Одноклассницы

«Она жива?»

«Пока да. В реанимацию сволокли. Вся жопа в мыле. Присесть некогда. Одни идиоты вокруг,» – бушевала Астахова.

Марина смотрела на нее во все глаза и не узнавала. В этой усталой женщине с мешками под глазами, резкими носогубными складками, грубым голосом и циничным отношением к окружающим (не со зла, неизбежная профессиональная деформация медика со стажем) не осталось ничего от высокомерной зануды и аккуратистки Астаховой или от затравленной косыми взглядами выпускницы, прикрывающей фартуком выпирающий живот.

Что делает с нами жизнь? Куда деваются нежность и беззащитность, мечтательность и романтичность? Идут на растопку? Когда и как мы превращаемся в заморенных циничных теток? Можно ли соскочить с этого безумного поезда и остаться собой? Той, которой ты заканчивала школу, бегала на свидания, встречала рассветы?

Марина будто увидела себя со стороны, глядя на Астахову. Ведь и та ее не сразу узнала, значит и Марина стала совсем другим человеком. Незаметно, исподволь, словно та самая вода, которая камень точит, жизнь превращает романтиков в прагматиков, лириков в циников, робких в наглецов, а деликатных в хамов. Или все это изначально прячется где-то глубоко внутри каждого из нас, а потом просто просачивается наружу?

«А кого ты тогда родила?»

«Мальчика. Взрослый дядя уже. Тоже медик. Стоматолог.»

«Мы тогда помнится все гадали кто отец ребенка. Извини за нескромность, но не могу не спросить.»

«Да ладно, чего уж там. Дело давнее. Мамедов.»

«Мамедов? Не может быть!»

«Почему не может? Я знаю, что вы с ним в школе тоже это самое, еще до меня.»

«Да бог с тобой. По углам обжимались, тискались, но дальше ни-ни. Хотя он, конечно, уговаривал.»

«Не врешь? А меня то дуру уговорил. Лестно было, что он тебя бросил и ко мне переметнулся. Ты для меня в школе как заноза в заднице была. Завидовала тебе страшно. Смешно вспомнить.»

«Ты серьезно? Почему? Мы и не дружили то никогда. Так, постольку-поскольку,» – изумилась Марина.

«А черт его знает,» – пожала плечами Астахова.

Одноклассницы замолчали.

«Второй раз одноклассница ко мне в отделение попадает,» – задумчиво сообщила Астахова.

«Да? А кто была первой?»

«Бодрова. Это еще до ковида было. Она тут всего на сутки задержалась. Тяжелая была. Почти сразу в реанимацию отправили. А потом все. Черный мешок.»

«Она умерла???»

«Да. Ты не знала? Года два как. Печень отказала. Так-то. Ладно, пойду я, поспать надо, пока никто больше не скопытился.»

Утром, сразу после суток, Астахова вырулила со стояки и поехала собирать передачу на зону. Занятие было привычным. Сыну дали пять лет. Отсидел он уже почти два.

Оксана. 45 лет.

Температура у Леры спала только к утру. Оксана, спавшая урывками и бессчетное количество раз втыкавшая дочери подмышку градусник, чувствовала себя зомби. Она по-быстрому сварила куриный супчик выздоравливающему ребенку, растолкала Андрея, надавала инструкций по кормлению, лечению дочери и домашним делам и поплелась на работу. В такие дни, после бессонных ночей она особенно остро ощущала свой возраст. Да, очевидно, что она больше не юная козочка, прыгучая и заводная, а старая выдохшаяся кляча, везущая неподъемный воз. И сил у нее больше нет.

Хорошо хоть Андрей работает сутки через трое. Можно вывернуться и не брать больничный по уходу за ребенком, дорабатывая по вечерам. После работы Оксана добралась до дома, мечтая только о постели. Лера радостно выскочила ей навстречу: «А что ты мне купила?»

«Ничего зайка. Разве Вы не ходили с папой в магазин?»

Дочь отрицательно замотала с головой и упрямо полезла к ней в сумку. Оксана нахмурилась, повесила пуховик на крючок и, не снимая сапог, прошла на кухню. На плите стояла пустая кастрюлька из-под супа. Раковина была забита грязной посудой. Из переполненного мусорного ведра вываливалась сложенная коробка из-под пиццы. В холодильнике было пусто: ни йогуртов, ни молока, ни овощей. Ничего из того списка, что Андрею велено было отоварить. Оксана опустилась на табуретку и прислонилась затылком к стене. Дочь тут же влезла к ней на колени. Лобик у нее был прохладным на ощупь, и ей не терпелось поделиться с мамой подробностями своего скучного дня. Оксана немного послушала ее щебетание и пошла в комнату.

Андрей, напялив огромные наушники, играл в World of tank». Похоже он даже не слышал, что она вернулась. Или просто не счел нужным отвлекаться. Играл он каждый день, когда не работал, погружаясь в это занятие с головой, словно неоперившийся тинейджер. Собачиться по этому поводу Оксана с ним уже перестала. Это было бесполезно. Ну какими еще словами можно объяснить взрослому 34-х летнему человеку, мужу (пусть и гражданскому) и отцу, что ненормально играть целыми днями в танки в ущерб семье, ребенку и домашним делам? Взрослые, адекватные люди так не делают.

Да и других поводов пособачиться было предостаточно. Оксана не сразу это поняла, но Андрей оказался ленивым пофигистом. Она пыталась заставить его соблюдать элементарные правила общежития: мыть за собой унитаз, доносить грязные носки до корзины с бельем, не оставлять грязную посуду на всех горизонтальных поверхностях, а складывать ее в посудомойку. Потом поняла: если мужскую особь не выдрессировали должным образом в детстве, то во взрослом состоянии это уже невозможно. А уж заставить его вынести мусор или пропылесосить можно было только после грандиозного скандала. Стоил ли результат её потраченных нервов? Куда проще было сделать все самой. Все чаще и чаще задавалась Оксана вопросом: зачем ей этот великовозрастный оболтус, сидящий в бытовом плане на ее шее? Да и зарабатывает она не меньше него.

Несколько минут Оксанам стояла в дверях, потом вернулась в коридор, вынула из шкафа две Андреевы спортивные сумки, с которыми он перебрался к ней несколько лет назад, и пошла в спальню. Опустошая полки, она сваливала носки, трусы, футболки и прочее барахло в сумки в полном беспорядке, накидав сверху туалетных принадлежностей из ванны. Сумки она поставила у входной двери и направилась к Андрею.

Оксана успела захлопнуть ноутбук и выдернуть вилку из розетки, прежде чем Андрей взвыл дурным голосом: «Ты охренела, сука!» Вскочив со стула, он догнал направившуюся к двери с ноутбуком в руках Оксану, вырвал его и не задумываясь отвесил затрещину.

Ошеломленная Оксана повалилась на журнальный столик, а с него на пол. Правая половина лица горела, в ушах стоял звон. На мгновение она потерялась: кто, что происходит, где она? Но через полминуты паники мозги встали на место. Остался гул и мельтешение перед глазами. Такие выпадения из реальности происходили уже не первый раз. Андрей торопливо воткнул вилку в розетку. Лера с дрожащими губами стояла в дверях.

Оксана 45 лет.

Процедура избавления от Андрея напоминала выкорчевывание старого разлапистого пня. Разросшийся, опутавший своими щупальцами всю ее жизнь, прочно окопавшийся в ее квартире, он искренне не понимал: «А че такого-то? Че случилось? Так резко, вдруг. Все же было нормально. Он же извинился.» И уходить не хотел. Просто не воспринимал всерьез.

Оксана объявила «бывшему» (уже в ее понимании) бойкот. Она не скандалила, не ругалась, ни о чем не просила, боясь, чего уж греха таить, еще раз попасть под горячую руку. Просто перестала готовить ему еду (покупала каждый день для себя и дочки понемногу, что было, кстати, очень неудобно), стирать его одежду, будить на работу, отвечать на вопросы типа: «Где ножницы взять?» или «У нас есть запасные лезвия для станка?» Она Андрея просто игнорировала. Раздербаненные сумки с одеждой, из которых он выуживал то одно, то другое, по-прежнему валялись в коридоре.

Андрей питался покупными пельменями, освоил стиральную машину, пару раз даже загрузил посудомойку. И мрачнел с каждым днем. Похоже до него стало доходить. Во всяком случае, так понимала ситуацию Оксана. Обстановка становилась взрывоопасной и должна была разрешиться со дня на день. Памятуя о затрещине, от резких действий Оксана воздерживалась. Как ни противно было себе в этом признаваться – боялась.

Поздним субботним утром через две недели после начала бойкота Оксана, посадив Леру с тарелкой блинчиков перед телевизором с мультиками, пошла загружать стиральную машину. Швыряя на пол Андреево тряпье, она выбирала из корзины свои и дочкины вещички.

«Б …!» – сунулся в ванную комнату Андрей, глядя на гору своей грязной одежды на полу. – «Ты достала! Как ты меня достала!»

Оттолкнув Оксану вглубь, он решительно втиснулся в ванную комнату и захлопнул за собой дверь.

«Пошел вон отсюда,» – толкнула его в грудь двумя руками Оксана, чувствуя себя птичкой в клетке. Она не хотела пугать дочку, поэтому говорила громким свистящим шепотом. В ответ Андрей схватил ее за плечи и тряханул со всей силы так, что голова мотнулась туда-сюда, будто у тряпичной куклы: «Кончай выебываться! Кончай выебываться, сука! Ты поняла? Ты поняла меня?» Он тоже не кричал, а скорее шипел ей в лицо.

«Отпусти меня! Пошел вон, урод!»

«Б … ! Уймись, а то в…бу! Я за себя не отвечаю. Заткнись! Выведешь меня, получишь! Заткнись, дура!»

Оксана упустила момент, когда ситуация совсем вышла из-под контроля. Андрей тряс ее за плечи, сжимая их до синяков, шипел-орал в лицо, потом толкнул, и она почти упала в ванну, удержавшись лишь за почти оборванную шторку. Видимо в этот момент бывшему пришла в голову новая мысль. Рывком крутанув ее, он перегнул Оксану через бортик ванны. Услышав звук расстегиваемой молнии Оксана забилась, пытаясь вырваться.

За дверью шумел «Щенячий патруль». При каждом движении Андрея она больно ударялась об эмалированный бортик ванны. А думала только о том, чтобы дочь не сорвалась вдруг с места и не заглянула в ванную комнату. Благо продлился кошмар недолго. Кончив, Андрей оправился и молча вышел. Оксана сползла на пол, посидела, поднялась, привела себя в порядок, умылась холодной водой. Больше всего сейчас хотелось залезть под душ и смыть с себя, из себя эту гадость. Но это ничего, это подождет. Она большая девочка. Она это переживет. А вот ему больше не жить. Ублюдок! Чертов ублюдок! Теперь все. Теперь ей терять было нечего. Что-то сломалось в ней минуту назад, страх исчез бесследно. Вместо него появились ярость и бешенство.

Оксана вышла из ванной. Андрей сидел с Лерой, смотрел мультики и ржал. Оксана направилась в кухню и вынула из ящика большой нож для мяса. Потом взяла свой телефон и тихонько, стараясь не щелкнуть замком, открыла входную дверь. Выйдя на лестничную площадку, она позвонила во все квартиры и, не дожидаясь ответа, вернулась домой, оставив дверь распахнутой. Поскольку была суббота, можно было рассчитывать, что хоть кто-то из соседей окажется дома. Затем, уже не таясь, влетела в комнату, схватила Андреев ноутбук, выскочила на лестничную площадку и швырнула его вниз.

«Э! Б …!» – заревел пожарной сиреной Андрей, выбегая следом. Оксана уже стояла, одной рукой прижимая телефон к уху, а другую, с ножом, выставив перед собой. «Я звоню в полицию и заявляю об изнасиловании,» – спокойно оповестила она. В двух квартирах защелкали дверные замки. Из-за двери третьей надрывно допрашивали: «Кто там?» Дернувшийся было вниз по лестнице Андрей тормознул.

«Я твой муж, вообще-то.»

«Черта с два. Мы не расписаны, слава Богу. И я посажу тебя за изнасилование. Если не уберешься отсюда прямо сейчас».

«Что за спор, а драки нету?» – поинтересовался в приоткрытую дверь сосед.

«Кажись, сейчас и будет,» – прокомментировал другой. – «Ты, девка, с ножиком то поосторожней. Мало ли чего.»

«Эх, молодежь!» – укоризненно заметила бабка, вопрошавшая «кто там» и открывшая все же дверь.

Андрей струхнул. Не драться же с психованной бабой на лестнице? Тогда точно кто-нибудь из соседей полицию вызовет.

«Ладно. Давай поговорим. Но не здесь же.»

«Разговоры кончились,» – резко прервала его Оксана. – «Убирайся. Убирайся или я звоню в полицию.»

Андрей под бдительными взглядами соседей нерешительно сделал несколько шагов вниз по лестнице. Оксана молнией метнулась домой, захлопнула дверь и закрылась на задвижку. Только потом выдохнула. «Бывший» колотил кулаками в дверь. Но даже если он захватил ключи, то с той стороны дверь все равно сейчас не открыть. Лера с огромными испуганными глазами стояла в дверях комнаты.

«Папа переезжает,» – сообщила ей Оксана. – «Давай соберем ему вещи, чтобы ничего не забыл.»

Лера включилась в игру. Она носилась по квартире, отыскивала папины вещи и сносила маме на балкон. Оксана же, распахнув створки, выкидывала их вниз с четвертого этажа. Было весело. Закончив, отправила «бывшему» смс, а потом наблюдала в окно, как он, матерясь, собирает трусы по кустам. Затем Оксана позвонила Кристине и попросила ее мужа сегодня, срочно поменять ей дверные замки. И только потом пошла в душ.

Андрей таскался к ней еще какое-то время. Угрожал, орал, ругался, грозился. Но уже не было того, чем он мог её напугать. Кристинин муж ночевал у нее на диване целую неделю. Потом Андрей пропал, Оксана перекрестилась.

Его агрессию она понять могла. Идти ему было особо некуда. Своего жилья у Андрея не было. Его мать жила в райцентре. С Оксаной в свое время она знакомиться категорически отказалась, считая жутким мезальянсом связь своего драгоценного сыночка с какой-то старой бабой. Леры для нее тоже не существовало. Конечно Андрей быстро найдет какую-нибудь бабу, которая будет готовить, стирать и пылинки с него сдувать. Все-таки мужчина в самом расцвете сил, неженатый, такого подберут быстро, не пропадет. Глядишь, устроится еще лучше, чем у нее. И хорошо бы, и поскорее бы. Лишь бы ей на глаза больше не показывался.

Ирина. 46 лет.

«Здравствуй, Сергей,» – спокойно сказала Ирина в трубку.

«Ирина? Здравствуй. Слушаю,» – он был как всегда деловит и собран. – «Что-нибудь случилось?»

«Да. Кое-что случилось,» – не стала ходить вокруг да около Ирина. – «Я никогда не беспокоила тебя по этому поводу, но сейчас я хочу познакомить тебя с сыном. Боюсь, это совершенно необходимо.»

«Ты уверена? Что ты ему обо мне говорила?» – после минутной паузы спросил Сергей.

«Что ты живешь в другом городе и не можешь приехать.»

«Погоди, а сколько ему уже?»

«Шесть лет.»

«Шесть, хороший возраст,» – чувствовалось, что Сергей колеблется.

«Сережа, пожалуйста. Я тебя никогда ни о чем не просила. Но сейчас я прошу тебя познакомиться с сыном.»

«Хорошо,» – наконец решился тот.

Елена. 46 лет.

Время – деньги. С этим американским подходом к жизни она уже свыклась. Бесплатно только птички поют.

«Мисс Куракова, вы можете выйти в воскресенье?» – хмуро глянул на нее старший менеджер.

«Конечно, мистер Горовец,» – очаровательно улыбнулась Елена.

Горовец удовлетворенно кивнул и сделал какую-то отметку у себя в бумагах. Очарование на него не действовало. Совсем. Этот вечно хмурый дундук не считал нужным быть милым с рядовыми сотрудниками, проявляя любезность только к покупателям. Чем больше была сумма в чеке, тем шире улыбка старшего менеджера.

С первого дня, как Елена попала на работу в огромный гипермаркет, торговавший товарами для дома и сада (от столовых приборов до строительных инструментов), она безуспешно пыталась охмурить своего непосредственного начальника. Это был единственный знакомый ей и всегда хорошо работавший способ получить некоторые блага этого мира вне очереди. Сейчас на кону были более удобные смены и возможность повышения. Но то ли мистер Горовец был импотентом, то ли у отпущенного Елене очарования истек срок годности.

Признать последнее было обиднее всего. Елена старалась изо всех сил: выпячивала грудь, внимала старшему менеджеру с видом восхищенным, будто слушала оперу, а не сообщение о бесплатной сверхурочной работе, смеялась колокольчиком. Раньше действовало на мужских особей безотказно. Теперь почему-то не помогало. Но она должна была удержаться на этой работе во что бы то ни стало. Она была лучшей за последние пять лет, несмотря на то, что приходилось ворочать мешки с садовым грунтом и банки с краской.

До этого Елена сидела кассиршей в супермаркете, откуда ее вышибли в пять секунд после конфликта с покупательницей – наглой негритянкой. Это научило её бояться и улыбаться. Клиент всегда прав, старший менеджер всегда прав, она всегда не права. Затем работала официанткой. И все бы ничего, если бы место было приличным. Можно было даже познакомиться с подходящим мужчиной. Но в приличные места с хорошими чаевыми, типа хипстеских кофеен ее не брали. А вот в закусочные для дальнобойщиков на окраине или в неблагополучных районах – охотно. Текучка здесь была страшной. К сальным шуточкам и хлопкам по заду Елена привыкла быстро. Иногда позволяла себе даже быстрый перепихон в машине (перерыв всего пятнадцать минут). От тяжеленных подносов ломило руки и спину. Но выбирать не приходилось.

Старый козел Кирилл Валерьевич умер пять лет назад. И в жизни Елены наступила черная полоса. Он и до этого то был куда менее щедр, чем она рассчитывала, но все же денег давал. Оплачивал сначала няню, потом школу сыну, квартиру, машину Елене. Считать он умел хорошо. Дураки и транжиры не сколачивают состояний. Единственным серьезным капиталовложением Кирилла Валерьевича в Елену и сына была покупка квартиры. Хорошо хоть она осталась у Елены после его смерти. Сын, которого назвали Алекс (вполне интернациональное имя, а по-домашнему Саня), официально его сыном не был и на наследство претендовать не мог. Да и как дотянуться до него, наследства этого, из Америки? В Россию Елена так ни разу и не выбралась. Да и не тянуло, честно говоря.

Снова приходилось полагаться только на саму себя. Она уже отвыкла от такого экстрима. Первым делом Елена сдала квартиру и сняла другую поменьше в районе попроще. На скандал, устроенный Алексом – переезжать он, видите ли не хочет, друзья у него, школа, – не обратила ни малейшего внимания. Кого интересует его мнение? Школу, кстати, тоже пришлось поменять. Платить умопомрачительные деньжищи за старую она не собиралась. Отношения с сыном, и так не очень близкие, с тех пор совсем разладились. С каждым днем он становился все более невыносимым, а сейчас, в 14-ть вообще мать ни в грош не ставил.

Елена добралась домой к полуночи. Расписанный граффити подъезд не спал никогда. Где-то наверху курили и гоготали. Сладковатый запах расползался по лестнице. А вот в квартире было пусто и тихо. Этот паршивец опять где-то пропадал. Вот и хорошо. Ей бы сейчас спокойно принять душ и выспаться. Завтра с утра снова на смену.

В шесть утра, когда зазвонил будильник, Алекса дома по-прежнему не было. Зевая, Елена заглянула на кухню, приоткрыла дверь в ванную комнату и вошла в комнату сына. И мгновенно проснулась. Их ограбили. Дверцы встроенного шкафа были распахнуты, на полу валялась куча одежды, но явно не вся, что там висела. На столе отсутствовал ноутбук, колонки и всякие прибамбасы для игр, в которых она плохо разбиралась. Со стены исчез телевизор.

Елена бросилась в свою спальню. Шкатулка с украшениями была пуста, кроме тех сережек, что торчали сейчас у нее в ушах. Елена побежала на кухню. Там, на дне красивой жестяной банки с надписью «Рис» по старой семейной советской традиции она хранила заначку. Небольшую. Её, разумеется, тоже не было. Только опустившись в шоке на стул, Елена заметила исписанный листок в блокноте. Блокнот обычно лежал где-нибудь на кухне и являлся средством общения между матерью и сыном. Елена составляла там список необходимых покупок или писала записки Алексу.

«Я ушел,» – коротко и непонятно гласила надпись. Записка, понятное дело, была от сына.

«Куда ушел?» – размышляла Елена. – «Зачем он мне это написал? Раньше никогда не писал.»

«Да он сбежал из дома!» – вдруг осенило Елену. Все встало на свои места. Этот паршивец обокрал ее и сбежал из дома! Бог мой, половина седьмого, она на работу опоздает!

Двенадцатичасовые смены были испытанием для ног, спины и лицевых мышц. Как всякий типично русский человек, круглосуточно дежурно улыбаться Елена не привыкла. А расплываться в лицемерной улыбке приходилось перед каждой старой перечницей, покупающей копеечный цветочный горшок, чтобы посадить траву для своих сорока кошек. К концу смены на лице Елены застывала гримаса дружелюбно-угрожающего оскала. Она избавлялась от нее, как только снимала униформу, и включала привычный режим «а не пошли бы вы все на х …». Но только не сегодня.

Елена расставляла на стеллажах пластиковые ведерки с краской. Мистер Горовец, несколько минут молча взиравший на нее, совершенно неожиданно подхватил пару ведерок и включился в процесс. Своим искушенным женским нутром Елена чувствовала, что происходит нечто необычное. Выглядеть сексуально в зеленой униформовской футболке не смогла бы и Ким Кардашьян, но приходилось выжимать максимум из того, что было. Елена выпрямила спину, выпятила грудь и со взглядом художника стала поправлять банки, и без того стоявшие ровно, точно по линеечке. Мистер Горовец сопел за спиной. Потом кашлянул. Елена, с вопросительной улыбкой на губах, немедленно обернулась.

Глядя куда-то мимо нее, в отдел, где кучковались ехидные садовые гномы, Мистер Горовец пробурчал: «Не хочешь пропустить стаканчик после смены?» Фамильярность была хорошим признаком.

«Конечно, с удовольствием,» – с улыбкой захлопнула мышеловку Елена.

Поздно ночью, куря в форточку, чтобы не сработала пожарная сигнализация, она самодовольно осматривала добычу в своей постели. Мистер Горовец или Энди, как он попросил называть его в неформальной обстановке, спал, широко раскинув руки и ноги. Его рыхлый, похожий на большой пельмень живот мерно вздымался. Во сне он храпел, сопел и пускал газы. Елена принесла из кухни и поставила на столик бутылку воды, стакан и упаковку быстрорастворимого аспирина и тихонько прилегла боссу под бочок.

Энди был дважды разведен. Чем черт не шутит?

Подруги. 47 лет.

Попик, одновременно тщедушный и неповоротливый своих длинных одеяниях, монотонно читал то, что полагается в таких случаях, стоя лицом к гробу с покойницей. Марина с трудом разбирала лишь отдельные слова в его бормотании. Второй поп (хотя скорее всего священнослужитель, помогающий вести службу назывался как-то иначе) ходил кругами, размахивая дымящимся горшком. Смутно припоминалось слово кадило. Марина впервые была в церкви с целями иными, кроме как экскурсионными. Действо было ей в диковинку.

Народ толпился чуть поодаль. У каждого в руках горела тоненькая свечка, сунутая в руки бабулькой в платочке из тех, что обычно лают при входе на женщин с непокрытыми головами. Она же бойко объяснила кому где встать и что делать. Сама пристроилась сбоку, готовая коршуном броситься на виновного в малейшем непорядке. Заупокойная служба (или отпевание?) шла своим чередом. В голове у Марины всплывали всякие церковные словечки, почерпнутые преимущественно из книг: литургия, аналой, епитимья, причастие, всенощная и прочее. Она не могла сосредоточиться ни на одном. Да она вообще ни на чем не могла сосредоточиться последние два дня, с того момента, как мужской голос по телефону сообщил ей о смерти подруги, а также о времени и месте похорон.

Марина изо всех сил старалась не смотреть туда, на гроб с пошло-красной обивкой и горой гвоздик. Но взгляд, поблуждав по церковным стенам, неизбежно возвращался к нему. Нечто, лежащее в гробу никак не могло быть ее подругой. Они виделись чуть больше месяца назад, прошвырнулись вместе по книжному магазину, выпили кофе. Она не выглядела больной. Может быть немного усталой. Нечто в гробу больше напоминало восковую куклу. Оно было желтым, с заострившимся длинным носом и запавшими щеками. Это никак не могла быть она. Ни капельки не похожа. Да, после смерти люди меняются. Но не настолько же?

Случайно Марина поймала укоризненный взгляд прицерковной бабули. Причина недовольства была очевидна – Марина не крестилась в определенные моменты, когда почти все остальные делали это. Ну что же поделать? Она не знала когда, да и не умела. С православием, впрочем, как и со всеми прочими религиями, они существовали в параллельных, никогда не пересекающихся вселенных. Говоря начистоту, если бы Марине пришлось выбирать себе религию, как отрез ткани в магазине, то она предпочла бы католичество. Католические службы в сопровождении органа казались ей завораживающими, торжественными и одухотворенными. Православные – тоскливыми и давящими. К тому же у католиков было существенное преимущество – скамейки в храмах. Куда проще думать о вечном, если у тебя не болят ноги.

Марина снова поймала себя на том, что мысли разбегаются, как тараканы, и путаются, где попало, потому что думать о главном – о смерти – было страшно.

Церковь, обманчиво маленькая снаружи, внутри оказалась просторной, гулкой, холодной, пустоватой. При дыхании изо рта вылетал пар. Отпевание продолжалось около получаса. Потом все присутствующие выстроились в очередь и гуськом потянулись к гробу, прощаться: целовали покойницу в лоб или просто замирали на мгновение рядом и шли дальше. Марина тоже пристроилась в очередь, раз уж так полагается. Хотя видеть подругу такой вовсе не хотела. Не желала помнить эту желтую остроносую маску, лучше помнить живую. Теперь боялась, уже не получится.