Гиблое дело

– О да.

– В полицию позвонить, что ли?

– О да.

– Блин.

– О да, – улыбнулась Милена.

В этот момент внизу открылась дверь и раздался голос Вилмара, так что мы бросились предупреждать, что именно ждет его у дедушки в комнате. Присоединившись к нам, он уставился на заначку и долго смотрел.

– Мать-перемать. Твой дедушка был террористом?

– Скорее, хотел им стать, – ответил я. – Наверное. Надеюсь. Но в полицию позвоню.

– Может, сначала золото перепрячешь, чтобы его не забрали? – предложил он. Я тоже не доверял полиции, но Вилмар вырос в армянской семье: его воспитывали на историях о турецком геноциде, и в каждом вооруженном служителе закона он видел потенциального массового убийцу.

– Ну вот, я теперь волнуюсь. Лучше сложу все обратно и почитаю что-нибудь на эту тему.

– Это правильно, – сказала Милена.

– Не забудь про анонимайзер, – добавил Вилмар.

* * *

На следующий день я решил не искать подработку. Подумал, что наверстаю упущенное, когда разберусь с золотом. Цены на него постоянно скакали, в основном из-за бешеных криптовалютчиков и плавающей в нейтральных водах Флотилии, но монет было довольно много, и они явно чего-то да стоили.

Сначала меня разбудила Милена, собирающаяся на работу. Следом за ней ушел Вилмар – его девушка только вернулась со смены на заводе в Сакраменто, и они старались почаще видеться, – и я остался дома один. Поднявшись в туалет, понял, что уже одиннадцать, я голодный, а день наполовину упущен, поэтому позавтракал, выпил кофе, посидел немного в аналогах «Твиттера», которыми пользовались друзья, а потом отправился на поиски полноценного монитора с клавиатурой, чтобы заняться делом.

Я как раз гуглил, какие анонимайзеры все еще безопасны, когда в дверь позвонили. Камера видеонаблюдения продемонстрировала знакомые лица: пришли краснощекие старики, которых я видел то играющими в покер у деда на кухне, то раздающими листовки на пятничной ярмарке, где они щеголяли выцветшими кепками с любимым призывом вернуть Америке былое величие. Впрочем, их имен я так и не вспомнил.

В дверь вновь позвонили. Старики, переглянувшись, уставились в камеру. Один из них помахал ей рукой.

Я открыл дверь.

– Здрасьте, – сказал я.

– Привет, Брукс, – сказал худощавый мужчина с загорелым лицом, испещренным морщинами. Из них двоих он запомнился мне как самый добрый, но память всегда могла подводить. Он протянул руку.

– И вам того же. – Я пожал ее. Дедушкино поколение уважало рукопожатия. Он долго сжимал мою руку, и я представил, как микробы перепрыгивают из складок его ладони и находят новый дом на моей.

– Я Кеннет, – представился он. – Кен. Друг твоего дедушки.

– Знаю, – сказал я. – Помню.

– Соболезнуем, – сказал второй мужчина. Он был покрупнее – явно любил заглянуть в качалку, когда был помоложе. Его лысая голова блестела от пота. Сезон дождей кончился, оставив после себя адскую влажность. Я уже задыхался от жары.

– Заходите, – сказал я.

Они оставили галоши и зонтики у двери и прошли в прохладу дома, исходя паром.

– Соболезнуем насчет дедушки, – повторил лысый мужчина, протягивая руку. Я пожал ее. Ладонь была насквозь мокрая. Какая же гадость.

– Спасибо, – ответил я. – Проходите, сделаю вам кофе.

Они знали, где находится кухня, но все равно последовали за мной.

Я налил кофе – заметив, как они ухмыльнулись при виде кофемашины, будто обязательно было варить его вручную, – и мы сели за стол. Лысый мужчина представился (его звали Деррик), и они перешли к делу.

– Слышал насчет программы застройки? – спросил Кеннет.

Я не просто слышал – я лично писал в совет письма в ее поддержку. Что угодно, лишь бы уплотнить застройку Бербанка. Как только народа станет побольше, автобусы заменят скоростными трамваями. Дедушкины друзья, разумеется, не обрадуются – их нововведения бесили.

– Да? – полувопросительно откликнулся я, чтобы не раскрывать карты сразу.

– Проблема в том, – сказал Деррик, – что наш район попадает под реконструкцию. И не просто район, а конкретно эта улица. Снесут все дома, все до единого, и твой тоже, а потом построят многоэтажки. Парковки тоже не будет – вместо этого оставят только общественный транспорт.

Инстинкт самосохранения подсказывал, что открыто лучше не радоваться.

– Старых хозяев давно уже нет, – продолжил Кеннет. – Во всем районе остались одни только мажоры да хипстеры, а им плевать на город, его историю.

Все это я слышал неоднократно. Друзья дедушки представляли собой воинствующую часть исторического общества Бербанка, и их послушать – так Бербанк был знаменит сражениями времен революции, а не съемками «Отец знает лучше».

– Суть в том, – снова вступил Деррик, – что если хоть один домовладелец откажется продавать землю, мы сделаем из него мученика, у которого отбирают семейный дом, чтобы построить бесполезный для Бербанка район. Мы их раздавим. А ты сохранишь дом детства и родную улицу.

Я с восьми лет слушал бредни этих безмозглых ископаемых, для которых любая попытка спасти планету и человечество превращалась в тайный заговор, нацеленный на то, чтобы вылепить из них геев и отправить доживать век в трущобах. Поразительно, что я сам не начал так думать – с другой стороны, не представляю, каким нужно быть идиотом, чтобы во все это верить.

Я надеялся, что после смерти дедушки мне больше не придется тратить нервы на этот бред. Но пока я жил здесь, его друзья в любой момент могли меня отыскать. И это наталкивало на определенные мысли.

– Получается, если я промолчу, дома снесут, а на их месте построят многоэтажки? И тогда не будет больше старого города, в котором жил дедушка?

– Именно, – сказал Деррик. Кеннет посмотрел на меня с тревогой, словно уже догадался, что сейчас будет.

– Понятно, – сказал я. – Вы меня убедили. Спасибо, что зашли.

Опешив, они смотрели, как я забираю их чашки, выливаю остатки кофе в раковину и направляюсь к двери. Но сидеть не остались: пошли за мной, натянули калоши и вышли на крыльцо за зонтиками, когда я открыл им дверь.

– Хорошо, что ты решил нам помочь, сынок, – сказал Кеннет. – Дедушка бы тобой гордился. – Но он смотрел на меня с прищуром. Знал. Догадался еще до того, как я открыл рот.

– Не стану я вам помогать. Я найду человека, ответственного за план, и выражу свою полную поддержку. Скажу, что буду рад пожертвовать семейным домом ради блага Бербанка. Понимаю, вы это не одобрите, но, серьезно, спасибо, что сказали. Я все думал, что делать с домом, когда уеду учиться. Сдавать я его не хочу, так что это просто идеальный вариант. Серьезно, большое спасибо.

– Брукс… – успел сказать Кеннет, но я решительно и бесшумно закрыл дверь у них перед носом.

На душе полегчало.

* * *

На самом деле лучше идеи у меня не появлялось давно. Благодаря деньгам, вырученным с продажи дома, я смог бы какое-то время не беспокоиться о работе, а дедушкины друзья наконец обо мне бы забыли. И мне не пришлось бы волноваться из-за сраного огнестрела под половицами.

Вернувшись в дедушкину-тире-свою спальню, я сдвинул кровать и поднял крышку люка. Трогать винтовки было одновременно приятно и мерзко. Они были реликвиями ушедшей эпохи, когда все в Америке ходили с оружием – еще до того, как президент Увайни показала чинушам-советникам, что с ней шутки плохи. Мне тогда было семь, и мы с родителями жили в Канаде. Помню, как они радовались и танцевали по дому каждый раз, когда американскому президенту – хотя я всегда считал ее нашим президентом – в очередной раз удавалось вырвать победу. Запрет на свободное ношение оружия был одним из самых крупных ее указов, и когда он прошел, люди устраивали гулянки по всей Америке и Канаде.

Зато президент Харт, сменивший ее, оказался пустышкой, хотя тогда я этого не понимал. К тому времени я уже жил с дедушкой и до сих пор не отошел от потери родителей, но, по словам деда, Харт, бывший вице-президент при Увайни, намеревался продолжить ее программу. Вышло, конечно, хреново. Конгресс его не поддерживал, и сам Харт не обладал ни чутьем, ни даром красноречия Увайни. В народе его прозвали никчемным.

В тридцать четвертом году победила Розетта Беннет, и дедушка разбудил меня воплями счастья. Никогда бы не подумал, что он будет так рад женщине-президенту. Но дедушке было важнее, что впервые за последние шестнадцать лет в Белом доме появился республиканец, и неважно, какого он пола. Она клялась и божилась, что вернет свободное ношение оружия, но в итоге нарушила много обещаний. Второй срок ей не сулили. Лично я планировал приложить все усилия, чтобы обеспечить ей поражение.

В общем, оружие для меня было чем-то необычным и странным, реквизитом из документального фильма, религиозным артефактом вымершего культа. Все знали, что в Америке до сих пор больше оружия, чем в других странах, и так будет еще многие поколения, пока не выкорчуют все старые тайники и не перекуют мечи на орала. Помню, как-то на окружной ярмарке одна женщина этим и занималась, методично превращая огромную кучу бывшего огнестрела в садовые инструменты. У нее была своя кузница и разрешение на выброс углекислого газа. Дедушка кривился каждый раз, когда мы проходили мимо. В тот же день я улизнул от него и купил совок.

Я бы мог просто позвонить в полицию Бербанка и сказать, что нашел оружие в шкафу дедушки. Пришлось бы заполнить много бумажек, и запись попала бы в мое дело, но в целом ситуация была довольно стандартной. Демография определяет будущее, а в дедушкином поколении было немало огнестрелодрочеров, и каждый раз, стоило им откинуть копыта, какой-нибудь миллениал внезапно обнаруживал в ящике с носками целый клад адского и крайне нелегального огнестрела. Подозреваю, полиция Бербанка и глазом бы не моргнула.

С того самого дня, как я обнаружил винтовки, я обращался с ними, как с испорченным мясом: прикасался как можно реже, держал только за ствол. Теперь же я поднял одну из них за приклад. Он лег в руку идеально. Придерживая винтовку спереди, я приложил ее к плечу, пальцем почти касаясь спускового крючка. Встал перед зеркалом. Выглядел я глупо – но, стоит признать, откровенно круто. Как герой боевика (ну, или школьный стрелок). Взяв вторую винтовку, я встал с ними, как персонаж шутера, и какое-то время просто тащился. Я бы так сфоткался. Крутые, конечно, были штуковины. Неудивительно, что мужики по ним так фанатели.

Блин.

Я осторожно положил одну из винтовок на пол. А когда клал вторую, в дверь позвонили.

В теории я знал, что полиция может видеть сквозь стены, пользуясь частотой вайфая и радарами миллиметрового диапазона. На практике, однако, подозревал, что у местной полиции ничего подобного нет и в помине. Но в ту секунду я был на сто процентов уверен, что мне сейчас выбьют дверь. Поспешно вытащив телефон – и чуть не выронив вторую винтовку, – я открыл приложение камеры и тут же вспотел, увидев на пороге двух копов.

Голова закружилась, кровь запульсировала в ушах, стало холодно, затем жарко. Я бросился прятать оружие обратно в тайник, но люк, как назло, не хотел закрываться. В дверь снова позвонили. Я передвинул кровать на место и сдернул одеяло так, чтобы оно прикрывало пол. Потом закрыл дверь спальни и медленно спустился по лестнице, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и успокоить участившийся пульс.

Я открыл дверь.

– Здрасьте? – сказал я. Вышло тонко, пискляво. Черт.

– Брукс Палаццо? – обратился ко мне белый мужчина. По возрасту и внешнему виду он бы идеально вписался в кружок возрождателей Америки, если бы не напарник латиноамериканского происхождения, с серьгами в ушах.

– Да? – Уже не так тонко.

– Можно войти? Мы расследуем смерть Майка Кеннеди и хотели бы взять у вас показания.

– А. – Да. Точно. – Заходите, конечно.

И вот во второй раз за день мне пришлось подавать кофе непрошеным гостям, мечтая, чтобы все дружно провалились под землю.

Когда мы расположились за столом и сделали по глотку кофе, полицейские – в основном офицер с проколотыми ушами, Веласкес, – перешли к делу, в первую очередь получив с меня согласие на видеозапись.

– Мы проводим дополнительное расследование по запросу Министерства внутренней безопасности; их антитеррористический отдел ведет официальную статистику насилия со стороны белых националистов. Судя по вашему видео, вылазка мистера Кеннеди относится как раз к этой категории.

Повисла тишина – так полицейские надеялись выманить из меня нужную информацию, и я это понимал, но тактика оказалась рабочей. Я так перенервничал из-за винтовок, что готов был выложить все подчистую. Нужно было что-то сказать.

– Не уверен, что Кеннеди был националистом. Скорее, просто переборщил. Он же республиканец.

– Да, мы понимаем, что не все республиканцы обязательно националисты и не все националисты обязательно республиканцы, но переписка мистера Кеннеди говорит об обратном, – проворчал пожилой коп. – В ней он вел себя, как типичный нацист из Шарлоттсвилля.

Было непривычно слышать о Шарлоттсвилле от кого-то помимо дедушкиных друзей – те постоянно вспоминали местные беспорядки, но сам я встречал упоминания о них исключительно в учебниках по истории.

– Ладно, верю. Но у вас уже есть мое видео и показания. Не уверен, что смогу помочь как-то еще. – Сердце гулко стучало.

И снова Веласкес:

– Мы посмотрели ваше видео, Брукс, и заметили, что мистер Кеннеди был весьма близок с вашим дедом.

– Он умер, – выпалил я. – В смысле, дедушка. И Кеннеди тоже, но вы и так в курсе. А дедушка умер буквально через день после Майка.

– Мы знаем. – Веласкес принял траурный вид. – Приносим свои соболезнования. Прежде чем к вам обратиться, мы немного разузнали о вашем дедушке. Он тоже придерживался весьма радикальных взглядов.

– Так он же белый старик, – сказал я, а потом невольно взглянул на пожилого белого полицейского, который уставился на меня мрачным взглядом. Я чуть не сгорел со стыда. С губ второго копа сорвался короткий смешок. – Простите, – пробормотал я.

– Ничего, Брукс. – Снова Веласкес, снова с улыбкой, беззастенчиво пользуясь потрясающей внешностью. – Мы понимаем, тема тяжелая. Вы хорошо ладили с дедом?

Я пожал плечами.

– Если честно, то не особо. Он и с моим отцом не ладил. Папа заставлял меня звонить ему на дни рождения, но удовольствия это никому не приносило. Да и после смерти родителей лучше не стало. Я, конечно, благодарен, что он меня принял, и я его вроде как любил, семья же, в конце концов, но друзьями нас назвать было сложно.

– Конечно, понимаю. Семья – она такая. – Ответ сопровождался ободряющим кивком. – Но, Брукс, при всем уважении: твой дедушка мертв, Майк Кеннеди мертв, а люди, с которыми они общались, все еще на свободе. А это плохие люди, страшные – они не побоятся расправиться с теми, кто перешел им дорогу. Террористы, Брукс. Наши коллеги из внутренней безопасности день и ночь доблестно ищут их, а мы хотим им помочь. А для этого уже нам нужна твоя помощь.

– Ладно, только я не понимаю, как вам помочь.

– Брукс, ты прожил с дедушкой десять лет. Наверняка что-то услышал или увидел. При всем уважении к твоему покойному деду, эти ребята – не самые умные люди. Много болтают. Если ты расскажешь, что слышал, мы сможем понять, что они замышляют, передадим эту информацию коллегам, и они со всем разберутся.

На кухне было жарко. Я забыл закрыть жалюзи в гостиной, и духота стояла невероятная. Ощущение было такое, будто под задницей хлюпает лужа пота.

– Если честно, я слышал только о том, что Майк Кеннеди пошел с вами на сделку, а потом оказался с пулей во лбу.

Пожилой коп поморщился.

– Мистеру Кеннеди очень ясно дали понять, каких именно мер безопасности стоит придерживаться. Он предпочел их проигнорировать. Его смерть – трагедия, без сомнения, но, если честно, он сам виноват. Нельзя помочь тому, кто не хочет принимать помощь. Особенно таким вот упрямцам. Но ты из другого теста, Брукс. Мы видели твой аттестат. Ты смышленый парень. Добрый, по глазам видно. У тебя появился шанс помочь всей стране.

– Ладно. Давайте так: я все обдумаю, напишу, что вспомню, и пришлю вам?

Копы скептически переглянулись. Мысль у них явно была одна: «Ни хрена этот пацан не пришлет». Что ж, они думали правильно.

– Спасибо, Брукс. – На этих словах полицейские встали из-за стола. Я пожал им руки потной, нервной ладонью, с полным ощущением, что они видят меня насквозь. Проводив их, я вышел в гостиную задернуть жалюзи, но осознал, что это может показаться подозрительным, и решил ничего не трогать.

После такого рассказывать полицейским об оружии под кроватью я точно не собирался.

* * *

Переложив все оружие и наконец закрыв люк, я смыл с себя пот и достал заявление о приеме на работу в Сан-Хуан-Капистрано, которое забросил после стычки с Майком Кеннеди и смерти дедушки. Я просто хотел свалить отсюда, и как можно быстрее. Продать городу дом, избавиться от всего говна, которое меня с ним связывало, и пару лет поработать над тем, чем я мог бы гордиться. Я все заполнял и заполнял заявление, но постоянно отвлекался на мечты о том, как приеду в новенький, только-только отстроенный Сан-Хуан-Капистрано, с его зданиями на солнечной энергии, защищенными от стихийных бедствий, общественным транспортом, продуманной инфраструктурой и общественными пространствами… Как потом вернусь туда взрослым мужчиной – может, даже с ребенком, сыном или дочуркой. Как буду гулять по тем улицам, сжимая крохотную ручку в своей. Может, мы приедем туда на праздник в честь рабочих, которые съехались со всей Америки и со всего мира, чтобы отстроить город. А праздник будет проходить в штабе миссии, который кропотливо перенесут по кирпичику в более безопасное постоянное место. Может, у нас даже получится поплавать в старом затопленном городе. Или погулять в мангровых лесах, которые высадят там, как поступили во Флориде после потери Майами.

Из глупых мечтаний меня вырвало сообщение Милены. «ОПОЛЗЕНЬ. ПРИХОДИ».

Она прикрепила геолокацию, указав точку в каньоне Брайс, и на секунду я задумался, как Армен и Дэйв могли спровоцировать оползень, но потом опомнился и полез в дедушкин шкаф, пытаясь вспомнить, куда запихнул всесезонную рабочую одежду. Через несколько минут я уже вышел под ливень в непроницаемом комбинезоне, увешанном болтающимися светодиодами, отражающимися в крупных каплях дождя.

Быстрым шагом я добрался до Магнолии, лавируя среди потоков воды, стекающих по дорогам и тротуарам, свернул на восток, а через пару улиц меня подобрал специальный автобус, предназначенный для людей, оказывающих чрезвычайную помощь в подобных ситуациях.

Среди пассажиров я узнал пару знакомых. Кивнув друг другу, мы уткнулись в телефоны, дожидаясь, пока автобус доставит нас к каньону Брайс, петляя по холмам и сбавляя скорость, чтобы объехать небольшие оползни и поваленные деревья. Когда мы поднялись на возвышенность, вокруг автобуса начал завывать ветер, раскачивая его из стороны в сторону. В конце концов капитан аварийного отряда остановил автобус, сказав водителю, что дальше ему не проехать. Высадившись, мы выстроились перед парой волонтеров, которые руководили рабочими группами, координируя их через приложение в телефоне, несмотря на хлещущий дождь. Автобус развернулся и покатился обратно, визжа тормозами и похрустывая колесами в грязи, устилающей улицу.

Когда подошла моя очередь, я сказал диспетчеру, что мои друзья уже работают в группе, и меня направили к Милене и Вилмару. Они отвечали за создание песчаных наносов на вершине холма – отводили потоки воды с самого размытого участка, где уже возникли проблемы с фундаментами пары домов и одного роскошного бассейна (дома на холме были весьма мажорными). Получив маячок, я достал телефон и пошел в сторону Милены и Вилмара, иногда виляя в сторону, чтобы обойти перевернутые машины, поваленные деревья и несущиеся на огромной скорости потоки грязной воды. Друзей я нашел на гребне, огороженном большим забором, который теперь энергично сносила бригада с кусачками и бензопилами, освобождающая дорогу ребятам с песком.

– Пришел-таки! – сказал Вилмар, приобнял меня одной рукой и тут же передал мешок с песком, который тащил в другой. Мешки были черными, тканевыми, а «песок» в них на самом деле был гидрофильными гранулами, впитывающими воду в сотни раз больше собственного веса. Все, что от меня требовалось – это хорошенько их намочить, а потом укладывать один за другим в три ряда. Милена уже закончила со своим участком, выстроив стену до пояса, поэтому сменила меня и отправила с тачкой за новыми мешками. Через несколько минут я уже работал в колонне людей, передавая мешки и выстраивая их в ряд так, чтобы их не унесло ливнем.

Поначалу поток, который мы отводили, был не таким уж и сильным, но время от времени барьеры выше по холму прорывало, и на нас обрушивалась волна грязной воды, которая могла подняться до пояса и легко сбить с ног. Меня сбивало трижды, и на третий раз я сильно приложился головой, так что меня перевели в бригаду расчистки – для колонны с песком меня слишком шатало.

К бензопилам меня не допустили, но накосячить с болторезами было сложно, и вскоре я уже корпел над забором, по мере продвижения сворачивая сетку в рулон. В какой-то момент я оторвался от группы и вышел на пустой участок, поэтому был совершенно один, когда провалился в воронку.

Видимо, изначально на ее месте был погреб или септик, но его засыпали еще тогда, когда на участке ничего не было. В итоге оползень вымыл насыпь, оставив только коварную скважину, которая с виду казалась не глубже окружающей грязи, но засосала меня по пояс в мгновение ока – я не успел даже пискнуть. В попытке выбраться я потерял болторез, но кое-как вылез и похромал к Милене за кольями и светодиодной лентой. Когда я объяснил ей, для чего мне все это нужно, она потребовала показать воронку, а потом отправила меня отдыхать в трейлер. Добравшись до него под непрекращающимся дождем, я вылез из комбинезона в душную жару, повесил его на крючок и принял из рук волонтера чашку какао с маршмеллоу. Тогда я понял, что забыл прихватить фляжку с виски. Я всегда о ней забывал, хотя каждый раз, попивая какао и расслабляясь на складном стуле после работы на очередном оползне, уставший и в синяках, я думал, что дополнить прекрасный момент может только пара глоточков виски.

Застонав, я размял мышцы, потянувшись вперед и вновь откинувшись на спинку стула. И не успел опомниться, как задремал.

Проснулся я несколько минут спустя, клюнув носом, и резко вскинул голову. Пока я дрых, трейлер наполнился волонтерами, пришедшими сменить предыдущих, и в помещении стало шумно и тесно. Я встал, чтобы освободить стул и вернуться в колонну с песком, но вдруг резко осознал, что стою среди большой группы старых дедушкиных приятелей, и все они смотрят на меня.

В трейлере я согрелся, но меня моментально прошиб холодный пот, и одежда прилипла к телу до самых трусов. И да, среди них были Кеннет и Деррик, сверлящие меня взглядами, полными ненависти. Я резко пожалел, что нагрубил им.

Конечно, они явились. Разумеется. Республиканцы постоянно помогали со стихийными бедствиями, в этом была их фишка как «столпов общества». Среди них были выносливые ребята, особенно строители, и работали они хорошо и быстро.

– Присаживайтесь, – пробормотал я, протискиваясь мимо. Пара человек нарочно преградили мне путь, вынуждая обходить их, и так и пялились, пока я натягивал комбинезон. А в десяти шагах от трейлера понял, что забыл вернуть чашку из-под какао. Вернувшись, я поставил ее на нижнюю ступень трейлера, но уйти не успел: Деррик схватил меня за запястье. Его комбинезон был хуже моего, старым и потрепанным, а живот выпирал под липучками.

– Малец, – сказал он, – есть минутка?

– Простите, меня ждут…

– Нет, малец, у тебя есть минутка. – Он крепче сжал мою руку. – Слышал, к тебе тут заглядывали копы.

Откуда, мать его, он это услышал?

– Ага.

– Слышал, их интересует Майк Кеннеди, его друзья. Друзья твоего дедушки.

– Вы слышали, – сказал я.

– Да, слышал. И просто хотел сказать, что смерть Майка меня очень расстроила. Просто кошмар. И поскольку твой дедушка был дорогим другом, я желаю тебе только добра.

– Добра.

– Просто хотел сказать, как чертовски меня расстроила смерть Кеннеди.

– И вы желаете мне только добра.

Он ухмыльнулся.

– А ты сечешь, малец. Сообразительный. Вот уж точно внук Ригарда. В крови, все в крови. У Палаццо хорошая кровь.

Дедушка любил разглагольствовать о своей крови. И ничего, что он умер, когда она свернулась там, где не стоило.

– Меня ждут, – сказал я. Он не отпустил.

– Слушай, да я к чему веду-то, приходят копы – вызывай адвоката и помалкивай. Это всем известно, даже совсем дурачкам. «У меня есть право на адвоката. У меня есть право хранить молчание. Я не даю согласия на обыск себя или своего дома. Пожалуйста, предъявите ордер». Так поступают умные люди, а ты у нас парень умный.