скачать книгу бесплатно
Библиотекарша, явившаяся запирать зал, застала Сашку в прострации над раскрытым учебником.
* * *
Она зашла на почту и купила тетрадок в клеточку, три штуки. На задней обложке была картинка – рябь из точек и закорючек. Если не всматриваться, если глядеть сквозь лист, как сквозь стекло, – из ряби через какое-то время проступала объемная фигура: на одной тетрадке египетская пирамида, на другой лошадь, на третьей елка. Когда-то учитель физики объяснял им, по какому принципу построено действие этих картинок, но Сашка все забыла.
Она брела по улице, зажав тетрадки под мышкой. Она могла бы сказать: то, чему нас учат, на самом деле имеет смысл. Мы не знаем какой. Но это не просто зубрежка, не только издевательство: смысл в этой каше проступает, как объемная картинка из ряби, но это не «лошадь» и тем более не «елка»: скорее всего, эту науку не опишешь одним словом. Или даже двумя словами. Возможно, вообще нет слов, чтобы описать эту науку… или процесс. Ни один из второкурсников, не говоря уже о третьекурсниках, до сих пор не соизволил даже намекнуть, чему нас учат. Может быть, Портнов – или кто-то другой из преподавателей – заткнул им рты? Может быть. А может, они тоже не знают.
Одноглазый третьекурсник Витя рассказывал, что после зимней сессии его группа в полном составе отбудет «на другую базу», где обретаются четверокурсники и дипломники. Самой Сашке третий год обучения, тем более зимняя сессия, представлялись чем-то чудовищно далеким, она даже не испытывала любопытства: где находится «другая база», почему старшие студенты занимаются отдельно…
Темнело рано. Кроны лип на улице Сакко и Ванцетти, недавно густые и непрозрачные, теперь пропускали огни далеких фонарей. Было так тепло, что не хотелось верить ни в желтые листья под ногами, ни в скорую зиму. Сашка постояла, глубоко дыша, глядя на звезды над черепичными крышами города Торпы. У нее было два пути: через здание института и через переулок, узенький, ведущий прямо к общежитию. Подумав, она решила срезать путь.
– …Ну, чего ты выламываешься?
Человек говорил шепотом, иногда срываясь на приглушенный басок.
– Чего ты строишь из себя целку? В пятницу… у Вовки в комнате… это была не ты, да?
– Отстань. – Сашка узнала голос Лизы Павленко.
– Ну, киса…
– Отцепись ты, сволочь!
Сашка задела в темноте пустую бутылку. Покатившись по булыжнику, бутылка звякнула; голоса стихли.
– Кто это тут ходит? – спросил парень.
Сашка не могла ответить. Повернулась и, оступаясь на камнях, вышла из переулка.
* * *
Ключ от двадцать первой комнаты висел внизу, на щите. Сашка рысью поднялась на второй этаж, отлучилась ненадолго в санузел и, наскоро почистив зубы, залезла в постель.
Первой вернулась Оксана. Пошелестела своими кульками (откуда, откуда у нее столько трескучего полиэтилена?!). Улеглась, вздыхая, полистала в постели учебник, погасила лампу, заснула. Сашка лежала в темноте, слушая, как кто-то хохочет на кухне, визжит, поет, гремит посудой; Оксана спала как ни в чем не бывало, а Сашка не могла сомкнуть глаз.
«Слово, произнесенное солнечным светом». Почему Сашка так обрадовалась, когда осмысленная фраза выплыла, будто сама по себе, из набора букв? Эти слова знакомы и складываются в грамматически верное словосочетание, но смысла в нем все равно нет. Солнечный свет не говорит… Это поток фотонов… имеющий одновременно волновую и корпускулярную природу…
А представить этого нельзя. Все равно что видеть закрытую дверь одновременно с двух сторон. Находясь и внутри, и снаружи. Как же все-таки душно в этой комнате…
Повертевшись с боку на бок, Сашка поднялась. Шире открыла форточку, глотнула воздуха. На улице горел фонарь, его яркий искусственный свет заливал подоконник, во много слоев выкрашенный белой масляной краской. В углу, у самой рамы, стояла майонезная баночка для окурков и валялся, забытый, чужой учебник философии.
Сашка, почти не думая, разломила книгу наугад – открыла на первой попавшейся странице: «Универсалии, согласно номинализму, это имена имен, а не сущности или понятия…»
И эта фраза тоже не имеет смысла, разочарованно подумала Сашка. Вообще, если долго повторять одно слово – «смысл, смысл, смысл», – оно распадается на звуки, становится таким же информативным, как журчание воды в фонтане, и…
Она взялась за голову. Со мной что-то происходит, призналась себе. Может быть, я схожу с ума. В конце концов, и второкурсники, и третьекурсники очень похожи на сумасшедших. Странности… иногда физические уродства… как они замирают, глядя в одну точку, или промахиваются мимо двери, входя на кухню, или «застревают» посреди простого движения, будто заржавленные механизмы… Иногда, конечно, они говорят разумно, шутят остро, бывает, что неплохо поют…
«Истоки номинализма восходят к Античности. Его первые представители в ранней Античности – Антисфен из Афин и Диоген Синопский, противники «мира идей» Платона…»
В коридоре послышались тяжелые шаги, и, прежде чем Сашка успела вернуться в постель, дверь распахнулась.
Снаружи, в коридоре, горел свет, а в комнате было темно, поэтому Сашка увидела черный, будто картонный силуэт взъерошенной, расхристанной девушки. А Лизе – Сашка знала – увиделось привидение в ситцевой ночной рубашке, пугливо замершее посреди комнаты на полпути в кровать.
– А ты не спишь, – сказала Лиза.
Сашка не могла говорить, да и не хотела. Юркнула в постель, отгородилась от Лизы одеялом. Услышала, как хлопнула дверь. Оксана засопела во сне, но не проснулась.
Повернулся ключ в замке. Лиза, нетвердо ступая, подошла к окну. Сашка услышала, как щелкнула зажигалка.
– Знаешь, – сказала Лиза задумчиво, – мне ведь плевать, что ты обо мне думаешь. Что там за мысли в твоей головенке. Я занималась в танцевальном ансамбле… Пришел он… Показал монетку. Сказал: запомни этот значок, не нолик, а этот, другой. К тебе подойдет незнакомый мужчина и покажет этот знак, тогда ты должна будешь идти с ним без вопросов и выполнять его капризы. Тоже без вопросов. Я, говорит, невозможного никогда не требую. На следующий день Лешку моего забрали якобы за убийство… Он того чувака даже не знал, даже не видел ни разу, а тут баллистическая экспертиза, и свидетелей подогнали… Пистолет Лешка купил… с рук… Говорил: у меня такая девочка, надо охранять… И вот подваливает ко мне лось, лет сорока, здоровый такой, и тычет значок этот… И я с ним иду, как овца. Наутро меня рвет деньгами. А еще через два дня Лешку отпускают, родители его отмазали или что, но и свидетели, и пистолет этот проклятый исчезают, будто корова языком… Хорошо отмазали. Я-то знаю, что он никогда не стрелял из этой пушки, только по бутылкам в лесу… Лешка живой и на свободе. А эти, разные, приходят ко мне каждый месяц. Тычут под нос значок. И я ложусь под них без вопросов, а наутро меня рвет деньгами, а Лешка рядом и что-то чует… Танцы свои я бросаю, какие уж танцы. Лешка бросает меня. А он… говорит: я не требую невозможного…
Сашка давно уже высунула нос из-под одеяла. Комната полна была запахом перегара и сигаретного дыма, Оксана спала (или притворялась, что спит), резкий свет фонаря лежал на подоконнике, высвечивал половину бледного лица сидящей на краю девушки.
Метался красный огонек сигареты. Выписывал петли.
– Молчишь? Молчи… У меня что, на лбу написано? Почему они ко мне липнут, а к тебе – нет?
Сашка молчала.
– Значит, я его любила, – сказала Лиза неожиданно трезвым, резким голосом. – Значит, любила, если ради него… А-а, что теперь. У меня еще брат есть младший. Бабушка есть, старенькая. Есть крючок, за который зацепить… у каждого есть крючок… Но почему он сказал, мол, не требую невозможного? Мне уже значок этот сниться стал, – сигарета дрогнула, описывая в воздухе округлые линии. – Я уже от мужиков шарахалась, ото всех. Лешка уехал куда-то, телефон не оставил… А он говорит – «Я не требую невозможного!». А пропади оно все!
И, вдруг рванув на себя окно, Лиза перевалилась через подоконник и исчезла внизу.
* * *
Куча листьев, сырых, липучих, тянулась вдоль палисадника и в пике своем достигала метров полутора. Отряхивая джинсы, Лиза выбралась из шелестящей груды, оглядела ладони. Ощупала поясницу.
Сашка молчала. Она так и выскочила на улицу – в ночной рубашке, едва успев сунуть босые ноги в кроссовки.
Половина окон светилась, половина – нет. Гремели, заглушая друг друга, сразу два магнитофона. Кто-то танцевал на столе, тень металась по задернутым шторам. Девушки, летающие из окон либо бегающие по улицам в ночных рубашках, никого не удивляли и ни у кого не вызывали интереса.
Лиза ругалась сквозь зубы – жалобно и грязно. Вокруг на улице не было никого, кто посмеялся бы, удивился или пришел на помощь, только Сашка стояла, гадая, подать однокурснице руку или это будет расценено как оскорбление. В этот момент по замершим в безветрии липам прошелся резкий порыв, дождем полетели листья, звезды на секунду исчезли, а потом загорелись снова.
Сашка готова была поклясться, что огромная темная тень пронеслась прямо над крышей общежития. Более того: опустилась на антенну и сидит там, закрывая созвездие Кассиопеи. Сашка разинула рот…
Это было очень быстрое, мгновенное чувство. Мигнули и заново зажглись звезды. Лиза, не глядя ни на кого, уже хромала в обход здания ко входу, и Сашка, оглядываясь, побежала за ней.
Лиза миновала двадцать первую комнату. Двинулась дальше по коридору, туда, где дверь была распахнута, где у входа стояла батарея пустых бутылок из-под пива. С Лизиных джинсов отлетали, падая на пол, приставшие листья; Сашка успела услышать ее ухарский клич: «Гуляем, девки-мужики!» – и, больше ничего не дожидаясь, нырнула в свою комнату, в темноту.
По комнате ходил ветер, стучала рама; трясясь и цокая зубами, Сашка закрыла окно. Ее колотило, хотелось согреться, но горячую воду опять отключили, а идти заваривать чай на кухню, где всем так весело, Сашка не решалась.
Оксана не двигалась, с головой закутавшись в одеяло. Ты ведь не спишь, хотела сказать Сашка. Ты просто спряталась, выжидаешь, чем кончится дело. Ты молодец, завтра скажешь с чистыми глазами, что знать ничего не знаешь, не помнишь, спала сладким сном…
Слова подступили к горлу и вдруг, не удержавшись, хлынули наружу. Сашка, согнувшись, упала на нечистый линолеум и, закашлявшись, извергла из себя остатки ужина – и пригоршню тусклых золотых монет.
* * *
Той ночью бабье лето кончилось, как от удара молотком, и наступила холодная ветреная осень. Окна и форточки теперь были закрыты наглухо, но из щелей дуло, от сквозняков качалась лампа под потолком, и ветер завывал под дверью, как в печной трубе.
Оксана выпросила у комендантши две пачки бумаги для заклеивания окон и моток поролона, похожий на спрута с вялыми желтоватыми конечностями. Пока Сашка, распотрошив «спрута», заталкивала поролон в щели вокруг рамы, шустрая Оксана успела раздобыть муки и сварить густой клейстер, похожий на серые сопли с запахом киселя. Кисточек не было, Сашка догадалась отрезать кусочек поролона и с его помощью намазывать клейстером бумажные ленточки; они тогда теряли праздничный белый цвет и крахмальную плотность, обмякали, делаясь липкими и податливыми. Становятся похожими на нас, думала Сашка, заклеивая окно.
– Форточку оставь, – велела Оксана. – Проветривать будем.
Сашка потрогала холодную батарею. Отопительный сезон обещали начать еще не скоро.
…Ночью она долго собирала монеты, раскатившиеся по всей комнате. Вытерла тряпкой пол, а наутро еще и вымыла. Монеты, засунув в первый попавшийся кулек, спрятала в чемодан под кроватью. Лиза две первые пары провалялась в кровати, но специальность пропустить не решилась.
Это был очень трудный день – две пары специальности подряд, третья и четвертая. Они читали про себя параграфы «Текстового модуля 1»; Портнов всегда знал, работает студент или разглядывает жучка, ползущего по странице. Тишина аудитории время от времени прерывалась резким окриком:
– Коротков, работать. Ковтун, не отвлекаться!
Сашка старалась, ожидая, что другие слова – другие, осмысленные – явятся к ней из белого шума, как явились тогда в библиотеке. Но ничего не происходило. Она устала, заработала головную боль и уверилась, что случай в читальном зале был случайным плодом ее воображения.
– Самохина, ворон ловим?
Она сама не заметила, как отвлеклась, задержала взгляд на уголке страницы. Ей померещилась отметка ногтем… Кто читал эту книгу раньше? Одноглазый Витя? Или Захар, который живет в одной комнате с Костей и в любую дверь проходит с третьей попытки? Кто подсунул записку в ячейку камеры хранения? И кому могла помочь эта записка?
– Самохина, – Портнов стоял рядом. – Мне очень не нравится, как ты читаешь. Ты сачкуешь, Самохина, от тебя я не ожидал… Ты еще не придумала слово, которое стоило бы сказать вслух?
Сашка молчала.
– Вы будете молчать, Самохина, пока не поймете, зачем вам, собственно, вторая сигнальная система. Обезьянам хватает и первой, не так ли?
Сашка молчала.
– К завтрашнему индивидуальному занятию, – Портнов прошелся перед доской, – повторить все, что выделено красным. На память. Кто не спрятался – я не виноват, – он ухмыльнулся. – Староста, Самохину запишешь в расписание последней.
* * *
Сашка несколько раз себя спрашивала: если бы Коженников, явившись к ней, дал бы ей такое же «поручение», как Лизе? Ей, для которой колоссальным испытанием была необходимость купаться голышом – рано утром, когда никто не видит…
«Я не требую невозможного».
Неудивительно, что Лиза так ненавидит Костю. Хотя Костя-то совсем ни при чем.
Ее однокурсники один за другим входили в кабинет номер тридцать восемь. Выходили по-разному – кто злой, кто озабоченный, кое у кого из девчонок глаза на мокром месте. Это Портнов, да. Умеет довести.
Сашка вошла в кабинет последняя. Уже закончилась четвертая пара и началась пятая. Уже на третьем этаже, в спортзале, пришло время занятий секции по настольному теннису.
– Сбавила обороты, – сухо сказал Портнов. – Плохо стала учиться. Смотри сюда.
Перстень, который он надевал только на индивидуальные, приблизился к Сашкиному лицу. Сашка зажмурилась от острой синей вспышки.
– Смотреть вверх, нос не воротить… Так. Ну-ка сядь.
В маленькой комнате было всего несколько стульев. Сашка опустилась на ближайший, деревянный, который стоял, опасно отставив ножку.
– Ты чувствуешь, как ты меняешься изнутри? – негромко спросил Портнов.
Сашка кивнула.
– Это правильно. Так и должно быть. Любое изменение – зрения, слуха, памяти – не должно тебя волновать. Сейчас я дам тебе еще одну книжку – сборник практических заданий… Да-да, поработаешь, спина не переломится. Сдавать мне будешь по пять упражнений каждую неделю. Выполнять их надо мысленно, только мысленно, одно за другим, без ошибок. Я буду проверять, Самохина, очень тщательно, а если ты станешь халтурить, как вчера, – рискуешь остаться инвалидом на всю жизнь, свою жизнь, а не мою… Ясно?
Стукнули в дверь. До конца Сашкиного времени оставалось еще пять минут, поэтому она удивилась, кто бы это мог быть.
Это был Костя. Взволнованный, кажется, до потери инстинкта самосохранения.
– Олег Борисович… Там… у дежурной телефон… Самохину по телефону, междугородный звонок, мать спрашивает…
Сашка обмерла. Перевела взгляд на Портнова. Тот сдвинул очки ниже, на кончик носа; посмотрел на Костю, и тот слегка присел под его взглядом.
– Мать же звонит… Я подумал… Может, случилось что-то…
– Занятие закончено, – сказал Портнов ледяным тоном. – Самохина, возьмите книгу.
Он вытащил из ящика стола толстенький учебник, очень яркий, красный. На обложке Сашка увидела знакомый узор из кубиков.
Ни о чем не думая, а только о том, что могло случиться у мамы, Сашка взяла книгу. Спохватившись на пороге, попрощалась с Портновым – отрывистым кивком. Вышла в коридор; Костя широко шагал впереди, почти бежал.
– Давай скорее… Дежурная обещала подождать… Вообще-то это телефон служебный, понимаешь…
Сашка не слушала его.
Вот холл с огромной конной статуей. Вот стеклянная будочка вахтера; вот тетушка в синем халате, вот пластмассовая черная трубка, лежащая отдельно от телефона, вот вьющийся спиральный провод…
Сашка схватила трубку. Приложила к уху, послушала тишину. Мама ждала; Сашка, беспомощная, оглянулась на Костю. Тот выхватил трубку у нее из рук и закричал почему-то очень громко, на весь холл:
– Она сейчас подойдет! У нее все нормально, она хорошо учится, у нас в общежитии тепло!
Сашка услышала мамин голос, измененный проводами и расстояниями. Мама что-то говорила Косте, быстро, звонко и нервно.
– Нет! – крикнул Костя. – Она… ну, немножко охрипла… Вы знаете, кажется, ее не хотят отпускать с занятий, понимаете, у нас сейчас индивидуальные… У вас что-то случилось? Вы можете передать мне, а я…
Мама снова заговорила. Ее голос напряженно звенел; тогда Сашка шагнула вперед и выхватила у Кости трубку.
– Мама, что там у тебя? Что у тебя? Что случилось?!
– Саня, Санечка, это ты?! Почему ты не звонила? Эти твои телеграммы… Я месяц не слышала твоего голоса! Почему ты не звонила, дрянь такая?!
– Так у тебя все в порядке? – спросила Сашка потерянно.
– Нет! Потому что ты не звонишь! Валентин тоже с ума сходит… Никак дозвониться не могу… Ты здорова? Что ты ешь? У вас холодно? Что этот парень говорит, что ты охрипла?
Костя стоял перед Сашкой. Вахтерша, встревожившись, переводила взгляд с одного на другого.
– Я не охрипла, – сказала Сашка, стараясь не плакать. – Все хорошо.
* * *
