Новые Москва-Петушки, или Библиотечный демон против Саши и Наташи

Так постепенно он и стал ждать случая, когда можно будет послать их к чертям собачьим и отсесть. Но сделать это надо было шикарно, с гордостью. Пусть знают, кого потеряли.

И как-то во время очередных приколов, когда он опять переместился в центр оных, он услышал шутливое со смехом: «Мочи его!» – сразу встали перед глазами задворки школы. Десять на одного. Предательство! Он что-то дико завопил. Послал их на три веселых буквы в глаза. Все очумели. И как он и предполагал, все случилось шумно и скандально. За что он получил новое прозвище: «Нервный». Его они и потеряли. Им теперь не над кем насмехаться. А издали это не считается. Он их наказал.

– Нет, ничего не изменилось, – и Саша отвернулся от всех.

Сидел один, скучал, писал лекции, стыдился, что берет пирожки из дома на обед, что живет во Владимирской области и каждый день оттуда ездиет. А это значит, что Он – нищий. Да и гардероб его ветшал.

Дружбу вел с богатыми армянами, которые одеваются на распродажах бутиков. А его ботинки местами еды просили. Тогда-то и познакомился с Эрмине – она сначала была старостой их группы, но потом ее сместили за то, что покрывала прогульщиков. Один-два задушевных разговора обо всем между ними пролетели в разные дни за три пары. Через эту девушку он и рвался к парням армянам в друзья (а они думали – наоборот) – из-за чего? Экзотики может требовалось. Или по-детской памяти: мамины братья всегда армян в дом тащили. Те по-полгода жили у них. Потом средний дядька Витька нашел себе узбекскую девушку и в Кибиреве прошло экзотическое пиршество с пловом, виноградом и огромными лавашами. Родственники из южной республики плясали и пили.

А Саша, хоть и малюсенький, и ничего из этого осознанно не помнил, но его глаза это видели, уши слышали, а душа чвствовала и впитывала экзотику вместе с восточными сказками. Русские народные не любил и не понимал.

Вскоре, еще до первой сессии, у него появился отец, который исчез после развода с их матушкой, и которого Они не видели лет семь, а потом соседка сказала, что видела его несколько раз в Петушках, про жизнь спрашивала: раньше жил в Ленинградской области, а сейчас к родителям приехал, на железку устроился, закодировался – больше не пьет.

Вот и пришла мысль: «А почему бы не сходить? Отец, все-таки. Мало ли что раньше было. Время идет и все меняется.»

Они позвонили в дверь. Открыл их папаня. Мало чем изменился. Может чуточку постарел. Смотрит испуганными глазами, не узнает. Наташу увидел, вроде обрадовался, удивился.

– А это твой парень? – кивнул на сына.

Брат и сестра засмеялись.

– Папань, это ж я, твой сын, не узнаешь что ли?

– А! – всплеснул руками. – Я-то думал ты еще маленький. Как последний раз видел лет в одинадцать.

Пригласил зайти. Не отказались. Только разулись, а пальто с куртками не снимали.

– Мы не надолго.

Посидели, неловко улыбались друг другу. Сказать вроде нечего. Стеснялись. Дед с бабкой недовольные тогда были. Не верили в искренность внучат.

А последние, в свою очередь, не верили в их искренность.

Посидели. Саша рассказал, куда его после школы сестра определила, что на юриста учиться будет, латынь изучит.

Отец согласился с зарплаты выдавать по полторы тысячи. Как раз месяц обучения.

Ушли. Жить чуть-чуть стало легче. Стали ходить в гости. Искали повода. Позже привыкли и стали лазить без повода. Навещали в любое свободное время, когда он не работал. Хотя мамка с бабушкой жутко принялись ревновать:

– А кто вас растил, кормил? Много он вам давал? Сам все сжирал? А тут в гости навадились шастать!

Но ради помощи в учебе смирялись:

«Если уж раньше о детях не заботился- пусть хоть сейчас.»

А тут вдруг девушка с учебы взяла да и заинтересовалась им. Мадиной звали. Осетинка, но блондинка.

Однажды просто Саша нашел письмецо в столе, где сидел. «Ты мне очень нравишься. Я хочу с тобой познакомиться.» Обрадовался и засмущался. Сразу понял от кого. Потому что и раньше она все улыбалась ему, часто переглядывались. Он любил глазами стрелять. Особенно на новом месте. Но даже не подозревал, что продолжать нужно. Показал письмо приятелям. Посмеялись, что он ошибся. А он в перерыве взял, встал с места, да и вышел с аудитории. И встретились. Она с подругой уже явно его ждала.

– Ты вроде познакомиться хотела, – запинаясь начал Саша.

– Да, просто хочется познакомиться с новым человеком, – ответила она, отпираясь в страсти великой. А он-то ожидал признаний прямо сейчас.

Стали разговаривать.

И тут его приятели идут. Увидели, рты поразевали.

«А это как этот фуфел-то?! – и вдруг охомутал раньше их! – тут же озвучил Саша их взгляды. Застеснялся. Но все равно решил: «Буду дружить с ней.»

А на вторую встречу, сам не зная почему, просто отвернул голову, не поздоровался. Как будто не знает. Мадина в шоке – что не так?!

Она начала просто за парнем бегать: писала записки, нежно смотрела, а Он как каменный. Да что там, она ему нравилась, а дело в нем было:Он жил в прошлом «что будет, если она узнает кто и что я есть и был? Она же меня презирать станет!», поэтому Он уходил в себя и, ругаясь, игнорировал поклонницу. Тем более носил сногшибательные прически от личного стилиста – сестры Наташи – под лесенку, по-бараньи. Сальный джинсовый рюкзачек, скурзаканный личным модельером мамой из детских джинсов. Самооценка нулевая, созданная личным самоимиджмейкером – он же Саша – зашкаливала в минус.

Тоже самое было и когда Он ездил на подготовительные курсы: тоже красивая девушка, тот же интерес к нему и тот же его страх, игнорирование. И тогда Он тоже думал только о своем рваном свитере, о возможном запахе изо рта и о своей роли изгоя.

И если бы Он только осознал, что несмотря ни на что, на него все равно засматривались красивые девушки, Он бы понял, что старая рубаха и бывшие неудачи еще не ставят клейма на человеке и имел бы кучи поклонниц. Он сам себя обрекал так на одиночество. И своего достоинства – красоты – Он стыдился больше всего: прохожие принимали мельком за девушку. Вот и еще один комплекс: похож на бабу. А с таким букетом Он с легкостью упускал девушек, друзей, возможности…

А энергия из молодого горячего тела все перла и перла, не находя выхода. Он направлял ее на изучение языков: брался сразу за четыре, но ни одного не осилил. Так и вырабатывалась привычка тянуть, откладывать, не доводить до конца. Даже поступление на втором курсе на психвак не осчастливило и не прибавило уверенности в уме. Заочка же. И экзамен халявский – так не считается. И учили там плохо. Бросить не смог. А хотел.

В это же время устроился распространителем листовок: разносил их по офисам, стучался в каждую дверь, проклиная все на свете, что заставило такого непризнанного гения, мудреца пойти на такую черную неуважаемую работу. Чувствовал себя каким-то попрашайкой, хотя цель была всего лишь оставить рекламку на стойке.

Работа ему не нравилась. Он стыдился говорить о ней, стеснялся общаться с незнакомыми людьми, заикался, менялся в лице, потел от волнения, когда вручал несчастные буклетики. Заходил в двери, обманывал охрану, что это почта, лишь бы прорваться к работникам. Исхитрялся. Кто-то ругался на него, кто-то снисходительно относился, кто-то на ура. Он ко всему этому привыкал, чтоб правильно реагировать. И как-то заметил, что когда он был в приподнятом настроении, все шло гладко. Часто пускали. Часто улыбались в ответ. И часто помногу заказывали посуды. А если приходил кислый, с оглядкой какая плохая работа и он такой несчастный, то многие отворачивались и при нем же выбрасывали в урну со словами: «От работы отвлекают своим мусором». Но это пошло ему на пользу: через полгода Он пересмотрел взгляды на всю свою прошлую жизнь: люди не дерьмо и относятся к тебе так, как ты к ним. Это помогло проработать курьером два года.

Сашка раскрепостился и стал увереннее, говорить начал со всеми спокойней и наравных, хотя и был самым заурядным работником. Ибо все равно не хотел бегать по офисам пять раз в неделю. От силы день-два.

При расчете директор не предложил ему опять вернуться в случае чего, как делал с другими. Жизнь все же чему-то учит, если взглянуть на нее иначе.

Один раз Саня ходил раскидывать листовки на Парк культуры по офисам. День был осенний, работать не хотелось, но ведь привез с собой стопу, не домой же везти. Походил, где-то оставлял, что-то пропускал. Наконец расквитался со стопкой и облегченно двинулся к метро. По пути зашел в парк. Среди обелисков привстал, достал пирожок и начал грызть. В далеке наблюдал грустные желтые детские коляски с мамашками, еще дальше за деревьями сновали грязные машины.

– Парень, сигаретки не найдется? – раздалось за спиной.

Саня обернулся. Перед ним стоял молодой нагловатый солдат и исподлобья, деланно улыбаясь, ожидал ответа.

– Не, я не курю, вишь пирожок ем…

Если бы курил, Саня дал бы, так как ему перед солдатами как-то неловко было. Может, потому, что сам получил шанс не служить. Даже жалел их. Правда несколько лет спустя, они с сестрой пойдут где-то по Таганке. Лето. Вдруг их обгонит грузовик, а под тентом молодые служивые с туповатыми лицами. Голодные и наглые, так как толпа, они жадно и бесстыдно зырят на девушку. А Наташа как раз одета слишком по-летнему. Брат заметит взгляды. Неприятно. Ведь они его ни во что не ставят, раз при нем так облюбовывают. Парень не будет знать куда и глядеть. Злоба задушит, но грузовик скрется, к счастью. Но вот они подходят к перекрестку, а там машины ждут светофора. И солдотня опять смотрит во все глаза. С тех пор Саня перестанет жалеть этих несчастных, заявив себе: «Раз не смогли по умному откосить, да и по глупому тоже, так я-то причем, я не виноват в их невзгодах. Судьба значит.» Ну а пока он их жалел и душой болел за них, когда видел.

Просящий как-то быстро отстал что-то просить. Ему требовалось нечто другое. Человеческое.

– Парень А ты служил уже?

– Не, я учусь в университете. Вот подрабатываю так курьером.

– Ну и правильно, что не служишь. Не хрена тут делать. Я думаю, эти два года самые поганые, самые сраные в моей жизни. Но вот они дались. Как-нибудь их откантую и домой. Нажрусь. Встречать будут. Пир устроят.

Видно, он счел по Сашкиному виду, что ему можно довериться.

– Вот ты знаешь, как надо отвечать, когда тебе фак ю кажут?

– Нет.

– А надо- Мне по х… каким ты пальцем в жопе ковыряешься! Вот так.

Конечно, Саня знал этот ответ, но так говорили очень давно среди молодежи. Не используется сейчас, как и средний палец очень редко кажут. Раньше моднее было.

«Наверно, жизнь в армии отстает от настоящей. Правильно, она же искусственная. Ошибка общества.»

– Драться приходится тут. Быков много. Вот, бывает, пошлет тебя кто-нибудь на три буквы, а ты ему – Да я тебе, козлу, рога поотшибаю. Так вот тут.

Постоял, подумал.

– А у тебя девчонка есть? – явно хотелось еще больше по душам потрепаться. Еще глубже.

Саня замялся, но врать не стал.

– Нет.

– А что так? Ушла?

– Да у меня ее никогда и не было.

– Почему? Ты вроде нормальный.

– Да в начальных классах ради шутки рыгал, вот девчонки и объявили мне бойкот не дружить. Потом забыли повод. Но осадок остался и все равно сторонились. А я так и стал девчонок бояться и уже нигде не знакомился, даже и вне школы. И после окончания.

– Да ну! Херня какая-то! Я вон, помню, в деревне, иду с девчонкой в обнимку. Да как сирану! И ничего. Ржу только. Она – ой, фу! И дальше целоваться и прочее. Нет, тебе надо начинать. Тебе сколько лет? Лет шестнадцать-то есть?

– Мне 19.

Солдат удивился.

– А… Да ты же говорил, что учишься. Просто по виду не скажешь, что взрослый. Ну тем более. Вон я подошел как-то к метро, а там девчонки журналы продают. Они мне – Купи журнал. А я – Да какое, я солдат, у меня денег нет. А они смотрят так кокетливо. Я тоже улыбаюсь. Вот и ты знакомься вон с газетчицами, с рекламщицами, раздают, да полно есть возможностей. Иметь девчонку – это как карьерный рост. Сначала пострашней можно выбрать, чтоб очко не дрожало, что что-то не получится. Не получится, уйдет, а тебе только учеба, а потом все выше и выше бери. Дойдешь до красавицы, там и женись.

Вот была у меня одна. Влюбилась сильно. Но я уже до получше дорос. Говорю: надо нам расстаться. А она – Ой, Лешенька, не бросай меня. А я уже с другими на мотоцикле ездию. Что мне. У нас город небольшой, как село. Хорошо жить было. Я всем девчонкам нравился.

Говорил солдат бойко. Но не смотря на задорный тон и слова, что-то Сане подсказывало, что этому Лехе трудно, не так уж он и крут там, в Армейке.

Опять и перед ним стыдно становилось. Вот и здесь он почему? Почему окликнул его? Да потому что заставили его – Иди деньги собирай, сигареты стреляй и прочее.

Слышал Саня, как и в школе Нина Сергеевна, историчка, жаловалась ребятам, что солдаты к ним в районе в квартиру звонят, денег, хлеба, продуктов просят. А сами такие худые, несчастные. Заставляют их попрошайничать.

Постояли. Говорить стало вроде не о чем. И так проболтали с полчаса.

Леха солдат сконфуженно от излишне, как ему показалось, сказанного, через зубы процедил не глядя:

– Ладно, давай… – и как-то резко повернулся и зашагал прочь. Не обернулся. Видно не хотел сбрасывать жесткого кожуха защиты, который так трудно приобретать.

Саня стоял и крепко задумался, зачем же ему дался этот парень.

Сразу и пришел ответ:

«А может правда, жизнь это как карьера? В отношениях начинаешь с лохов и дурнушек, чтоб не страшно было. А потом смелому да умелому достаются шикарные. Хотя хотелось бы сразу. Блин, но ведь мне давались красавицы сразу. Упускал, потому что не знал, что делать с ними. Ну если дастся красавица, буду ее брать. А так, если что на так себешной учиться буду.

А еще зачем пришел разговор с ним? Вот он говорит, что до армии все у него хорошо было. Девчонки, мотоцикл. А теперь что? В морду получать. Ходить просить людей, каждый день выдерживать давление ненависти сослуживцев. Все хотят тебе дать пенделей. Трудно, жутко. Как мне в школе было.

Я вскормил страх в душе ежедневно в течении всех лет учебы в школе. Каждый день с утра думаешь когда тебя могут побить. Даже уже знаешь. Кабинет истории – прекрасное место. Как же я ненавидел большие перемены. На них меня и мутузили.

Как я ненавидел уроки труда и физры. Эти дальние рекреации. И опять под «ату!» меня мутузили.

Дак может каждому человеку в жизни написано, чтоб в какое-то время он получал в морду, не в морду так еще как. Хм, если так, то я уже сполучил свое,» – веселая мысль пробралась и ударила.

– Блин, так может и не служить мне? – вслух прошептал Он, восхищенно, и на душе сладко засосало и показалось все вокруг красивее.

– По всем признакам видно, – заключил Он.

Рванулся, закупорив рюкзак, и побежал к метро.

Проталкиваясь ко входу, он заметил молоденьких девчонок – продавщиц газет, тут же и рекламистки. Посмотрел по-другому, с интересом. Но надо спешить.

Потом после учебы ехал в метро с однокурсником Нико вместе с солдатней. Весь вагон заполнили своими засаленными шинелями.

Увидели среди высоких, наглых, но усталых и старых одного маленького, щупленького, с испуганным лицом. Как у Куприна в рассказах. Он стоял отдельно, вжавшись в дверь поезда. Нико шутил на его счет, как его там… А Саня думал над всеми ужасами, которые этому пареньку приходится терпеть.

Он вспомнил, как однажды решил перестать жалеть солдат. Но увидев этого бедного человечка, ему сделалось так жалко его, что он подумал: «Как же отправляют в Армию таких? Неужели не видно, что не место ему там? Господи, пожалуйста, сделай его службу легкой, и пусть он вернется домой здоровым и невридимым,» – закрыл глаза и отвернулся.

Ведь страх армии неотступно висит над ним самим уже несколько лет и будет висеть до положенного законом срока. Если только не случится что-нибудь…

«Нет, – вспомнил он сейчас разговор с солдатом. – По всем признакам мне не служить. Я достаточно получал в школе. И точка.»

6

Брат с сестрой все еще сидели на полу и никуда не шли. Не собирались. После приступа нытья к Саше опять внезапно вернулось сносное настроение. Горел телевизор. Блюдо салата перед ними постепенно пустело. И за каждой ложкой они принимались строить план своего успеха.

– Создадим игру-карту – денег получим, пойдем устроимся на работу по себе, заживем по человечески в роскоши, а там еще что-то, – глаза опять горели огнем предприимчивости домашнего мопсика. И сто процентов часа через три Они снова будут сидеть кислые, уставясь в сериал.

А время все шло. Не ждало.

И одна иллюзия сменяла другую, а карта все не делалась. Ничего не делалось. Даже не работалось. Не могли они представить плана, вида своего будущего. Неужели опять тупик? А даже не додумались просто взять ватман, разлиневать, пунктики отметить, попробовать сыграть. Делай что-нибудь! А потом корректируй. Сдвинулись бы с мертвой точки. Но нет – предпочитали предаваться унынию. Так легче.

– Видимо, ни на что не гожусь, – хныкала Она. – Думала, писать мое, психология мое, а ничего не получается. За что ни возьмусь – все не мое (а за что бралась то?) Может и жить не мое?

– Оставь! – испугался Он. – Если ты задепрессуешь, то и мне плохо будет. Ты же знаешь, что это ты меня всегда вытаскивала из отчаяния и тоски! Когда ты сильная, то мне кажется у нас все получится. А если уж ты раскисаешь, то уже никаких шансов и надежд не осталось. Это же ты у нас в семье двигатель прогресса!

Она грустно усмехнулась:

– Ты думаешь, я такая сильная? Не замечала. Может быть раньше была в школе, но не сейчас. Я ведь тогда как думала? Всем учителям и одноклассникам нос утру. Раньше всех добьюсь славы, успеха, буду богатой, роскошной, на встречу выпускников приеду на красном Кадиллаке. Выйду из машины в шикарной чернобуровой шубе на тонких высоких шпильках, окину всех свысока снисходительным взглядом и как бы невзначай поздороваюсь. Все будут хвастаться: я стал врачом, я в юрконторе работаю, я в налоговой инспекции бухгалтером, заработал столько–то, купил то-то. А когда очередь дойдет до меня, я с кокетливой скромностью неохотно отвечу, что ничего особенно не сделала, и нигде особо не преуспела – так, по мелочам. А они–то уж успели разглядеть, что это были за мелочи. Да за такие мелочи они будут всю жизнь горбатиться, но так и не достигнут моего уровня. А я – раз плюнуть, только начало…

Вот и приехала. Десять лет уже на встречу не ходила и, наверное, уже не пойду… Стыдно мне, – сжала кулак и посмотрела в стену.

– Я тоже, знаешь, хотел им всем доказать и прикатить к школьному крыльцу на лимузине.

Весь накаченный, в золоте, в шикарном прикиде от известных модельеров. И чтобы Ванька, который меня бил, заискивался передо мной. «Ой Санек, это ты? Тебя и не узнать. А это я, Ваня, ты меня помнишь?» И подобострастно протянул бы руку для пожатия, а я бы еще подумал давать ли или пройти мимо. Потом это желание прошло – от души как-то отлегло, хотя появился осадок, что я снова себя предал, как с рисованием.

– А давай все-таки вместе подкатим к школе? – предложила сестра. – Но только уже не такими ершистыми, а простыми дружелюбными, без гонора, простив и забыв все обиды.

Он обрадовался и воспрял духом:

– А это стимул! Спасибо. Я будто снова воскрес. Нельзя, видно, подавлять в себе желания: они же тебе и отомстят. Я им в школу еще и компьютер подарю, я ведь богатым буду. Пусть пользуются, а то информатика на каких-то динозаврах была. Помнишь?

– Да, помню, согласна, – так нашла на них блаж великодушия.

Волнами это приходило и отхлынывало. Часто менялось их настроение и опять доходило до самоуничижения, чувства беспомощности, отчаяния и жуткого мезантропия. Но больше их силы съедало самоедство…

***

– Хорошо! Хорошо! Молодцы! – витал над ними злой дух. – Я вас уже год пасу, медовенькие. Вы еще не так заноете.

Его бесплотсво и невидимость не умаляло его сил растущих, преумножающихся от хныканья ребят. Он почти все свое время проводил с ними, ожидая их греха. И цеплялся за их слова, как за лотерейные выигрышщные билеты. С ними, набрав побольше сил, теперь он полетит творить зло.

Черными струями шла энергия с бедных головок этих подавленных молодых людей. Дух – а это был не кто иной как Засраил – держал в руках нечто вроде чаши , куда и стекали эти билеты права действовать по правилам древней Игры Великих.

Демон расправил крылья и захохотал. В комнате замигал свет. Ребята переглянулись:

– Ой, Наташ, неужели от нашего настроения?

Дух напрягся: «Эй! Я не имел ввиду вам приходить в себя.»

– Нет, братец, это все ерунда, – сказала Наташа и демон вздохнул с облегчением. – Нет, свет, электричество, ты посмотри на нас, а жизнь наша дерьмовая – (дух заулыбался, а чаша наполнялась, бдительность слегка потерял) да от плохого настроения все становится хуже. Я всегда это замечала. Но как же не станет хуже, если выхода не видно! Это не знаю кем придумано. Вот есть у тебя проблема. Плохо тебе. А они смотрят – а, плохо тебе?! На тебе еще хуже! На, получай! – несправедливо все это! Саш, слышишь? Несправедливо! Выходит, и бог наш несправедливый. Иначе зачем он такое правило придумал? И нам не давал бы больше того, с чем мы можем справиться.

– Ну, говорят все дается вместе с силами на это, – несмело решил поднять настроение брат.

– Да, знаю, умные книжки надергают, теоретика это. Красатульки, – нахлынуло едкое отношение ко всему. – Только где эти силы? Ты можешь? Научи.

– Хм. Знал бы, не жили бы мы нищенски, были бы у меня хорошие воспоминания… Там подмоченная репутация… не было бы всего, чего не должно было быть, были бы силы, если бы я знал. Была бы и у меня сейчас красивая любящая любовница. А я тоже, Наташ, не знаю с чего начинать, – настроение еще больше упало.

Замолчали. Только чавкали.

Они сидели на кухне в это время и жевали салат, тыкая вилками в зеленый физалис с капустой и тертой свеклой.

– Мне кажется, что я от нытья с ума сходить стала, – глядя в посуду, протянула девушка.

– Что так? – не понял.

– Да вот, сейчас жую и вдруг краем глаза увидела, как в дверном проеме мелькнула тень какая-то. Похож на мужика. В основном ноги. Как будто к нам сюда зайти хочет и в дверях остановился. Крадется.

Мурашки побежали по телу Саши. Он оглянулся в показанном направлении. Свет снова замигал.

– Ничего не вижу, – голос его притих.

– Я и говорю: чокаюсь.

«Ой, сукин кот, она меня увидела. Что это я расслабился. Ну да ладно – они тупые, им все расскажи, покажи, они все равно ничего не понимают и не верят. А напрасно. Люди не звери – нас не видят. Хорошо еще, что это сваливают на слабоумие,» – и он закатился грудным смехом.

Затем осторожно, окутавшись дымкой невидимости погуще, осмелел и по стене, по потолку, чтобы не увидели, оказался над их головами. Стал витать и колебаться волнообразно. Из баловства протянул свою лапу в блюбдо с салатом. Хихикнул. «Фу! Как такое жрать можно? Даже масло нерафинированное. Подсолнухами воняет. Положу как я им лекарства от тупоумия… Гы-Гы-Гы… Три дня жидко бегать будут… Иногда в штаны,» – ладошка его почти наполнилась неким зельем и собиралась пролить это…

– Боженька, помоги нам! – вдруг взмолился Саша со слезинкой в углу глаза.

Демона шарахнуло, дернуло и он отлетел опять в корридор. Свет лампочки снова меркнул.

«Вот щенок сучий!» – потер ушибленную ягодицу.

– Ой, опять!– ойкнула Наташа.

– Что? Опять увидела?

– Да, мелькнул у проема. Войти сюда хочет, но не может.

«Да все я могу! Фигли ты врешь!»

– Не может, я же Бога вспомнил! – гордо заявил Саша.

«Да чтоб тебя! – плюнул Засраил. – Щенок недоделанный! Пищали бы да пищали себе. Нет. Этого вспомнили!».

Заметался от стены к стене, сдирая обои у потолка.

– Вот, опять обои полезли, – перекосило обоих. – Клей дурацкий или только у нас так?

«Вы, вы дурацкие! И все у вас дурацкое! Даже расцветку розовую выбрали с идиотскими цветочками. Фу, гадость!» – и стукнул кулаком по потолку.

Отсоединилась пенопластовая плитка и с шумом свалилась на ковровую дорожку, повлекла за собой дождь побелки.

– Хе-хе! Ну и жизнь у нас, – с набитым ртом засмеялись.

«Чего это вы вдруг веселиться начали? Вы ныть должны, что тут дом рушится! Он же у вас на болоте стоит. Провалитесь! Здесь древнее море раньше было – засосет! Потому что у вас жизнь гадкая и соседи дрянь.»

– Ух ты, я тоже сейчас увидел!

– Тоже?

– Мелькнуло. По ауре чую – мужик. Точно он, – присмотрелись, повернулись полубоком. – Хм, пока вроде не бегает хмырь. Ладно, тогда поумничаю. Мы с тобой явно отклоняющейся психической конструкции люди. Мы с тобой уже сходили с ума. Поэтому нам, как имеющим склонность и некий опыт в этом следует гордиться этим – ну а что, Наташ, сделать – хвалиться чем-то надо…