Вера и рыцарь ее сердца. Книга шестая. Любовь нечаянно нагрянет

По выписке Арсеена из больницы врачебная комиссия признала мужчину недееспособным, и ему была предписана жизнь в каритасе. Каритас – это государственное прибежище для одиноких людей, не способных самостоятельно обслуживать себя дома. С этим врачебным заключением специалистов сам инвалид был абсолютно не согласен, он был убежден в том, что дома он непременно поправится и восстановит былую силу!

Добрая сестра Клара написала в кабинете у врача расписку о том, что она будет присматривать за братом, и у Арсеена появилась возможность выходные дни проводить дома под наблюдением патронажной медсестры. Жаль, что его бывшая любовница уехала с красавцем хирургом, который оперировал Арсеена, и не куда-нибудь, а в Америку, бросив детей на их отца. Теперь Арсеену предстояло найти женщину, которая заменила бы ему сиделку и прислугу, потому что от его мужской потенции остались одни воспоминания, зафиксированные на кинопленке, а если таковая не найдется, то светит пожизненное заключение в каритасе.

Подходило время, а доброй женщины не находилось. Никто из приходящих для знакомства женщин не соглашался жить вместе с инвалидом в одном доме, хотя, если бы они знали, как богат был Арсеен, то, может быть, кто-нибудь и согласился пожить с травмированным мужчиной, но о своем богатстве Арсеен даже не заикался, да и делить его он ни с кем не собирался.

И тут удача: телефонная трубка заговорила приятным голосом русской женщины, которой не было дел до больных и пьяных мужчин, хотя сама в Бельгии жила на птичьих правах, мечтая выйти замуж за гражданина Бельгии, об этом ему сообщили в брачном бюро.

– Это судьба! – решил Арсеен, когда Вера отключила телефон и бросила его в сумку.

Все лето каждую субботу Арсеен звонил Вере, и наконец-то она выслушала его. При каждом разговоре с русской женщиной он упрашивал ее прийти к нему в гости, чтобы познакомиться с ним поближе и посмотреть его дом, но каждый раз она отказывалась.

– Вера, у меня нет машины, но есть большой дом. Приезжай ко мне в гости, посмотри, как я живу. Я добр и одинок. Я ищу добрую женщину, чтобы жить с ней вместе… Нет-нет, Вера, я очень люблю детей, у меня самого есть две дочери. Я помогу вам воспитывать детей, у вас девочка и мальчик? … Пожалуйста, не отказывайте мне… Я вас буду ждать каждую субботу и каждую субботу вас буду встречать на станции Фландегем.

***

Теперь Вере было стыдно вспоминать, как грубо она обошлась с Арсееном при знакомстве.

Постепенно она привыкла к его звонкам и сочувствовала его одиночеству. Как хорошо понимала женщина одинокого человека, который к тому же приболел, а она даже заболеть не имела права, а так хотелось бы отлежаться на больничной койке, забыв обо всем на свете на парочку дней.

Медленно тянулись летние каникулы. Вере казалось, что ее принуждают отдыхать, в то время как ее жизнь летит в пропасть. Свободные дни послужили тому, что она почувствовала себя улетающей в безвременье, одинокой и всеми забытой птицей, без кола и двора, даже в комиссариате о ней не вспоминали и писем с депортом не слали.

Летом дети отстаивали свое право на лень, и Вера от скуки стала писать стихи, ведь, когда рифмуются строчки, время словно ложится в штиль.

Во мне живет странная женщина.

Ее приняла и люблю.

На редкость она беспечная,

Как бабочка на ветру,

Танцует свой танец под музыку,

Неслышную, увы, никому.

Она еще очень ранимая,

От ран ее ночи не сплю.

В наивности необъяснимая,

Как роза на белом снегу,

Лежит, никому не нужная,

И дарит свою красоту.

Мне нравится эта женщина,

Живущая во мне,

И манит ее голубая вселенная,

Но твердо стоит на земле.

Ее исполняю решения,

Не зная, что будет в конце.

С годами она не меняется

И зеркало ей ни к чему.

Как в юности, верит, влюбляется,

Забыв про обман и нужду,

Бесплотной надеждой утешится,

А я уже так не могу.

Так случилось, или от любопытства, или от желания иметь в доме мужчину, или от желания перемен, так или иначе, но Вера решилась на авантюру. И вот она стоит на перроне и ждет поезд, идущий во Фландегем.

Когда-то вокзал в Мерелбеке подвергся бомбовой атаке с воздуха и был разрушен до основания, но в тот летний день ничего не говорило о войне и разрушениях, словно вечный мир воцарился на всей планете Земля.

Это вокзальное умиротворение убеждало Веру в том, что и ее жизнь стала слишком упорядоченной и срочно нуждалась в душевной встряске, ибо для человека хуже пареной репы безропотное существование в череде безликих дней.

Надо сказать, что, когда решение принято и все зависит от прихода поезда, человеку хорошо думается о чем-то абсолютно абстрактном, абсолютно далеком от реальной жизни, и ей пришло в голову, что философское понимание сущности времени не позволяет человеку более или менее ценить свое время, как он его ценит в каждый настоящий момент. Мудрецам, должно быть, самим наскучила тщетность попыток обуздать время и посадить его на цепь, чтобы потом использовать по назначению, а хорошо бы, прежде чем менять свою жизнь, знать, во что это выльется в будущем.

Вера ожидала прихода поезда, идущего во Фландегем, наслаждаясь неизвестностью грядущих событий, которые сулил ей этот теплый августовский день. Поезд пришел по расписанию.

Арсеен встречал Веру улыбкой и с букетом цветов, подобранных вслепую. Мужчина напоминал Вере состарившуюся копию казака Григория из «Тихого Дона», но больше всего ей понравился его дом с садом.

В честь гостьи хозяин дома открыл бутылку шампанского и была раскрыта коробка лучшего бельгийского шоколада. Потом Вера долго и с интересом рассматривала фотографии в семейном альбоме Арсеена, но в нем не было фотографий из его детства и юности. Этот альбом был посвящен не столько Арсеену, сколько строительству и реставрации дома, где главным фигурантом был сам его владелец.

На прощание захмелевшая от бокала шампанского Вера полежала на двуспальной кровати хозяина дома, как Машенька в сказке о трех медведях, приняв объятия Арсеена за истинное проявление любви, что было ей вполне достаточно, чтобы почувствовать себя желанной и любимой, хоть на короткое время, и тем же вечером в хорошем расположении духа она отправилась домой.

После свистка контролера Арсеен помог Вере подняться в тамбур вагона и в последний момент расставания всучил ей в руку какую-то смятую бумажку. Пока Вера размышляла о том, что представляет собой эта смятая бумажка, поезд уже мчался далеко от Фландегема, а она все смотрела на купюру в 50 евро и бледнела от унижения, за визит к одинокому мужчине ей заплатили сполна, но, подъезжая к дому, все встало на свои места, судьба давала ей шанс рассчитаться.

По приезде в Мерелбеке Вера забежала к Даше и торжественно вручила бумажку, полученную от Арсеена, а потом за чаем с беляшами красочно рассказала о своей поездке во Фландегем. Подруга искренне радовалась за нее, прекрасно понимая, что вступить в долгие отношения с бельгийцем Вере не светит ни с какой стороны, уж слишком правильной была ее манера жить, и на свою внешность она не обращала никакого внимания.

В конце августа Веру навестил брат Саша с племенниками. Встреча была радостной, но недолгой. Рассказывать родственникам печальные подробности прожитых за границей лет совсем не хотелось, пусть ее гости остаются в неведенье, каково за границей русским сводить концы с концами. Вера отправила племянницу Марину в Париж на двухдневную экскурсию, а с Юрой и сыном съездила на морское побережье. Довольный впечатлениями возмужавший племянник подбивал Витю покричать на пляже, что они русские, что русские не сдаются, но Вера его остановила:

– Юра, оставь Витю в покое, здесь каждый пятый русский, так что боя не будет.

Перед отъездом брат Саша навестил и Арсеена. Арсеен ему понравился как радушный хозяин, но дом ему понравился еще больше, и на прощание он благословил Веру и Арсеена на счастливый брак, о котором не было еще и речи.

Арсеен с каждым разом убеждался в том, что русская женщина, которую он обхаживал уже три месяца, вполне вписывается в его планы. Оставалось самое трудное – уговорить Веру поселиться в его доме до первого ноября, так как уже решался вопрос о его насильственном выдворении в каритас.

Вера была уверена, что появление заботливого Арсеена на пути было ею самой запрограммировано по медитациям Луизы Хей, но думать о том, во что выльются эти отношения, эта программа не говорила.

***

Наконец-то начался учебный год, все встало вновь на свои места: учеба, работа и быт, а время праздных надежд и легкомысленных перемен прошло.

Как-то под вечер зазвонил телефон, и опять высветился незнакомый номер. День был обычный, посторонних звонков не ожидалось.

– Алло, Эдит, могу ли я узнать, с кем я говорю?

– Я Вера, что вы хотели?

– Вы Вера Лебедева? Вы обещали жить вместе с господином Арсееном Лаере?

– Я?.. Извините, я вас не понимаю.

– Арсеен Лаере – ваш друг?

– Да, он мой друг.

– С вами говорит патронажная медсестра Арсеена Лаере. Вы обещаете жить вместе с господином Арсееном Лаере или нет?

– Я знаю Арсеена Лаере, но я живу в Мерелбеке, а он – во Фландегеме.

– Это я знаю. Вы согласны жить с Арсееном?

– Но об этом я не думала…

– Мадам, мне надо знать, вы согласны жить с господином Лаере или нет?

Неожиданность вопроса и настойчивость ответа часто приводят людей в замешательство и к потере чувства самосохранения.

– Да, я согласна.

Вера отключила телефон, и ее шестое чувство просигналило тревогу, хотя есть ли оно в действительности, это шестое чувство, у человека?

Глава 2

Иоланта нахрапом вошла в жизнь Де Гроте, она так быстро освоилась в его доме, что Ронни какое-то время чувствовал себя потерпевшим, но потом смирился, так как его новая пассия выполняла обязательства по выплате кредита и была прямой противоположностью Каролин. Врожденная чистоплотность Иоланты восхищала мужчину, от ее заботы невозможно было скрыться, ибо эта женщина предвосхищала все его земные нужды, в нужный момент подставляя ему стул, тарелку с едой, расправленную постель, а в постели – себя.

С ее приходом дом Де Гроте стал блистать порядком и чистотой изо дня в день, с утра до вечера. Готовила Иоланта ту вкусную еду, которую он любил с детства, в интимных отношениях не привередничала, была проста в чувствах и откровенна в сексуальных желаниях. В ней не было расточительности Каролин и скупости Лилиан. По жизни Иоланта была собственницей и считала, что имеет право владеть любимым мужчиной и всем его состоянием.

Настало время и Ронни стать счастливым человеком, но он им не был. Иоланта во всем старалась ему угодить, потакала его любым прихотям, со вниманием выслушивала его многочасовые диалоги о политике, о вреде «полезной» пищи и о скорой гибели человеческой цивилизации и не ворчала, когда тот засиживался у компьютера, так как и она сама любила поиграть в компьютерные игры до рассвета, и утро для обоих наступало около полудня.

Все было хорошо в отношениях любовников, но Иоланта лишила Ронни того, что раньше он имел в избытке, – свободного времяпровождения. Теперь не он, а она решала за него, что будет ему хорошо, а что плохо, кто ему может звонить, а кто не может, с кем ему встречаться, а с кем надо расставаться. От ее взора просто невозможно было скрыться, все она замечала и на все имела свое неоспоримое мнение.

«Ронни, почему тебе звонит каждый день Пегги? Ну и что, что она твоя дочь? Пусть она звонит своей маме. Запрети детям названивать тебе по пустякам. Напомни им, что у тебя уже другая жизнь!»

«Эй, Ронни, это куда ты собрался на ночь глядя? Прогуляться? Как это, так просто прогуляться? Я обязана знать, куда ты пошел и когда вернешься. Как это зачем? Приготовить тебе свежий кофе. Дождь предвещали, а ты, мой дорогой, не берешь с собою зонтика. А знаешь, лучше мы вместе пройдемся до церкви и обратно».

«Ронни, как это понимать?! Ты проторчал у нашей соседки целых 35 минут?! Она же стара, как войлочный тапочек, а ведет себя непристойно, чужих мужчин завлекает! Ох, знаем мы эту старость! Ну и что из того, что ей скоро 80 лет?! Так, мой дорогой, больше мы с Луизой не дружим!»

«Дорогой, мне стыдно за тебя, как ты себя ведешь с друзьями?! А, ты забыл, как выставил меня перед Данни дурой? Почему дурой? Потому что ты доверяешь ему больше, чем мне, а ведь я не прислуга, а твоя женщина, и я должна знать все твои дела, а не твой Данни».

«Не смей навещать свою маму один, без меня, я ее тоже люблю! Решено, завтра вместе поедем в Антверпен, заедем в магазины и на часок заглянем к ней в гости».

Ронни ничего другого не оставалось, как просить детей не звонить ему без повода, реже навещать соседок и уделять своей сожительнице больше того внимания, чем он привык, и все потому, что он не любил домашних ссор, хотя если говорить как на духу, то навещать маму он любил без своей любовницы.

– Ведьма! – прошептала Валентина сыну, когда Иоланта, только переступив порог ее дома, стала разглядывать старинный фарфоровый сервиз, полученный в наследство от какой-то тетушки мужа.

Ронни не видел в облике Иоланты ничего подозрительного, что бы делало ее похожей на ведьму, разве что нос с горбинкой у переносья и чуть раскосые глаза. Пока Иоланта хозяйкой суетилась на кухне, готовя свежий кофе, Ронни слушал болтовню мамы, которая сидела в кресле у окна, выходящего в сад.

Старушка сидела, чуть наклонившись вперед, на сухонькие плечи был накинут тонкий испанский платок, бахрома которого узором покоилась у ее ног. Казалось, этот легкий платок придавливал постаревшую женщину к земле, а ее некогда пухлые короткие пальчики кокетки автоматически перебирали шелковую ткань старомодного платья.

Выговорившись, Валентина с грустью смотрела на своего сына, которому от этого взгляда нестерпимо захотелось покурить, и он вышел в родительский сад, а когда вновь вернулся в гостиную, мама сидела на прежнем месте, на отцовском стуле, держа в руках шкатулочку.

– Возьми стул и сядь рядом со мной, – приказала она ему.

Ронни пододвинул к креслу стул, но на него села Иоланта, сгорающая от любопытства. Ему пришлось сесть рядом на низкий пуф, что стоял у камина.

Дождавшись внимания сына и его подруги, Валентина демонстративно открыла свою простенькую шкатулку с драгоценностями.

– Ронни, я хочу, чтобы ты выбрал кольцо для себя, на память.

Мужчина посмотрел ювелирные украшения и улыбнулся.

– Мама, а я думал, что все твое сокровище украли бандиты, когда вы путешествовали с дядей Яном по Италии на фамильном автомобиле «Камаро». Теперь такую машину днем с огнем не сыщешь… Кстати, а где она?

– Ронни, перестань насмехаться надо мной и над покойным Яном! Кто же знал, что такое возможно? Это был бандит, настоящий Зорро! Это произошло не в Италии, а в Испании. Мы ехали по Каталонии, когда этот Зорро обогнал нас на своем мотоциклете справа, на скорости выхватил мою сумочку из рук и умчался вперед!.. Такое я и в раю не забуду!

– Ронни, – вмешалась в разговор Иоланта, перебирая золотые украшения, – не делай маме больно, видишь, как она расчувствовалась!.. Мама, вы хотели подарить Ронни кольцо? Вот это… это будет в самый раз.

– Мама, зачем мне эти побрякушки? Мне на пенсии полагается яхта для морских путешествий или летательный аппарат с мотором, если не одноместный самолет.

Валентина неодобрительно посмотрела на улыбающегося сына, а Иоланта уже примеряла понравившееся ей колечко и любовалась блеском золота и бриллианта.

– Дорогой, не отказывайся от подарков на память, порадуй свою маму! Возьми вот это колечко… Какая прелесть… Нет-нет, это колечко с сапфиром тебе совершенно не подходит, положи его на место. Посмотри, дорогой, разве это колечко с маленьким изумрудом не то, что тебе нужно?

Иоланта выставила свой окольцованный палец на обозрение сидящих, и в ее глазах отразился бриллиантовый блеск.

Валентина сердито взглянула из-под бровей на Иоланту и обратилась к сыну с суровостью:

– Ронни, не слушай никого, а возьми на память от меня это массивное золотое кольцо, оно хотя бы мужское и по размеру подходит.

– Ну что вы, мама, – вмешалась в разговор Иоланта, – зачем Ронни такое тяжелое кольцо? Оно ведь может невзначай соскользнуть с пальца. Нет-нет, если дарить сыну, то только это колечко с изумрудом! Оно хорошо смотрится, и на его мизинце сидит крепко!.. Сейчас мода такая – носить мужчинам кольца на мизинцах. Ты согласен со мной, мой дорогой?

– Как скажешь, дорогая. Мама, у тебя опять звонок у входной двери не работает, пойду починю, пока время есть.

Когда Валентина проводила гостей, она почувствовала себя более старой, чем до их прихода, зато теперь она точно знала, что ее сын связался с ведьмой.

Приближался юбилей Валентины – ей исполнялось девяносто лет!

Какое настроение может быть у одинокой старой женщины, утомленной скукой, одиночеством и телесными недомоганиями? Ни плохое и ни хорошее!

Старушке казалось, что день, начавшись с утра, утром и заканчивался. События пройденных дней терялись в ее памяти, словно то, что случалось днем, уже не имело никакого значения вечером, так или иначе, а отходя ко сну, она уже не могла вспомнить то, что было утром или произошло в обед.

Жить одной в фамильном доме, построенном для нее Альфонсом, ей становилось трудно. Один поход на кухню стоил усилий целого дня, а, оказавшись на кухне, она забывала, зачем пришла. В последнее время еду приносила дочь, которая вела и все дела по дому, только в постель Валентину укладывала приходящая медсестра, а утром она же помогала старушке подняться с кровати, умыться и переодеться.

Однажды Валентина забыла выключить газ на плитке, и если бы не внеурочный приход дочери, то она заживо бы сгорела в собственном доме. Быть заживо сожженной старушке очень не хотелось, и она подписала бумагу о своей недееспособности. Зачем ей оставаться в этом доме, если она совершенно забыла, куда подевалась ее шкатулку с драгоценностями?

Дети поместили Валентину в пансионат, который содержала многодетная семья. Теперь Валентина была окружена людьми и заботой. Сидя у окна своей комнаты в кресле Альфонса, Валентина видела уже чужой сад, в котором под кустом сирени играли незнакомые ей дети.

Рядом с Библией, лежащей у нее в тумбочке, Валентина положила единственную память своего прошлого – записную книжку ее мамы, которую нашла ее дочь Диан в пожелтевшей от времени коробке, годы хранившейся в шкафу, сделанном руками Альфонса.

В этой коробке хранилась и шляпка Анны-Марии, мамы Валентины, которая рано умерла, оставив ее, свою единственную дочь, сиротой. Когда Анну-Марию похоронили, Валентина была совсем маленькой девочкой. Каждый вечер перед сном ложилась она на мамину койку и тихо плакала до тех пор, пока не нашла под подушкой эту записную книжку, это было все, что осталось ей от материнской любви.

Помимо коротких записей и напоминаний о текущих делах, в книжке рукой мамы написаны и стихи, которые девочка со временем выучила наизусть.

Взрослея, Валентина позабыла эти стихи, в которых скрывалась мамина тайна, но теперь она каждое утро шепотом перечитывала эти стихи, и ее подслеповатые глаза слезились от неизведанного ею доселе чувства дочерней любви. В поэтических строчках перед старушкой странным образом оживал образ ее матери, Анны-Марии, тоже рано осиротевшей, дочери нищего принца из Италии и голландской баронессы, сбежавшей из благородного дома.

– Ты видел замок на берегу морском?

Играют, сияют над ним облака;

Лазурное море прекрасно кругом.

– Я замок тот видел на бреге морском;

Сияла над ним одиноко луна;

Над морем клубился холодный туман.

– Шумели ль, плескали ль морские валы?

С их шумом, с их плеском сливался ли глас

Веселого пенья, торжественных труб?

– Был ветер спокоен; молчала волна;

Мне слышалась в замке печальная песнь;

Я плакал от жалобных звуков ее.

– Царя и царицу ты видел ли там?

Ты видел ли с ними их милую дочь,

Младую, как утро весеннего дня?

– Царя и царицу я видел… Вдвоем

Безгласны, печальны сидели они;

Но милой их дочери не было там.

После этого стихотворения в книжке стояло другое, от которого у Валентины почему-то сильно начинало знобить сердце.

Конец, все было только сном.

Нет света в будущем моем.

Где счастье, где очарованье?

Брожу под ветром злой зимы,

Рассвет мой скрыт за тучей тьмы,

Ушли любовь, надежд сиянье…

О, если б и воспоминанье!

Эти строки лорда Байрона Валентине были непонятны, поэтому, повздыхав, старушка переходила к чтению другого поэта – Людвига Уланда.

Судя по дате написания, последнее стихотворение в найденной книжке было записано Анной-Марией незадолго до ее смерти, и эти поэтические строки утешали теперь ее дочь Валентину в тишине комнаты пансионата для престарелых людей.

О нет! В холодную могилу

Я не хочу склонить главу!

О, если б время уложило

Меня в душистую траву!

В траве, в цветах бы на покое

Волынки пенью я внимал,

И в небесах бы надо мною

Рой светлых тучек проплывал.

Эта старинная записная книжка сохранила и тайный грех Валентины.

В ней лежало письмо, написанное девичьей рукой, так и не дошедшее до адресата. Это письмо уже не имело силы угрожать счастью самой Валентины, но прочитать или выбросить его даже сейчас, на исходе своих дней, она не решалась.

Память щадит человека, награждая забывчивостью, или, наоборот, она может стать для него беспощадным обвинителем, заставляя вспомнить то, что лучше бы для него не вспоминать никогда.

Как могла Валентина со спокойной душой уйти в иной мир, если ее Альфонс каждую ночь являлся во сне и с молчаливым укором глядел ей в глаза? Да, Альфонс уже знал, что Валентина изменила ему с крестьянином, который привозил хозяйкам овощи со своего огорода, но не за это судил он ее, приходя во сне. Альфонс грустил о том письме, которое было предназначено ему, и знал, что юная Валентина спрятала его в записную книжку своей матери. Тайна этого письма вдруг всплыла из небытия, и она имела запах сирени, что так великолепно цвела под окнами пансионата.

Днями сидя у окна, Валентина любовалась сиренью и вспоминала ту давнишнюю историю с письмом, которая уже не так сильно тяготила ее одряхлевшее сердце. Воспоминание о письме уводило старушку в те годы, когда тоже цвела сирень во дворике ее детства. Тогда Валентина была молодой, и ей очень хотелось выйти замуж за своего друга детства Альфонса.

Это было предвоенное время, по новостям еще только говорилось о возможности войны королевства Бельгии с Германией, но эти новости не мешали молодежи влюбляться, строить планы на будущее, в котором предполагался мир и процветание. В те времена к Валентине приходило немало женихов, но ходили они понапрасну, так как свое женское счастье она непременно связывала с Альфонсом.

В тот день, когда в ее руки попало это письмо, она флиртовала с очередным кавалером, не обращая внимания на робкий стук в дворовую калитку, а стук через какое-то время опять повторился.

– Кто там стучит? Что стучать, когда не закрыто?! Эй, хватит стучать, толкни калитку от себя и входи, если пришел! – прокричала Валентина и обернулась, чтобы взглянуть на того, кто никак не мог войти в открытую дверь.

Во двор вошла темноволосая черноглазая девушка, ее легкое пальтишко свободно спадало с плеч, белые туфельки на каблучках казались на размер больше. Гостья растерянно оглянулась по сторонам, она явно стеснялась себя и того поручения, ради которого она вошла в этот двор.

– Извините, могу я поговорить с господином… Де Гроте… Альфонсом? Я буду вам благодарна.

– Не надо нам ваших благодарностей. Нет Альфонса дома. Он на работе, воскресная смена у него! – чересчур быстро ответила Валентина заведомую ложь, ибо прекрасно знала, что Альфонс с утра был дома. Почему она соврала? Потому что почуяла в гостье ту тайную соперницу, по которой столько лет сохло сердце ее любимого.

А Рахель словно обрадовалась этой лжи и, уходя, попросила передать Альфонсу письмо.

Прошло почти 70 лет, а это письмо так и осталось не распечатано.

Тут подслеповатые глаза Валентины заморгали, ибо ей почудилось, словно из небытия смотрит на нее с мольбой стеснительная Рахель, и в ее честных глазах прятались не слезы, а плачущие звезды.

При жизни Альфонс так и не узнал о том, что писала ему несчастная Рахель, а теперь он знает, и от этого обмана бедной Валентине было не по себе, хотя ее никто не обвинял.

Со старостью дряхлеет тело человека, но это не так печально, как то, что с годами скудеет его ум и душа. Валентина чувствовала себя обманутой, в борьбе за счастье она победила, но разве это счастье – умирать одинокой старухой? Хорошо, что ее навещали дети, потому что других стариков родные уже давно позабыли.