Сливовая пыль

– Не густо, – разочаровано вздохнула Аврора. – Мне нужно взглянуть на рабочее место Эвелины.

Главред провела Василевскую в комнату с панорамными окнами, в которой располагались три рабочих места. Строгая цветовая гамма подчеркивала деловую направленность газеты. Две другие журналистки говорили по телефону и украдкой наблюдали, как осматривают стол пропавшей сотрудницы. На стене были вывешены самые удачные репортажи журналистов с красочными иллюстрациями. Среди них Аврора не нашла ни одного репортажа Марковой.

Осмотревшись и вникнув в специфику издания, Аврора сделала вывод, что в условиях высокой конкуренции за интересные сюжеты в области экономики и инвестиций работа коллектива редакции напоминала напряженный спортивный матч. Атмосфера в редакции выглядела нездоровой: сотрудники вынуждены быть настороженными и замкнутыми, ведь каждый понимает, что любое откровение может привести к потере материала. Многие подлизываются к начальству, чтобы получить многообещающие темы, способные вывести их на новый медийный уровень. Такой подход порождает чувства недоверия и конкуренции, где каждый готов пойти на все ради повышения своего статуса.

«На что могла пойти Маркова? – спрашивала себя Аврора, разглядывая ее фотографии на рабочем столе, и тут же отвечала: – Видимо, репортаж в захолустье был некой услугой боссу. Никто ехать не хотел, а она вызвалась, чтобы услужить».

Аврора изучила блокноты и записные книжки пропавшей. Бегло просмотрела темы, освещаемые ею в последнее время. Ничто не намекало на конфликт. Сухие и безэмоциональные отзывы коллег тоже не внесли никакой ясности.

– Доступ к общей базе мы вам дать не можем, но уверяю, сотрудники службы безопасности проверили ее записи и ничего подозрительного не нашли, – сказала главный редактор, провожая следователя к выходу. – Кстати, звонила ее соседка. За день до отъезда в командировку Эвелина оставила соседям кота. Кот все еще у соседки.

Интуиция подсказывала, что разгадка исчезновения таится не в здании редакции газеты, а в городе, который она так тщательно избегала последние годы. Поэтому Аврора не стала задерживаться, сказала редактору, что немедленно выезжает на место пропажи и спешно попрощалась.

***

Огромный стол из темного дуба в кабинете Сан Саныча занимал центральное место и был уставлен интересными артефактами, каждый из которых хранил свои тайны. Прямо по центру стола стояла модель вертолета. Стоящая рядом гипсовая голова, обклеенная пожелтевшей советской газетой, была украшена черным вертолетным шлемом. Еще на столе был компас, он напоминал о том, что в жизни, как и в полете, важно иметь правильное направление. Рядом стопкой лежали книги по психологии и криминологии. Над окном висел плакат с девизом, который Саныч часто повторял: «Не оставляй женщин на старость, водку на завтра, а торможение на конец полосы». Стены были украшены фотографиями, которые выглядели как окна в прошлое. На них он в летной форме с гордостью позировал рядом с бывшими коллегами. На видном месте висели карты катакомб и карьеров – маршруты, которые он когда-то исследовал, были отмеченные цветными метками, словно звездами на карте небосвода.

Кабинет пропах сигаретным дымом и перегаром. Держась за голову, шеф полиции постанывал и сквозь сиреневую пелену, стелившуюся слоями по всем поверхностям, пытался прочитать протокол происшествия. На разложенные листы упали крошки табака, и Сан Саныч стряхнул их рукой. Буквы и строчки расплывались, но смысл трагедии молодой женщины, стоящей в паре шагов от тюремного срока, от Василевского не ускользнул. Табак снова упал на стол.

– Откуда ты падаешь?

Табак падал с правой стороны, поэтому эта часть головы подверглась тщательному досмотру, в следствии чего за ухом была обнаружена мокрая сигарета, которую он тут же распотрошил на бланке допроса и положил сушиться на подоконник. Покончив с этим делом, он повернулся и заметил посетителя, про которого совсем забыл. Тот тихо притулился на краешке стула и смиренно смотрел на свои колени.

– Витя, ты же у нас в летной части за баранкой сидел? – спросил Сан Саныч, гася еще недокуренную сигарету.

– Пять лет водилой работал.

– Ты так кашлял, честно говоря, я думал, что ты уже помер.

– Нет, как видишь, я еще жив, – поглаживание коленок возобновилось.

– А жена как?

– Умерла.

– Прекрасно. А как дети? – Сан Саныч выдвинул узкий ящик и выудил на свет зубную пасту и щетку.

Свидетель оторопело уставился на бывшего коллегу, лицо залилось краской.

– Только не говори, что они тоже умерли.

– Я пришел как раз из-за сына.

– Да? Что с ним? Убил или убит?

– Он жив.

– Значит, убил.

– Надоумил.

Заметив бегущего по столу таракана, Василевский стукнул линейкой по предполагаемой траектории движения вражеского лазутчика, от чего посетитель вздрогнул и пролепетал что-то невнятное.

– Все всегда вертится вокруг убийства, – Саныч выглянул в коридор, откуда слышались звуки возни и призывы о помощи. – Кабанбек!

В кабинет заглянул ушастый помощник в татарской тюбетейке. Саныч показал ему на посетителя.

– Докладывай!

– Он сказал, сам с вами хочет поговорить, я показания не снимал. Откуда мне знать, с чем он пришел, может, что-то личное, – помощник активно жестикулировал, помогая родиться каждому слову.

– Знаешь, почему я его держу? – заговорщически прошептал Сан Саныч свидетелю. – Из-за имени. Кабанбек – у татар главный кабан. Его отец татарин из Пензы.

– А разве татары живут в Пензе? – недоверчиво осведомился Виктор.

– Конечно, они везде живут, даже в Японии, правда, по Казани сильно скучают, – Василевский закашлялся смехом, потом застонал от боли и потянулся к Кабанбеку, будто утопающий просит о помощи. – Принеси алкозельцер из аптеки, будь добр.

Когда помощник убежал, Сан Саныч снова пригнулся к свидетелю и громко прошептал:

– Вообще-то я держу этого пацана не из-за имени, а из-за его отца, он меня от смерти в Афгане спас, но пусть тебя это не смущает, и ему смотри не проболтайся. Так с чем пожаловал?

Свидетель размял онемевшие от волнения пальцы и с тяжелым вздохом поведал:

– Сын мой, студент, на первом курсе ходил в общагу к сокурсникам. Познакомился на вечеринке с девушкой. Она туповатая и толстая, но всех разобрали, а она бесхозной осталась. Выпили там, потусовались. А через пару месяцев она приходит к нему и говорит, что беременна. Хрясь мордась. От кого? Непонятно. Они же один раз были. Я ему говорю, твоя мать после свадьбы полгода не беременела, а эта с первого раза. Фантастика! Даю деньги, говорю пусть аборт делает. Сын отдал ей деньги, а она их промотала и дотянула до родов. Я говорю Сереге – не наша забота. Пусть куда хочет, туда его и девает, хоть в детдом. Не наш он. Ни свадьбы, ни приданного, ни жилья. На кой она мне? Вот тогда она и задушила мальца.

– Ясно. Расскажи мне о сыне.

– Он привлекательный… – самодовольная улыбка озарила скуластое лицо.

– То есть привлекался?

Расползшиеся губы сжались в трубочку, Виктор вжал шею в плечи и признался:

– Три года назад за продажу анаши.

– Срок мотал?

– Нет, ты попросил судью условно дать.

– Это было до того, как ты кашлять начал?

– Нет. После.

– Значит, я думал, что ты умираешь, и помог тебе с сыном, – Сан Саныч хлопнул по плечу свидетеля, от чего тот чуть не свалился со стула. – И вот как ты мне отплатил! Кабанбек!

– Он же в аптеке? – потирая плечо напомнил Виктор.

– Нет. Он сам никуда не ходит, братьев посылает.

В кабинет заглянул Кабанбек и положил перед шефом таблетки от похмелья.

– Где его сын? – Сан Саныч перевел взгляд на Виктора. – Как зовут твоего сына?

– Сергей.

– Где его Сергей? – спросил Василевский у помощника и показал на Виктора.

– Не знаю. У него спросите! – Кабанбек подбоченился.

– Где твой сын? – Василевский бросил таблетку в стакан воды и, когда она растворилась, выпил залпом.

– Дома.

– Кабанбек, арестуй его! – Саныч поставил на стол стакан и вытер губы рукавом форменной рубашки.

– Кого? Отца или сына? – спросил помощник, отстегивая от пояса наручники.

– Всех арестуй до выяснения, а мне на совещание к мэру надо.

– А меня-то за что? – возмутился побелевший Виктор.

– За сокрытие преступления.

– Так я, как узнал, что она сделала, сразу к вам пришел.

– Кабанбек, принеси мне белую рубашку и мыло, – Сан Саныч удалился в душевую.

Помощник вывел свидетеля из кабинета и посадил у углового стола, где кучно сидели еще трое в тюбетейках, выполняя разные поручения шефа. Виктор растеряно обвел их взглядом и помотал головой, пытаясь стряхнуть растиражированное изображение: «Бр-р-р».

– Сейчас вы нам все расскажите.

– Я рассказал вашему начальнику.

– Так он тут ничего не решает.

– А кто решает?

– Правосудие, конечно.

Нехотя Виктор повторил историю сына, а Кабанбек записал показания, попросил поставить подпись и число. От стола отделился один из братьев, постучал в дверь душевой и, когда она приоткрылась, передал сверток.

– С начальником один не справится. Шебутной, шайтан, – объяснил происходящее свидетелю Кабанбек. – Отец просил за ним присматривать. Не могу отца подвести. А ваш сын, значит, вас подвел?

– Нет. С чего вы взяли?

– Ну как же? Вы только что рассказали, что он надоумил девушку ребенка убить.

– Он попросил ее от ребенка избавиться, а как она это сделала, не его забота.

– Э-э-э, шайтан, не лепи тут эчпочмаки, – Кабанбек погрозил свидетелю пальцем. – Это прямое указание: «Иди, избавься», – для убедительности он провел ребром ладони по горлу.

– Нет, он настаивал на аборте.

– Как можно сделать аборт, если ребенок уже родился? – вытаращился Кабанбек на свидетеля.

Виктор закатил глаза и застонал.

– Когда сын узнал, что она забеременела, то попросил избавиться от ребенка, а она родила, а потом придушила.

– Шайтаны кругом. Аллах нечестивых накажет. Все будете в тюрь-рь-рьме сидеть.

– И я?

– Ты сына от ребенка избавиться надоумил!

Виктор побледнел и схватился за горло.

– Тюрь-рь-рьма! – повторил полицейский и для острастки надел на него наручники.

***

Рано утром Мариса зашла в квартиру, села на пуф и скинула с отекших ног туфли на высоком каблуке. Увидев свое отражение в зеркале, она ужаснулась. От бессонной ночи под глазами залегли темные круги, губы вспухли от укусов Зверобоя и теперь беспомощно дрожали. Она знала, что за ее квартирой неотступно следят. Ей придется поехать к врачу и прервать очередную беременность, иначе у нее будут неприятности. Повторов ночных угроз ей не выдержать. Здесь, в своей маленькой и уютной квартирке она называла его Пашей, но в клубе такое панибратство было запрещено. Зверобой любил принцип «бей своих, чтобы чужие боялись» и часто применял его на близком окружении.

Раздеваясь на ходу, Мариса зашла в спальню и замерла на пороге. На кровати лежал большой букет любимых ею красных гибискусов. Сначала она подумала, что Зверобой решил извиниться за то, что перегнул с угрозами, но торчащая из букета записка развеяла ее гипотезу. Зверобой записок никогда не писал. На белой, сложенной вдвое ламинированной открытке значился набор цифр и букв. К записке был подколот ключ от банковской ячейки. Мариса покрутила ключ в руке и еще раз взглянула на записку. Потом села на кровать и осмотрела цветы. Красная упаковочная коробка была куплена в Нижнем Новгороде, в ста километрах от Долины Свободы. Никто бы из местных на такой подарок не решился, из чего она сделала вывод: цветы прислал тот самый Марк, который приходил в полночь в клуб.

Еле дождавшись открытия банка, Мариса прошла в хранилище, где у нее была арендована банковская ячейка, нашла ящик с номером и ввела пароль, указанный в записке. Раздался щелчок. Она открыла дверцу и увидела мобильный телефон. Быстро сунув его в сумку, она открыла свою ячейку и положила в нее чаевые за ночь. Зверобой знал о ее сбережениях, которые она каждую смену пополняла, но никогда о них не спрашивал. Поэтому она не боялась, что ее ранний визит в хранилище вызовет подозрения.

Вернувшись домой, Мариса выудила телефон из сумки и включила его. Дисплей тут же ожил, и она увидела девственно-чистую телефонную книгу. Все это выглядело таким странным, что она уже пожалела, что отбила посланный ей мяч. Надо было сразу сообщить о букете Зверобою, но сделанного назад не воротишь. Телефон молчал, когда она завтракала, когда ходила по магазинам и в ателье. Его наличие в сумке говорило о том, что впервые за восемь лет работы на Зверобоя у нее появился секрет, который безусловно был большим риском, но привносил в ее жизнь волнительное ожидание и интригу.

***

Собравшиеся начальники городских служб в ожидании мэра разместились за большим прямоугольным столом. Последним в зал заседаний зашел Сан Саныч и по привычке отыскал глазами Любовь Вячеславовну, жену мэра, отвечающую за распределение финансов города, и кивком с ней поздоровался, игнорируя смешки чиновников за спиной о его бурно проведенной ночи. Она сочувственно ему улыбнулась и привстала, приветствуя входящего мужа, Алексея Михайловича Котова по прозвищу Котик. Пока мэр вступал в схватку с эргономическим креслом, которое каждый раз норовило его сбросить, остальные дружно выключали мобильные телефоны.

Мэр обвел всех взглядом и спросил:

– Кого нет?

Сан Саныч со смешком выдал:

– Экзорциста! Демонов из вас некому изгонять!

Шутку оценили все, даже та, ради которой он так старался. Но насладиться улыбкой на ее лице не удалось, в зал заседаний заглянула секретарь и металлическим голосом проорала:

– Василевский! Вызов из загса!

– Пошлите Пелагею, Саныч нужен здесь! – категорично отрезал мэр.

– Георгина Петровна попросила приехать его лично! Дело требует дипломатии и конфиденциальности, – не отступала секретарь.

– Саныч и дипломатия, как тюремная камера и панорамные окна, никогда не увидят друг друга! Брысь! У нас проблем выше крыши! Пусть его братва разбирается.

Секретарь убежала, а мэр перевел взгляд на жену и спросил:

– Любаша, всех в мэрии интересует вопрос, будет ли сегодня зарплата?

– В два часа, – отчеканила она и по залу прокатились выдохи облегчения.

Любовь Вячеславна славилась своей лаконичностью и прямотой. Вот уж кто понятия не имел ни о дипломатии, ни о красноречии. Поговаривали, что она и ста слов в день не произносила. Саныч называл ее «не женщина, а мечта», но чувства свои скрывал, уважая ее семейное положение. Хотя сам Котик свое семейное положение в грош не ставил.

Раздался звонок, мэр снял трубку оставшегося с советских времен черного дискового телефона и рявкнул:

– Да что б тебя, Ульяна! Сказал же, не отрывай от дел!

Было слышно тараторившую секретаршу, которая перевела звонок на заведующую загса, а та в свою очередь уже лично попросила прислать Саныча. Мэр поднял тяжелый взгляд на начальника полиции и кивком послал его по назначению. У Саныча будто крылья выросли, разгон взял прытко, аж спотыкнулся на пороге.

– Что б к обеду нашел Маркову! Ну или что там от нее осталось!

Все присутствующие посмотрели на него с непониманием, он же изобразил кривляния на лунообразном лице и начал заседание с жалобы жильцов на службу коммунального хозяйства.

Шеф полиции, придерживая на бедре рацию, рысцой бежал до загса через пустынную городскую площадь. В просторном светлом фойе здания XIX века с лепниной и колоннами дрались родственники и друзья новобрачных. Но стоило Василевскому свистнуть в свисток, как все мгновенно угомонились и расступились, как море перед Моисеем.

Из толпы на передний фланг вышел пухленький задиристый мужичок со шрамом над губой и поинтересовался:

– Саныч, ты чаво тута? Жениться, штоль, собрался?

– Я еще в своем уме и трезвой памяти. Как под себя начну ходить, тогда ищи невесту.

– А чаво искать? Моя сестра Маша, – пухляк пихнул к нему пышногрудую женщину в сиреневом платье, – незамужняя, борщи вкусные готовит.

Сестра улыбнулась ему беззубым ртом, схватила Саныча за плечи, и, дыша перегаром, прижалась к нему с такой горячностью, будто только что услышала его заветное «да».

– Сгинь Михалыч! И семейство свое угомони! – Василевский еле отбился от навязчивой невесты.

– Ну что там за задержка?! Мы уже третий пузырь раздавили! – заголосил друг жениха с подбитым глазом.

– Спакуха, полундра! Ща все выясним! – Сан Саныч сдержал желающих подняться с ним на второй этаж.

По лестнице к нему со всех ног бежала заведующая загса Георгина Петровна.

– Ты что, драку без меня не могла угомонить? – рыкнул на нее Саныч, а приблизившись, вполголоса сказал: – Спасибо, а то гнить бы мне там еще пару часов. Ставь чайку и неси пироженку.

– Какой чай?! Какое пирожное?! У нас ЧП! – возбужденно запричитала заведующая и потащила его на второй этаж.

В комнате регистраций, которая свидетельствовала о двух самых важных событиях для человека – жизни и смерти, сидели три испуганные работницы загса и Моня, младший сын владельца банка, с новорожденным ребенком на руках.

– Где ЧП? – спросил Саныч, оглядывая всех «рентгеновским» взглядом.

Женщины, содрогающиеся от пронзительного детского крика, дружно показали на Моню. Саныч остановил взгляд на сыне банкира:

– Моня, как мы могли пропустить важное событие в твоей жизни? Ты зажал честному народу свадьбу?

– Я не состою в браке, – Моня пытался покачиваниями успокоить раскричавшегося ребенка. – Это сын моего брата. Надо его зарегистрировать и дать имя моего брата.

– Ага, – улыбка медленно сползла с лица Саныча.

Натан, старший сын банкира Абрамова, умер от рака два года назад, что сильно расстроило Моню, и приближенные к семейству люди поговаривали, что теперь он постоянно видится с психиатром и принимает ворох таблеток. Оглядев лица испуганных женщин, Василевский понял, что дело все же по его части, и для начала решил включить ту самую пресловутую деликатность.

– Как дела у папы, Моня?

– Хорошо.

– А где он сейчас?

– В Москве на симпозиуме банкиров. Прилетит через пару часов.

– Прекрасно. Я так рад за него. До жути уважаю твоего папу. Моня, кстати, ты не знаешь, почему этот ребенок так сильно кричит?

– Наверное, он хочет кушать.

– Так давай его покормим.

– У меня нет грудного молока.

– Его мать дала тебе ребенка, чтобы ты зарегистрировал его в загсе и не дала молока? Позволь тебе не поверить.

– Мать дала молоко, но ребенок его уже выпил.

– Тогда давай попросим у нее еще раз.

– Не представляется возможным.

Все многозначительно переглянулись, заведующая потянулась к мобильному телефону, но Василевский помотал головой, мол, сами разберемся.

– Значит, это ребенок твоего брата Натана?

– Да.

– А кто мать?

– Мать? – глазки Мони забегали. – Так жена его, Илана, и есть мать. Это их ребенок.

– Как же это может быть их ребенок, если твой брат Натан два года как мертв. Ты помнишь? Схоронили мы его.

– Надо соблюдать Левират. Илана к воротам не ходила. На ботинок не плевала. Мой дом обутого, а не разутого.

Женщины зашептались, заведующая в растерянности плюхнулась на стул.

– У кого же он ребенка украл? Может, в рабочем городке или у сектантов?

Сан Саныч поднял руку, требуя тишины.

– Что ты там бормочешь, Моня? Повтори.

– Левират надо соблюдать. «Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ее должен войти к ней и взять ее себе в жену, и жить с нею, – и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтоб имя его не изгладилось в Израиле. Если же он не захочет взять невестку свою, то невестка снимет сапог его с ноги его, и плюнет в лице его, и скажет: «так поступают с человеком, который не созидает дома брату своему и нарекут ему имя в Израиле: дом разутого». Второзаконие. Глава двадцать пять.

– Так это в Израиле, а не у нас, – пробормотала заведующая. – Такого закона в Российской Федерации нет.

– Подожди, подожди, – Сан Саныч мгновенно прозрел, – ты говоришь, что есть обычай Левират, по которому ты должен взять жену брата своего и продлить его род, чтобы из истории не стерлось его имя. Так?

– Примерно.

– Тут неувязка вышла, Моня.

– Какая? – Моня стал раскачиваться и нервно озираться по сторонам.

– Свадьбы не было. Ты в законные жены ее не брал. Как ты мог войти к жене брата твоего?

– Илана к воротам не ходила. На ботинок не плевала. Мой дом обутого, а не разутого.

– Уф, похоже у нас проблемы, Моня.

– Почему проблемы?

– Зарегистрировать в загсе могут ребенка только на законного отца. А отец младенца в глазах закона – ты. И тут мы подходим ко второй проблеме. Где мать ребенка?

Глазки Мони снова забегали.

– Она не хотела соблюдать закон. Я ее связал.

– Она жива? – Саныч нервно сглотнул.

– Жива.

– А где она рожала?

– В пещере на Голубых Озерах.

Женщины ахнули и запричитали.

– Ты покажешь мне эту пещеру?

– Зачем? – занервничал Моня.

– Моня, нам нужно отвести ее в больницу. Ее должен осмотреть врач, чтобы у нее не было заражения крови. Понимаешь?

– С ней все в порядке, я сделал все по правилам. Полная стерильность.

– Я тебе верю. Ты молодец, Моня. А теперь ты должен отдать ребенка той женщине, – Сан Саныч показал на Пелагею, осторожно входящую в кабинет. – Она отвезет его в больницу. Там его осмотрят и покормят. А потом ты меня отведешь к Илане. Мы ей тоже поможем. Хорошо?

Моня вытаращил глаза и попятился. Саныч не двинулся с места:

– Моня, выдохни, все уже закончилось. Ты исполнил закон и создал дом брату своему. А теперь эту партию нужно достойно закончить. Понимаешь?

– Я всегда говорю правду, – Моня растеряно рассматривал присутствующих.

– Поздравляю тебя, Моня! Теперь ты отец и отвечаешь за своего ребенка.

– Это сын моего брата.

– Только по закону отцов твоих. А по закону страны, в которой ты родился и вырос – это твой ребенок. Поэтому позаботься о нем. Давай его покормим.

На лице Мони промелькнула тень мыслительного процесса. Он посмотрел на малыша, который наконец-то замолчал, и передал его Пелагее. Сан Саныч взял под руку Моню и повел его в управление, на ходу раздавая по рации поручения своим подчиненным:

– Свяжитесь с Абрамовым, сообщите о происшедшем. Потом отправляйте скорую к управлению, поедем искать Илану.

– Натана надо показать доктору, – Моня потихоньку осознавал свое новое положение.

– И его покажем, и тебя…

***

На другой стороне площади, в здании суда шло обычное для этого города судебное заседание. Судья, Игнат Валерьевич Оправдакин, последняя инстанция справедливости и закона, со скучающим видом отхлебывал чай с молоком и подкармливал собачим лакомством маленького чихуахуа с выпученными глазищами. Каждый раз, когда обвиняемый шевелился, собака высовывала голову из мягкой собачьей будки, стоящей прямо на столе судьи, и, дрожа, издавала угрожающее рычание. Рядом с прокурором сидела дама преклонного возраста в траурном наряде и утирала заплаканное лицо.

Выслушав речь адвоката, судья поставил трек группы Enigma «Ameno Dorime» и с сарказмом произнес:

– Предлагаю позвонить в Рим Папе Франциску и попросить причислить обвиняемого к лику святых, – он перевел взгляд на прокурора. – И как же вы могли такого святого человека подвергнуть аресту и обвинить в мошенничестве? Посмотрите в его чистые глаза. Как же он мог подобраться к вдове и самым бессовестным образом вымогать у нее денежные накопления, оставшиеся от покойного мужа? Что вы скажете в свою защиту, обвиняемый?

– Не судите и не будете судимы, – пробормотал обвиняемый и съежился, втянув шею в плечи.

Собака залилась истошным лаем, получила от судьи лакомство и скрылась в будке. Судья с легким презрением стукнул молотком по деревянной подставке с виселицей и объявил, что вынесение приговора переносится на послеобеденное время. Обычно, если на время обеденного перерыва судья оставлял обвиняемого под стражей, это означало, что его ждал обвинительный приговор.

Пока экспозиция менялась, судья смотрел через окно, как Василевский со странной процессией идет из загса в управление. Стук каблуков прервал его наблюдения, он перевел взгляд на броскую блондинку и встрепенулся. Перед ним, по его мнению, стояла сама Маргарита де Валуа, портрет которой висел в его кабинете.

– Слушается дело о краже! – огласила секретарь суда и стала зачитывать пункты обвинения.

Обвиняемый, сорокалетний лысый мужчина, на втором заседании выглядел более уверенно, то ли присутствующая женщина в откровенном наряде придала ему уверенности, то ли слова, которые она намеревалась произнести. Адвокат поправил полы пиджака и шагнул к судье.