Одноклассницы

Работать Саша уехала в Москву. Медикам там платили больше, чем в провинции, как, впрочем, и всем вообще. Цены, правда, тоже были ничего себе. Саша экономила на всем. Квартирку – однушку в хрущевке – снимала на пару с еще одной лимитчицей-провинциалкой (обе работали по сменам, которые, к счастью, не совпадали и давали возможность уединения дома), обедала «Дошираками», ходила на работу пешком, если погода не была совсем уж отвратной. Единственным, во что стоило вкладываться, по глубокому Сашиному убеждению, была внешность. Она и вкладывалась. Никто и никогда не видел ее без макияжа и каблуков. Мужское внимание вскоре стало для Саши привычным. Мужчин она оценивала по единственному критерию – платежеспособности. Но мужское внимание было лишь средством достижения цели – полного преображения в совершенство.

Первой операцией стала ринопластика – ее деревенский толстомясый нос превратился в изящную конструкцию, смотревшуюся на простоватом личике инородным телом. Саша идиоткой не была и прекрасно это осознавало. Предстояло еще много работы. Последовала блефаропластика нижних век, подбородок преобразился и уменьшился вдвое, скулы заострились, губы выперли вперед и распустились диковинным цветком. Единственным, что она не изменила в своем лице, оказался лоб. В едва заметные мимические морщинки она просто вкалывала ботокс. Новую грудь Саша подарила себе на 33-х летие. Старая уже никуда не годилась.

Мама смотрела на Сашу с немым изумлением. Она уже давно не находила в этой посторонней женщине ни одной знакомой черты.

На пути к мечте Саша дважды сходила замуж, обзаводясь тем самым на время постоянным источником доходов. Правда непродолжительное. Саша была прекрасной витриной благосостояния своих мужей: брендовую одежду, обувь и сумки носила с королевским апломбом. Всеобщее внимание привлекала всегда. Мужьям нравилось. Но потом они, словно сговорившись, начинали требовать детей.

Дети!? Господи, да зачем им нужны эти дети? Им что, плохо живется? В Сашины планы дети не входили никогда. Она столько в себя вложила, что впору было оформить страховки на отдельные части тела, как Джей Ло. И все это угробить? Чего ради? Какого-то ребенка? Нет, нет и еще раз нет. Саша поумнела и замуж больше не ходила. Поддерживала с мужчинами связи непродолжительные, необременительные, но материально выгодные. Поддержание красоты обходилось дорого. Из каждого брака Саша вынесла по квартире, из второго еще и новенькую машинку, но главным приобретением была фамилия.

В первом браке с фамилией ей не повезло. Козельская звучало лишь чуть лучше, чем Свищева. А вот Александра Малина звучало как творческий псевдоним. Саша была в восторге.

Подруги. 40 лет.

«Ну Вы, блин, даете!» – эта крылатая фраза из популярного фильма была первой, что пришла Марине в голову при виде подруг. Их дружно выпирающие животики были практически одного размера. Месяцев на шесть.

«Как вас угораздило на старости лет? Обеих?» – наконец выдохнула Марина.

«Что значит угораздило? Обижаешь, подруга. Все запланировано. Я, можно сказать, решила наконец остепениться, стать взрослой, ответственной женщиной. Нагулялась, короче. А ты – угораздило,» – возмутилась Оксана.

«А ответственный папа к этой неожиданности прилагается?»

«Ну как бы да.»

«И кто этот счастливчик?»

«Его зовут Андрей.»

«Андрей? А дальше? Кто? Что? С какого перепуга? Давно Вы с ним?»

«Уже больше года. Он из простых. Работает на хлебозаводе. Мы съехались недавно.»

«И почему он задержался у тебя так надолго? У него есть какие-то скрытые достоинства? Погоди,» – внезапно осенило Марину. – «Сколько ему лет?»

«Двадцать девять,» – невозмутимо ответила Оксана и тут же заржала. Ирина и Марина переглянулись. На лицах было написано одно и то же: мужчина на десять лет моложе – это не всерьез и надолго. На него нельзя положиться. Рано или поздно (а скорее рано, конечно) он ее бросит. Оксана их взгляды перехватила: «Да расслабьтесь. Я знаю, что жить долго и счастливо и умереть в один день не получится. Но пока просто кайфую.»

Ирину подружки пытать не стали. По их мнению, ей давно было пора.

Роман с Сергеем был на излете. Как подстреленная утка, он камнем падал вниз. Встречи становились все реже. Ирина упустила момент, когда стоило ребром поставить вопрос о разводе/женитьбе, а теперь, чувствовала, было уже поздно. Сергей успешно поднимался по карьерной лестнице. Последние два года у Ирины был новый босс – невыносимо стервозная красотка-карьеристка лет на пять ее моложе. В этом болоте с акулами она была своей до мозга костей и не смущалась, поднимаясь вверх по головам. Ирина из-за природной интеллигентности и деликатности так не смогла бы даже под угрозой расстрела. Да и не старалась. Напротив, чтобы жить спокойно, она изо всех сил пыталась убедить начальницу, что она ей не конкурент. Но пока не стал выпирать животик получалось плохо.

Беременность была давно обдуманным шагом. Финансовая подушка безопасности у Ирины имелась. На Сергея она не рассчитывала. Ну может самую малость. Захочет участвовать в жизни ребенка – пожалуйста, нет – до свидания. К своему здоровью в этот период она относилась максимально серьезно. Ни одного бокала вина, ни одной сигареты.

«Я была на встрече выпускников в январе, когда еще ничего не было видно,» – положила руку на живот Оксана. – «Ты слышала, Шматков вышел? Видела его потом Вконтакте. Он вообще не изменился, представляешь. Встретишь на улице – сразу узнаешь.»

«Надеюсь, не встречу.»

«Шурик Бузалев сказал, что Машков уже третий срок мотает.»

«Третий? А когда был второй? Он что без перерывов сидит?»

«С перерывами. Между первым и вторым сроками даже жениться успел на какой-то дурехе, ребенка ей заделал. Шурик его на работу к себе в фирму брал. Но видать не судьба. Выглядит отлично, кстати.»

«Машков?»

«Бузалев. Машинка дорогая, одет хорошо, зубы белоснежные, как у голливудского актера. Помнишь, как у него в школе зубы торчали в разные стороны веером? Похоже и прикус исправил, и виниры поставил. В общем, ничего так упакованный мужчинка получился.»

«Ты глаз положила?»

«Нет. С одноклассником – это как-то странно, вроде как с родственником. Противоестественно.»

«А Галина Викторовна наша в религию ударилась. Такая прям старушечка – божий одуванчик. «Господь» у нее через слово, перекрестила нас всех перед уходом, как на войну провожала. Свихнуться можно.»

«А Гусева была?»

«Нет.»

«Странно.»

«И не говори. Она всегда приходит. Это ж скольким людям кости перетереть можно было?»

Марина. 42 года.

Марине было 12 лет, когда отец их бросил и 42, когда он умер. Хотя жил он в том же городе, Марина узнала о случившемся спустя три недели после похорон. Новая жена и новый ребенок, который родился спустя шесть месяцев после ухода отца из семьи, не торопились сообщать старым родственникам новость. Та дошла окольными путями. Причиной смерти стал инсульт.

Марина долго прислушивалась к себе, пытаясь понять, какие эмоции вызывает у нее это известие. Оказалось, ровным счетом никаких. С отцом она виделась несколько раз после развода. Мать подсылала ее к отцу за деньгами или подарками на дни рождения Маринины или брата. Сама она эти походы ненавидела, чувствуя себя назойливой попрошайкой. Да и отец, мягко говоря, был не в восторге.

Мать же и подняла тему о наследстве. Надо подавать, мол, пока шесть месяцев не истекли. Марина была рада, что ей не пришлось хоронить отца и была бы рада никогда о нем больше не слышать. И никакое наследство ей было не нужно. Но дело было вовсе не в нем.

Тогда, во время развода, будучи двенадцатилетним ребенком, отца она жалела. Беснующаяся мать казалась ей злобной фурией. Сейчас, будучи взрослой женщиной, ситуацию она видела совсем в другом свете. И себя ассоциировала, конечно, с матерью. Классика жанра: отец семейства бросает жену с двумя детьми, заделав ребенка другой бабе. Он был козлом и никак иначе. Жаль, что он умер, его бы следовало проучить. Но ведь можно проучить тех, кому он, возможно, был дорог. И они с братом отправились к нотариусу.

Добыча оказалась невелика. У отца была двухкомнатная квартира, приобретенная в браке, и подержанный автомобиль. Получив свои огрызки долей в квартире, Марина с братом тут же перепродали их агентству. Марина примерно предполагала, что случится дальше. Новой папочкиной семье придется выкупить их за кругленькую сумму или иметь дело с «профессиональными соседями» и потерять жилье. В самом благоприятном случае в квартире окажется прописана сотня таджиков.

Угрызений совести Марина не чувствовала, но и ожидаемого удовлетворения от мести не получила.

Оксана. 44 года.

«Женщина, Вы с ума сошли? Мы ее не возьмем,» – категорично заявила врачиха в приемном покое.

«Как это не возьмете? Вы на неё только взгляните. Да она же еле ходит. Хромает на обе ноги. И температура прет вверх,» – возмутилась Оксана.

Выглядела Нюшина и в самом деле скверно. Одна ее нога была ровно вдвое толще другой. Из-за чего даже штаны натянуть на нее не получилось и Оксана, порывшись в Наташкином шкафу и не найдя ничего подходящего, кроме каких-то засаленных маек, привезла ее как есть – в домашнем халате. Наташка сидела квелая и безучастная ко всему, привалившись к стене и прикрыв глаза. Колено правой ноги, похожее на вилок краснокочанной капусты, выпирало из-под полы халата. Стопы тоже были не в порядке, причем на обеих ногах, – бесформенные, то ли опухшие, то ли отекшие.

«Нет, нет и нет. Не возьмем. Она же психическая. А если сейчас в палате занавески подожжет? Или на кого набросится? Кто будет отвечать? Нам охранника к ней приставить персонального, чтобы не зарезала кого? А на ночь связывать? Или Вы сами караулить будете?»

«Нет у вас никаких занавесок,» – мрачнела с каждым словом Оксана. – «Я ее с детства знаю. Она даже в школе обычной училась, не в специальной. Она и мухи не обидит.» По глазам врачихи было понятно – умолять бесполезно. Оставалось ругаться.

«Везите ее в дурку.»

«Да возила уже,» – разозлилась Оксана. – «Они не берут из-за ноги. Такое, говорят, мы не лечим. А если она тут у нас умрет без необходимой медицинской помощи? Я ее больше никуда не потащу. Не хотите брать, выкидывайте на снег. А я сейчас знакомым телевизионщикам позвоню. То-то будет сюжет для новостей, как вы, свои задницы прикрывая, человека умирать оставляете.»

Врачиха заколебалась.

«Подождите здесь,» – наконец бросила она и ушла наверх. Вернулась через четверть часа в сопровождении еще одного доктора – пожилого и лысого как чупа-чупс. Тот долго листал Наташкину карточку, распухшую до размеров двухтомника «Войны и мира», осматривал ее ногу и задумчиво почесывал подбородок. Оксана молчала, боясь спугнуть удачу.

«Привезите из дурки справку сегодняшним числом, что она не опасна для окружающих и пусть кто-нибудь из родственников постоянно находится с ней здесь,» – велел он.

Оксана приняла его слова за истину в последней инстанции, облегченно выдохнула и снова помчалась в дурку. Пристроив, наконец, Нюшину, она с чувством выполненного долга отправилась домой, из машины позвонив Наташкиной дочери. Девушку до того дня Оксана видела всего несколько раз. Та была общительной, смешливой, глуповатой, ничуть не похожей на тихую, застенчивую дурочку – мать. Ее отец сбежал от Наташки еще до рождения дочери. Но с радаров не пропал. Иногда помогал материально.

Ему же, бедолаге, пришлось хоронить и бывшую жену, которая, проведя в больнице две недели, умерла, и ее мать-пенсионерку – лежачую после инсульта, разбившего ее полгода назад.

«Она умерла от голода и жажды в куче собственного дерьма. Ты можешь себе это представить?» – чуть не рыдала в трубку Оксана. – «Эта дура – Наташкина дочка, в больницу к матери ездила каждый день. Я ведь звонила, проверяла. Была ли там от нее хоть какая-то польза – это другой вопрос. А у нее дома в это время лежала умирающая бабка, которая только мычать и могла. Она за ней не ухаживала, потому что обычно это делала мать. И на вонь внимания не обращала, пока соседи не пришли и полицию не вызвали. Ты можешь себе это представить? О, Господи! Я с ума сойду!»

«Оксанка, ты это брось. Уж тебе себя упрекнуть не в чем,» – пыталась успокоить ее Марина. – «Кто еще стал бы носиться с Нюшиной, как с писаной торбой, пристраивая ее в больницу? Иначе там было бы два трупа. А ее дочь, похоже, еще более придурочная, нежели мать. Вот кому точно в психушку надо.»

«Она уже там,» – мрачно сообщила Оксана. – «По ходу, если окажется, что она одна жить не может, то она там и останется. Или отцу придется что-то решать. Бедный мужик. Даже жалко его. Связался на свою голову с семейкой сумасшедших.»

«Вот уж счастье то ему привалит,» – согласилась Марина. – «А нормальная семья у него есть?»

«Есть. Жена и ребенок. И как я про бабку не подумала?» – снова начала сокрушаться Оксана. – «Ведь даже не екнуло нигде.»

«С чего тебе о ней думать? Все. Забудь и выброси из головы.»

Ирина. 45 лет.

«Я в любом конфликте на стороне евреев,» – с жаром воскликнул неизвестный демагог из-за забора. – «Евреи – цивилизованные люди! Если им не нравится политика соседнего мусульманского государства (а все они вокруг Израиля являются таковыми), то они не выходят громить магазины в Лондоне и жечь частные автомобили в Париже. А мусульмане, арабы то есть, – первым делом. Хотя и британцы, и французы здесь вообще ни при чем.

Евреев я не боюсь. Встретив на улице группу еврейских подростков ты что сделаешь? Правильно. Ничего. Ты не обратишь на них внимания и пойдешь дальше. А при встрече с группой арабов любой нормальный человек спешно переходит на другую сторону улицы. И это как минимум. В арабские кварталы любого европейского города даже полиция не рискует соваться.

Этим дикарям до цивилизации еще лет триста лесом, тогда они, может быть, будут способны к более конструктивному диалогу, чем резать глотки неверным. И не надо считать меня расистом, шовинистом или кем там еще сейчас быть нельзя. Это элементарный здравый смысл. И более ничего.»

Привалившаяся к забору с другой стороны Ирина мысленно поаплодировала болтуну, тот явно был подшофе, но мысли излагал пока ясно. Голос у демагога был незнакомый, хриплый, надтреснутый, будто перцем посыпанный. Его незримый собеседник был способен только на смешки и междометия. Ирина плотнее привалилась спиной к забору и вытянула ноги. Пока она прореживала морковь, колупаясь с мелкими, тщедушными, путающимися друг за дружку побегами, колени затекли.

Ездить в деревню, в родительский дом Ирина начала пару лет назад. Ведь половина дома все же принадлежала ей. После многих лет натянутых отношений с братом Володей налаживать их было тяжело. Ирине здесь были не рады и откровенно это показывали. Вовкина супруга Елена, до сего бывшая в доме полноправной хозяйкой, не переставая стенала по поводу тесноты и невозможности отдыхать от трудов праведных в таких условиях. Сам Вовка угрюмо молчал. Ирина не обращала внимания.

Они с Тимофеем заняли ее бывшую комнату. Ирина помогала по хозяйству, но в меру, без фанатизма. В основном же они с сыном проводили время на речке, частенько захватывая с собой вместо обеда бутерброды, чтобы лишний раз не мозолить глаза недружелюбным родственникам. На часть урожая Ирина не претендовала, в споры о ремонте дома не ввязывалась. Старалась беречь нервы и не конфликтовать.

Тимоше исполнилось пять. Он был похож на игривого щенка. Ирина делала все, чтобы сын был беззаботен и счастлив. Они учились кататься на велосипеде, плескались в речке до посинения, бросали шишки в ствол обожженной молнией сосны, кормили уток на пруду, знакомились с соседскими козами. Ему все было весело, все интересно. По большей части из-за Тимоши они сюда и ездили. Ребенку полезен свежий воздух и деревенская вольница.

Собеседники за забором надолго замолчали. Кто интересно там сейчас живет, в соседнем доме? Раньше жила колхозная ветеринарша Надежда Манюшкина с мужем. Сколько ей сейчас может быть лет? 80-90? Наверняка померла давно. Уехав из деревни поступать в институт Ирина мало интересовалась деревенской жизнью. Если только одноклассниками: кто, где, с кем? Сейчас, идя по улице в магазин, она не узнавала и половины встреченных. Кто все эти люди? Москвичи на лето понаехали? Или местные, просто выросли, постарели, изменились до неузнаваемости?

Словно подслушав ее мысли, разморенные жарой пьянчужки продолжили беседу.

«Ты как, в отпуск приехал? Или на выходные?» – подал голос второй, молчаливый собутыльник.

«Какой на х … отпуск! Хрен я до конца лета куда подамся.»

«Че, выперли что-ли?» – интерпретировал эти слова по-своему собеседник.

«Да этот козел вообще охренел. Я что ему – мальчик на побегушках? Я собой так помыкать не позволю. Я к нему на работу нанимался на пять дней в неделю с восьми до пяти, а не продался в рабство 24/7. Что он о себе думает? Мажор хренов. Папочка ему бизнес подогнал, а он теперь выпендривается. Сам ни хрена не смыслит, а туда же – командовать умными людьми пытается,» – распинался хриплый.

Ирина поморщилась. С такого рода типами она была хорошо знакома. Очередной пуп земли с претензией на гениальность и самомнением размером со стог сена. Слушать выпивох стало противно. Ирина поднялась. Забор, на который она оперлась, предательски скрипнул. Несколько мгновений спустя с другой стороны забора возникли две головы. Помятые, небритые лица с фиолетовыми прожилками на носах удивительно походили друг на друга. Только колер был разный. Одна голова была рыжеватой с лысиной, другая – темная с проседью.

«Оба-на, да это же Иринка Рябушинская – подружка моя задушевная!» – обрадовалась чернявая голова после секундного замешательства. –«Давненько не виделись.»

Ирину обдало запахом самогона, несвежего дыхания и незалеченного кариеса. Максим улыбался радостно и довольно, словно нашел завалившуюся невесть когда за подкладку сотню.

Максим повадился таскаться ежедневно. Причесавшись и надев чистую рубашку лыбился из-за забора, подлавливал их с Тимошей на речке, чуть ли не бросался под колеса, завидев ее машину на дороге. Отделаться от него не было никакой возможности. Ирина смотрела на бывшего возлюбленного со смесью гадливости, ужаса и недоумения, точно на таракана, упавшего в суповую тарелку с потолка. Что с ним произошло? Как он мог так опуститься? Неужели это существо когда-то разбило ей сердце? Как она могла, даже со скидкой на юный возраст, в него влюбиться? Страдать, мучиться от измены? Что за помутнение рассудка на нее тогда нашло?

С одной стороны, Ирина чувствовала облегчение, освободившись от груза давних тяжелых воспоминаний, словно птица, выпущенная из клетки. С другой, сейчас это ненавистное прошлое ходило за ней по пятам и не давало вздохнуть, считая себя вправе на основании тех давних полудетских отношений, рассчитывать на ее время, общество, внимание. Словно нечто само собой разумеющееся. А она не хотела тратить на него больше ни минуты. Она, наконец, перевернула эту страницу жизни.

«Жизнь – лучший учитель,» – проникновенно вещал Максим, приобняв ее за плечи. Ирина, брезгливо морщась, уворачивалась. – «Мне понадобилось полжизни, чтобы понять – единственная настоящая женщина в моей жизни – это ты. Все остальные просто меркантильные сучки. Им только деньги подавай. Бездушные куклы. Только ты меня всегда понимала. Если бы за меня взялась умная женщина, сделала бы человеком. Т-с-с, не говори, что я упустил свой шанс. Надежда умирает последней.»

Ирине хотелось взвыть и начать царапаться и кусаться. Какие шансы, какая надежда? Неужели он считает ее непроходимой дурой? Неужели он действительно считает себя центром вселенной? Или он всегда был таким идиотом? В какой-то момент она сдалась и улизнула из деревни по-тихому, на рассвете, строго-настрого запретив брату сообщать Максиму свой адрес или телефон.

Марина. 45 лет.

«Модная» болезнь подкралась незаметно. Началась как обычная простуда. Через пять дней амбулаторного лечения, не помогающего совсем и никак, компьютерная томография легких показала, что последние поражены на пятьдесят процентов. Марина оказалась в стационаре. Больше никто из домашних не заболел.

К прививке от «модной» болезни Марина относилась скептически. Не потому, что не верила в ее эффективность. Как любому советскому ребенку, ей в детстве были сделан был полный комплект полагающихся прививок. И вреда от них точно не было. Но с этой точно что-то было не так. Марина нутром чуяла. Уж слишком давили власть предержащие. И день ото дня все сильнее. Дело явно было нечисто. Как и многие, Марина решила выждать и посмотреть, чем дело кончится. Дождалась.

Уже после двух суток интенсивных вливаний лекарств через капельницы она чувствовала себя почти как новенькая. Покашливала, конечно, слегка задыхалась и аппетит не вернулся. Но в общем и целом была практически здорова.

Если вы чувствуете себя хорошо, то валяться в стационаре – скука смертная. Невозможно целый день крутиться с боку на бок на кровати, читать или пялиться в телефон. А «красная зона» налагает еще и свои ограничения – пошляться по коридорам моциона ради тоже нельзя. Марина мерила шагами палату/камеру (от окна до двери их было восемь) и изнывала от скуки. Медицинские обходы вносили в больничное существование некоторое разнообразие. Врачи каждый день были разные.

Когда в палату ввалилась фигура в мешковатом белом комбинезоне, Марина поздоровалась, села на кровать и привычно сунула палец в приборчик. Пока доктор измеряла ей содержание кислорода в крови и давление, Марина украдкой рассматривала ее. Сегодня это была женщина. Белый скафандр с капюшоном как у всего медицинского персонала в «красной зоне», прихваченный на лодыжках и запястьях широким прозрачным скотчем, дабы ни один коварный вирус не просочился; две пары перчаток; на лице подобие маски для подводного плавания; на груди маркером прямо на ткани написано «врач Телецкая». Со слов медицинских сестер Марина знала, что вся эта душная амуниция бесполезна. Ковидом переболели все врачи и мед. сестры отделения. Многие не по одному разу.

«Вы мой лечащий врач или дежурный?» Надо заметить, что лечащий врач – создание неуловимое. За почти три неполных дня болезни Марина не видела его ни разу.

«Сегодня и то, и другое,» – после некоторой заминки задумчиво ответила доктор.

«Температуру измеряли?»

«36,7,» – отчиталась Марина.

Врач черкнула что-то у себя в папочке.

«Слабость? Кашель?»

«И то, и другое понемногу.»

Доктор почему-то внимательно вслушивалась в ее слова.

«Сорокина, ты что-ли?» – внезапно нормальным голосом спросила она.

«Да,» – протянула недоумевающая Марина и вгляделась в лицо эскулапа. Разглядывать особо было нечего. Видны были только два глаза. Карих. Не накрашенных. Узнать кого-то по таким скудным исходным данным не представлялось возможным.

«Не узнаешь?» – верно поняла ее сомнения доктор. – «Астахова.»

«Не может быть! Со школы тебя не видела. И не слышала о тебе ничего, кажется,» – ахнула Марина.

«Да я не любитель по встречам выпускников таскаться.»

«Надо же, и я тоже.»

«Я сегодня на сутках. Загляну к тебе вечерком, после обхода, поболтаем.»

Обход – дело святое. День в больнице всегда проходит по строгому расписанию. В шесть утра в палату бодро влетала медицинская сестра, врубала свет, шлепала в живот укол гепарина (как и каждые шесть часов до и после) и уносилась дальше по коридору хлопать дверями. Уснуть вновь после такой шоковой побудки было невозможно. Потом, деловито поскрипывая, по коридору катили многочисленные капельницы, шуршали, совершая дежурный обход врачи и наступало затишье до вечерних активностей. Поход на другой этаж на компьютерную томография за день до выписки воспринимался как захватывающая экскурсия.

Астахова вернулась в половине одиннадцатого: «Не спишь еще? Хорошо.»

Она плюхнулась на стул и стащила с лица маску и очки: «Силов моих больше нет. И откуда такие придурки берутся? Не слышала, что через стенку творилось?»

Марина, конечно, слышала звуки, нехарактерные в это время для отделения: громыхание каталки по полу, спешный топот сразу нескольких ног, возбужденные голоса. В стационар Марина попала в удачное время – между двумя (бог знает какими по счету) волнами ковида. Пациентов было немного, поэтому обычно в коридорах было тихо. В двухместной палате она и вовсе находилась одна.

«Там одна дурища тюнингованная – больная на всю голову, таблеток для похудения нажралась.»

«Тюнингованная?»

«Ну такая знаешь, с надувными губами, острыми скулами, нарисованными бровями, сиськи тоже искусственные. В общем, инстаграмщица по полной программе. Они там все по одному лекалу сделаны. И без мозгов. Надо же было додуматься – лежа в «красной зоне» под капельницами жрать какую-то китайскую дрянь для похудения. Там на баночке одни иероглифы, ни слова по-русски. Хрен знает, что там за наркота. И врачам, разумеется, ни слова не сказала. А сегодня бац – сознание потеряла, попутно голову о железную кровать разбила, когда падала. Ягода малина, блин. Фамилия у нее такая – Малина.»