Тимбервольф

***

«На войне часто незначительные обстоятельства

приводят к большим переменам».

(Гай Юлий Цезарь)

– Вы очень красивая, госпожа майор, – Танели провел по моим волосам, и от этой ласки по всему телу пробежал невыносимый озноб желания. Еще мгновение назад я бы подумала, что все, хватит. Поразвлеклись и разбежались. Но тело протестовало, а ноги вдруг становились предательски ватными. И впервые за долгое время захотелось забыть обо всем и остаться в его объятиях.

«Вот стервец», – подумала я, млея от его ласк. А на душе скребли кошки. Танели, после некоторой заминки, развернул меня к себе, и я поняла, что гораздо слабее, чем могла о себе подумать.

Потом, вспотевшие и уставшие, мы лежали, обнявшись в тишине, наедине со своими мыслями и ощущениями. Танели полулежал, прислонившись к спинке койки, закинув руки за голову, думая о чём-то своём. А я, воспользовавшись моментом, пристроила голову на его груди. Уперев в грудь подбородок, я постукивала пальцами по его крепким мышцам, исподтишка наблюдая за ним. Мой любовник был где-то далеко, казалось, совершенно забыв обо мне.

– Почему ты тогда не выстрелил? – вопрос вдруг сам сорвался с моего языка. Я мысленно чертыхнулась, но Танели уже перевел удивленный взгляд на меня.

– Ты о чём, Александра?

Казалось, я тогда покраснела, чего со мной не происходило с самых лейтенантских пор, когда офицерские погоны на плечах женщины вызывали больше усмешек, чем уважения.

– Ты сомневаешься во мне? Боишься, что не выполню задание? – спросил он, распрямившись в кровати. Мысленно я хотела убить себя. Танели сел у края кровати, а я подползла сзади, словно нашкодившая кошка, пытаясь приластиться. Обняв его за шею, я поцеловала его небритую щеку и проворковала, сама не узнавая свой голос:

– Ну, прости. Сорвалось с языка, ты не так меня понял. Просто все, что касается тебя, мне интересно, я хочу больше узнать о тебе, о твоей жизни, о твоем прошлом. Понимаешь?

Он полуобернулся и внимательно посмотрел на меня, и не понятно было, что больше во взгляде его; юношеской злости, задетого за живое самолюбия или все же уже мужского понимания.

– Дался тебе этот волк, – ответил он. – Гнилая история, не хочу об этом говорить.

– Я понимаю, Танели, но из-за него ты попал на войну. Почему так случилось, ведь я точно знаю, не попасть ты не мог, – он задумался.

– Что ж… я шел за ним по пятам уже несколько дней. Пару раз я видел его силуэт в прицеле, но каждый раз какие-то незначительные помехи: то качнувшаяся ветка, то внезапно поднятый ветром сноп снега, то вспорхнувшая стая тетеревов, мешали сделать выстрел. Везло ему хронически. Я не торопился, терпеливо выжидая момент, когда он выдохнется и окажется от меня на расстоянии вытянутой руки. Иногда, сидя у ночного костра, мне начинало казаться, что мыслю как он, чувствую лес его кожей, вижу его глазами, вдыхаю морозный воздух его ноздрями. И тогда мне становилось невыносимо тяжело от нахлынувшей тоски, заставляющей неметь пальцы и отбирающей остатки решимости. И когда я загнал его в ловушку, когда явственно видел его дрожащее тело, держал его на мушке, тогда я не смог нажать на спусковой крючок. Почему? Скорее всего, я и сам не до конца разобрался в этом. Наверное, в тот момент мне показалось неправильным и кощунственным, вот так просто, после всего того, что мы с ним пережили, одним движением пальца всё это прекратить. И тогда я отпустил его. Сколько раз я потом мысленно возвращался к тому моменту, и думал, думал, думал.

– Вернуть всё назад, и ты поступил бы также, – я поцеловала его, – теперь я понимаю, что увидела в тебе. Ты чудный, Танели, и чудной, – я потянулась, удобнее расположив на груди голову. Он заплел руку в моих волосах, – ласка, от которой хотелось замурлыкать и выпустить от удовольствия коготки.

…он еще что-то рассказывал о лесе, охоте, о своей семье и родине. О жутком зимнем холоде и длинных, звездных ночах. О тайге, нескончаемом хвойном океане и озерах, тянущихся до самого горизонта. Я и сама не заметила, как под его убаюкивающий голос начала засыпать.

Я еще долго лежала, наслаждаясь накатившей негой. Счастье витало вокруг меня, обволакивая свежестью и остротой ощущений, тревожащих каждую клеточку тела.

Танели не стал меня будить. В ответ на мое невнятное, полусонное бормотание он лишь чмокнул меня в щеку. Я, еще не до конца проснувшись, привстала на локтях, но он остановил меня, лишь на прощание махнув рукой. Незакрытая за ним входная накидка палатки еще трепыхалась, а я уже затосковала по несимпатичному, но дьявольски притягательному парню, во взгляде которого хотелось утонуть, голос которого завораживал, заставляя забыть о времени. И тут мне стало страшно. Впервые на этой войне стало страшно до одури, страшно до дрожи в ногах. И не понятна была природа этого, не иначе как потустороннего, страха. Вот что пугало по-настоящему. Не знаю, чего я страшилась больше, что уже никогда не увижу Танели или наоборот, что увижу его снова. Бред какой-то. Туман в душе и бардак в голове. Неспособность понять свои чувства, бессилие перед неожиданно острыми эмоциями раздражали и злили. Не знаю, долго ли я еще крутилась в кровати, смяв простыни и взбив до полной невесомости подушку, пока под тяжестью переживаний и невеселых мыслей я всё же провалилась в сон. Усталость, накопленная неделями каторжного труда и постоянного недосыпа, словно гранитной плитой придавила меня к кровати. Сколько раз потом я кляла себя за это. За то, что не смогла справиться с усталостью. За то, что отпустила Танели, так и не попрощавшись с ним. За то, что не успела сказать ему, как он мне дорог. Но так распорядилась судьба. Больше мы уже никогда не были вместе. Наверное, он так и не смог простить меня. Как изменилась бы наша жизнь, не провались я тогда в тяжелое забытие? Не знаю даже. Может, и к лучшему, что обстоятельства сложились именно так, а никак иначе. Да и ненавижу я прощания.

Во сне я звала Танели, заблудившись в лесу с высокими соснами, закрывающими кронами темное небо. В то время, как я потерянная блуждала между одинаково нескончаемыми стволами деревьев, Танели лежал на пустынном бархане, накрытый камуфлированным балахоном. Сжимая бинокль с целеуказателем, локтем чувствуя своего наблюдателя, ожидая появление цели. Он уже ясно видел просыпающийся поселок, с пробегавшими по маленьким улочкам худыми, облезлыми собаками. Он ждал лишь того мгновения, ради которого и стал снайпером, четко представляя себе, как наведет прицел на араба с фотографии, навсегда запечатленной в голове, и положит сухой палец на курок. Не знал он только одного, что всё пойдет не так, как он себе представлял. Что не придется сегодня ему никого убить. И что цель – не араб с фотографии, а он сам.

Из трясины серого, пугающего своей безысходностью, сна, меня вырвал знакомый голос. Открыв глаза, я увидела адъютанта полковника, трясшего меня за плечо.

– Госпожа майор, – вид у него был виноватый и встревоженный, – извините, вы не отзывались, пришлось войти. Полковник вас вызывает, срочно.

– Сколько времени, лейтенант? – спросила я, протирая заспанные глаза.

– Начало четвертого.

– Черт, – я резко распрямилась в кровати, открыв все свои прелести, – группа ушла? – запальчиво спросила я, сама уже зная ответ.

– Да, – непонимающе ответил растерянный и смущенный адъютант, – уже два часа назад. Полковник приказал не беспокоить вас. Он сам проинструктировал группу.

Я громко, не выбирая выражений, выругалась, доложив адъютанту, где видела я их легион, самого адъютанта, полковника, с их накрахмаленными кепи. Адъютант густо покраснел и, подождав, пока я выдохнусь, продолжил:

– Ночью в лагерь пробрался перебежчик, араб. Полковник сейчас его допрашивает. Он хочет, чтобы и вы присутствовали.

– Что за перебежчик? – спросила я.

– Переводчик Адиля. Просит, чтобы его семью срочно переправили на Большую землю.

– С чего бы это? – угрюмо просила я.

– Утром начнутся переговоры о наступлении. Он боится, что от их селения камня на камне не останется, – внутри меня всё сжалось от нехорошего предчувствия. Неужели всё же командование решило окончательно сдать африканские позиции. Эта мысль крутилась в голове, ошарашивая своей простотой и безжалостной ясностью. Если так, то у меня к перебежчику будет только один вопрос. И ответ на него я, если потребуется, выбью и силой, плюнув на все приличия и этические нормы.

– И еще, госпожа майор, – адъютант запнулся, боясь произнести еще хоть слово.

– Что? – похолодела я, видя, как адъютант прячет взгляд, почувствовав неладное.

– Он сбивчиво объяснил, не всё понятно было. Но вроде как нашу снайперскую группу ждут. Информация просочилась, и Адиль принял меры. В общем, – выдохнул он, – Танели ждет засада.

Не знаю, что увидел на моем лице лейтенант, но судя по тому, как он побледнел, вид у меня был еще тот.

– Я подожду на выходе, – торопливо сказал он, – через час рассвет, госпожа майор.

Я, еле сдерживаясь, лишь махнула рукой, и адъютант, коротко козырнув, ретировался из палатки. Поджав под себя обнаженные ноги, я развернулась на кровати, дотянувшись до планшета.

«В хорошем же я виде предстала перед ним, – подумала я о молодом адъютанте. Почти голая, растрепанная, да еще и позволила себе сорваться на крик. Что обо мне подумают. Истеричка – не иначе. Да о чём это я, господи, нужно же что-то делать», – лихорадочно думала я, наконец, начав понимать, что может произойти непоправимое. К горлу подкатывал комок, а паника постепенно заволакивала разум. Я выдохнула и покрутила головой, пытаясь сориентироваться в расплывающемся пространстве, отключить эмоции, успокоиться и собраться с мыслями. Карты местности с нанесенными рубежами обороны я разложила перед собой, пытаясь сконцентрироваться на задании, почему-то краем глаза наблюдая за мухой, ползущей по потолку палатки. Тело еще помнило прикосновения теплых ладоней Танели, предательски сковывая движения, а мозг напрочь отказывался работать. В сердцах я скинула карты с кровати, и принялась кусать ногти. Дурацкая привычка, помогавшая сосредоточиться и восстановить самообладание. В верхнем углу палатки громко зажужжала муха, отозвавшись в голове знакомым зудом. Я задумчиво следила за ее тщетными попытками выбраться из паутины, а в голове уже формировалась идея, от неожиданности и смелости которой перехватило дыхание. Перевернувшись одним движением через кровать, я перебрала взглядом разбросанные по грязному полу карты, в поисках той самой, с полукруглым чайным пятном. И, увидев знакомое пятнышко, я приняла решение, изменившее мою дальнейшую судьбу. Бывают в жизни такие моменты, когда один маленький шажок в сторону от уготовленной нам стези переворачивает вверх тормашками все спланированные и заранее обговоренные где-то наверху события. Так и случилось тогда. Кусочки мозаики сложились в единую, стройную картину.

Круто развернувшись на каблуках, поправляя наскоро наброшенную форму, я бросилась в штаб бригады, огибая в темноте палатки с приглушенным светом. В голове на ходу созрел план, безумный по своей задумке, но в тот момент казавшийся единственно верным. Точно я знала только одно. Я вытащу Танели из этой западни. Не дам ему умереть. Переступлю судьбу, плюну и разотру логический расклад этой проклятой войны. Пойду наперекор, забуду о приказах трусливого начальства, неспособных перейти к решительным действиям. Заставлю Танели жить, чего бы это мне ни стоило.

Караульный коротко козырнул и вежливо откинул край входной двери. Полковник уже вел допрос. С заложенными за спину руками он ходил вокруг сидящего на стуле в центре палатки перебежчика.

«Хороший прием», – профессионально отметила я про себя манеру полковника ведения допроса. Ссутулившейся араб явно находился не в своей тарелке, то беспокойно потирая ладони, раскачиваясь словно маятник, то сжимая ими затылок, исподлобья следя за каждым движением полковника. Заприметив меня, полковник торопливым жестом пригласил войти. Кивнув, я села на ближайший табурет, поправляя растрепанные волосы на голове, пытаясь собрать вместе разметавшиеся мысли. Судя по опешившему виду араба, тот не ожидал увидеть здесь женщину в погонах офицера. Тут-то я и решила воспользоваться моментом и вытрясти из перебежчика, пока он не ждет от меня подвоха и не готов к такому повороту событий, все, что он знает о переговорах. Полковник, заметив мой настрой, пряча улыбку, отошел в сторону.

– Как выглядел тот человек? – жестко спросила я, едва оторвав зад от табурета, отбросив в сторону смятую нервными пальцами кепку. – Конкретно – рост, цвет волос, глаз, примерный возраст? Ну! – грубо, словно забивая гвозди в стену, спросила я, не давая опомниться арабу. Взгляд его метался между мной и полковником и понятно было, что он лихорадочно размышляет, как подороже выторговать жизнь себе и своей семье.

– Какой человек? – непонимающе спросил араб.

– Хватит строить из себя невинность, я говорю о европейце, госте Адиля, ну, вспоминайте, вспоминайте, господин переводчик. От этого сейчас зависит судьба вашей семьи.

На лбу араба выступили крупные капли пота, а неровные складки у самых бровей выдавали усиленную работу мозга.

– Был европеец, – с усилием выдавил он из себя, – пробыл недолго, вчера вечером в спешке уехал, – от нетерпения я заскрипела зубами, ожидая продолжения. Видимо, почувствовав мое настроение, араб продолжил, теперь уже без пауз.

– Выглядел он обычно, ничего особенного, – поперхнувшись, ответил он. – Молодой человек. Вел себя с Адилем вызывающе. Был с ним на ты, чего господин никогда и никому не позволял. Внешность, – переводчик задумался, – загорелый, острые черты лица, скорее всего испанец.

Я чертыхнулась про себя, почувствовав, что сбываются худшие опасения.

– Знаю только, что он эмиссар Европейской контрразведки, – полковник иронично, казалось, даже весело взглянул на меня, чем окончательно вывел из равновесия.

Я рванулась с места, схватив переводчика за грудки, и с силой встряхнула его. Араб запрокинул голову, в глазах его ничего кроме ужаса и паники я не увидела. Он что-то быстро забормотал на своем языке, сбивчиво подмешивая арабскую речь английскими словами.

– Ты уверен, что это был испанец? – продолжая встряхивать араба, почти прокричала я.

– Да мадам, – торопливо ответил он, – я не только переводчик, но еще и лингвист, – запинаясь, тараторил перебежчик, – он совершенно точно говорил на английском, с испанским акцентом.

Я шумно выдохнула.

– Что еще?

– Адиль, – уже чуть ли не плача, продолжил он, – со смехом называл его «Черным Лисом», – я отдернулась, словно меня наотмашь ударили по лицу. Сотрудника под этим псевдонимом в управлении знало всего несколько человек. В том числе и я.

«Ай да лисёнок, – подумала я, – засунул-таки в самое пекло свой пронырливый нос. Как же тебе это удалось»?

Полковник, заелозив на стуле, с нескрываемым беспокойством посмотрел на меня, но вмешиваться не торопился.

– В качестве жеста доброй воли, испанец предупредил Адиля о готовившемся покушении, сделав акцент на то, что исполнитель – снайпер, убравший его заместителя, – закончил переводчик и примолк, ожидая моей реакции.

С затуманенным взглядом я отошла от перебежчика, и, оперевшись ладонями о край стола, громко, не выбирая выражения, выматерилась.

– Рассказывай дальше, – внешне спокойным и холодным голосом продолжила я. Переводчик часто закивал головой, суетливыми движениями протирая смешные круглые очки.

«Странно, – в голову пробралась неожиданно трезвая мысль. – Личный переводчик Адиля, а денег на коррекцию зрения так и не заработал».

– Полковник, – попросила я, чувствуя, что нахожусь на грани срыва. – Продолжите, я передохну, пожалуй.

Полковник понимающе кивнул, и сев напротив перебежчика, продолжил допрос.

В целом картина выглядела так.

Со вчерашнего утра в Эль-Муссаф, резиденцию Адиля Аль-Джажари, начали прибывать представители племен, полевые командиры, набибы генерального штаба, духовные лидеры разного уровня и эмиссары из других стран. Кроме того, в режиме полной секретности и повышенных мер безопасности, прибыли представители некоторых европейских стран. В том числе и разведки. Речь должна была пойти о будущем разделе Северной Африки, экономических сфер влияния, о политическом режиме ряда стран и реорганизации повстанческих сил для дальнейшего наступления в Европу. Переговоры закончились поздней ночью, и европейские представители спешно ретировались, стремясь поскорее покинуть зону боевых действий.

Полковник присвистнул, я оставалась внешне невозмутимой, но внутри уже нарастала буря. С каждым словом араба росла моя уверенность в правильности собственного плана и решимость привести его в действие.

Со слов переводчика, мне стало очевидно, что управление разработало несколько вариантов операции и решило разыграть втёмную несколько карт. В том числе и мою карту, и лисенка. Вот только от действий Дельгадо всё мое нутро выворачивало наизнанку. И чего уж в управлении никак не могли предвидеть, так это того, что я начну вести собственную игру.

***

В ответ на вопросительный, и как на мгновение мне показалось, немного ошарашенный вид полковника, я разом выдохнула остатки своего авантюрного плана.

– Вы с ума сошли, – тихо произнес полковник. – Нашли время шутить. Вас, госпожа майор, солнцем ненароком не напекло? – полковник почесал небритый подбородок, разливая по стаканам теплый виски. – Давайте выпьем, и спокойно обо всем поговорим.

Я судорожно сглотнула порцию горячего пойла, и, поморщившись, занюхала заботливо поднесенным полковником к моему носу лимоном.

– Успокойтесь и выслушайте меня, – исподлобья полковник наблюдал за мной, – связи с Танели нет. Но как только он подтвердит цель, вы можете отдать команду о прекращении операции.

Я помотала головой, казалось слишком резво для простого отрицания.

– Не получится, – с бессилием в голосе прошептала я. – Как только уйдет подтверждение, он будет обнаружен. Мы провалим операцию и потеряем группу.

– Давайте-ка, Александра, переведу весь этот бред на простой язык.

В ответ я, наверное, чересчур, быстро кивнула, соглашаясь и с его спокойным тоном и внезапной фамильярностью.

– Значит так, – он потер ладони, разлил еще по одной порции виски и свистнул караульному. – Боец, принеси нам льда. И можешь не торопиться, – полковник внимательно посмотрел на меня. – Я так понимаю, лишние уши нам ни к чему.

Вместо ответа я подняла вверх указательный палец. Полковник ухмыльнулся и продолжил:

– С самого начала вам нужен был не снайпер, а наводчик-целеуказатель, – я внутренне напряглась, боясь, что полковник может меня раскусить. То, что я предлагала, иначе как безумием назвать было нельзя. Но у Танели появится, пусть крохотный, но все же шанс вернуться живым с задания. Но он так и не поднял головы, продолжая рассуждать о моем наскоро состряпанном плане, и я с облегчением поняла, что это было утверждение, а не вопрос.

– Ну, конечно, кто лучше снайпера сможет навести на цель, – продолжал он разговор сам с собой. – Логично, но и цинично, парень получает билет в один конец, ведь вы не собираетесь его оттуда вытаскивать? – спросил он, и разом выпил свою порцию. Я воздержалась, пытаясь сосредоточиться на непростом разговоре.

– У него будут пути отхода, и теперь это не обсуждается, – я подняла на полковника холодный взгляд, и он, не выдержав, отвернулся. – О плане эвакуации я уже позаботилась. Как только мы получим координаты с целеуказателя, его уже будет ждать борт в точке сбора.

– Но все же почему сразу мне не рассказали, не доверяете?

– Доверяю, потому и разговариваю сейчас с вами. Но у пустыни, тем более на вражеской территории, повсюду уши, – полковник кивнул, видимо нехотя, но соглашаясь с моими не совсем уместными словами.

– Сказать честно, большая часть генштаба отмела любые силовые акции как слишком дерзкие и неоправданно рискованные. Среди них был и удар с воздуха, и артобстрел, и даже, – я сделала паузу, набрав в легкие побольше воздуха, – тактический ядерный удар.

Полковник вздрогнул, но продолжал слушать молча, сдерживаясь, как мне показалось, от того, чтобы сорваться в нецензурную брань.

– Уничтожить вражеское гнездо вместе с командованием повстанцев – не только лакомый кусок. Он еще и слишком большой, чтобы его смогло проглотить наше командование, – с бешенством, смешанным с каким-то почти садистским злорадством, сказала я. – Но слишком уж много совпадений, полковник, для того, чтобы мы бездействовали. Да и показания этого араба, – задумчиво сказала я, – такого шанса больше не представится.

– Хорошо, я так понимаю, в связи с чрезвычайной важностью и секретностью задания, все приказы будут устными, – с ухмылкой переспросил он. Я закусила губу и смолчала. Полковник хмыкнул и продолжил.

– Вы не можете не понимать, что жертв среди местного населения не избежать. Нас объявят военными преступниками.

– Да понимаю. Но полковник, не забывайте – я обладаю чрезвычайными полномочиями. Вплоть до возможности отстранения вас от командования в случае неподчинения, – сказала я и тут же обозлилась на себя за несдержанность. Полковник нахмурился, но смолчал. – Молчите? Хорошо. Не мне вам говорить о том, что мы на войне, и без потерь среди мирного населения не обойтись. А у нас ситуация куда печальнее, речь идет не о победе, а об элементарном выживании, – я замолчала, соображая, не перегнула ли палку. Внешне полковник оставался спокойным.

– Решать вам, – кивнул он. – Но подумайте, достаточно ли у вас причин для того, чтобы отдать мне этот преступный приказ. Мало того, выполнив его, я поставлю под удар всю бригаду. Мы лишимся последнего аргумента, сдерживающего аборигенов на их позициях. Если я использую свою последнюю козырную карту, мы останемся без прикрытия, да нас тут…, – полковник заметно разволновался и замолк, встав из-за стола, начал нервно отмерять жилую площадь штабной палатки. – Нас передавят, как слепых котят, – выдохнул он и, подойдя к окну, нервным движением достал смятую пачку сигарет.

Впервые за все время разговора я задумалась над последствиями своих действий. Выбор у меня был невелик, и от осознания своего бессилия хотелось завыть, спрятаться поглубже и забыться. Если план удастся, то моей карьере как офицера контрразведки придет конец. Скорее всего, меня ожидает трибунал. Если план провалиться… Ну, тут всё просто, тогда все мы покойники. Но игра стоила свеч, если все пройдет, как я задумала – повстанцы минимум на месяц потеряют инициативу. Я как никогда ясно осознавала правоту своих действий. Еще бы, такая удача, практически вся верхушка повстанческой армии в одном месте, полевые командиры, эмиссары и духовные лидеры. Но у нашего командования не хватит духа воспользоваться этой ситуацией. Страх перед провалом перевешивал все трезвые доводы в пользу проведения акции по ликвидации практически в полном составе командования противника. Война шла так давно, что сама мысль о проведении диверсионной операции в глубоком тылу врага казалась кощунственной. Состояние стагнации, похоже, устраивало обе стороны. И даже если они решатся, время, поглощенное многоэтажной военной бюрократией, будет упущено. Но сегодня утром хрупкое равновесие сил будет нарушено. Конечно, глупо было бы утверждать, что на узком перешейке Средиземного моря, который аналитики генерального штаба уже вычеркнули из стратегических планов, решится судьба всей войны. Но то, что расстановка противоборствующих сил изменится до неузнаваемости, можно было утверждать совершенно точно.

Я, не придумав ничего лучше, встала за спиной полковника, и, молча, положила руку на его плечо.

– Я отдам этот приказ. Но вы пойдете под трибунал, – мрачно изрек полковник. – И я с вами. Это в лучшем случае. А худшем – нас хлопнут тихо, без суда и следствия, – он повернулся ко мне и неожиданно грустно улыбнулся.

– Вы страшная женщина, Александра. Но я рад, что судьба свела меня с вами, – он опустил голову и прошел мимо меня. На мгновенье задержавшись, он, не поворачиваясь, добавил, – отдохните, госпожа майор, меня не будет пару часов, можете расположиться здесь. – И кстати, – продолжил он, поправляя форму, – о лучшей компании я и не смог бы мечтать, когда нас с вами поставят рядышком к стенке.

И тут я засмеялась, по-детски, искренне, с повлажневшими глазами. На душе вдруг стало неожиданно легко. Я сбросила весь груз ответственности на двух человек, командира бригады и рядового снайпера. Теперь лишь в их руках находилась моя дальнейшая судьба и жизнь тысяч людей.

***

Мы сидели на холодном песке, у штабной палатки, и, скрестив ноги, курили в нервном ожидании. Все было решено. Приказы отданы, подтверждения получены, подразделения находились в полной боевой готовности. Дело оставалось за малым – получить координаты от Танели. Я знала, что не подведет, такие люди не умеют подводить в принципе. Но сердце волнительно стучало, отзываясь нервной отдышкой и дрожащими пальцами с зажатой, полуистлевшей сигаретой «Gitanes». Дымок от сигареты тонкой струйкой тянулся к темному, почти черному небу, залитому отблесками тысячи звёзд.