Еще шесть месяцев июня

Тогда я ненавидел ее всем сердцем. Мне, восьмилетнему, одержимому лишь собой и собственным местом в этом мире, казалось, что Мина делала все это специально, что она существовала лишь для того, чтобы выставить меня в плохом свете, чтобы внести разлад в естественные правила и порядок мира, в котором я был королем. Она читала даже на переменах. И именно это бесило меня больше всего. Перемены были для того, чтобы кричать, бегать и пинать мячи –  для всего того, в чем мне не было равных. И тогда я выплеснул на нее всю свою ярость –  начал издеваться над ней. Я был трусом и уже тогда не умел выяснять отношения, поэтому никогда ничего не говорил открыто. Но при всех, кто готов был слушать, я обзывал ее «зубрилой», «чудилой» и «неудачницей». Довольно примитивно, но удивительно: остальные это подхватили. Я называл ее «очкариком» и «пучеглазой». Я говорил, что ее веснушки –  заразная болезнь всех зубрил. Что у нее длинные и темные волосы, потому что она ведьма. Моя война была подпольной, но на следующий день другие дети повторяли все это ей в лицо. Мина была другой, особенной. Я указал остальным на это, и мы все отвернулись от нее.

Но она сносила это все с высоко поднятой головой, и я бесился еще больше. Мина никак не реагировала, она не плакала, никому ничего не говорила. Словно она вообще нас не слышала, а если и слышала, то ей было плевать. Мина была выше всего этого. А потом, на Хеллоуин, когда мы все пришли в школу в костюмах, она явилась в огромных игрушечных очках, которые увеличивали ее глаза, раскрасила веснушки зеленым и черным и, конечно, надела ведьмовскую шляпу. Это было круто, что уж говорить.

Спустя неделю мисс Леви решила утереть мне нос и этим, похоже, изменила ход моей жизни. Однажды она задержала нас после урока и объявила, что с этого дня у нас будет читательский клуб, в который будем входить лишь мы двое. Мы с Миной должны были стать партнерами по чтению. Хоть я был самой бестолочью в классе, но даже мне хватило мозгов, чтобы понять –  мне, тупице, нужна помощь гениальной Мины. Я выбежал из класса, но Мина бросилась вслед за мной:

– Постой! Куда ты?

– На перемену, к друзьям. Отстань от меня!

– Погоди минуту. –  Она тяжело дышала от быстрого бега. –  Что тебя огорчезлило?

– Огорчезлило?

– Ты огорчен и злишься.

– Нет такого слова. И почему ты такая странная? –  Но ей удалось так сильно обескуражить меня, что я остановился. Я хотел понять и не чувствовать себя глупым. –  А что не так со старым добрым «злишься»?

– Я бы не стала разговаривать с тобой, если бы ты просто злился. У меня нет времени.

Я посмотрел на нее и ощутил укол совести. Это было новое, но не очень приятное чувство.

– Прости, что назвал тебя «странной».

– Все нормально. Меня так все называют.

– И за это тоже прости.

– Что за глупости? Это не твоя вина.

Я стоял и молчал.

– Меня называли странной еще до того, как ты сюда переехал.

Эти слова должны были принести облегчение, но я почувствовал себя еще хуже.

– И мне жаль, что так случилось с твоим папой.

– О! –  ответила она. –  Спасибо.

Я переминался с ноги на ногу. Мина пристально смотрела на меня, и это заставляло меня нервничать.

– Я встречался с ним однажды. Он делал мне укол.

– Ну это была его работа.

– Да, только в тот раз мне было совсем не больно.

Мина недоверчиво уставилась на меня:

– Уколы –  это всегда больно.

– А тогда мне было не больно. Из-за того, как его сделал твой папа.

– И как он его сделал?

– Я ни капельки не боялся, –  ответил я, уже жалея, что вообще заговорил с ней.

– Что ж, я всегда считала его хорошим доктором. Здорово, что кто-то еще считает так же.

– Конечно.

– Ладно, а почему ты огорчен?

Я вздохнул.

– Потому что для меня чтение –  это что-то невозможное. Пусть мне лучше поставят десять уколов, чем я прочту хотя бы страницу.

– Ты серьезно?

– Да, наверное.

– Ну ты ошибаешься. Сам увидишь.

Сказав это, она пошла вперед по коридору, и я последовал за ней.

Нам дали особое домашнее задание: мы с Миной должны были читать по полчаса каждый вечер. В тот раз Мина перешла через дорогу, постучалась в мою дверь, и мама впустила ее. Она, чувствуя себя как дома, прошагала в мою комнату с первой частью «Гарри Поттера» под мышкой.

– Ты издеваешься? Тут же миллиард страниц!

– Это отличная история, так что ты будешь только рад, когда прочитаешь ее.

В течение следующих тридцати минут, отсчитываемых моими новыми водонепроницаемыми электронными часами, мы читали друг другу вслух. Мина читала пять страниц, я две –  медленно, с запинками, но все же читал. Она оказалась права, это была классная история, и тридцать минут быстро пролетели. Тем вечером, поужинав, я слонялся по дому, гадая, что будет дальше с мальчиком, который жил в чулане под лестницей.

– Пойду прогуляюсь, –  объявил я.

Мама появилась из ниоткуда, перекрыв входную дверь рукой. На ней была медицинская форма, потому что она так и не переоделась после смены.

– Уже почти восемь, Кэплан. Ты никуда не пойдешь.

Я вздохнул.

– Я собираюсь к Мине Штерн. Через дорогу. Мне нужна помощь с чтением.

Эти слова оказались волшебными. Мама улыбнулась противной взрослой улыбочкой и дала мне пройти. Я перешел дорогу в темноте, затаив дыхание из-за позднего времени и странности своего успешного побега. Я немного задержался у входной двери, чувствуя себя неловко. Затем обошел дом сбоку, пока не увидел приоткрытое окно наверху. Белые занавески с маленькими серебряными звездочками развевались на ветру. Крыша, которая выступала над боковым крыльцом прямо под окном, была всего в каком-то футе[8] от игрового комплекса, поэтому я взобрался на него и позвал, обращаясь к звездам. Занавеску отдернули в сторону, и появилась Мина в фиолетовой ночной рубашке с узором из планет и ракет. Меня тут же поразила голубизна ее глаз без очков, а затем она приоткрыла окно пошире и спросила меня, что, черт возьми, я здесь делаю, и не собираюсь ли я упасть и сломать себе шею.

– Я пришел, чтобы почитать. Мне нужно знать, что будет дальше.

Как вы понимаете, есть определенные вещи, которые нельзя пережить, не обретя друзей. Одно дело –  сразиться с огромным пещерным троллем. Совсем другое –  вместе читать вслух перед сном всю серию книг о Гарри Поттере.

– О чем ты думаешь? –  спрашивает меня Холлис. Мы лежим на разложенных сиденьях ее машины, заднее стекло занавешено покрывалом.

– Да ни о чем, –  отвечаю я, не открывая глаз.

– Удивительно, как парни могут думать ни о чем.

– В смысле?

– Как я понимаю, у тебя бывают периоды, когда ты буквально ни о чем не думаешь. Просто выключаешься. Белый шум.

– А у тебя разве так не бывает?

Она смеется, и ее голова подпрыгивает на моем животе.

– Нет, у меня в голове всегда какие-нибудь мысли.

– По-моему, это утомительно.

– Угу.

– Думаю, тебе нужно вздремнуть, –  говорю я, притягивая Холлис еще ближе. –  А сейчас ты о чем думаешь?

– Сейчас я думаю о том, –  отвечает она, упираясь подбородком в мое плечо, –  что на самом деле это очень по-детски –  называть свою девушку ребенком. Это сексизм.

– Значит, ты снова моя девушка?

Холлис улыбается. Я перекладываю ее на себя, и теперь она лежит на моем на животе. Она сплетает свои руки и ноги с моими, наши лица прижаты друг к другу, щека к щеке, только я смотрю в одну сторону, а она в другую. Холлис кладет свои ладони поверх моих.

Это наша традиция, наш прикол, когда мы обнимаемся в машине, –  извлекать максимум из пространства, чтобы как можно больше друг с другом соприкасаться. В первый раз она заявила, что не хочет, чтобы ее тело касалось заднего сиденья их семейного авто. Кстати, у Холлис огромный «Шевроле Субурбан». Куинн однажды даже сказал, что, раз родители купили ей такую машину, они явно ждали, что она будет заниматься в ней сексом. Она чем-то кинула в него и ответила, что это для того, чтобы она могла забирать после школы всех своих младших сестер. Я очень хорошо помню тот день. Одиннадцатый класс, ранняя осень, Холлис, недавно получившая водительское удостоверение, вертит ключи от машины, висящие на длинном шнурке с логотипом старшей школы Ту-Докс. Мы только что потеряли девственность друг с другом. По разговору в столовой все сразу поняли, что у нас был секс, и я сидел красный как рак. Все стебались надо мной, но Холлис, похоже, ни капли не смущалась. Скорее наоборот –  она выглядела весьма довольной собой. Гордой. И я помню, как мне было хорошо от этого. Каким крутым я себя чувствовал.

– Ты весь потный, –  говорит Холлис.

– Да и ты тоже.

– Нет, это твой пот, не мой. Я вся покрыта твоим потом.

– Фу, мерзотно.

Какое-то время мы просто лежим, счастливые.

– Поверить не могу, что сейчас ты думаешь о том, что значит «вести себя по-детски».

– Уже нет. Я перестала думать об этом почти сразу, как только ты спросил.

Тут я сам решаю поразмышлять на эту тему:

– Думаю, ты права, но скажи еще что-нибудь. Чтобы парень с белым шумом в мозгах все понял.

– Не буду говорить, что повела себя правильно. Просто твой выбор слова…

– Мой выбор слова. Господи…

– «По-детски». Как будто ты ставишь себя выше меня.

– Нет, это совершенно не так.

– Вот и хорошо. Потому что это и правда не так.

– И вообще, сейчас я под тобой. Забавно, правда?

Холлис шлепает меня по ладони.

– Если честно, я и правда вела себя по-детски. И я знала это. И ты это знал. Я хочу, чтобы ты был честным со мной. И указывал на мои недостатки. Но еще мне хочется, чтобы ты чувствовал себя сексистом, когда так делаешь.

Я начинаю хохотать, из-за чего наши тела трясутся, и Холлис тоже смеется.

– Тогда больше никаких фокусов, чтобы выяснить, что я чувствую.

– Может, если бы ты просто рассказал мне о своих чувствах, я не стала бы так поступать. –  Холлис съезжает вниз, ставит локти мне на грудь и кладет подбородок на руки. –  Кэплан.

– Да.

– Ты придешь на мой день рождения?

– Да, Холлис. Приду.

– Мы больше не в ссоре?

– Это ты мне скажи.

Она целует меня. Где-то в недрах машины начинает вибрировать мой телефон.

– Нам пора на уроки, –  скатываясь с меня, говорит Холлис.

– Как скажешь, но мы уже выпускники, –  отвечаю я, выуживая телефон с переднего сиденья. Мама звонила. А потом отправила сто сообщений.

Ты получил письмо из Мичигана!

Потом:

ПОЗВОНИ МНЕ!

Потом:

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, несмотря ни на что.

– Блин! –  говорю я.

– Что такое? –  спрашивает Холлис.

– Так, ничего. –  Я натягиваю боксеры, носки, обувь, футболку, но потом снова приходится снять кеды, чтобы надеть штаны. Я чуть не пинаю Холлис в лицо.

– Кэп, что случилось?

– Ничего не случилось. Я просто забыл кое о чем, что должен был сделать. Мне пора, прости. Спишемся.

– Подожди, мне тоже пора. Секунду, –  возясь с лифчиком, говорит Холлис.

– Хочешь сказать, что поторопишься, не будешь раз пятьдесят расчесывать волосы, наносить на лицо какую-то там дымку и все такое?

Холлис прищуривается:

– Ладно, топай.

Я уже готов вылезти из машины, но оборачиваюсь и целую ее на прощание. А потом бегом направляюсь к черному ходу, молясь, чтобы кто-то оказался рядом и впустил меня.

4

Мина

Я стою у доски в кабинете физики, потому что пришла моя очередь решать уравнение, и вдруг замечаю за чистым стеклянным окном в двери Кэплана. Лицо у него красное, и он скачет на месте, будто хочет в туалет. Потом манит меня рукой. Я поворачиваюсь к доске. Через минуту снова смотрю на него, и он складывает руки в безмолвной мольбе.

– Мина, –  спрашивает мисс Тернер, –  ты закончила?

– Почти, извините.

Дверь в класс открывается, и Кэплан просовывает голову в образовавшуюся щель.

– Здравствуйте, мисс Ти. Извините за беспокойство…

Учительница поднимает взгляд от контрольных, которые проверяет.

– Кэплан, чем могу помочь?

Понятия не имею, откуда преподаватель физики продвинутого уровня знает Кэплана и когда они встречались.

Кэплан одаривает ее ослепительной, но застенчивой улыбкой:

– Мину вызывают к директору, на минутку.

– Ох! –  Она возвращается к контрольным. –  Ладно, но пусть сначала закончит.

Я качаю головой, глядя на Кэплана, который ухмыляется мне. Решив уравнение, я поворачиваюсь к нему и складываю руки на груди.

Мисс Тернер поднимает глаза.

– Все верно. Можешь идти, –  говорит она и вызывает к доске следующего ученика.

Когда учительница отворачивается, Кэплан снимает со стула мою сумку и забирает с собой.

– Следует понимать, я больше не вернусь на урок? –  спрашиваю я, когда мы оказываемся в коридоре.

– Зависит от того, что там говорится.

– Где «там»?

Его энергия и фиглярство вдруг пропадают. У него такой вид, будто его сейчас вырвет.

– Кэплан, что происходит?

Он лишь качает головой и тащит меня в мужской туалет.

Я прислоняюсь к дверному косяку.

– Ну уж нет!

– Да ладно тебе! Здесь никого.

– Нет и еще раз нет!

– Мина, пожалуйста…

– Скажи мне, что случилось.

Он сует мне под нос свой телефон, одновременно пытаясь затащить в уборную. На экране уведомление –  электронное письмо из Мичиганского университета. Кэплан пребывал в листе ожидания вот уже два месяца. Я перестаю хвататься за дверной проем, и мы оба вваливаемся в туалет. Кэплан залетает в одну из кабинок и садится на пол спиной к двери.

– Тебя сейчас стошнит? –  спрашиваю я.

– Ты можешь его открыть?

– Я не могу. Это должен сделать ты.

– Мина. Пожалуйста! Открой.

– Слушай, все будет хорошо…

– Я сделаю все, что попросишь, только открой это гребаное письмо!

– Ладно-ладно, –  соглашаюсь я.

Пин-код –  день рождения его мамы, 0223.

– Здесь говорится об обновлении на портале.

Кэплан издает стон и бьется затылком о дверь.

– Хочешь, чтобы я проверила?

– Да.

– Какой у тебя логин?

– Адрес школьной электронной почты, –  отвечает Кэплан, –  и пароль: Malfoy-boy17[9]. С большой буквы М.

Я сдерживаю смех, решив приберечь это на потом.

– Эй, Кэплан?

– Да?

– Ты мой лучший друг.

– Ты тоже мой лучший друг, Мин. Ты это говоришь, потому что я не прошел?

– Нет, дай мне пару секунд.

Я обновляю страницу. Волнительность момента заставляет меня задержать дыхание, пока крутится иконка загрузки. Я надеюсь, я молюсь –  чего почти никогда не делала, –  чтобы он поступил, чтобы у него всегда все получалось и чтобы он одерживал победы всю свою жизнь. Но тут приходит сообщение от Холлис:

Ты забыл презик в моей машине.

Он прилип к Келлиной клюшке для лакросса[10].

Нас посадят за это.

Страница Мичиганского университета наконец обновилась.

– Кэплан, выходи! Ты что, плачешь? Иди сюда!

– Черт! –  отзывается он. –  Проклятье, мать твою!

Кэплан с грохотом открывает дверь кабинки, заслонив локтем одной руки лицо, а вторую руку он протягивает к телефону. Какое-то время он смотрит на экран, а потом поднимает на меня ошарашенный взгляд.

Я улыбаюсь так широко, что сводит скулы, и тоже плачу, как пить дать.

– Я прошел?

– Ты прошел!

Кэплан издает радостный вопль. Потом воет в потолок и вскидывает кулаки в воздух, как делает всякий раз, когда кто-то из его команды забивает гол, а затем крепко прижимает меня к себе, поднимает и начинает кружить.

– Поставь меня, –  смеюсь я, –  и позвони своей маме!

– Мама! –  кричит он. –  Боже, я должен позвонить маме!

Он хватает мою сумку и поворачивается, чтобы уйти, но тут же пихает мне ее.

– Прости, это твое. Прости. Что за хрень? –  Кэплан проводит рукой по волосам, качает головой и широко улыбается. –  Поверить не могу!

– Ну а я могу.

– Мина… Это же Мичиган!

– Да. А ты –  это ты, Кэплан.

Он снова обнимает меня, быстро, но крепко, и вот его уже и след простыл. Интересно, каково это –  точно знать, чего ты хочешь и в чем твое призвание? Конечно, Кэплан уже во всем определился. Он считает себя простым человеком и не раз говорил мне об этом, но на самом деле он просто чист душой. В Кэплане нет ничего дурного. Ни пороков, ни затаенных секретов. Я встряхиваю головой. Иногда так бывает, что даже после недолгого пребывания рядом с Кэпланом у меня возникает что-то похожее на похмелье (как мне кажется, именно так оно должно ощущаться). У меня как будто начинается ломка. Я ощущаю хандру. Иногда, когда он уходит, возвращение в реальность очень разочаровывает. Но Кэплану такое не знакомо –  он всегда купается в лучах солнца.

Я прислоняюсь к стене и некоторое время стою так, добавляя ситуации чуть больше драмы. Потом не спеша возвращаюсь на урок физики.

5

Кэплан

Вечером того же дня я паркую машину вторым рядом, чтобы забрать Мину с работы в «Дастиз Букс», и изо всех сил налегаю на клаксон –  просто мне хочется немного пошуметь. Она выходит в своем классическом образе: с легким раздражением на лице и в то же время едва сдерживая улыбку. В ее руках большая коробка.

– Из-за тебя меня уволят, –  говорит Мина, садясь в машину и опуская коробку мне на колени. На ней черным маркером выведено большими буквами: «КНИГИ ДЛЯ МИНЫ». Я отъезжаю с такой скоростью, что взвизгивают шины.

– Господи, Кэп!

– Тебя не уволят, –  говорю я. –  Сара любит меня.

– Да, все женщины определенного возраста тебя любят.

– Эй! Меня любят все женщины всех возрастов!

Она закатывает глаза и открывает окно.

– Прости, это была шутка.

– Заткнись.

– Так, а что в коробке? –  спрашиваю я. –  Еще одна кучка книг, которые никто не хочет покупать?

– Нет. Я специально так подписала коробку, чтобы спрятать ее на работе. Это подарок тебе.

Я резко останавливаю машину у тротуара, чуть не переехав бордюр.

– И вылезай из машины, –  говорит Мина. –  Неуравновешенный тип. Я поведу.

Пока она обходит машину спереди, я открываю коробку. Внутри лежит еще одна коробка, обувная, а внутри оказывается пара синих высоких конверсов, прошитых желтыми нитками, с желтым язычком[11]. Мина открывает водительскую дверь.

– Мин… –  Я вытаскиваю один кед и верчу его в руках. На пятке, тоже желтым, вышито: «КЭП». Мина, прислонившись к двери, наблюдает за мной. –  Ну ты даешь!

– Я же говорила, что ты поступишь.

– Отступление от традиций? –  Я легонько пинаю ее потрепанными черно-белыми кедами, которые сейчас на мне.

– У нас новая традиция. Я решила, что в них ты будешь выглядеть совершенно по-идиотски на вечеринках и на фотках в соцсетях.

Я вылезаю из машины и обнимаю ее, по-прежнему сжимая в руке кед.

– Спасибо!

– А, ерунда.

– Это не ерунда! Ты действительно думала, что меня возьмут.

Мина высвобождается из объятий.

– Я не думала. Я знала. –  Она садится за руль.

– Обожаю, когда ты ведешь себя как стерва, –  с гордостью заявляю я, усаживаясь на пассажирское сиденье, и тут же принимаюсь развязывать шнурки старых конверсов, чтобы надеть новые клоунские кеды. Мина широко улыбается.

– Сними ноги с приборной панели.

– Это моя приборная панель. А почему ты так улыбаешься?

– Да так, не важно.

– Давай-ка без всяких этих «не важно».

Это у нас с детства. Мы оба остались без отцов в восемь лет, и у нас с Миной часто стали появляться мысли, которые не хотелось озвучивать. Поэтому Мина стала часто повторять эту фразу, чтобы мы не замыкались в себе. Не ребенок, а гений.

– Кстати, ты только что наконец послушался меня. Я про «быть» и «вести себя».

– В смысле?

– Я однажды запретила тебе называть меня или кого-то еще сукой, но разрешила говорить, что я веду себя как сука. Или как стерва. Ну типа раз в год. Когда так и есть.

Я думаю о Холлис и о том, как она придралась к моим словам по поводу ее детского поведения, и тут же вспоминаю, что до сих пор не рассказал Мине, что мы снова вместе.

– Стой, не туда! –  говорю я.

– Но это дорога к тебе домой.

– Нам еще нужно забрать Куинна. Он до сих пор в школе. Отбывает наказание.

– За что?

– Наверное, снова катался по коридорам на скейте.

– Похоже на то.

Мы останавливаемся на парковке и ждем Куинна. Мина снова улыбается. Подозрительно часто за один день.

– А теперь что? –  спрашиваю я.

– Поверить не могу, что мы сможем учиться в одном универе!

– Мина, да ладно тебе!

– Разве ты никогда не думал, как весело будет мешать мне, когда я буду сидеть в библиотеке? Иначе ты не узнаешь, как она выглядит изнутри.

– Мина, ты будешь учиться в Йеле. Ты же уже твердо это решила.

– Я всегда могу изменить свое решение, –  отвечает она, словно это какая-то шутка. –  Я прохожу и в Мичиган, чтобы ты знал.

– Ну да, это был твой запасной вариант.

– Мичиган не был запасным вариантом. Я буду рада учиться там. Иначе я бы поступала и в другие университеты.

– Да, но ты не стала, потому что исполнилась твоя мечта –  тебя взяли в Йель.

– А ты что, не хочешь, чтобы я училась с тобой в Мичигане? –  Тон ее голоса тут же меняется. Она смотрит на свои руки, сжимающие руль.

– Нет! Что? Мина, я думал, ты прикалываешься!

Она так сильно сжимает руль, что костяшки ее пальцев белеют.

– Эй, ты чего? Спустись на землю. О чем ты думаешь? –  Я убираю ее руки с руля и кладу их на ее колени.

– Ой, прости, –  отвечает Мина, тряхнув головой. –  Все нормально.

– Нет уж, хватит. Конечно, это здорово, если мы будем учиться вместе! Ты мой лучший друг! Это будет… Это будет круто. Я даже мечтать о таком не могу. Да и не стоит об этом думать. Ни мне, ни тебе. Твое место в Йеле.

– А мне кажется, мое место рядом с тобой.

Что-то в ее голосе заставляет меня покраснеть.

– Хэй-о! –  раздается в открытое окно голос Куинна. Он гигантскими прыжками пересекает лужайку перед школой, победно размахивая над головой скейтбордом.

Мина отворачивается от меня, глядя в другое окно.

– Что это было? –  спрашиваю я у ее плеча.

– Не важно, –  отвечает она и заводит двигатель, потому что Куинн уже забирается на заднее сиденье.

С ним в салон проникает ночной воздух. По моей коже пробегают мурашки.

– По-моему, тебя предупредили, что в следующий раз заберут эту штуку, –  как ни в чем не бывало говорит Мина, кивая на скейтборд, и выезжает на темную улицу. Но мне не видно ее лица, потому что ветер раздувает ее волосы, скрывая его от меня.

– Куда им! –  отвечает Куинн и стискивает меня в медвежьих объятиях, почти оказываясь на переднем сиденье. –  СИНИЕ, ВПЕРЕД[12], МАТЬ ВАШУ!

– Пристегнись, –  наказывает ему Мина.

– И ты позволишь ей вот так говорить со мной в твоей машине?

– Ага, –  отвечаю я, отталкивая его от себя. –  Позволю. Смотри, что она мне подарила.

Я сую ему под нос свою ногу.

– Хрена себе! –  Он смеется. –  Значит, вы, ребята, больше не будете ходить в одинаковой обуви?

– А ты дерзкий, –  говорит Мина. –  Очень бесстрашно с твоей стороны упоминать о моих кедах.

– Эй, да ладно тебе! –  отзывается Куинн. –  Все знают, что в младших классах мальчишки ведут себя как мудаки, потому что втюрились.

Мина закатывает глаза.

– Улет! –  сообщает Куинн, рассматривая желтую вышивку.

– Завидуешь? –  спрашиваю я.

– Размечтался, капитан!

Мичиганский университет почти сразу отклонил заявление Куинна. Он не особо расстроился. Куинн вообще никогда не расстраивается.

– Красный мне больше идет, –  говорит он. –  Да и девочки в Индиане будут погорячее. Ой, сорян, Мина!

Он откидывается на спинку сиденья и застегивает ремень безопасности.

– Да ладно, не надо изображать из себя рыцаря ради меня.

– Нет, что ты! Я настоящий рыцарь! До мозга костей. Я извинился, потому что ты тоже поступила в Мичиган –  похоже, туда поступают лучшие девчонки.

Мина показывает мне язык. Не припомню, чтобы она хоть раз так делала раньше.

– Вообще-то Мина собирается в Йель, –  говорю я.

– Я же сказала, –  возражает она, –  что буду учиться там, где захочу.

– Да, черт побери! Может, Мина хочет устроить бунт? –  говорит Куинн. –  Пошлет к чертям альма-матер и наконец заживет полной жизнью!

– Вот именно, –  соглашается Мина. –  Знаешь что, Куинн? За это ты можешь включить свою музыку.

– Мы должны слушать мою музыку, –  ворчу я. –  Это моя машина.

– Это машина твоей мамы.

Куинн врубает музло, и вместо того, чтобы отчитать его и приказать не кричать, Мина открывает окна сзади и подпевает:

– О, детка, у тебя есть все, что мне нужно, но ты говоришь, что он просто друг. –  Она поворачивается ко мне, явно простив. –  Но ты говоришь, что он просто друг[13].