«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

3) 

Учитывая, что Западный фронт тоже наносил важные удары по противнику, группировка сил в полосе его действия также создавалась довольно мощная – свыше 40 дивизий. Но поскольку его действия всё-таки, в основном, носили характер взаимодействия с войсками Юго-Западного фронта при основной роли последнего, то армия Второго стратегического эшелона закреплялась за Западным фронтом всего одна – 22-я. Однако вот парадокс (с точки зрения теории советской агрессии): её никто не двинул в приграничные районы. Скажем, к Белостоку или хотя бы Гродно. Её предполагали «разбросать» в треугольнике Минск – Новогрудок – Вилейка. Мало того, что это далеко от границы, так ещё армию не сосредотачивали, а именно «разбрасывали» по довольно большой территории.

Объяснить подобные действия можно, только исходя из того, что РККА и на Западном фронте готовилась к немецкому нападению, а не готовилась нападать сама. Находясь в указанном треугольнике, 22-я армия могла выступить в роли «пожарной команды» в случае прорыва противника из Сувалкинского выступа, а могла и просто подойти к той или иной точке границы для усиления войск приграничных армий с целью нанесения контрудара.

В реальности, как мы знаем, 22-ю армию успели к началу войны перебросить только в район Витебска.

4) 

В общем, надо заметить, что наличие Второго стратегического эшелона да ещё с подобным удалением его армий от границы свидетельствует не об агрессивных планах Красной Армии, а именно о намерении наносить ответный удар. В противном случае, по крайней мере, три из пяти армий (16, 19 и 22-ю) надо было включать непосредственно в состав войск Первого стратегического эшелона и подводить непосредственно к границе. Максимальное накопление сил на направлении (направлениях) главного удара – это азбука. И её советское командование не могло не знать. Но почему-то распыляло силы. Не вяжется подобное положение дел с подготовкой вторжения.

Даже с учётом сосредоточения у границы всех сил Первого стратегического эшелона Генштаб рассчитывал иметь там 186 дивизий. В то же время уже в июне 1941 года считал, что немцы и их союзники сосредоточили для войны с СССР 170 дивизий (см. выше). Причём, даже в полосе Юго-Западного фронта, т.е. месте приложения главных усилий Красной Армии, предполагалось наличие 98 немецких, румынских и венгерских дивизий (см. выше). Это против наших планируемых 97. Вряд ли командование РККА строило планы нападения при таком соотношении сил. А вот сдержать удар противника вполне было возможно. Подошедшие армии Второго стратегического эшелона давали возможность добиться перевеса и создать группировку для контрнаступления.

Нельзя не отметить, что Резун умело использует в своих целях созданный в официальной советской историографии миф о так называемой «стратегической обороне», суть которого сводится к тому, что в июне 1941 года Красная Армия готовилась к обороне. «Надёргивая» цитат из мемуаров и работ советских военачальников, Резун как бы вопрошает: «И какая же это была оборона?» Мы уже убедились, что «выуживать» нужные участки из текстов, иногда, правда, их «подправляя», он – мастер.

Вот несколько приводимых им в «Ледоколе» цитат.

Из воспоминаний («Размышления о минувшем») генерала С.А. Калинина:

« «Да и укрепления-то, наверное, не потребуются. Ведь мы готовимся не к обороне, а к наступлению, будем бить врага на его же территории»» [82; 244-245].

« «Не всегда же мы будем обороняться. Отступление – дело вынужденное…

К тому же оборона никогда не считалась и не считается главным видом боевых действий…»» [82; 245].

Генерал армии М.И. Казаков:

««После начала войны в планы его использования (Второго стратегического эшелона – И.Д., В.С.) пришлось внести кардинальные изменения»» [82; 244].

Генерал-майор В.Земсков:

« «Эти резервы (Второй стратегический эшелон – И.Д., В.С.) мы вынуждены были использовать не для наступления в соответствии с планом, а для обороны»» [82; 244].

Генерал армии С.П. Иванов:

« « В случае если бы войскам Первого стратегического эшелона удалось… перенести боевые действия на территорию противника ещё до развёртывания главных сил, Второй стратегический эшелон должен был нарастить усилия Первого эшелона и развивать ответный удар в соответствии с общим стратегическим замыслом»» [82; 244].

К последней цитате Резун делает ехидную оговорку:

«В этой фразе не должен смущать термин «ответный удар»» [82; 244].

Генерал М.Ф. Лукин (бывший командующий 16-й армии):

« « Мы собирались воевать на территории противника»» [82; 248].

После приведения подобных высказываний Резун делает, как кажется, обоснованный вывод:

«Если советские войска готовятся к обороне, то надо зарываться в землю, создавая непрерывную линию траншей от Ледовитого океана до устья Дуная. Но они этого не делают…» [82; 250].

И если брать за основу советский миф о «стратегической обороне», то Резун абсолютно прав.

Но все его построения обесцениваются, как только уходишь от этого мифа и рассматриваешь реальные планы командования РККА. Ни одна из приведённых цитат (также, как и другие цитаты, которыми «обильно сдобрены» повествования Резуна) не говорит ровным счётом ничего о подготовке Советским Союзом агрессии против Германии и её союзников. Они однозначно свидетельствуют, что Красная Армия готовилась наступать. Но наступать и совершать политический акт агрессии, как вы понимаете, не всегда одно и то же.

Не менее сильным приёмом Резуна является построение своей теории без сопоставления её с реалиями внешнеполитической обстановки предвоенного периода, оценкой этой обстановки советским руководством, а также с его взглядами на характер грядущей войны. Специалист, конечно, видит безусловный минус подобного приёма, а потому быстро находит аргументы, чтобы возразить британскому автору. Но для массового читателя отсутствие внешнеполитического фона деятельности советского правительства и военных делает резуновские построения весьма убедительными. И то, что при этом политическое и военное руководство СССР «думает» не то, что оно думало о внешней и внутренней политике своей страны в действительности, а то, что ему вменяет «думать» Резун, усиливает впечатление неоспоримости его доводов. Скажем, «думает» Сталин о мировой революции. Спит и видит, как бы её экспортировать на Запад и советизировать всю Европу. Стало быть, он просто не может не готовится к агрессивной войне.

И под эту «волынку» начинают «вдалбливаться» в читательскую голову «истины» калибром поменьше: если дивизии «прячутся» в приграничных лесах, а не распевают полным составом прямо на виду у немцев в непосредственной близости от контрольно-следовой полосы под гармошку «Катюшу» с целью устрашения германских солдат, то они готовятся напасть на Германию. Если какая-то дивизия оказалась у границы в междуречье, а не накопала себе окопов на самом удалённом от немцев берегу, то она, безусловно, готовится напасть на немцев. Если какой-то советский лётчик в Бессарабии в разговоре с местным жителем «ляпнул», что ещё рассчитывает посмотреть на румынские города, то он, однозначно, готовится посмотреть на них в ходе завоевательного похода. И всё в таком же духе.

А между тем, неплохо было бы Резуну рассказать про то, как Сталин боялся спровоцировать немцев на военный конфликт стягиванием войск к границе. Но вермахт продолжал усиливать группировку на советских рубежах. Поэтому не делать подобное же мог только руководитель, абсолютно не заботящийся о безопасности своей страны. Сталин таковым не был. Отсюда и тайное, а не явное сосредоточение войск у границы.

Конечно, с позиций военной теории, войска следовало располагать не вплотную к границе, а на некотором удалении от неё, создав тем самым так называемую полосу обеспечения. Это гарантировало основные силы приграничных войск от внезапного нападения. И в принципе, чем шире данная полоса, тем лучше. Но Резун берёт положение военной теории и рассматривает его совершенно изолированно от взглядов советского политического и военного руководства. «Ни пяди советской земли врагу!» – это был не просто пропагандистский лозунг. Так мыслили политические лидеры, а военные вынуждены были с ними соглашаться. Кроме того, как уже неоднократно показывалось, и сами военные рассматривали грядущую войну, как войну наступательную. Напавший противник будет остановлен, а затем боевые действия будут перенесены на его территорию. При таких взглядах «задвигать» свои войска вглубь страны нецелесообразно. Как думали достичь наши военные остановки врага на рубежах СССР – остаётся вопросом. Планы прикрытия госграницы являлись наиболее слабо разработанной частью планов стратегического развёртывания войск РККА в случае войны. Следствием чего был указанный недостаток: влияния ли идеологической догмы или просто нехватки времени для разработки и приведения в жизнь планов обороны на рубеже границы? Скорее всего, и того, и другого.

В том, что идеология во многом определяла действия советских военных, сомневаться не приходится. Вот очень характерный пример. В первый день войны начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-лейтенант М.А. Пуркаев на Военном совете обосновал невозможность наступательных действий и предложил организовать оборону, измотать противника и тем самым создать предпосылки для последующего контрудара [9; 33]. В принципе, даже с военной точки зрения, мнение М.А. Пуркаева было небесспорным. И, скажем, Г.К. Жуков, прибывший вечером 22 июня в штаб ЮЗФ в качестве представителя Ставки, его не придерживался. Но вот что возразил начальнику штаба фронта член Военного совета фронта корпусной комиссар Вашугин (по воспоминаниям маршала Баграмяна):

«На минуту воцарилось молчание… Первым заговорил корпусной комиссар.

– Всё, что вы говорили, максим Алексеевич,– он подошёл к карте,– с военной точки зрения, может быть, и правильно, но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы мыслите как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее. А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой ущерб нанесёт тот факт, что мы, воспитывавшие Красную Армию в высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдём к пассивной обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора. А вы ещё предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли (выделено нами – И.Д., В.С.)!

Переведя дыхание, член Военного совета уже более спокойно добавил:

– Знаете, Максим Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного большевика, я подумал бы, что вы запаниковали» [9; 332].

Так относительно спокойно корпусной комиссар Вашугин разговаривал с начальником штаба фронта, который только предлагал оставить противнику часть советской территории. А вот его слова, обращённые к генерал-майору Д.И. Рябышеву, командиру 8-го механизированного корпуса (к 27 июня мехкорпус из-за противоречивых приказов командования фронтом оставил часть территории в районе Дубно; 27 июня в корпус прибыл Вашугин) (по воспоминаниям генерала Н.К. Попеля, бывшего в тот момент заместителем командира 8-го мехкорпуса по политической части): «За сколько продался, Иуда?», «Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь под сосной выслушаем и у сосны расстреляем…», «Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете?», «Приказываю немедленно начать наступление. Не начнёте, отстраню от должности, отдам под суд» [9; 296-298].

Реакция Вашугина – следствие именно господствующей идеологической установки. Если учитывать данное обстоятельство, то рассуждения Резуна об обороне по линии старой госграницы (отдать немцам сотни километров советской территории!) начинают выглядеть даже странно, теряя всю свою убедительность.

И выводы Резуна относительно дивизий в междуречье приграничных рек постигает та же участь. В частности, он ссылается на боевые действия 164-й дивизии:

«…Германская армия нанесла удар.

Рассмотрим последствия удара на примере 164-й стрелковой дивизии… В этом районе две реки (речь идёт о правом фланге 9-й армии – И.Д., В.С.): пограничный Прут и параллельно ему на советской территории – Днестр. Если бы дивизия готовилась к обороне, то в междуречье лезть не следовало, а надо было вырыть окопы и траншеи на восточном берегу Днестра, используя обе реки как водные преграды… В междуречье не держать ни складов, ни госпиталей, ни штабов, ни крупных войсковых частей, а лишь небольшие отряды и группы подрывников и снайперов.

Но 164-я дивизия (как и все остальные дивизии) готовилась к наступлению и потому Днестр перешла…

Немцы нанесли удар, на пограничной реке захватили мост… и начали переправлять свои части. А мосты позади советских дивизий – разбомбили…

И советские дивизии оказались в западне. Массы людей и оружия… Но оборону никто не готовил, траншей и окопов никто не рыл. Отойти нельзя – позади Днестр без мостов. И начинается разгром…» [82; 232-233].

Иными словами, Резун предлагает для организации обороны выбрать рубеж на удалении от 70 до 120 километров от госграницы, отдав, таким образом, гитлеровцам немалую часть советской земли. Вряд ли кто-нибудь из военных осмелился предложить такой вариант «хозяину». Но дело далеко не только в этом, но и в соображениях чисто военных. Если бы командование РККА поступило так, как предлагает Резун, то оно оголило бы весь южный фланг нашей группировки в Львовском выступе. Находящиеся там войска были бы в случае начала войны не просто быстро охвачены противником, но, учитывая, что Львовский выступ и так глубоко вдаётся в территорию Польши, с южного фланга, буквально, обойдены. Для избежания этого пришлось бы заранее отводить войска на линию Тарнополь – Броды, оставив Львов без защиты. Допустимо ли это было сделать в то время? Целесообразность подобных действий и в наше время выглядит сомнительной.

Всё вышесказанное можно отнести и к строительству укреплений так называемой «линии Молотова» у самой границы. Но о советских укрепрайонах (УРах) разговор у нас пойдёт особый, т.к. Резуном обстоятельства, связанные с консервацией и строительством УРов, используются в качестве особой группы аргументов для подтверждения своей теории. Итак…

* * *

Аргумент второй. Сталин с 1939 года разрушал «линию Сталина». Делалось это для того, чтобы обеспечить Красной Армии простор для наступления. Укрепления «линии Молотова», строившиеся на новой границе, призваны были обмануть Германию относительно намерений СССР. Их строительство – демонстрация и маскировка агрессивных планов.

Что такое «линия Сталина» и «линия Молотова»?

Прежде всего, надо заметить, что в отличие от созданных на Западе «линий» (Мажино, Зигфрида, Маннергейма) в Советском Союзе официально терминов «линия Сталина», «линия Молотова» не существовало [14; 8]. Резун верно отмечает, что это неофициальное название полос укреплённых районов [82; 86].

Полоса укреплённых районов по старой государственной границе СССР, т.е. границе, установившейся после окончания гражданской войны и интервенции, получила неофициальное название «линия Сталина».

Укрепрайоны, создававшиеся по новой советской границе, т.е. границе, которую обрёл Советский Союз после присоединения в сентябре 1939 года Западной Украины и Западной Белоруссии и летом 1940 года Прибалтийских республик, Бессарабии и Северной Буковины, неофициально назывались «линией Молотова».

Вообще, по мнению историков, занимающихся этой проблемой, строительство укреплённых районов на западных рубежах СССР прошло три (по мнению ряда исследователей, два) этапа:

1) 1926-1938;

2) 1938-1939 (до присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии);

3) 1939-1941 (строительство УРов по новой границе, т.е. «линии Молотова») [14; 52, 60-64].

Те исследователи, которые выделяют не три, а два этапа строительства советских укрепрайонов, объединяют первый и второй из вышеуказанных этапов в один.

Возведение УРов началось, таким образом, не в 30-х, как пишет Резун, а во второй половине 20-х годов [82; 86].

Одними из первых в 1926-1928 годах начали строить Полоцкий и Карельский укрепрайоны с долговременными фортификационными сооружениями и постоянным гарнизоном [14; 53-54]. До этого момента практические работы по возведению укреплений из-за ограниченных возможностей страны почти не велись. Но подготовка к созданию УРов шла полным ходом: исследовались системы и формы военно-инженерной подготовки различных ТВД, разрабатывались фортификационные конструкции, типовые полевые и долговременные сооружения из железобетона и брони, проводились их полигонные испытания путём артобстрелов, взрывов, бомбометания с воздуха [14; 53].

С 1928 года строительство укрепрайонов приобрело масштабный характер [14; 54]. В соответствии с разработанными теоретическими взглядами, долговременные укрепрайоны строились на наиболее вероятных направлениях наступления противника на конкретных театрах военных действий. Важно отметить, что на границах СССР не создавалось сплошных укреплённых фронтов [14; 55]. Это было весьма дорого, да и не требовалось, так как угрозы исходили, прежде всего, от моторизованных и танковых войск, а танкоопасных направлений было ограниченное количество. Именно их и необходимо было прикрыть. Укрепрайоны возводились на важнейших операционных направлениях, ведущих в глубь советской территории, с большими промежутками между ними. Такая система была рассчитана на тесное взаимодействие постоянных гарнизонов УРов с полевыми войсками и в целом соответствовала ожидаемому характеру начального периода войны, учитывая огромную протяжённость советских границ. [14; 55].

К 1938 году в западных районах СССР было создано 13 укрепрайонов: 1) Карельский; 2) Кингисеппский; 3) Псковский; 4) Полоцкий; 5) Минский; 6) Мозырьский; 7) Коростенский; 8) Новоград-Волынский; 9) Летичевский; 10) Могилёв-Ямпольский; 11) Киевский; 12) Рыбницкий; 13) Тираспольский [14; 61]. В них имелось 3 196 оборонительных сооружений (из них 409 – для капонирной артиллерии), которые занимались 25 пулемётными батальонами общей численностью до 18 тыс. человек [14; 61].

Все эти укрепрайоны находились в эксплуатации, но, как отмечают исследователи, «они уже не отвечали требованиям времени, так как могли вести главным образом фронтально-пулемётный огонь, имели недостаточную глубину и необорудованный тыл, слабую сопротивляемость сооружений и малоэффективное внутреннее оборудование» [14; 61].

В 1938 году начался второй этап строительства УРов.

Пытаясь увеличить плотность укреплённых районов на западных границах, советское правительство приняло решение о строительстве ещё 8 укрепрайонов: Каменец-Подольского, Изяславского, Островского, Остропольского, Себежского, Слуцкого, Староконстантиновского, Шепетовского [14; 62].

Одновременно продолжалось совершенствование уже построенных укрепрайонов. В них росло число огневых сооружений различного типа, усиливались препятствия, увеличивалось количество минных полей. Для усиления противотанковой обороны в дотах устанавливали артиллерийские орудия. Старались повысить защитные свойства уже существующих долговременных сооружений, для чего их дополнительно бетонировали. Вообще в старых УРах в 1938-1939 годах было забетонировано 1028 сооружений [14; 63]. Это очень большой объём работ.

Но, несмотря на довольно большие выполненные объёмы, и в 1938, и в 1939 году планы строительства в укрепрайонах были фактически сорваны. В 1938 году план был выполнен на 45,5%, а в 1939 – на 59,2% [14;63]. Главная причина срыва заключалась в том, что советская промышленность не смогла обеспечить строительство всем необходимым. Так, в 1938 году в распоряжении строителей поступило от запланированного 28% цемента и 27% леса. В следующем году поставки несколько улучшились, но всё равно по отдельным показателям не достигали и половины. Например, леса – 34%. Цемента же поставили чуть больше 50% (точнее, 53%) [14; 63].

Конечно, с такими объёмами поставок выполнить план строительства долговременных сооружений даже при хорошо организованной работе было нереально. Но и организация работ хромала, что было, впрочем, естественно при таких объёмах строительства.

В итоге, комиссия Главного военно-инженерного управления Красной Армии в 1939 году отмечала, что вновь сооружённые и совершенствуемые долговременные сооружения ещё далеки от полной боевой готовности. В частности, отмечалось, что многие «сооружения не имеют боевого вооружения и внутреннего оборудования» [14; 63].

Но в сентябре 1939 года границы СССР сдвинулись на запад, и к концу 1939 года дальнейшее строительство укреплённых районов на прежнем рубеже было признано нецелесообразным. То есть ни основная масса вновь строившихся УРов не была достроена, ни совершенствование УРов «старых» не было завершено.

Изменившиеся внешнеполитические условия заставили руководство страны пересмотреть приоритеты и вынудили перенести усилия на возведение новых укреплений с другой конфигурацией границы. Результатом стал третий этап строительства укреплений – возведение в 1940-1941 годах 21 укреплённого района на новой государственной границе – 1) Мурманского; 2) Сортавальского; 3) Кексгольмского; 4) Выборгского; 5) Либавского; 6) Тельшайского; 7) Шауляйского, 8) Рижского; 9) Каунасского; 10) Алитусского; 11) Гродненского; 12) Осовецкого; 13) Замбровского; 14) Брестского; 15) Владимир-Волынского; 16) Струмиловского; 17) Рава-Русского; 18) Перемышльского; 19) Ковельского; 20) Верхне-Прутского; 21) Нижне-Прутского. [14; 64]. Одновременно началась подготовка к строительству ещё трёх укрепрайонов: Дунайского, Одесского и Черновицкого [14; 64], [38; 152-153].

И если в ходе первых двух этапов строительства УРов создавалась линия укреплений, получившая неофициальное название «линия Сталина», то в ходе третьего этапа строилась уже так называемая (опять-таки неофициально) «линия Молотова».

Как видим, масштабы проводимых работ были огромны. Всё это требовало больших ресурсов. Стоит ли удивляться тому, что работы по строительству и реконструкции укрепрайонов на старой границе были приостановлены? Советское государство обладало колоссальными возможностями, но безграничными они всё-таки не были.

Укреплённые районы, возводившиеся на новой границе, отличались от тех, что остались в глубине страны. Прежде всего, они в гораздо большей степени комбинировали системы долговременных и полевых фортификационных сооружений. Другими словами, железобетона и броневой стали было меньше, а окопов, траншей и проволочных заграждений, которые должны быть созданы полевыми войсками, – больше. Далее. Отличались сами долговременные сооружения. Как верно отмечает Резун, по сравнению с укреплениями УРов на старой границе ДОСы (долговременные огневые сооружения), создаваемые на новой границе СССР, можно назвать лёгкими [82;101].

И больший упор на полевую фортификацию, и «облегчённые» варианты ДОСов вполне объяснимы: масштаб строительства был огромен, надо было спешить. Создавать в таких условиях оборонительные сооружения из бетона и стали, подобные существовавшим в «старых» УРах попросту не было времени. К тому же и опыт советско-финской войны показывал, что сочетание долговременных укреплений с укреплениями полевого типа, при меньших затратах времени и средств на их возведение, тоже чрезвычайно эффективно [14; 74]. Дело в том, что укрепления «линии Маннергейма», штурм которых дорого стоил Красной Армии, состояли из дотов и дзотов, не имевших между собой подземных галерей, но умело применённых к местности, надёжно прикрытых системой препятствий и заграждений и связанных траншеями и ходами сообщений [14; 127-128].

Вот описание типичного укреплённого района на новой границе – Владимир-Волынского:

«Во Владимир-Волынском УРе также была оборудована полоса обеспечения глубиной от 1 до 4 км., включавшая в себя десять батальонных районов полевого типа, построенных вдоль правого берега Буга. Готовность – 80-90 процентов.

Главная полоса обороны УРа была оборудована долговременными сооружениями только на 30%. Из намеченных к строительству 7 узлов обороны с общим количеством 25 опорных пунктов к началу войны построили, и то не полностью, только 4 правофланговых узла обороны, в которых из 13 запланированных опорных пунктов было построено 8 опорных пунктов с общим количеством 97 долговременных сооружений, но были вооружены и заняты гарнизонами 61 дот…

В каждом батальонном районе в полосах обеспечения укреплённых районов было построено по 130-135 оборонительных сооружений полевого типа, преимущественно дзотов и траншей, и по нескольку дотов. В числе сооружений каждого района имелось: 3-4 железобетонных каземата для 45-мм пушек и станковых пулемётов; 6-9 дзотов-полукапониров для станковых пулемётов; 6 противоосколочных пулемётных гнёзд; 12-15 скрывающихся огневых точек (СОТ); 6 противоосколочных окопов для 45-мм и 76- мм пушек; 3 НП для комбатов; 24 КНП для командиров рот, батарей и взводов; 36 стрелковых окопов…; 9 гранатомётных и 15 миномётных окопов; 9-10 лёгких и 3 тяжёлых убежища» [72; 126-127].