеллаци. Желаете кофе, вино, может, чай?

– Вино, но только если вы ко мне присоединитесь.

Старик кивнул и провел Сальваторе в небольшую комнатку, предназначавшуюся некогда для разговоров с теми гостями, которым не стоило быть в основной части дома. Здесь тоже было чисто, а еще здесь было тепло, чему Кастеллаци чрезвычайно обрадовался. Он с удобством устроился на старинном диване и залюбовался старомодной роскошью этого места. Шахматный столик вполне мог бы найти себе место в качестве экспоната какого-нибудь музея. Да и прочая мебель тоже. Даже легкая потертость и потрескавшийся лак лишь прибавляли вещам значительности в глазах Сальваторе, который вдруг почувствовал себя ребенком в окружении взрослых.

Вскоре в комнату вошел Ди Канио, неся поднос с двумя пустыми бокалами и запыленной откупоренной бутылью вина. Бокалы тоже представляли собой произведения искусства и возрастом, судя по качеству изготовления, превосходили Сальваторе.

– Вам не жарко, синьор? А то я могу открыть окно…

«Да что с этими северянами такое?!»

– Нет, не нужно. Так вы знаете Катерину Бальони?

– Да, синьор, знаю. Донна Катерина выросла в этом доме под опекой синьора графа Франческо.

– А вы не подскажите, где я могу найти ее сейчас?

– Простите, синьор, я не могу вам помочь. Дело в том, что Китти… донна Катерина умерла.

Кастеллаци почувствовал, что тонет в старинном диване, как в болоте. Квадраты на шахматном столике начали все время менять цвет. Потертость мебели стала вдруг так похожа на его душевную потертость, а в потрескавшемся лаке Сальваторе явственно видел злорадную ухмылку судьбы.

– Откройте окно, пожалуйста – жарко…

– Хорошо, синьор.

Кастеллаци сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Он с самого начала понимал, что такое могло произойти, а в поезде испытал что-то, что можно было назвать предчувствием. «Поэтому она так и не вышла на связь в течение всех этих лет… Только вот тебя это ни капли не извиняет. Тебя теперь вообще ничто не сможет извинить…» Сальваторе налил себе вина и выпил единым духом, не почувствовав вкус, налил еще, но решительно поставил бокал на стол. «Успеется!»

– Когда она умерла, синьор Ди Канио?

– В 1941-м году.

«Всего через год после нашего расставания…»

– Расскажите мне все, синьор Ди Канио. Молю вас, ничего не утаивайте.

Старик долгим взглядом посмотрел на Сальваторе – он начинал понимать причину эмоциональности гостя. Впрочем, Кастеллаци было на это все равно. Синьор Родольфо налил себе вина, сделал небольшой глоток и лишь после этого заговорил:

– Донна Катерина вернулась в Ривольтеллу осенью 40-го года. К тому моменту она не была здесь уже десять… нет, одиннадцать лет после ссоры с синьором графом Франческо. Донна Катерина была чем-то очень опечалена по приезде и целые дни проводила, гуляя по парку. Синьор граф пытался ее развлечь, дарил платья, даже кукол… синьор Франческо всегда путал взрослых женщин с маленькими девочками, которым для счастья нужны лишь безделушки… Через время стало заметно, что донна Катерина беременна. Она так и не сказала, кто отец, раскрыв лишь, что не была с этим мужчиной в браке.

Бедняжке Китти очень тяжело давалась беременность – она все-таки была уже не девочкой, да и вообще никогда не выделялась крепким здоровьем. Помню, когда им с Франкой было по двенадцать лет, они заблудились в лесу. Синьор граф всполошил всю округу и их нашли уже к вечеру. Франке хоть бы что, а вот Китти простудилась и неделю пролежала с температурой…

Ее все время тошнило и лихорадило. Моя супруга, спаси Господь ее душу, делала ей отвары из трав, но они почти не помогали. Синьор граф даже нашел в Турине доктора, который прервал бы… Он убеждал Китти пойти на этот грех ради спасения собственной жизни, но она – ангельская душа – отказалась. Правда, объяснила свое решение не спасением собственной души, а тем, что если не родит сейчас, то не родит никогда…

Старик замолчал и уставился в окно, вплотную к которому подступал густой кустарник. Когда Ди Канио заговорил вновь, Сальваторе пришлось придвинуться к нему, чтобы расслышать полушепот старика:

– Роды продолжались больше двенадцати часов. Доктор сказал, что Китти истекла кровью. Ребенок выжил. Это был мальчик. Его назвали Тото – моя жена помогала при родах и рассказала, что Катерина в последние часы часто повторяла это имя в бреду… Это ведь вы? Вы тот самый Тото, которого Китти звала в последний момент?

Кастеллаци выдержал взгляд старика. Синьор Родольфо не смотрел на него зло или осуждающе – в его взгляде была лишь совершенная усталость.

– Да, это я.

– Что же вы так долго?

На этот вопрос Сальваторе не знал ответа. Он встал и подошел к окну. Ветер трепал ветки кустарника и седые волосы Кастеллаци.

– Что было дальше?

– Дальше была Война, синьор. Синьор граф Франческо очень тяжело переживал смерть Китти. Китти и Франка заменили им с синьорой графиней родных детей, которых из-за болезни синьоры графини у них так и не появилось. В 1943-м синьор граф умер, последний год он был прикован к постели. Титул перешел к его младшему брату синьору Роберто, но он никогда не жаловал Ривольтеллу. В 1945-м здесь держали пленных партизан – хорошо, что синьор граф Франческо не увидел этого позора Италии. Теперь здесь остался только я.

– А ребенок? Что случилось с ним?

– Первое время его растили мы с супругой. После смерти синьора графа малыша забрала в свою семью донна Франка с мужем.

– Вы знаете, как их найти?

– Они жили тогда в Милане, но собирались перебираться на Юг… Я не знаю, где они, синьор. Уже почти двадцать лет не получал от них вестей. Прошу прощения…

Сальваторе закрыл окно, спокойно вернулся на диван, устроился поудобнее и сделал небольшой глоток восхитительного красного вина немалой выдержки. Он проиграл. Катерина умерла, их общий сын был далеко и найти его, зная лишь имя, не было решительно никакой возможности. Сальваторе был рад, что его сын, судя по всему, был с хорошими людьми, которые позаботились о нем. Кастеллаци лишь мог надеяться, что маленький Тото вырос добрым человеком и что все в его жизни было хорошо, но сам он в этой жизни никогда не появится. «Эй, ты хотя бы попытался, пусть и с опозданием…»

– Донна Франка была сестрой Катерины?

– Да, они были двойняшками. Девочки остались сиротами уже в четыре года и синьор граф Франческо не счел возможным для себя пройти мимо их беды – он принял обеих в свой дом и заботился о них, как о своих дочерях… Скажите мне честно, синьор Кастеллаци, вы были достойны того, чтобы наша Китти умерла, пытаясь породить ваше дитя?

Сальваторе знал свои грехи не хуже этого старика, тем более, что эта претензия была не по адресу:

– Не знаю, был ли достоин я, но точно знаю, что Катерина была достойна стать матерью, а наш ребенок был достоин того, чтобы родиться.

Старик кивнул, принимая ответ Кастеллаци.

– Кому сейчас принадлежит это поместье?

– Как и всегда, синьор, фамилии Доницетти.

– А кто-нибудь из этой почтенной фамилии живет в Ривольтелле?

– Нет, синьор. Как я уже сказал, синьор граф Роберто никогда не любил это место, его дети здесь вовсе никогда не бывали, как и внуки.

– Почему же вы продолжаете следить за ним?

Старик рассмеялся:

– Знаете, синьор Кастеллаци, не только знатным людям доступно благородство. Ди Канио всегда были слугами Доницетти. Мой прадед сопровождал синьора Амедео Доницетти во время Русской компании Наполеона, мой дед сражался плечом к плечу с синьором графом Алессандро Доницетти при Новаре31, мой отец пронес раненого синьора Бернардо Доницетти через земли враждебных абиссинцев32, теперь я сохраняю лицо дома Доницетти, даже несмотря на детскую обиду синьора графа Роберто на своего брата.

Произнося эту речь, старик преобразился, расправил плечи, в его взгляде появилось еще что-то кроме бескрайней усталости. Сальваторе внимательно слушал повествование о предках синьора Родольфо, хотя мысли его уже были заняты другим:

– Где похоронена Катерина, синьор Ди Канио?

– В Верчелли, рядом с семейной усыпальницей Доницетти. Синьор граф Франческо не захотел упокоить Китти в семейном склепе, но это вовсе не от высокомерия. Помню, он сказал тогда: «Наша Китти не заслужила мерзнуть в тесном склепе – она всегда должна видеть небо!»

– Я хочу… Вы позволите мне…

Сальваторе сбился. Отрешенность, которая овладела Кастеллаци, когда он понял, что проиграл, неожиданно улетучилась, уступив место какой-то странной застенчивости. К счастью, синьор Родольфо пришел к нему на помощь:

– Конечно, побудьте с ней.

Сальваторе скомкано распрощался, вышел из дома и направился к все еще ожидавшему его такси.

– Синьор Кастеллаци, все нормально?

Сальваторе потребовались серьезные усилия, чтобы вникнуть в суть вопроса таксиста Антонелли. Неожиданно разум Кастеллаци пронзила безумная мысль:

– Как вы говорите, ваше имя?

– Сальваторе. Можете звать меня Тото. Синьор Кастеллаци, с вами все хорошо? Вы уже спрашивали мое имя, еще удивились, что мы с вами тезки.

– Да, да, да, я помню! Сколько вам лет, Тото?! Когда вы родились?

– Двадцать четыре полных. Я родился в мае 39-го года… но зачем вам?

– Простите, друг мой… Я принял вас за кое-кого. Не берите в голову.

– Хорошо, синьор Кастеллаци. Едем в Турин?

– Нет, Тото, едем в Верчелли. Едем на кладбище.

Глава 18

Кино

С каждым следующим шагом Кастеллаци время ускоряло свой бег. Оставив таксиста, Сальваторе направился к кладбищенской ограде. Ему казалось, что все происходит слишком быстро, что некая сила увлекает его все дальше к надгробиям. В один момент Сальваторе остановился и осмотрелся – его со всех сторон окружали кресты, стелы, скульптуры и надгробные плиты. Он был в самом центре этого Царства мертвых.

Мир дернулся и замелькал перед глазами Кастеллаци, закрутившись волчком. Все размылось. Сальваторе казалось, что он бежит мимо могил, пытаясь отыскать на мертвом камне то самое заветное имя, которое способно остановить эту тошнотворную карусель. Имена усопших сливались в его разуме в огромные абракадабры, а годы жизни превратились в какую-то могущественную последовательность, принцип составления которой был Кастеллаци совершенно непонятен. «Может быть именно здесь сокрыто Имя Бога?» – это предположение мелькнуло в разуме Сальваторе, но тут же унеслось назад, а он продолжил свой бег.

Внезапно вереница букв сложилась во что-то осмысленное. Мир дернулся, пытаясь затормозить, и, наконец, остановился. Женская фигура из вуального мрамора венчала гранитную тумбу, на которой было имя: Катерина Бальони, а ниже годы жизни: 1905-1941. Сальваторе упал на колени, то ли от усталости, то ли, чтобы разглядеть эпитафию под годами жизни: «Она светилась». «Емко, просто и никаких цитат из Библии или униженности перед небесами – такой я тебя и запомнил, дорогая…»

– Я соскучилась, Тото.

Сальваторе дернулся от неожиданности, резко развернулся и обнаружил себя вовсе не на кладбище, а на перроне какого-то вокзала. Только что прибыл поезд. Перрон был наполнен объятиями и деловыми рукопожатиями, а также спешащими людьми. Катерина была рядом, была живой. Он бросился к ней и крепко обнял, подняв с ног и закружив в воздухе. Кастеллаци удивился той легкости, с которой ему удалось поднять Катерину, но тут же понял, что для него теперь все было легко – он снова был молодым.

– Я тоже соскучился, дорогая! Ты даже представить не можешь, насколько!

– Эти три дня были сущим кошмаром, Тото! Я успела позабыть, насколько в Пьемонте холодно и промозгло осенью.

– Три дня?

– Ну да, три дня. Или я запуталась в чем-то?

– Нет, ты во всем права – всего три дня…

Кастеллаци посмотрел на лицо Катерины и увидел, что она стремительно стареет. Он и сам чувствовал, как его плечи поникают под мгновенно навалившейся тяжестью прожитых лет. Сальваторе поспешил поцеловать ее.

Мир снова переменился в тот момент, когда Кастеллаци почувствовал вкус губ Катерины. Он снова был молод. Даже не просто молод – он был юн. Нищий честолюбец с неаполитанскими манерами, который считал себя лучшим журналистом на Земле. Оставалось лишь убедить в этом очевидном обстоятельстве Землю, но прежде всего Рим. Проклятый Рим не хотел в этом убеждаться – проклятый Рим хотел испортить Тото настроение бездумной сварой соседей по комнате и сношенными туфлями. А Тото лишь ухмылялся потугам Вечного города его сломить.

Кастеллаци прошел мимо цветочного магазина, остановился, на мгновение задумался, а потом стремглав понесся обратно к витрине. Витрина была так плотно заставлена букетами, что почти не было видно того, что происходит в магазине, однако Тото обратил свой взор именно туда – вовнутрь. Через заросли ироничных роз и фасции меланхоличных тюльпанов он видел девушку, которая распоряжалась в магазине. Девушка отошла чуть в сторону и скрылась от взгляда Кастеллаци за огромным букетом, который своим размером был сопоставим с взрослым человеком.