скачать книгу бесплатно
Пётр и Павел. 1957 год
Сергей Глебович Десницкий
Автор романа помещает своих героев в 1957 год, но с помощью отступлений и воспоминаний позволяет себе и им совершать экскурсы в прошлое, отчего роман по широте охвата событий обретает черты вселенские: здесь и войны, и раскулачивание, и непримиримая борьба с религией, и противостояние ей верующих, и репрессии, и реабилитация – всё, что пришлось пережить нашему многострадальному народу!
Сергей Десницкий
Пётр и Павел. 1957 год
Без Христа невозможно оправдать человечество
Архимандрит Софроний "Письма в Россию" Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь
Об авторе
В мае 1960 года ныне Заслуженный артист России Сергей Десницкий, а тогда студент второго курса Школы-студии МХАТ, впервые вышел на профессиональную сцену в массовке спектакля «Третья патетическая». С тех пор прошло пятьдесят лет. За эти годы он успел поработать в трёх московских театрах и сыграть более ста ролей. В начале его актёрской карьеры он два года выходил на сцену театра-студии «Современник», потом 27 лет работал во МХАТе им. М.Горького. В 1991-м году Десницкий неожиданно оставил знаменитый театр и перешёл в театр-студию под руководством Марка Розовского, а в 1997-м так же внезапно вернулся, правда, теперь уже во МХТ им. А.П.Чехова, где служит в настоящее время. Однако его сотрудничество с театром «У Никитских ворот» не прекращается. Именно здесь в содружестве с режиссёром А.Кацем им сыграны последние роли: Илико в спектакле по повести Н.Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион» и Грознов в пьесе А.Островского «Правда хорошо, а счастье лучше», Со стороны может показаться, Десницкий мечется из стороны в сторону, не зная, к какому берегу пристать. Но на самом деле все его уходы и возвращения вызваны исключительно творческими причинами. Когда работа в одном месте становилась неинтересной, артист начинал искать её в другом и, как правило, находил.
В периоды творческого простоя очень помогала работа на телевидении и в кино. В послужном списке Сергея Десницкого 26 киноролей, среди которых есть работы, сделавшие его популярным. «Дознание пилота Пиркса», «Лекарство против страха», «Выбор цели», «Акция» до сих пор, время от времени, идут на телеэкране.
После «Современника», где молодой артист успел сыграть немного, МХАТ дал возможность раскрыться его актёрскому дарованию в гораздо большей степени. Клеант в «Тартюфе», Актёр в «На дне» и целая галерея чеховских образов в «Чайке», «Трёх сёстрах», «Иванове» значительно пополнили список сыгранных им ролей.
Период работы в театре «У Никитских ворот», с 1991 года по 1997-й, был, пожалуй, самым плодотворным в актёрской судьбе Сергея Десницкого. За шесть лет он сыграл на сцене этого театра девять главных ролей. Среди них: Поляков в булгаковском «Морфии», Мейерхольд в «Триумфальной площади», Холстомер в «Истории лошади» и, наконец, дядя Ваня в одноимённой пьесе А.П.Чехова.
«Вот и дождался своего звёздного часа Сергей Десницкий, – писал в одной из рецензий на спектакль известный театральный критик Б.Поюровский. – Он говорит чеховский текст, но сверх того добавляет к нему собственные чувства. Это его зря прожитая жизнь выплеснулась в долгожданной роли, да так, что ком подкатывет к горлу не только у актёра… По существу, это заявка на множество лучших ролей мирового репертуара».
Пожелание Бориса Михайловича так и осталось пожеланием, сыграть другие «лучшие» роли артисту не довелось, но и без того его актёрскую жизнь можно без преувеличения назвать удавшейся.
Интерес к режиссуре проявился у Сергея Десницкого сравнительно рано. Уже через четыре года после окончания Школы-студии он, как режиссёр-педагог, поставил на студенческой сцене свой первый дипломный спектакль по пьесе В.Коростелёва «Дон Кихот ведёт бой». Однако следующей премьеры в профессиональном театре новоиспечённому режиссёру пришлось ждать довольно долго.
В 1968 году Б.Н.Ливанов предложил Десницкому помочь ему в постановке чеховской «Чайки» в качестве второго режиссёра. Это была замечательная школа, поскольку в спектакле были заняты лучшие мхатовские актёры (А.Степанова, О.Стриженов, М. Болдуман, Е.Ханаева), а сам Борис Николаевич обладал такой яркой индивидуальностью, что одно присутствие рядом с ним помогало постигнуть основы театральной режиссуры лучше любых академических лекций.
Другое дело – О.Н.Ефремов. Спокойный, рассудительный, он обладал удивительным даром режиссёрского разбора и действенного построения пьесы. На его репетициях можно было до тонкостей изучить режиссёрское ремесло…
И в 1975 году «режиссёрское образование» Сергея Десницкого продолжилось, он стал вторым режиссёром в ефремовской постановке чеховского «Иванова». Работа с такими артистами, как А.А.Попов, И.М.Смоктуновский, М.И.Прудкин, Е.А.Евстигнеев, В.М.Невинный, закалила начинающего режиссёра, и даже зарубежные постановки уже не пугали его. В 1996-м году в США, в Хартфорде, он поставил спектакль «Ай-яй-яй» по рассказам Антоши Чехонте, а годом позже в Польше, во вроцлавском театре «Вспулчесны», знаменитую комедию Н.В.Гоголя «Ревизор». Придя в театр «У Никитских ворот», Десницкий решился осуществить постановку своей самой любимой пьесы – «Утиной охоты» А. Вампилова…
«Из всех московских режиссёров, ставивших самую знаменитую вампиловскую пьесу, Сергею Десницкому повезло больше всех, ибо он сумел прикоснуться к сердцу драмы… В театре «У Никитских ворот» «Утиная охота» выплеснула в зал всё своё глубокое и горькое естество». (Антон Чаркин, газета «Век», № 29 за 1995 год).
В театре М.Розовского исполнились ещё две мечты Десницкого. Первая называлась «Жизнь и необыкновенные приключения Мастера Михаила Афанасьевича и его Маргариты Елены Сергеевны». Несмотря на такое длинное название, в спектакле были заняты только два актёра: сам автор и его жена Елена Кондратова. Затея удалась, и следующий спектакль по роману Л.Н.Толстого назывался «Треугольник. Анна – Каренин – Вронский».
Вот что писала в статье со знаковым названием «Круг за кругом» театральный критик Наталья Старосельцева: «В принципе я против вычленения отдельных романных линий в спектакле. Хотя, в конечном счёте, всё зависит от вкуса его создателя. А вкус Сергея Десницкого, инсценировавшего «Анну Каренину», отличается изысканностью и опирается на глубокую литературоведческую основательность. Эти черты его я оценила ещё в «Необыкновенных приключениях Мастера Михаила Афанасьевича и его Маргариты Елены Сергеевны». Оценила не только умение автора «работать с большой литературой», но и его неподдельную любовь к отечественной культуре, позволяющую смело выдвигать собственные концепции, осмысливая хорошо знакомое по-новому, свежо и очень личностно».
За годы работы в театре Сергей Десницкий написал десять пьес, пять из которых шли на разных сценах. Кроме вышеназваных, это «Известный вам интриган», «В Париже», «Однажды в России». И вот теперь автор вошёл в следующий круг творческого поиска и предлагает читателю свой первый беллетристический опыт.
Часть Первая
Павел
… свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы… а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны…
Евангелие от Иоанна, гл. 3.
1
Осень 1957 года в этих местах была ранняя, но радостная, солнечная. Вот уже вторую неделю на небе ни облачка, и тонкий морозный пар, вылетавший из глоток сотен людей вместе со словами бодрой строевой песни, тут же разлетался в прозрачном воздухе.
Как легко и свободно дышится! Как просторно на душе и светло! Благодать!..
Но вот колонна в одинаковых грязно-серых ватниках скрылась за воротами лагеря, и на посёлок опустилась тишина.
Павел Петрович Троицкий медленно брёл по пустынной лагерной улице.
Никого. Лишь всеобщий любимец Шакал, лохматый добродушный пёс с обрубленным хвостом и трагическими, как у Пьеро, бровями, по заведённой раз и навсегда традиции, проводив людей на работу, неспешно трусил к столовой в надежде получить свою миску баланды и пайку хлеба.
Улица тянулась в длину ровно на тысячу шестьсот шесть шагов. Это Павел Петрович знал точно. Сколько раз за 9 лет своей лагерной жизни он прошёл её из конца в конец!.. И весь этот нехитрый маршрут изучил с абсолютной точностью: от барака до столовой шестьсот пятнадцать шагов, от столовой до санчасти шестьдесят три, от санчасти до клуба, где Троицкий состоял в должности библиотекаря и завхоза, вообще рукой подать, а до лагерных ворот, за которыми сразу начиналась тайга, ещё сто пятьдесят четыре.
Тай-га.
Когда в детстве Павел впервые услышал это загадочное слово, ему представилась сказочная картина: поваленные вековые деревья в три обхвата, непроходимые заросли колючего кустарника, стеной встающие на пути, высокая по пояс трава, хватающая путника за ноги, притаившиеся под сенью разлапистых елей укромные лесные поляны. Словом, настоящее царство Берендея, бородатых лесовиков и бабы-яги… А на деле оказалось, что ничего сказочного тут нет и северная тайга безрадостна и убога. Вместо вековых деревьев – низенькие корявые березки, вместо могучих елей – чахлые сосенки, и голые жерди сухостоя, и пожухлая трава, и скучный подлесок. Да ещё – сплошные болотца, покрытые ковром пушистого мшанника всех цветов и оттенков, на которых к концу короткого северного лета появляется алая ягодная россыпь. Вот и теперь, стоит только выйти за ворота, как повсюду, куда ни глянь, краснеют среди ярко-зелёных листочков крупные ягоды клюквы, коралловые гроздья брусники, так что и ступить некуда. Попробуй – тут же брызнет из-под ног ягодный сок. И, пока не покрыл эту таёжную роскошь первый снег, вся здешняя братва набрасывается на ягодные плантации, чтобы долгой зимой не загнуться от цынги и прочей лагерной хвори. И не беда, что набеги эти чаще всего заканчиваются длинными очередями в "нужник". Инстинкт самосохранения берёт своё.
Но сегодня Павлу было не до ягод. Он шёл по знакомой улице и не узнавал её.
Низкое северное солнце оранжево полыхало в узких окошках бараков и бросало на землю длинные тени, а густая синева безоблачного неба, казалось, звенела в морозном воздухе. Тёмные лужи затянуло корочкой льда, и, когда нога невзначай ступала на их гладкую блестящую поверхность, из-под резиновой подошвы кирзового башмака разбегалась в разные стороны прозрачная паутинка тоненьких трещин.
"Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора:
Весь день стоит как бы хрустальный
И лучезарны вечера…"
Кажется, так у Тютчева?.. Да, кажется, так.
Но почему эти строки именно сейчас вспыхнули в его памяти?.. Почему где-то в потаённом уголке измученной души затеплилась щемящая, нечаянная радость и впервые за долгие годы неволи шевельнулось зыбкое предчувствие близкого счастья? Почему к горлу подступил жгучий комок и голова закружилась от радостных, но таких далёких воспоминаний? Отчего сердце так отчаянно забилось в груди, готовое или выскочить наружу, или разорваться в клочья?
Лишенный возможности переписываться с родными, Троицкий за долгие годы заключения привык к тому, что узнать что-либо о судьбе жены и сына невозможно. И это хоть как-то, но успокаивало… Вернее, дарило надежду. А вдруг?!.. Ведь случаются чудеса на свете?.. И вот теперь…
Обретение свободы превращало эти жалкие потуги самоуспокоения в прах. Хочешь, не хочешь, но ты должен узнать правду. Какой бы жестокой она ни была. И эта неотвратимость пугала. До дрожи в руках. Мысль о том, что его арест мог стать причиной гибели самых дорогих для него людей, сводила с ума.
Чтобы привести разворошённые чувства и мысли в порядок, Павел присел на скамью.
"Спокойней, Павел Петрович!.. Что это вы нервишки свои распустили, как институтка перед экзаменом?.. Ты же не знаешь ещё, для чего тебя к начальнику лагеря вызывают. Мало ли причин может быть?.. Так что успокойся и волю нервам своим не давай".
Кто-то тихонько сел подле него.
Не поднимая головы, Павел угадал – отец Серафим. Этот сухой долговязый старик каким-то непостижимым образом всегда оказывался рядом с ним в нужную минуту.
– Ты чего это, друже, голову повесил?.. Тебе ликовать надо – на волю выходишь.
Павел усмехнулся.
– И то… Другой на моём месте плясал бы от радости, а у меня вот… разлад в душе… – и вдруг резко вскинул на отца Серафима тревожный растерянный взгляд. – Трушу я, отче!.. Веришь ли, никогда так не трусил, как теперь!..
– Думаешь, удивил?.. – улыбнулся беззубым ртом батюшка. – Даже самые отчаянные храбрецы перед тем, как в таёжные дебри ступить, крестятся не переставая. А для тебя жизнь за "колючкой" те же самые дебри и есть. Свобода – она для тварей небесных привычное состояние, а для нас, грешных, – обуза и великая ответственность.
Павел, не отводя взгляда от хитро прищуренных глаз старика, спросил:
– Вот и ответь мне, отче, что же такое эта самая "свобода"?..
Отец Серафим по многолетней привычке почесал подбородок, то место, где в прежние, долагерные, времена кустилась его реденькая бородёнка. В сложных ситуациях любил он её почёсывать, и, судя по всему, привычка эта помогала: даже из самых щекотливых ситуаций выпутывался. А тут такой вопросец!.. Поди ответь на него!..
– Помню, мне лет пять или шесть было. На Новый год приехала к нам погостить тётя Фуня. Мы всей семьёй её так звали, хотя имя у неё было самое обыкновенное, христианское – Александра. Но дело в том, что ещё в младенческих летах именно я прозвал её этаким неблагозвучным образом. Родители мне говорят: "Скажи Шура…". Я в ответ: "Фуня" – "Шура" – "Фуня" – "Шура" – "Фуня". Ни за что не соглашался "Шурой" назвать. Так и пристала эта кличка к ней. Она поначалу обижалась, но что возьмёшь с полуторогодовалого младенца?!.. Смирилась в конце концов. Вот только, почему я решил ей именно такое имя выбрать, никто понять не мог… Правда, потом родители мне рассказали: характер у тётушки был зловреднейший. Так что, как говорится: "Устами младенца глаголет истина!" Но я, прости, отвлёкся, разговор о другом пойдёт. Ну, так вот, приехала Фуня в гости и гостинцев с собой понавезла!.. В основном, сладостей. И конфеты самые разные, и пастила, и марципаны, и орешки в разноцветной глазури, и, само собой, шоколадные фигурки в "золотце". Мы так блестящую фольгу обзывали – "золотце". Большая драгоценность была!.. Сестрица моя Алёна за обе щеки всю эту роскошь уплетает, а мне нельзя – диатез у меня!.. Да такой жестокий, что стоит мне крохотный кусочек шоколадки съесть, весь коркой от макушки до пяток покрываюсь, и зуд во всём теле такой, что матушка на ночь мне даже руки бинтовала, чтобы я не расчёсывал себя до крови. И что же получается?.. Для Алёнки Новый год – праздник, а для меня – мука мученическая! Засел я в чулан за кухней и реветь принялся. С трудом меня там отыскали, матушка слёзки мне вытерла, вздохнула так… тяжко-тяжко да и говорит: "Ладно!.. Чему быть, того не миновать!.. Господь с тобою!.. Ешь, сколько хочешь!.. Потом будешь у меня в ванне с марганцовкой сутки отмокать." Жалко ей меня стало.
Отец Серафим помолчал немного, опять почесал подбородок, потом улыбнулся, почмокал губами, словно и в самом деле съел кусочек шоколадки, весело подмигнул и продолжил:
– И вот наелся я тётушкиных сладостей, как говорится, "от пуза"!.. Никогда прежде таким счастливым себя не чувствовал!.. Хочешь марципан? – Ешь! – Хочешь чернослив в шоколаде? – Пожалуйста! – Ванильные трубочки с медовой начинкой? – Вот они! Бери, не стесняйся!.. Свобода, братцы!.. Правда, наутро я за эту самую "свободу" дорого заплатил!.. И ванны с марганцовкой не помогли!.. Две недели жестоко мучился и, веришь ли, с тех самых пор ни крошки сладкого в рот не беру, а при виде шоколада, даже дурно делается. Вот и скажи мне теперь, что такое "эта свобода": сладость безмерная или мука мученическая?.. Я же был абсолютно свободен правильный выбор сделать. Ну, перетерпи я маленько, и мучиться не пришлось бы… Хотя, чаще всего именно терпежу нам и не хватает: без устали вредим сами себе. Ты пойми, друже, отсутствие запрета – это не свобода, а большая беда. Несчастье великое. И никакие ванночки, никакие примочки тут не помогут, если человек сам себя ограничить не сможет. Честно скажу, мне больше слово "воля" нравится. Очень хорошее слово. Ты волен совершить грех, но волен жить по правде Божьей. На всё Божья воля!.. Господь нам свободу выбора даровал, а выше этого и нет ничего.
Павла так и подмывало поспорить с батюшкой. Уж больно у него всё по-школьному выходило: слишком правильно и наглядно. И история про тётю Фуню из разряда таких христианских притч для детей: мол, не объедайтесь сладостями, родителей почитайте и про Бога не забывайте.
– Вот и выходит по-твоему, что марксисты правы были.
– В каком это смысле? – удивился батюшка. Никак не ожидал, что его рассказ вызовет у Троицкого такую ассоциацию.
– "Свобода есть осознанная необходимость!" – кажется, так основатели марксизма считали?.. И ты сейчас вслед за ними то же самое высказал. Правда, не крылатым лозунгом, а доходчивой притчей, но именно это.
Старик расхохотался.
– Подловил ты меня, Павел!.. Ох, подловил!.. Ловко!.. Но я вывернусь, ты не думай. И не с такими демагогами, как ты, спорить доводилось. По словам оно, может, и похоже, а по смыслу – ничего общего. Потому, как они политику имели в виду, а я про нравственное чувство говорю. Соображаешь?.. А политика и нравственность, как сказал Пушкин: "Две вещи несовместные!" Эту формулу про "осознанную необходимость" они изобрели, чтобы освободить человека от страха Божия. Если ты осознал, что эта особь тебе мешает, необходимо убрать ее!.. Да что "особь"?!.. Целыми классами, целыми сословиями людей уничтожали… И всё!.. Разговор у них короток был. По этой простой формуле на радость силам бесовским действовали. Оттого и пролили за полвека столько крови, сколько в иные времена и за целый век пролить не удавалось. На первый план в их философии вышла целесообразность. Может, слыхал на политинформациях: "Цель оправдывает средства!"?.. То есть то, каким образом благая цель достигается, для них значения не имеет. Главное – конечный результат!.. Моральными принципами тут и не пахнет. А для нас с тобой, друже, главное – страх навредить промыслу Божьему, Его законы порушить. Для того и необходимо воздержание, кротость, смирение. Это-то и называется жить в Боге. Какой удел может быть слаще?.. А наши нынешние в страхе перед начальством живут, перед партийным секретарём дрожат, бедолаги!.. Они суда Божьего не боятся: мол, этот суд когда ещё будет и будет ли?.. А начальство оно тут, под боком: как бы не навредило!.. И получается, что живут они, осознавая необходимость… "жить в начальстве". Скажи хоть, ты согласен со мной?
Павел рассмеялся:
– Ишь, как повернул!.. Здорово, отче!.. Одним махом на место поставил!.. Спасибо тебе…
Отец Серафим тоже искривил рот в улыбке:
– Пользуйся, на здоровье!..
– Ну, а если серьёзно: вот выйду я, положим, на волю, что первым делом предпринять должен?
– Ничего, – просто ответил батюшка. – Живи себе да радуйся. Но не забывай Господа благодарить.
– И всё?!..
– А тебе мало?.. Скажи, ты куда первым делом стопы свои направишь, когда за воротами лагеря очутишься?
Троицкий растерялся, не понял, к чему батюшка клонит.
– Один в кабак, сломя голову, бежит. Другой – в храм поспешает. Первый – новый срок себе готовит, а второй – к новой жизни готовится. Вот тебе и вся разница.
– Как по-твоему всё легко и просто! Само собой получается! – Павел Петрович в раздумье покачал головой. – Я, видно, до такого понимания сути вещей ещё не дорос. Меня всё сомнения, всё комплексы разные мучают. Я ведь на воле почти девятнадцать лет не был!..
– И что особенного?!.. Да я тебе гарантирую – через пару недель нормальным человеком сделаешься. Честное слово!.. И водочки при случае выпьешь, и на хорошеньких барышень заглядываться начнёшь!..
Павел от души рассмеялся:
– Вот-вот!.. Только барышень мне не хватало!.. Пятьдесят пятый год пошёл!.. Самое время романы заводить.
– А возраст тут не помеха!.. Я только после того, как на Афоне восемь лет в затворничестве провёл, увидал, сколько же красивых девиц на этом свете проживает!.. Каюсь, друже, грешен. Прости, Господи!..
Павел почувствовал, насколько ему стало легче. Умел отец Серафим не то, чтобы утешить, но каким-то чудесным образом облегчить душевные "негоразды", как он любил говорить, напряжение снять.
– И запомни, друже, – он слегка похлопал Троицкого по руке, – тебя не Христа ради простили, не милостыньку тебе подали, тебя – реабилитировали. Признали то есть: ни в чём ты перед людьми не повинен!.. И попомни слова мои – ещё прощения у тебя просить будут. Вот увидишь.
Неделю назад поползло из барака в барак скользкое, труднопроизносимое слово "ре-а-би-ли-та-ци-я". Что оно означает, никто толком не понимал, но на всякий случай, даже наедине, когда никого рядом не было, произносили его шёпотом, не веря и усмехаясь, дабы не показаться слишком наивными, а, проще сказать – дураками. Что такое амнистия, знали все, но с чем её, эту самую "реабилитацию", едят, никому до сей поры попробовать не удалось. Однако таинственное неведомое слово будоражило умы, будило робкие надежды.
И вот позавчера случился в лагере конфуз: вызвали из второго барака вечного доходягу Степана Филимонова – питерского большевика с сорокалетним стажем. Ничем особенным среди прочих зэков этот сгорбленный хромой старик не отличался, разве тем только, что ему, единственному в колонии, посчастливилось дважды (правда, мельком, издалека) видеть самого товарища Ленина, отчего и сидел он, как и большинство "политических" здесь, по 58-й статье. Когда и по какой причине старик слегка повредился в уме, неизвестно, но ходил он по лагерю с неведомо где добытой брошюркой "Коммунистического манифеста" в руках и призывал всех: "Покайтесь!.." Но в чём именно, не уточнял.
Вызвали Филимонова без вещей, и несчастный старик обрадовался несказанно. Роздал свой нехитрый скарб соседям, просил не поминать его лихом, а при случае и свечку поставить на канун за упокой души раба Божьего Степана и всё повторял, блаженно растягивая на сморщенном лице щербатую улыбку: "Слава тебе, Господи!.. Положил конец страданиям моим!.. С радостью иду к Тебе!.." Решил бедняга: на расстрел забирают, а вышло – оправдали по всем статьям. Как он сокрушался! На него и страшно, и жалко было смотреть. Он не плакал, не рвал на себе волосы, но горе его было безпредельно[1 - – здесь и далее в романе некоторые слова даны в авторской орфографии.]. Всю ночь горько и тяжко вздыхал, утром отказался от еды, метался по бараку и безпрерывно бормотал одно и то же: "За что Ты прогневался на меня, Господи?!.. Чем я виноват перед Тобою? Ведь сил терпеть совсем не осталось!.." И в каком-то отчаянном исступлении рвал и топтал ни в чём не повинный Марксов "Манифест".
Так началась в лагере эта самая "реабилитация".
И вот сегодня настал черед Павла Троицкого.
Серафим коснулся его плеча:
– И не трусь!.. Со мной такое тоже бывало. И не раз. Как предстояло какой-нибудь крутой поворот в жизни совершить, трепетать начинал.
– И ты, отче?! – удивился Павел.
– А как же!.. Все мы – люди-человеки, и все до одного завтрашнего дня отчего-то страшимся. Кто меньше, кто больше, но все. Это словно в крещенскую прорубь с головой окунуться. Пробовал? То-то и оно!.. Напоказ мы все храбрецы, а загляни в душу – трепещет она, бедная. Так уж устроен человек: привыкает ко всему. И ты не исключение: к боли, к страданию своему привык. И уже кажется тебе, без боли этой не прожить и дня: родной она для тебя сделалась. А завтрашний день что принесёт? Новое страдание? Нет уж, увольте! Я лучше со старым как-нибудь перемыкаюсь. Скажи, не так?
Павел спорить не стал:
– Тебе видней…
Старик от души рассмеялся. Павел опешил:
– Что ты?
– Прости, вспомнил, – он опять почесал свой плохо выбритый подбородок, и пояснил. – Живёт в нашем колхозе бухгалтер Иосиф Бланк, как ты, наверное, уже догадался, еврей. Каким ветром несчастного в эдакую глухомань занесло, одному Богу ведомо, только есть у него замечательный девиз: "Пожалуйста, не улучшайте мне жизнь!" Так и ты… Вылитый Иосиф Соломонович!.. Сколько лет за "колючкой"? Ну-ка, сосчитай.
– Если вместе всё сложить, почти девятнадцать получится.
– Ишь ты!.. Вроде совершеннолетия, – старик покачал головой. – Поди, напрочь отвык от вольной жизни? Ну, признавайся, отвык ведь.
Павел в ответ только улыбнулся:
– Отвык, отче. Твоя правда.
– Смешно… После всего, что тебе пережить довелось, тебя вроде и напугать уже нечем. Оказалось, есть чем. Ты воли боишься!.. А впрочем… – он вдруг посерьёзнел. – Тяжкие испытания пошлёт тебе Господь. Великие негоразды ещё не раз пережить придётся… Чует сердце.
Павел вздохнул.
