скачать книгу бесплатно
– Сладко ли вам, девицы? Сладко ли, красавицы? – усмехнулся Малахит, наблюдая, как жадные куры клюют редкое, принесённое им лакомство – дроблёные семечки тыквы.
Конечно. Ещё как сладко. Вон, как уминают – аж треск стоит.
Взгляд Малахита скользнул по насесту, где на ниточке лыка висел камень со сквозным отверстием. Куриный бог, которым в некоторых царствах люди до сих пор защищали курятники от посягательств злых кикимор. Помнится, его Кика-знахарка сама подвесила камешек здесь. Сколько же лет было Малахиту тогда? Десять, больше?
Нахмурясь, он мотнул головой. Нечего вспоминать прошлое на ночь. Но, как ни старайся не замечать, а прошлое всегда здесь: куда ни гляди, куда ни прячься. Каждый носит его за спиной, как невидимый горб – кто поменьше, полегче. Кто побольше.
Закрыв курятник, Малахит вернулся к дому, но внутрь заходить не стал: помедлил на крыльце, глядя, как в небе, темнеющем к холодной ночи, то там, то тут мелькают первые болотные вспышки. Призрачные, колдовские огоньки, что вскоре опустятся на трясину, отмечая где клады, а где – давно утопшее тело.
Да. В здешних местах с давних пор покоилось множество мертвецов. Местами Малахит и правда шёл по костям – пускай и лежащим где-то глубоко-глубоко, под слоями мха и торфа. На Мшаве всякое бывало.
Он сам вполне мог оказаться одним из мертвяков. Если бы не матушка.
Малахит вздохнул. Сонливость ускользнула, всё-таки уступив упрямым воспоминаниям.
Помедлив, Малахит присел на крыльцо. Ссутулясь, сцепил на коленях руки, чувствуя, как слева, на предплечье, снова жжёт родимое пятно – округлая, лягушачья шкурка. Отметина, невозможная для обычного человека. Дар и проклятье кикиморы.
За тыном, усевшись на корягах и кочках, запели клюквенники, любившие красть голоса людей, что ходили поживиться болотными богатствами. В песне этой, сколько ни прислушивайся, нельзя было различить и слова. А иногда она и вовсе сливалась в тяжкое, тревожное мычание.
Малахит, давно привыкший к местным причудам, мог слушать песню клюквенников, как колыбельную. Она успокаивала, но внезапно в голоса малявок вклинился иной звук, заставивший его похолодеть.
Потому что Малахит вдруг уловил журчащую трель соловья. И песня простой пичуги, столь редкой гостьи на их болоте, вмиг заставила вспомнить гостью иную. Длинные волосы, украшенные косичками и птичьими черепами, обманчиво-ласковый голос и сизый блеск наточенного лезвия в длиннопалой руке.
«Где же ты, маленький? Где ты, мой миленький? Ведь всё равно найду-у-у…» – прошелестело в ушах, сбрасывая с Малахита все годы.
Вновь делая его беспомощным ребёнком. Тем, кто вот-вот сломается, поддавшись такому сильному страху.
Ведь смерть с улыбкой крадётся по пятам. Смерть не боится болота с дурной славой. Смерть беззаботно посвистывает, как невинная птичка-соловей, и держит в руках нож, алчущий его крови.
«Где же ты, мой медовый медведик? Где ты, любименький?»
Малахит стиснул зубы и зажмурился. Но перед глазами всё равно вспыхнуло то, что было до болота, – яркое, красно-жёлтое, раскалённое. Этот ненавистный, взъерошенный, бешеный зверь, который распахнул жаркую пасть, чтобы разом заглотить такой до боли знакомый терем. А в нём…
«Михайло… Тебя ведь так зовут, миленький? Выходи. Поиграем…»
Но терема больше нет. Вокруг лишь топкая, полная нечисти гниль. Погоня за спиной и свист, проклятый свист жестокой дряни, которая не боится никакой нечисти, которая много хуже нечисти, которая…
«Давно мертва. Возьми себя в руки!» – с усилием приказал себе Малахит, открыв глаза.
Соловей исчез. Да был ли он вообще?
Негромко, успокаивающе пели клюквенники; тонко, с подвыванием, вторили им болотницы. Спала в трясине, сплетясь тысячью крысиных хвостов, гигантская Пиявища с миножьими зубами.
Угрозы не было. Всё было хорошо.
А мёртвые…
«Мёртвые не возвращаются», – подумал Малахит. Тронул браслет на запястье, где тринадцать железных, покрытых алой краской бусин чередовались с зелёными деревянными. И, тяжело поднявшись, пошёл в дом.
Мёртвые и правда не возвращались. Даже те, кого так отчаянно хотелось вернуть.
ГЛАВА 6. КОСТЯНИКА. Гости из терема
Костяника проснулась от крика. Вскочила в тёплом гнезде одеял, прижала руку к отчаянно колющему, прыгучему, как заяц, сердцу, – и лишь после поняла, что кричала она сама.
– Вот ведь… – выдохнула Костяника и осеклась, вспомнив сон. Гибкие, многорукие и острозубые тени, что тянулись к ней, шепча до боли знакомое имя:
«Иди к нам, Ялга… Мы скучаем…»
Костяника закусила губу. В глазах защипало, но ни одна слезинка не пробежала по конопатым щекам. Костяника умела держать себя в руках. Даже когда память или нежданный кошмар подкидывали ей тяжкие воспоминания о родителях или воровском люде.
«Я больше не Ялга».
Костяника прекрасно знала, чем грозит зов мертвецов. Но смерть и так давно ходила бок о бок с ней, чтобы её бояться.
«Да и братец, – подумала Костяника, разжимая напряжённые челюсти, – скажет мне, если что. Обязательно скажет».
Если предвидит её кончину своим тёмным вороньим глазом. Так, как всегда предвидел это для других…
В нутре без предупреждения заурчало, и Костяника заставила себя улыбнуться. Раз брюхо желает кушать, значит, всё с нею в порядке. Нечего обмирать со страха, сидя в клети пугливой мышкой. Рано ей ещё на покой!
Подбадривая себя этим, Костяника быстренько оделась и вышла наружу. Хмарь, что упрямо противилась утреннему солнцу, ещё скрадывала окружающий мир, но Костяника и так, на память, могла перечислить все крупные кости и черепа, грозно застывшие на их тыне. Да и Избушку на петушьих ножках вполне можно было разглядеть: вон она, в десятке шагов, с гостеприимно раскрытой дверцей, из которой тянет живительным запахом свежих, с пылу, с жару, блинов.
Костяника облизала губы, улыбнулась и бодро пошла к Избушке.
– Здрав будь, братец Ворон! – крикнула она от порога и, конечно же, сразу напоролась на ворчание:
– Явилась – не запылилась! Вот ведь соня! – брюзгливо ответил братец, повернувшись к ней от печи.
Тряхнул длинными, по плечи, иссиня-чёрными волосами с вплетёнными в них вороньими перьями; наморщил молодое, загорелое, словно прокопчённое печным жаром, лицо. Непримиримо добавил:
– Дедушка наш давно в лесу, уже работает не покладая рук, а она, видите ли, дрыхнет! То же мне царевна! Пф!
– Ты б лучше за блинами следил. Подгорят ещё, – шире прежнего улыбнулась Костяника.
– А ты не каркай, не ворон! – предсказуемо вспылил братец.
Однако тотчас повернулся к сковороде, захлопотал над кушаньем, ворча что-то себе под нос, размахивая резным черпачком для теста, – тем самым, который, вспомнив науку давно почившего отца, ему в подарок сделала сама Костяника. Из кости мёртвого волка, что брат отыскал на Ничейных землях.
Костяника прошла к столу. Села, весело поглядывая на ворчуна-братца. Настроение заметно улучшилось: будь что страшное, он бы сразу почуял и сказал. А так нет и нет – красотища!
– Бра-а-атец! Дай хоть один блинчик! – проныла Костяника. – Есть хочу – страсть!
– Обойдёшься! – отрезал Ворон, даже не оборачиваясь. – Это для дедушки.
– Но я есть хочу!..
– Перехочешь! Вставать раньше надо было! – немедленно ответствовал безжалостный брат. – Я, значит, пыхчу тут, потею, готовлю, как на Малашкину свадьбу, а она там прохлаждается!
– Да ты ж сам никому готовить не разрешаешь! – тотчас бросила в ответ Костяника. – Я черпак разок взяла – чуть не заклевал!
– И сейчас заклюю, – угрожающе проворчал братец, но, как и ожидалось, вскоре поставил пред названной сестрёнкой миску каши, щедро сдобренной кисловатым клюквенным вареньем, – её любимое утреннее блюдо.
– Вот спасибочки! – подхватив ложку, радостно засмеялась Костяника, прежде чем взяться за еду.
Братец Ворон буркнул что-то недружелюбное и вернулся к блинам. Готовить он и правда любил. Никому не позволял подходить к печи в их странном семействе; засучив рукава и повязав на пояс пёстрый, как осенний лес, передник, вёл дом, словно хозяюшка или домовой… Летая по свету, слушал разговоры языкастых баб, делившихся рецептами лакомств, а после записывал всё в книжицу, чтобы удивить новыми вкусностями своих домашних…
Он всегда старался, чтобы им было вкусно и хорошо. Запоминал, кто что любит, а после тем и потчевал, закупая съестное на рынке в соседнем городке или ещё где, после чего нёс покупки на своих двоих, а, бывало, брал в помощники и сильных Гусей-лебедей. Ворчливый, грубоватый на вид, Ворон скрывал в себе добрейшее сердце, и Костяника от души любила его почти так же, как господина Ягыча.
Стоило это подумать – и свет, сочившийся снаружи, на мгновение померк, закрытый фигурой в длинной волчьей безрукавке мехом наружу.
– Господин Ягыч!
– Дедушка!
– Здравствуйте, здравствуйте, внучки?, – усмехнулся Костяной дед, стряхнув с пальцев неуловимую тенюшку путеводной нити.
Костянику тут же кольнула привычная жалость: опять без глаз бедный, ненадолго хватило лиходеева зрения. Снова пришлось подмогу из опасного Царства костей призывать…
Ягыч, тем временем, остановился, повёл длинным носом, принюхиваясь. С удовольствием причмокнул.
– Блинки готовил? Чую пшеничные, гречневые. Остались ли?
– Как не остались, дедушка! Для тебя и жарил! – засуетился Ворон, подскочив к нему. Взял под локоток, подвёл к столу, не забыв шикнуть на Костянику – брысь, мол, хватит с тебя!
– Э, нет, погоди, – сурово нахмурился Ягыч. – Сам-то ел? А внучке давал?
– Ел, конечно, давал, – торопливо ответил Ворон и тотчас услышал Костяникино фырканье. Поправил себя: – То есть дам ещё, не волнуйся, ты садись, дедушка, садись поудобней…
Ухмыльнувшись, Костяника стянула с верхушки стопки последний, самый горячий и кружевной блинчик и, показав братцу язык, выскочила с добычей за порог. Вслед понёсся возмущённый вопль:
– Ах ты ж сорока!..
Ягыч, и без глаз понявший, что произошло, громко расхохотался. А потом взялся за блины, до которых всегда был большой охотник и мог умять в одиночку целую стопку.
– Сорока-воровка, рыжая плутовка, – тихо пропела Костяника переделанный под себя стишок, сев у колодца неподалёку от тына. Посмотрела на остатки хмари – тонюсенькие, редкие млечные нити, плывущие в воздухе, – и медленно, растягивая удовольствие, стала поедать блин.
Кушанье было сладким, жирным. Аж пальцы от масла блестят. Костяника ела, привычно бегая взглядом по сторонам. Когда-то даже такой незамысловатый блинчик был для неё пищей богов. Тем, что могут позволить себе лишь богатеи с мошной, полной золота. В те голодные времена она привыкла пожирать добычу быстро, глотая крупными кусками, пока не отняли. Еле отвыкла потом.
Доев, Костяника вздохнула. Вытерла зажиренные губы тыльной стороной ладони, нахмурилась. На ум снова пришёл злосчастный сон, а потом и другие воспоминания. Фигурки, что так любил вырезать отец, мастер по костям, милая улыбка рыжеволосой матери, дорога через лес и добродушный торговый люд, а потом…
Раненый мужик, что колобком выскочил из леса. Внезапные крики со всех сторон. Свист стрел, лязг мечей и, самое страшное, хохот. Ликование охотников, гнавших одного, а получивших куда больше добычи. Хватай – не хочу.
Костяника невольно обняла саму себя. Вроде бы столько лет прошло, а вспомнишь – и будто снова там, среди гибнущих людей, настигнутых лиходеями. И снова мать кричит ей бежать в лес, зовёт Ялгой и умоляет не оборачиваться.
И она бежит. Потому что ей всего десять, и ей очень, просто дико страшно…
Это потом измученные ноги доведут её до города. Невредимой, но смертельно усталой. Это после, обезумев от голода, она украдёт первый крендель с прилавка уличного торговца, наткнётся на стайку мелких, удивительно-борзых воришек и примкнёт к ним. А спустя пару лет эта стайка воробьёв перейдёт под крыло птиц посерьёзней.
Ну а потом…
Костяника покрепче сцепила руки.
Она выживет. Отыщет кости родных на той проклятой дороге. Прочитает по ним их последние воспоминания и накрепко запомнит лицо главаря лихих людей. Того самого, который вскоре явится к главному городскому вору, чтобы предложить им то самое Дело.
– Эй, Мала?я! – резкий окрик вспугнул воспоминания.
Костяника вскинула голову, чтобы увидеть подходящего Ворона. Помнится, в день знакомства он тоже крепко её напугал.
«Ещё бы тут не напугаться, – подумала Костяника. – За спиной лютая погоня. А впереди вдруг чёрная молния с неба, врезается в землю – и поднимается этим ворчливым патлатым…»
– Вставай. На обученье пора!
Костяника застонала.
– Какое обучение? Ещё с того раза синяки не прошли!
– Похнычь мне тут, – Ворон склонился и твёрдой рукой поднял её с земли, точно котёнка за шкирку. – Знаешь ведь, что надо.
Надо. Ещё как надо. Сколько ни учись Костяника у Ягыча разной ворожбе, а всё равно: вдруг попадётся какой лиходей, которому нипочём эта ворожба, есть ведь такие, чем тогда будет обороняться? Вот и учит её упрямый Ворон, чей тятька трудился в городской дружине. Гоняет, как заправского отрока, и плевать ему, что она девка.
– Ну пошли… – вздохнула Костяника.
Вскоре, взяв из клети учебный, деревянный меч, она встала напротив сурового братца. Пригнулась боевито, приготовилась отбивать удары. Прыгать и уворачиваться.
Миг – и Костянику атаковали. Еле успела отскочить.
– Защищайся!
«Ну держись, братец!» – вскипая, подумала Костяника и кинулась на противника. Ей почти удалось достать его, ударить мечом по ноге, когда с неба раздалось шипение – прилетели зрители.
– О, любимчики твои, – проворчал Ворон. – Явились мамку защищать…
Гуси-лебеди и правда не любили, когда они бились на мечах. Вот и сейчас плюхнулись на землю около Костяники, взъерошили все перья, стали угрожающе тянуть шеи к Ворону. Не трожь, мол! Уйди! Сейчас как цапнем зубищами!
– Что тут за шум такой?
Костяника обернулась, увидела бредущего на звук Ягыча. Только хотела сказать, что всё хорошо, как он вдруг споткнулся на ходу. Покачнулся, прижал костяную руку ко лбу. Замычал, как от боли, не разжимая губ.
– Господин Ягыч!.. – задохнулась Костяника.
Отпихнув Серого, что загораживал ей путь, она со всех ног бросилась к старику. Мгновением позже к нему подлетел и Ворон.
– Терем, – прошептал Ягыч. – Снова Терем костей из земли вырос, скоро двери откроет… Надо спешить.
Костяника с Вороном, побледнев, кивнули. Не первый раз с таким сталкиваются. И, видят боги, не последний.
– Чёрный, Белый, Серый! Сюда! – прокричала Костяника гусям-лебедям.
