Тимбервольф

«Странно, – подумала тогда я, выдыхая изо рта пар, – пустыня, и вдруг холод. Несовместимые вещи, как и все то, что здесь меня окружает, в мирной жизни существующее лишь в нереальных кошмарах, здесь же считающееся в порядке вещей».

Ночную тишину прервал нарастающий шум, заставивший повернуть меня в его сторону голову. Он, словно грохот цунами, наступал со стороны моря; низкий гул, отозвавшейся внутри радостью, от которой перехватывало дыхание. Зарево поднималось от самой линии горизонта и неумолимо приближалось к нам, играя причудливыми цветами на гладкой поверхности моря. Палатка вдруг мелко задрожала, и через секунду звёзды погасли, словно их не было. И над нашими головами, расчеркивая черное небо ослепительными трассами, промчались управляемые ракеты. От оглушительного свиста, сопровождающего их полет, закладывало уши. Непроизвольно закрыв их ладонями, я взглянула слезившимися от ослепительного света глазами на лицо полковника, на котором играли отблески огненных трасс, оставляемыми уходящими в южном направлении ракетами. И непонятно было, чего больше в его виде: гордости, злорадства или облегчения. Наверное, всего в равной мере. Не было в его взгляде только одного – сожаления. Пока. Конечно, мы не могли знать, что эта атака лишь первое звено в цепочке страшных событий, которые в будущем обезобразят мир до неузнаваемости…

***

Умница Вольф заскочил на стол и сел около приклада. Ему всегда нравилось наблюдать за руками Вики, когда она помогала в доме по хозяйству. Отточенные, аккуратные движения рук Вики околдовывали его, а когда они прикасались к его шерсти, он замирал в предвкушении удовольствия, совершенно забывая о своей природной кошачьей настороженности. Вольф удобнее улегся на столе, неотрывно следя за каждым движением Вики, завороженный плавностью движений ее пальцев. С затвором она управлялась не менее ловко, чем с посудой, веником и тряпками. Руки Вики, словно бабочки, порхали по винтовке, уверенно, без суеты, словно гвозди в доску загоняя очередную деталь на место. Закончив сборку, она одним уверенным хлопком отправила затворную раму, и с громким щелчком закрыла крышку ствольной коробки. Присоединив прицел, Вика поставила винтовку на приклад, и, улыбнувшись коту, еще раз провела рукой по Тимбервольфу. Защелкнув магазин, она бережно положила винтовку на стол.

– Патроны с урановым наконечником, – Вика задумчиво крутила в руках винтовочный патрон с пулей ярко красного цвета. Если такой найдут – закроют без суда и следствия. Кто ж так расстарался?

– Одна знакомая, – отмахнулся Даниэль.

– Ну-ну, – хмыкнула Вика, подмигнув Вольфу. – Сколько лет прошло, ты все не стареешь, – она грустно улыбнулась лежащему на винтовке коту и погладила его шерсть, отдающую сединой. А тот, урча, украдкой наблюдал за хозяином. Даниэль, сидя в кресле, шлепал ладонями по подлокотникам, задумчиво глядя в стену.

– Мальчишка самоуверенный, один пошел, не предупредив. Сколько раз говорил ему, смотри за спину, – проворчал он себе под нос. – Мало я его в свое время гонял.

– Не казни себя, значит, он не ждал, что к нему подкрадутся сзади, да и откуда было ему знать, – не глядя на Даниэля, вздохнула Вика, – молоко есть, дядя Денни? – Даниэль махнул рукой в сторону кухни, и Вика, оттирая куском ветоши руки от оружейной смазки, отправилась к холодильнику.

– Они охотились вдвоем не зря – так они были обучены. Быстрота, скрытность и маскировка, прежде всего. А когда волчица забеременела, Конрад, зная, что одного его очень быстро обнаружат, растворился в заповеднике, затаился. И залез к нам в дом, словно обычный вор. Но как же хитро он действовал, – он покачал головой. – Проникнуть туда, где его никто не ждал.

– Вольф, – позвала кота Вика, наливая в блюдце молоко. Кот мягко спрыгнул со стола и, потеревшись об ее ноги, переключился на миску, раздраженно стряхивая с усов капли молока.

– Думаю, он просто боялся надолго оставлять ее в лесу одну, – подала голос из кухни Вика, наблюдая за чавкающим Вольфом, – потому и решился на воровство.

– Пожалуй, да…– протянул Даниэль. – Когда они пришли в заповедник, то охотились только на диких животных, весьма эффективно используя тактику засад. Без нее он вынужден был бы раскрыться. Думаю, он предпочёл бы сдохнуть с голода, чем быть обнаруженным людьми. Но странное все же дело, – Даниэль оживился, наклонившись в кресле, пытаясь высмотреть Вику, – ни одна камера не обнаружила его присутствие в сараях, овцы даже не пошевелились, когда он проник внутрь. Лишь датчики отреагировали, но этого никто не учёл. Слишком уж часто сигнализация срабатывала без повода. А я говорил Генри, – зло прошипел Даниэль, – что нужно менять охранную сигнализацию. А они, – он неопределенно махнул головой в сторону дверей, – лишь отмахивались в ответ. Это не простое везение – он обучен проникновению в охраняемые помещения. Камеры он, не глядя, обходил, четко зная, где находятся слепые зоны. Какой уж тут призрак – он не призрак, а умный и изворотливый оборотень.

– Да кто же, чёрт побери, он такой, – прошептала, вернувшаяся в комнату Вика.

– Лучше, девочка, тебе не знать об этом, – хмуро ответил Даниэль. – Вика, нужно отдохнуть – глаза краснущие, сколько ты не спала? – Вика взглянула на него, вдруг ее губы предательски задергались, и она разрыдалась, закрыв лицо руками. В первый раз за несколько кошмарных дней в ожидании смерти Игнатика она дала волю чувствам.

– Будь осторожнее, дядя Денни, я наверное не переживу, – она запнулась, громко всхлипнув, – если еще и с тобой что-нибудь случиться.

– Не говори глупостей, – Даниэль прижал к себе Вику, которая вцепилась руками в его спину, словно боясь отпустить. – Тебе нельзя беспокоиться, подумай о ребенке, – Вика с усилием проглотила слезы, пытаясь успокоиться. – Игнат проснется, и все у вас будет хорошо, – он успокаивающе провел рукой по ее голове.

– А ты? – она подняла на него полные слез глаза.

– А со мной все в порядке будет. И не говори мне об Игнате. В отличие от него, я хотя бы понимаю, с кем мне придется иметь дело.

***

«…А ты, ты, видишь ли, скажи,

Порой хоть Тень мою,

Когда полями вдоль межи,

Спускаешься к ручью».

(И. Гете, «Вечерняя песня охотника».)

Конрад неспешно вышел на опушку леса, освещенную полной луной. Впереди, на вершине берега реки его поджидал охотник. Важно было, чтобы луна не подвела его, этот охотник был аккуратен, не как тот, молодой, который так беззаботно подпустил Тень к себе. Старый охотник знал его, знал все его повадки и хитрости. Уже сутки Конрад ощущал его присутствие в лесу. Охотник незримо был рядом, осторожно выжидая. Конрад тоже выжидал, сам того не заметив, начав играть в игру охотника. Они оба ждали ошибки другого, боясь сделать неверный шаг. Словно бег по тонкому, хрупкому льду. Но нужно было рискнуть, и тогда они спокойно покинут лес. Здесь им больше делать нечего. Да и осень на подходе. Сегодня все встанет на свои места. Они должны были встретиться. И этот момент неумолимо приближался, будоража каждую его клеточку. С таким противником Конрад еще не сталкивался. Враг был рассудителен и умен, ловко минуя его ловушки, тем не менее, не отпуская Конрада из вида. Пару раз он засек охотника на возвышенностях. Но было очевидно, что тот светился намеренно, давая ему понять, что он рядом. Игра продолжалась. Время и место Конрад выбрал идеально. Свет луны исказит его отражение в воде, а Тень верно выберет момент броска. Главное, чтобы охотник был на месте. И тогда, когда он уже ясно ощущал вкус победы, посреди вечерней тишины леса, нарушаемой лишь шумом ручья – Конрад услышал сухой треск капсюля и успел лишь повернуть голову в ту сторону, где должна была сейчас находиться Тень.

«Вот и всё. Как просто. Так легко обвел вокруг пальца, – обреченно подумал он. – Тень, уходи, – взмолился он, и это была его последняя мысль. Егерь передернул затвор, и патрон еще не коснулся земли, а свет в глазах Конрада уже померк.

Тень вышла на схрон одновременно с Конрадом, который уже мелькнул вдалеке, на освещенном луной ручье. Шерсть ее встала дыбом, глаза загорелись адским огнем, тело вдруг стало легким и неправдоподобно послушным. Она уже была готова к прыжку, когда молнией в голове ударила ясная в своей жестокости мысль – в схроне никого не было. Она растеряно повела мордой, все еще не веря в то, что происходит. Впервые она не знала, что делать, чувствуя, как паника обволакивает голову. И тут раздался выстрел, совсем с другой стороны ручья. Тень опустила уши и вжалась в землю. Она перестала слышать Конрада, лишь холодный запах смерти проник в ее сознание. И тогда она разжалась в полный рост, и пронзительно взвыла, задрав к небу морду. И это не был вой страха, это был крик отчаяния и боли, тоски и злости.

Даниэль обернулся на вой, раздавшийся из фальшивого схрона. Загнав очередной патрон, он перевел прицел на свою ловушку. В прицеле он ясно увидел горящие глаза волчицы, и на мгновение показалось ему, что мелькнуло в них что-то человеческое. Но палец на курке не дрогнул. Раздался выстрел, за которым все тело словно окатило ледяным холодом. А затем волной накатила дьявольская радость. Забытое, упоительное чувство победы, пьянящее и дурманящее голову, неправдоподобно замедляющее бег времени. И потом всё вдруг исчезло. Внезапно и быстро, уступив опустошающему чувству, сродни похмелью, да противному, металлическому привкусу в пересохшем рту. Даниэль присел спиной к окопчику, поставив «волчицу» рядом с собой. Пальцы, сжимающие ствол винтовки, мелко дрожали, предательски напоминая о возрасте. И настала тишина. Оглушительная, отдающая в висках мерзким пульсирующим стуком крови.

***

«Тот, кто борется с монстрами, не сможет уберечь себя,

чтобы самому не стать монстром».

(Фридрих Вильгельм Ницше).

Александра суетилась на кухне, готовя обед для внука, сброшенного на нее вечно занятой матерью. Громкий стук ножа о разделочную доску отвлек ее от сигнала о сообщении.

– Бабуль, – пятилетний внук, улыбнувшись большими зелеными глазами, протянул ей телефон.

–Ты мой сладкий, – чмокнула она в челку внука, краем глаза взглянув на экран. Сообщение было коротким, но новость заставила Александру радостно вздрогнуть. Две короткие фразы были сколь долгожданны, столь и неожиданны. В глубине души она продолжала надеяться, что доктора удастся разыскать. Но не думала, что это произойдет так скоро, так вовремя. Учитывая то, что уже как год формально Эскулап считался умершим, и шансы найти его были чрезвычайно малы. Слишком хорошо она знала Лисёнка. Уж в чем в чем, а в небрежности при заметании следов обвинить его было сложно. И тут такой подарок судьбы. Всего предусмотреть нельзя. Разве мог Лисёнок предвидеть, что всплывет давно забытый документ, за подписью доктора, благодаря которому, собственно, она и вышла на след Эскулапа.

«Эскулап обнаружен. Ждем указаний».

Александра одним движением ножа смахнула с доски в кипящую кастрюлю порезанные овощи и дотянулась до полотенца, задумчиво посматривая на экран.

«Сейчас главное не пороть горячку», – вытерев руки, она развязала фартук, и, отбросив его, присела рядом с прозрачным обеденным столом. Под стеклом стола, на вытянутых ногах на нее поглядывали забавные тапки – собачки, подаренные внучком. Сбросив их, она размяла затекшие пальцы ног и дотянулась до телефона.

«Нашелся-таки, кровосос», – ухмыльнулась она еще раз, с удовольствием посмотрев на экран. Задумчиво покрутив телефон в руках, она ввела сообщение, и в ответ на сигнал о доставке откатила его вдоль стола, словно желая побыстрее сбросить с себя груз ответственности.

«Ничего не предпринимать. О любой активности вблизи объекта докладывать немедленно».

«Вот и всё, Лисенок. Теперь поквитаемся. Посмотрим теперь, как будет выкручиваться наш знаменитый хитрый лис».

Выдохнув, пытаясь успокоиться, она встала и подошла к шкафу. Налив в рюмку порцию джина, она одним залпом выпила ее и занюхала кусочком лимона. На плите зазывно застучала крышка кастрюли, выдернув Александру из задумчивости.

***

Александра подошла к двери, где стояли ее люди – оперативники из наружного наблюдения. Один из них четким движением приоткрыл перед ней дверь, пропустив в помещение, пропитанным запахом лекарств и затхлым смрадом, извергаемым пролежнями старческого тела. Комната была пропитана противным, сладковатым запахом – таким знакомым запахом смерти. Эскулап полулежал на кровати, с подложенной под спину подушкой, словно паук, опутанный паутиной проводов и капельных трубок. Его дыхание, прерываемое отрывистым свистом из легких, перемешивалось с монотонными звуками медицинских приборов, окружающих кровать, и аппаратурой, поддерживающей едва теплящуюся жизнь умирающего.

«Судьба, всё же, иногда может быть справедливой», – злорадно подумала она, глядя на доктора, умирающего в одиночестве, пускающего безвольные слюни под действием обезболивающих препаратов.

– Сможете привести его в чувство? – спросила Александра врача. Тот поднял на нее голову, оторвавшись от больного.

– Да, – ответил он, слегка задумавшись, – но ненадолго, максимум на полчаса – час, потом он снова начнет бредить, и скорее всего опять впадет в беспамятство, – врач покачал головой, – тут я бессилен – последняя стадия болезни. Пациент большую часть времени проводит в бессознательном состоянии. Даже не знаю, можно ли в его случае говорить о возможности пребывания в здравом рассудке. Я бы на вашем месте не рассчитывал на какую-то определенность в суждениях больного, – он поправил очки и коротко кашлянул. – Хотя решать, безусловно, вам. Но если вы хотите знать мое окончательное мнение…

– Не хочу, – сквозь зубы процедила Александра. – Делаете то, что вам велено. А ваше мнение, – Александра ядовито улыбнулась, и от этой улыбки внутри доктора все похолодело, – я попросила бы вас оставить при себе.

– Да конечно, – торопливо согласился врач, и подсев к больному доктору, взял его за запястье, нащупав пульс. Утвердительно кивнув, он аккуратно поставил на колени медицинский ящик и достал шприц и препараты. Щелкнув ногтем по краю ампулы, он еще раз посмотрел на Александру, и, не отводя от нее глаз, надломил ее кончик. Александра, поведя желваками, отвернулась, не собираясь вникать в смысл его манипуляций, и, обняв свои щеки ладонями, сосредоточилась на Эскулапе. Доктор размеренно дышал, находясь в глубоком сне. Руки его были вытянуты вдоль тела, поверх бледно-голубой простыни. И глядя на иссохшего, почти умершего Эскулапа, Александра начала сомневаться в том, что визит сюда имел какой-либо смысл.

Врач поднялся и, нащупав катетер капельницы, ввел содержимое шприца в пакет с физрасствором. Александра с нетерпением наблюдала, как на землистом, неестественно грязно-желтом лице старика начал проступать румянец.

Через какое-то мгновение веки больного задергались, а костлявые пальцы рук сжались в кулаки, скомкав простыни.

Открыв глаза, доктор обвел взглядом комнату, и остановил свой взгляд на Александре. Некоторое время он рассматривал ее живыми, совершенно разумными глазами, словно пытаясь вспомнить, кто же она такая. От острого, пронизывающего взгляда Эскулапа, Александра поежилась, в глубине души, однако, почувствовав удовлетворение от пробуждения доктора.

– Кто вы? – спросил ее умирающий низким скрипучим голосом. – Ваше лицо мне знакомо.

Александра иронично взглянула на врача, стоявшего у изголовья больного, и тот в ответ лишь пожал плечами.

– Ааа, – протянул старик, – Симон, как же, как же, а я ведь помню вас.

– Ну, раз так, то не будем терять время, у нас и так его мало, и сразу перейдем к делу. Вам знакомо имя Адриано Дельгадо? – спросила она, взявшись руками за спинку кровати у ног эскулапа.

Доктор хранил молчание, остановив взгляд на потолке.

– Молчите? Странное желание – защищать человека, который, запугав всех ваших родственников, запер вас здесь, догнивать остаток дней.

Лицо старика на мгновение исказила гримаса ненависти. Он прекрасно сознавал свою беспомощность, но мера злости от осознания своего бессилия не уменьшалась.

– Как вы себя чувствуете? – Александра осеклась, мысленно обругав себя за несдержанность, и попыталась сменить тему, – у вас есть какие-либо просьбы?

Доктор посмотрел на Александру, и она почувствовала, что он смотрит не на нее, а куда-то вдаль, словно обдумывая, что ей ответить. Эмоции стерлись с его морщинистого лица, и доктор снова надел маску безучастности к происходящему в комнате.

– Для моего положения – неплохо, меня больше беспокоит судьба моих близких. Что вы хотите знать, Симон? – произнес доктор уже совершенно спокойным голосом, – спрашивайте, я постараюсь, чем смогу, помочь, – тяжело произнес он, цедя каждое слово.

– Оставьте нас наедине, – прошептал он, и Александра кивнула врачу, который воспринял эту просьбу с видимым облегчением. Как только за ним захлопнулась дверь, Александра подсела к доктору, достав заранее подготовленный диктофон.

– Вы можете говорить, доктор? – спросила она без тени беспокойства, скорее следуя официальным правилам, нежели элементарному сочувствию. В ответ Эскулап закрыл глаза в знак согласия. – Что ж, протокол вам известен, в любой момент вы вправе завершить дачу показаний. И не забудьте подтвердить, что вы находитесь в трезвом уме и ясной памяти. Пожалуй, это всё, приступим, – Александра щелкнула диктофоном и положила его на тумбочку у изголовья больного.

«Вот так думаешь, думаешь, думаешь –

и, в конце концов, выдумываешь порох».

(Аркадий и Борис Стругацкие. Трудно быть богом.)

Моё имя – Далан Ковач. С чего начать? Не знаю, думаю, прежде всего, я должен сказать, что не вправе рассчитывать на прощение. Даже время не в силах похоронить в умах и душах людей злодеяния, совершенные мной. А хочу я только одного – чтобы моя исповедь хотя бы немного, но помогла бы понять мотивы моих поступков. Скорее всего, вам покажется странным мое видение известных всем событий, но поверьте, большая часть истории либо выдумана, либо искажена в угоду капризной конъектуре. Я постараюсь как можно объективнее изложить факты и события тех дней. Во всяком случае, тех событий, к коим имел непосредственное отношение.

Начать, наверное, нужно издалека, с тех времен, когда я еще не был отягощен ни званиями и должностями, ни титулами и наградами, а являлся обычным практикующим врачом. После медицинского университета меня направили в один из небольших городков, которые иногда и на карте сложно найти, в муниципальную клинику на должность участкового врача. Жизнь провинциального доктора удручала меня, отягощала своей предсказуемостью и определенностью. Максимум, чего я мог достигнуть, продвигаясь по карьерной лестнице, учитывая отсутствие связей и далеко не блестящее образование, это должность главврача заштатной клиники. Но я всегда верил в свое предназначение, уготовленное мне небесами. Хотя и представить себе не мог, до каких высот доберусь в будущем. Так бы я и занимался выпиской рецептов для стариков и детскими прививками, если бы не воля случая. Через пару лет, когда я уже почти смирился со своим положением, моя жизнь совершила совершенно неожиданный поворот. В начале курсы повышения квалификации, которые мне предстояло прослушать в свете назначения на новую должность, были восприняты мною как бесполезное времяпровождение, но необходимая кадровая карусель. Тут нужно добавить, что меня никогда не тянуло в медицину. Еще в университете я мечтал об аспирантуре и научной работе. Меня совершенно не прельщала перспектива посвятить свою жизнь служению у операционного стола. Куда ближе мне были книги, отчеты и лабораторные исследования. Но жизнь рассудила иначе, определив мне стезю обычного работяги. Но на курсах я был замечен одним из академиков, представителей новой, пробивающей себе путь наверх науки – схемогенетики. Удивительная вещь случай. Когда совпадает время, место и характеры людей. Я нашел общий язык со своим преподавателем на почве обоюдной одержимости неограниченными возможностями и ресурсами, которые были заложены в геноме человека. Идея совершенного человека пьянила и будоражила. Целые вечера мы проводили в беседах, заканчивающихся за полночь, в оживленных спорах и дискуссиях. А когда курсы закончились, я получил высшие балы и твердое обещание академика помочь мне с переводом. Вскоре я получил приглашение в престижный научный нейрохимический институт, где мне предстояло, наконец, со спокойной душой заняться кандидатской работой, а в перспективе и докторской. Параллельно я должен был принимать участие в исследованиях, целью которых было определение предельных возможностей человеческого мозга.

В институте я специализировался в области искусственной репликацией ДНК, собственно этому и была посвящена львиная доля моих научных работ. Но речь не об этом. Я хочу, чтобы вы поняли, как одержимость идеей может изменить человека, перестроить его внутренний мир, подчинив своей воле, сведя все его поступки только к одному – к достижению поставленной цели. Это было прекрасное время, время чудес и открытий, время, наполненное смыслом, каждодневной научной пахотой, приносившей одну лишь радость, и удивительных прозрений. Удачно складывалась и личная жизнь. Я женился на молодой лаборантке, студентке университета, которая вскоре забеременела, и к рабочим обязанностям прибавилась еще и ответственность за семью и будущих детей. Но эти обязанности не тяготили меня, а доставляли удовольствие, заставляли аккумулировать все мои интеллектуальные способности, стимулируя к новым открытиям. Мне казалось, что не существует задач, которые я б не смог решить. Но потом начались проблемы. Ряд препятствий, скорее практического, нежели теоретического плана, тормозил всю работу. Для эффективной исследовательской работы были необходимы подопытные экземпляры. Добровольцев найти было совершенно невозможно, а эффект от работы с материалом умерших по мере усложнения научных задач постепенно приближался к нулю. Работы с искусственным интеллектом, призванным стать заменой интеллекту человеческому, с треском провалились, и казалось, что мы уперлись лбом в непроходимую стену, сломать которую смогла бы только новая методология. А это означало бы фактически закат научной карьеры большинства сотрудников института.

Решение проблемы пришло само собой. Но об этом позже.

Началась война. Я не мог и представить себе, через какие испытания мне придется пройти в будущем, и с какими искушениями вседозволенности и неподсудности придется столкнуться. Сколько раз я буду балансировать у черты, разграничивающей человеческую жизнь, с устоявшимися моральными ценностями, и области неизведанного, где царила совершенно другая этика. Меня как военнообязанного направили на Ближний Восток, в самое пекло боевых действий. От того времени у меня остались смешанные и туманные воспоминания, большая часть которых сейчас либо стерлась, либо, пожалуй, превратилась в легенды из жизни какого-то другого человека. Да и вспоминать-то особо было нечего: изматывающая работа за операционным столом, по двадцать пять часов в сутки, иногда под непрерывным обстрелом, и море крови, смешанного с непрекращающимся стоном раненых и хрипом умирающих. С другой стороны, там я стал мужчиной, впервые ощутив вкус врачебной работы и гордость от спасения сотен жизней. Но боль и страдания людей, отсутствие какой-либо ценности жизни, заставили огрубеть мою душу и превратили в неисправимого циника с синдромом Бога. Через три года я вернулся домой, к семье, с подрастающим сыном и расцветающей женской красотой женой. Демобилизовали меня в звании майора медицинской службы, кавалером нескольких боевых наград, с бесценным опытом военно-полевого врача, инвалидной тростью и совершенно другим человеком. Изменился до неузнаваемости и мир, в который я вернулся. Жена оказалась совершенно чуждым мне человеком, до той степени, которую я раньше не мог заметить в силу своей влюбленности и незрелости. Для сына я оказался почти посторонним человеком, отцом, которого он знал только по фотографиям.

Вернуться в семью, которая стала для меня чужой, оказалось пострашнее всего того, через что мне пришлось пройти на войне. Я не стал насильно менять что-либо в моих отношениях в семье, разбираться в себе, в своих чувствах, в чувствах когда-то близких мне людей. Проще было пустить всё на самотёк, замкнуться в себе, понадеявшись, что со временем всё изменится к лучшему; отгородиться от жены и сына, которые, как мне казалось тогда, восприняли мое решение скорее с облегчением, нежели с сожалением. В той ситуации я не придумал ничего лучше, чем окунуться с головой в работу, прикрыться ей от бытовых проблем, как накрываются подушкой, спасаясь от утреннего шума. Какое-то время я перебивался частной практикой и временными подработками, пока, при помощи старых связей, не был принят на государственную службу, тюремным врачом. В непростое, временами голодное время, пережить которое на армейскую пенсию было невозможно, новая должность обещала стабильность и неплохой достаток. Я был восстановлен на военной службе. Продвигаясь по служебной лестнице, довольно скоро меня назначили на должность главврача лагеря. Впрочем, тюремная практика не мешала мне вести активную переписку со своим институтом, находясь в непосредственном контакте с бывшими коллегами. К тому времени институт приобрел статус оборонного предприятия, и был включен в штат министерства обороны. Это означало не только финансовую свободу, средства на исследования выделялись огромные, но и разрешение на проведение опытов над людьми, цинично называемых между сотрудниками – людским материалом. Если вы спросите меня, когда же в моей голове возникла идея об использовании человеческого материала, я затруднюсь ответить. Но совершенно точно эта мысль пришла мне в голову еще в бытность главного врача лагеря, когда ни о каких активных исследованиях в институте речи не велось. Поэтому, не без гордости, хочу заметить, что идея об использовании в процессе лабораторных испытаний человека принадлежит лишь мне. Что в будущем и предопределило научный прорыв в области генетического конструирования. Видя ущербность и неполноценность заключенных, с которыми мне приходилось сталкиваться по роду службы, я не раз в мыслях возвращался к идее усовершенствования человека. Благо, условия лагеря предоставляли мне прекрасные возможности для полулегальных лабораторных и медицинских исследований, без страха преследования законом. Наверное, тогда я и стал «Эскулапом», хотя это прозвище появилось гораздо позже. Был ли у меня выбор? Пожалуй, нет, и если сейчас, по истечению стольких лет, меня спросят, как бы я поступил, я бы ответил – так же.