Гиблое дело

– Нет, малец, совсем не хорошо. Видимо, он уже всех сдал. Если так, этот мудак покойник.

Я глубоко вздохнул. Дедушка был явно на грани, но я не мог сказать ему не заводиться, потому что тогда он разъярился бы окончательно.

– Может, тогда поговоришь с ним или с другими друзьями…

– Да заткнись уже, а? Хватит трепать языком о том, чего не понимаешь и никогда не поймешь. Слушай, если Кеннеди сдал своих, то получит по заслугам, и я тут уже не помощник. Но есть большой шанс, что он ничего не растрепал, а его все равно отпустили – специально, чтобы все сочли его крысой и начали угрожать, и ему ничего бы не оставалось, кроме как спасать свою шкуру в участке. Копы такую тактику любят. Вот только плевать уже, как все было на самом деле, потому что его заткнут раньше, чем он сможет все разболтать. Все прекрасно понимают, что стоит на кону. Так что мне нет смысла звонить этому неудачнику – так я попросту окажусь последним человеком, с которым общался будущий труп.

– Какой кошмар.

– Нет, малец, это жизнь. Настоящий кошмар – это то, что в этом говне замешан мой собственный внук и что каждый первый тупица в интернете рассылает друзьяшкам видео с моим именем и думает, что я связан с этим идиотизмом.

Теперь уже я начинал злиться.

– Я вообще-то не специально туда полез. Твой друг хотел меня убить. Я не уговаривал его лезть на крышу с соляной кислотой.

– Да, не уговаривал, это правда.– Он взял со столика пиво, допил его и вернул бутылку обратно.– Все правда. Но ты там был, и теперь…– Он поболтал пустой бутылкой.– А, да твою ж мать. Слушай, Брукс, ты же знаешь, у меня нормальные друзья, а вот их друзья…

Я знал. Иногда я замечал их марширующими с другими такими же националистами, вооруженными уродливыми плакатами и кричащими про заговоры, расизм и демографию, которая «определяет будущее». Видел их стенды на пятничной ярмарке, где они показывали прохожим видео о «великой замене» и «социалистической тирании».

– Понимаю, о ком ты.

– Они тебя недолюбливают. А твоего отца недолюбливали еще до того, как он свалил в Канаду с той бабой. Ну а потом-то и вовсе. Свалил из Америки работать на социалистов? Вот что скажу, малец: хорошо, что он сюда не вернулся. Для этих людей единственное хорошее последствие кроличьего гриппа – это то, что он перебил кучу иностранных коммуняк, агитаторов, предателей и фанатиков, вопящих про глобальное потепление. И под ними они подразумевают твоих родителей. А заодно и тебя. Да и наклонности твои делают только хуже…

В ушах зашумела статика – как и всегда, когда дедушка пытался завести разговор о сексе. Но, серьезно, кому какая разница, нахер? Нафига моему дедушке знать, с кем я хочу трахаться, а с кем трахаюсь? Мы сто раз говорили на эту тему – и спокойно, и с воплями. У моих друзей тоже были проблемы, но их родители хотя бы делали вид, что понимают. А дедушка был на поколение старше и не просто не понимал, но даже не пытался. «Просто выбери уже что-нибудь», – говорил он, а потом мерзко обсуждал меня с друзьями за игрой в покер или спортивным матчем.

– Господи, дедушка, – эта статика была, конечно же, кровью, которая пульсировала в ушах по мере нарастания злости, – может, хватит уже? Насрать мне на твоих друзей. Если ты не заметил, один из них меня вчера чуть не грохнул…

– Закрой. Рот. – Громкий властный голос он использовал в моменты, когда хотел привлечь внимание к своей персоне, будь то на работе или за картами. – Да, чуть не грохнул он тебя, но не грохнул же. А знаешь, почему? Из-за меня. Из-за моего авторитета. Мы, Палаццо, в этом городе не первый день. Мы – выходцы из «Локхида», спасибо отцу. А это что-то да значит. Никто не трогает тебя, потому что ты мой внук, вот что я пытаюсь вбить тебе в голову. Только не надо считать себя неприкасаемым. От тюрьмы тебя это не сбережет.

– Большое спасибо. – Меня ужасно бесило, когда дедушка начинал говорить так, будто его друзья были мафией, а не кучкой придурков, периодически напивающихся и идущих громить что-нибудь в порыве идиотского вандализма.

– Малец… – начал он. Но я просто ушел.

* * *

Нет, ну серьезно – до выпуска оставались считаные недели. У меня была своя жизнь. Свои дела.

Дедушка с друзьями могли беситься и орать сколько угодно. Идиоты из интернета все равно продолжат клепать мемы и миллионы фейковых видео, запихнув оригинал в нейросети, и превратят Майка Кеннеди в знаменитость, чей образ переживет его самого.

А мне надо было попросту переждать бурю, забрать диплом и свалить нафиг из Бербанка. Меня уже приняли в американский корпус миротворцев в Сан-Хуан-Капистрано, где я должен был помогать восстанавливать город. Я планировал год отработать там, а потом пойти в универ: подать документы или в Калифорнийский, или в Портлендский государственный (у них была отличная программа подготовки специалистов по работе с беженцами), или в университет Уотерлу, где мама училась на эколога. Специальность там выбиралась на втором курсе, так что первый год можно было ходить на разные пары и выбирать то, что больше понравится. В Канаде было бы даже лучше, чем в Портленде или Калифорнии – обучение там было бесплатное, а еще выдавались субсидии на общежитие и пропитание.

Честно сказать, я уже ждал этого момента. Мой последний год в школе прошел совсем не так, как мне бы хотелось. Прошлым летом здоровье дедушки сильно просело, а из-за паршивых сексистских и расистских комментариев от него отказались все сиделки, которых присылал город. В итоге я пытался не запустить успеваемость, одновременно присматривая за дедушкой: заставлял его пить лекарства, стирал постельное белье и чистил туалет – не говоря уже о том, что мне приходилось записывать его к врачам, а пару раз в месяц даже ездить с ним на обследования, которые нельзя было сделать удаленно.

Я не знал, как дедушка будет справляться без меня, но мне давно стало пофиг. Пусть его драгоценные нацики за ним присматривают или он сам учится не оскорблять всех, кто приходит подтереть ему зад и постирать шмотки. Он был взрослым человеком, о чем постоянно мне сообщал, и это был его дом, и он был здесь главным. Вот пусть и будет.

Кипя, я забрался в кровать с мыслями о Сан-Хуан-Капистрано. Ребята из старших классов, с которыми я дружил, уже переехали туда, и я читал их посты в ленте. Работа была тяжелой, сложной, но полезной – такой, где ты реально видел свой вклад.

* * *

Второй день подряд меня будили в два часа ночи. Только на этот раз я проснулся не из-за уведомления, а из-за дедушки, который вломился ко мне с тростью, включил свет и начал меня трясти, выкрикивая:

– Подъем, малец, подъем!

– Встаю, встаю, – сказал я, приподнимаясь на локтях и щурясь. Дедушка трясся, и от него несло перегаром и потом, и мне стало стыдно за то, что я не помог ему помыться.

– Твою мать, – сказал он и пошатнулся. Я подскочил, путаясь в одеяле, и ухватил его за локоть.

– Успокойся, ладно? Что случилось? Все в порядке?

– Нет, не в порядке. Этот мир не в порядке. Пошел в жопу этот порядок, и ты туда же. – В прошлом году я проверил дедушку на раннюю деменцию, показав врачу видео подобных моментов. Тот провел кучу исследований, а потом заявил, что дело не в маразме, а во вспыльчивости. Неоспоримый факт, который разозлил меня до безумия. «Вспыльчивый», хотя по факту просто мудила. По сути, доктор сказал, что дедушка мог вести себя по-другому. Его жестокость была намеренной.

Выпутавшись из одеяла, я вернул его на кровать.

– Что такое?

– Майк Кеннеди, этот придурок. Его застрелили.

– Что?

Он впихнул мне в руки огромный планшет. Я включил видео. Это была запись с автомобильной камеры: странный «рыбий глаз» беспилотного автомобиля и пассажир на втором экране. Майк Кеннеди, который выглядел даже хуже, чем дедушка, с красными глазами, трясущийся, будто бы полумертвый из-за угла, под которым снимала камера.

Я старался следить за обеими половинами одновременно. Кеннеди, шепчущий что-то. Тупик, где он припарковался, серый в инфракрасном свете камер. Метка времени: 1.17 ночи. Меньше часа назад.

Затем изображение снаружи замерцало и превратилось в мужчину, то появляющегося, то пропадающего. На нем был такой же маскхалат, который носил Кеннеди, только он был покрыт полосками, мешающими компьютерному зрению. Для разных алгоритмов предназначались разные узоры, но если угадать, система слежения тебя просто не распознает. Мужчина появлялся, когда шевелился и тем самым нарушал паттерн, но потом выпрямлялся и вновь пропадал.

Он пропал с изображения, а Майк Кеннеди широко распахнул глаза, впервые его заметив, – полоски мешали только компьютерному зрению, не человеческому. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но тут в его лбу появилось круглое отверстие, и голова мотнулась назад и вперед. Призрак на камере снова замерцал: это мужчина в маскхалате развернулся и скрылся.

Я выронил планшет.

– Господи, дедушка, ты мне нафига эту жуть показываешь…

Он попытался меня ударить. Я этого ждал. Я оказался быстрее. Вовремя отошел. Меня тоже трясло.

– Больше ты меня не ударишь, старик. Никогда, понял?

Он побагровел, и во мне сработал инстинкт, натренированный за десять лет уклонений от конфликтов. Захотелось извиниться. В конце концов, у него на глазах застрелили друга.

Только его застрелили и у меня на глазах. Причем показали мне это без предупреждения и без моего согласия. Буквально насильно впихнули в лицо видео, разбудив в два часа ночи. Травмирующий, эгоистичный, мудацкий поступок. Я долго еще не забуду то, что увидел. И этот застреленный друг? Он хотел убить меня. У дедушки не было права так поступать. Он ведь взрослый человек. У него не было права.

– А ну слушай сюда, сопляк. Думаешь, можешь жить под моей крышей, питаться за мой счет и так со мной разговаривать? Еще и сейчас? Как будто мне мало говна, которое на меня свалилось? Нет уж, молодой человек. Нет уж. Иди отсюда, малолетний ублюдок, давай, пошел! Вали, пока я тебе все зубы не выбил! – Он трясся от ярости, буквально вибрировал, да так сильно, что его тонкие волосы разметались по всему лбу.

Без лишних слов я взял джинсы и куртку, засунул носки в карман и обул кроссовки, не потрудившись развязать шнурки. Протиснулся мимо дедушки – все еще трясущегося и воняющего даже сильнее, – пинком открыл дверь и вышел в ночь.

Ноги сами собой вынесли меня на Вердуго, а затем на пустую дорогу. Я свернул в сторону школы, как делал каждое утро, и на автопилоте двинулся в том направлении. У здания бассейна я немного успокоился и осознал, что идти в школу в половине третьего ночи нет смысла, поэтому свернул в сторону парка и добрался до детской площадки. Там сел на скамейку, снял кроссовки, вытряхнул песок, натянул носки и переобулся. Я все еще бесился, но теперь хоть немного соображал, и руки больше не тряслись.

Таких крупных ссор не случалось уже несколько лет, во многом – ладно, исключительно – благодаря тому, что я каждый раз ему уступал. Но сейчас я не хотел уступать. Если совсем начистоту, то никогда не хотел.

– Эй, – прошипел кто-то из-под горки, и я чуть не подпрыгнул.

– Господи, – сказал я. Точнее, рявкнул, и голос эхом прокатился по пустой улице.

– Тш-ш, – раздался голос. – Ты что там делаешь, братан?

– На скамейке сижу. А ты там что делаешь?

– Погодь, Брукс?

– Да. А это кто?

Из-под горки выбрался сначала один парень, затем второй. Когда они подошли поближе, я узнал в них Дэйва и Армена, двух дурней, с которыми мы познакомились еще в началке. И я прекрасно догадывался, чем они здесь занимались.

– Накурились среди ночи, а, придурки? – Я все равно улыбнулся. Типичные Армен и Дэйв.

– Не, – сказал Армен, но Дэйв все испортил, в тот же момент захихикав.

– Грибы едим, – сказал он. В сезон дождей грибы вылезали всюду: и на холмах, и даже в трещинах на асфальте и тротуарах, появляясь быстрее, чем рабочие успевали их убирать, чтобы потом уничтожить (или, по слухам, высушить и продать нужным людям).

– Посреди недели?

– Ну да. До выпуска месяц. Че париться? Жеребец брошен.

– Жребий, – поправил я.

– Жребий, – сказал Армен. – Странное слово. – Они снова захихикали. Как всегда. Сейчас-то они были под грибами, но они с третьего класса себя так вели. Простые ребята, не самые умные, зато добрые – никому никогда не грубили, никогда не вставали в спорах на чью-то сторону, даже когда на нее вставали все остальные. Армен с Дэйвом были местной развеселой Швейцарией – никогда не воевали, просто стояли в уголке и смешили друг друга.

Вот честно – именно они сейчас мне и были нужны.

– А еще грибы есть?

* * *

В итоге всю ночь мы так и просидели, подъедая грибы каждый раз, когда нас начинало отпускать. Где-то в половине четвертого Армен предложил прогуляться к каньону Брайс, пилить до которого было долго, но Армен сказал, что восходы там просто волшебные, так что туда мы и пошли.

Оказалось, он ошибался. Волшебными там были закаты. Солнце поднялось из-за холма у нас за спиной, окрасив весь Бербанк – аэропорт, центр, парк – в розовый. Смущенный Армен попытался уговорить нас забраться выше, на холм, чтобы посмотреть восход с той стороны, но Дэйв заметил, что когда они ходили туда в прошлый раз, то наткнулись на высокие заборы стоящих там домов, а я добавил, что на холм нам бежать полчаса, а солнце поднимется минут через пять. Тогда Армен напомнил, что мы всю ночь жрали грибы, гуляли и очень устали, так что мы легли на траву и смотрели, как постепенно светлеет город.

Потом стало жарко, мы чуть-чуть подремали, но сначала вылезли комары, потом люди с собаками, так что пришлось тащиться вниз по холму.

Ребята проводили меня до Гленоукс, и мы разошлись. В школу я не собирался. Знал, что после событий последних дней меня не будут ругать, поэтому медленно поплелся домой. Свинцовые ноги не слушались, веки опускались. Пешеходы и велосипедисты обходили меня стороной – видок у меня, наверное, был так себе.

У дома я остановился, не решаясь открыть дверь. Что меня ждало? «Вспыльчивый» дедушка? Или он ушел планировать похороны Майка Кеннеди с друзьями? Или они поджидали меня в гостиной, чтобы устроить взбучку, на которую дедушке уже не хватало сил?

А, похер. Я так устал, что едва стоял на ногах. Если дедушка не остыл, можем еще поругаться. Уступлю ему. Почему нет? Сил не было, а до выпуска оставался месяц.

В доме стояла зловещая тишина. И почему я так подумал? Дома всегда было тихо, когда дедушка выходил или слушал подкасты, раскладывая пасьянсы на своем громадном планшете.

И все равно было в тишине что-то зловещее. Наверное, я тогда уже понял. Иначе почему не пошел спать? Я ведь безумно устал.

Но вот, не пошел.

– Дедушка? – окликнул я, переходя из комнаты в комнату. Его ключи лежали на кухне, обувь стояла у двери, поэтому я приблизился к его спальне, тихонько шепнул: – Дедушка? – как будто он спал.

Но я уже тогда знал, даже до того, как открыл дверь. Иначе зачем приподнял одеяло? Зачем коснулся ледяной кожи на шее? Зачем перевернул его обмякшее тело и приложил ухо ко рту, зная, что не услышу дыхания?

Позвонив в «Скорую», я сообщил, что дедушка умер во сне, а потом нашел на кухне самый большой стакан и налил себе холодного кофе. Сон надолго откладывался.

Глава 1

Дедушкин секрет

Я обожал здание мэрии Бербанка. Оно сочетало в себе все черты города, которые я любил: лаконичность дизайна с фресками и панно, чествующими солидарность рабочих. Но вместе с тем здание обладало театральностью стиля ар-деко, а из-за диснейлендовской принудительной перспективы фасад его казался в два раза выше, чем был. Над мэрией явно потрудился хороший архитектор, и плохо сняться на ее фоне практически невозможно. Неважно, кто выступал – мэр за трибуной или группа протестующих с плакатами, все равно ощущение было такое, словно смотришь кино.

Впервые я побывал там в девятом классе на уроке гражданского права. Нарядившись в костюмы для бар-мицвы и конфирмации, мы слушали заседание совета. Само заседание было скучным до усрачки, но здание мне запомнилось.

После этого я не был там несколько лет, но каждый раз испытывал прилив гражданской гордости, проходя мимо, так что экскурсия выполнила свою задачу. Уже потом, на первом году старшей школы, я начал общаться с ребятами, чьи родители состояли в Демократической партии социалистов Америки, и ходить с ними на ежегодные заседания Федеральной службы по трудоустройству и другие важные слушания. И я взглянул на это место свежим взглядом, заново оценив старую латунь и красивые деревянные панели в зале заседаний совета. Мне нравился даже вестибюль на первом этаже, куда отправляли людей, не поместившихся в основной зал.

Но когда я впервые вернулся туда после смерти дедушки, все изменилось. Я привык видеть на собраниях людей из его кружка республиканцев-националистов, требующих предоставить им гарантию занятости, и понимал, что меня обязательно сдадут. Но теперь дедушка умер, и я бы не удивился, подстереги они меня по дороге домой, чтобы облить кислотой или пустить пулю в голову.

Но я их не боялся. Мы пошли большой компанией – тридцать человек, все старшеклассники из Берроуз, – а на лестнице перед зданием встретились с еще несколькими группами. Так и болтали с ними, пока возрождатели Америки сверлили нас взглядами из-под козырьков красных потрепанных кепок. Выцветших, как старые боевые ленты.

Мэрия проводила заседания по трудоустройству раз в год, и каждый год на них приходила толпа престарелых белых мужиков, которые требовали от комитета Федеральной гарантии занятости финансирования организаций, посвященных роспуску этого самого комитета (как и любого комитета, связанного с «Новым Зеленым курсом»). Поначалу они просто издевались, но теперь треть выделяемых программой рабочих мест отходила им, что мешало городу финансировать действительно важные организации, включая (что иронично) сиделок, которые убирались у этих старперов дома, помогали им мыться и подстригали изгороди. Как-то дедушка даже спорил с друзьями, можно ли считать это социальным обеспечением, но потом кто-то из них заметил, что Айн Рэнд получала пособие по безработице, и на этом дискуссия завершилась.

Когда двери открылись, мы поднялись по лестнице отдельными группками, но многие стариканы воспользовались лифтом и вышли прямо к нам. В итоге к моменту прохождения металлоискателей, где и так всегда царила неразбериха, мы все слились в одну большую толпу. Старики, разумеется, начали толкаться первыми, потом кто-то из нас пихнул их в ответ, и не успели мы опомниться, как все начали кричать и ругаться. Затем кто-то из республиканцев назвал наших ребят «гастарбайтерами», и поднялся вой.

Я стоял в конце очереди за худым рыжим парнем с блокнотом, где он постоянно записывал что-то маленьким карандашиком. Когда крики перешли все возможные границы, он оторвался от своего занятия и посмотрел мне в глаза.

– Что там такое? – спросил он, вытянув шею. Он был невысоким, каким-то неловким и странным, а на груди его красовался огромный бейджик с ником @МАМКИНХОХОТАЧЧЧ, который я предпочел бы заметить до того, как поймал его взгляд.

– Политика, – пожав плечами, ответил я как можно громче. – Сегодня заседание по трудоустройству.

Он озадаченно уставился на меня, потом осознал сказанное и тоже пожал плечами.

– А, это меня не интересует. Я на открытый микрофон пришел. Ты тоже сюда выступать?

– Нет, – ответил я. – Я за политикой.

Фыркнув, он снова уткнулся в блокнотик.

Согласно уставу Бербанка, на каждом заседании обязательно отводилось время под публичные высказывания, где все желающие могли выступить с любыми комментариями на тему. Когда много лет назад их попытались засудить за сокрытие информации, они пообещали вести прямую трансляцию и выкладывать записи заседаний на «Ютьюб», пока тот еще существовал, а потом перешли на «Гостьюб» – дочку «Ютьюба», оставшуюся после его развала.

Никто не знает, кому из комиков первым пришла в голову мысль превратить публичные высказывания в площадку для стендапа, но ходили слухи, что добрую половину ныне известных комиков обнаружили как раз на этих трансляциях, после чего они и прославились в интернете.

В итоге все юмористы слетались на них, как мухи, а рассмешить членов городского совета и мэров – и уж тем более людей, которые пришли поговорить о разделе территории и финансировании школ, а в итоге слушали клоунов, скачущих перед подиумом, – было тяжелее, чем народ в баре, и потому любой смех был в тысячу раз ценнее.

За этим рыжий сюда и пришел, и именно поэтому на его груди красовался ник, написанный огромными печатными буквами. Я понятия не имел, насколько смешным будет его материал, но «МАМКИНХОХОТАЧЧЧ» с тремя «ч» не предвещало ничего хорошего.

Ругань впереди стихла, и мимо меня пронеслись сначала республиканцы, которых явно выгнали за плохое поведение, а затем несколько ребят из нашей компании – в лицо я их знал, но не был знаком лично. Они учились в старшей школе Бербанка, и я сталкивался с ними на спортивных соревнованиях и разных тусах.

– Все нормально? – окликнул я молодую латиноамериканку, на лице которой застыло выражение мрачной ярости.

– Что? – Она обернулась и, похоже, узнала меня. – А. Да. Наверное. Эти придурки, – она кивнула в сторону удаляющихся стариканов, – начали пихаться, вот я и усадила одного на жопу. – Она неожиданно ухмыльнулась, продемонстрировав аккуратные, мелкие, очень белые зубы. – Видимо, не зря ходила на джиу-джитсу.

Я «дал ей пять», а она похлопала меня по плечу и ушла чуть более оживленной, чем раньше. Меня это порадовало. Я бы расстроился, если бы меня выгнали еще до начала заседания. Зато благодаря ей не выгонят остальных.

Рыжий парень чуть отодвинулся. Видимо, до него начало доходить, что отнюдь не политика сегодня заставит скучать.

Когда места в зале закончились и народ начал выстраиваться вдоль стен, охранники закрыли двери и погнали оставшуюся толпу в вестибюль, откуда тоже можно было посмотреть заседание.

Представители города уже собрались: члены совета, мэр, ее заместитель, городской прокурор и секретарь сидели на своих местах. На больших экранах отображалась трансляция с камер в зале и в постепенно заполняющемся вестибюле. В таком формате сложно было оценить, сколько собралось республиканцев, а сколько нормальных ребят, но мы, кажется, все же выигрывали.

– А правду говорили насчет демографического замещения, – сказала сидящая рядом со мной девушка. Я ее знал, но имя вспомнил не сразу. Милена. Тоже из школы Берроуз, но на пару лет старше. После выпуска она работала по программе трудоустройства – ремонтировала дома пожилым людям, помогала в приютах во время наводнений, из-за которых несколько улиц лишились домов.

– В смысле?

– Сам посуди: они стареют и умирают, а новых нациков уже не делают – ну, как минимум недостаточно быстро. Зато ребят вроде тебя прибавляется из года в год. Демография определяет будущее. – Она улыбнулась, пожав плечами. – Может, если подождем пару лет, они сами друг друга перебьют. Больно они это любят.

Видимо, я поморщился, не сдержавшись.

– Прости, неправильно выразилась. Это все ужасно, конечно, но…

– Ничего, – сказал я. – Просто я знал убитого.

– Ой, блин. Слушай, прости…

– Не, не, ничего, правда. Перед этим он сам пытался меня убить.

– Погодь… – До нее наконец дошло. – Ох, черт. Прости. Я не поняла сразу. Это такая жесть, слов нет. Ты как, нормально? Ну, морально?

Я снова поморщился.

– Типа того. Вроде. Долго объяснять.

Она кивнула на членов совета, обсуждающих что-то с прокурором и секретарем.

– Время есть. Расскажи, если хочешь. А не хочешь – не надо.

Мы не общались с ней даже в школе, что уж говорить про последние годы, но она всегда мне импонировала, да и после выпуска мне было довольно одиноко.

– Ну, что тут сказать. Просто… – Я втянул носом воздух. – Дедушка умер примерно в то же время. У меня, кроме него, никого не было, и я его не сильно-то и любил, но теперь остался совсем один в его доме. Не знаю, что теперь делать. Я думал год поработать на «Новый Зеленый курс», но сначала надо разобраться с домом, а там так много дел, что я вообще не представляю, с чего начать.

– Ох, блин. Тяжко. Денег хоть хватает?

Я пожал плечами.

– Да вроде. Похороны я оплатил со счета дедушки, а так пока подрабатываю в пользу «Нового Зеленого курса», чтобы на еду хватало. Но это временное решение. Я просто никак не могу взяться за дело, в итоге и дом простаивает, и не поехал никуда, и в универ документы не подал.

– Сходи к психологу. Тебе непросто пришлось.

– Я общался с ними онлайн, вроде как помогало. Может, стоит еще сходить.

– Думаю, стоит. – Она схватила меня за плечо и дружески встряхнула. – Может, просто нужно взглянуть на ситуацию с другой стороны? Смотри, я вот до сих пор живу с родителями, и я их люблю, конечно, но на стены лезу. А насчет «Нового Зеленого курса» – понимаю, работа тяжелая и неблагодарная, но не забывай, что ты меняешь мир к лучшему. Собственными руками спасаешь наш город, нашу цивилизацию, наш вид!