Сливовая пыль

– Хочешь сказать, что Бог и меня призовет, когда сочтет созревшим?

– Так и будет, не сомневайся. Думаешь, зачем он тебе все красоты мира показал? Чтобы ты понимал, кто во что верит и чем для души человека такая вера заканчивается. Вспомни, по какому шаблону происходят все твои искания.

– Шаблону? Не замечал. Ну-ка изложи, – усмехнулся психиатр.

– Тебя увлекает новое учение. Наблюдается эмоциональный подъем. Ты взахлеб рассказываешь полученные знания, а потом срабатывает встроенный внутренний тумблер, тебе открывается правда, что это не путь к Богу, а очередная хитросплетенная сеть оккультизма. За этим следует резкое охлаждение и полный отход до следующей идеи, которая снова вызовет у тебя интерес. Бог ведет свою работу с ювелирной точностью, открывает тебе правду, не допуская полного погружения в культ. Как думаешь, почему после всех блужданий ты все еще остаешься неповрежденным?

Спор был неуместен, все было очевидно, поэтому Сильвестр Осипович предпочел переменить тему.

– Я поговорил с главврачом про эксперимент, который ты предложил… он пока отказал…

– Пока?

– Видел я в его глазах сомнение, но ты сказал не давить, и я ушел.

– Зерно посеяно, а когда ростки взойдут, мы не знаем.

– Мне уже самому интересно, что из этой авантюры выйдет. Священник ведет прием в кабинете психиатра.

– Не обязательно в твоем кабинете. Подойдет любой.

По открытой двери постучали, повернувшись, друзья увидели тучную женщину лет сорока с высокой прической и девушку-подростка в спортивном костюме, прятавшую лицо под капюшоном.

– Проходите, – позвал отец Василий и жестом показал на стулья у стены.

Женщина села на стул и, схватив дочь за руку, рывком усадила ее на соседний стул.

– Меня зовут Лариса Степановна, а это моя дочь Кира.

– Что вас к нам привело?

– Батюшка, я хоть и крещеная, но в храм не хожу и о Боге ничего не знаю. Когда Пасха я яйца крашу и освящать прихожу. Дочку не крестила – муж был атеистом и не разрешал. Потом он умер. Я одна осталась. Пыталась снова семью создать, но не получилось. Дочка выросла, своей жизнью живет. С недавнего времени я заметила ее странное поведение. Были мы в Москве, пошли за покупками, проходили мимо храма, зазвонили колокола, Кира сжала уши и побежала, как сумасшедшая, что не остановить. Я в панике – не могу до нее докричаться. Звоню ей, пишу, она не отвечает. Нашла ее полиция полностью дезориентированной, кричащей матом, грязную, видать, она падала, когда бежала. Потом она мне сказала, что не помнила, как бежала. После этого у нее начались кратковременные провалы в памяти.

– Вы ходили к психиатру? – спросил Сильвестр Осипович.

– Нет, Кира отказалась кому-то рассказывать. Городок маленький, мол, кто-то узнает и будут дразнить. Вчера был повторный приступ в Нижнем Новгороде, поэтому она решилась обратиться за помощью, сказала про вас, вы вроде ее подруге помогли.

– Наркотические препараты принимали? – из-под рыжих бровей психиатр поднял на девушку глаза.

Все это время Кира сидела, опустив голову и сложив руки на груди. Всем своим видом она показывала, что общаться не будет и мать – единственный проводник в ее давший сбой мир.

– Не принимала она наркотики, – заверила Лариса.

Отец Василий вынул из выдвижного ящика стола анкету и попросил девушку ее заполнить. Пока та вникала в каждый пункт, он спрашивал мать о ее работе и образе жизни. Девушка протянула анкету, и священник бегло ее просмотрел.

– Странно, что при этом наборе совершенных деяний у вашей дочери такие малые повреждения. Не перестаю удивляться, как милостив Господь, – Василевский протянул анкету другу.

– Какие конкретно наркотические вещества вы принимали? – тут же спросил Сильвестр Осипович.

Потирая изрезанные пальцы, Кира озвучила названия препаратов, которые в попечительском центре хорошо знали. Пахомов быстро записал и спросил:

– Кто и где вам давал эти вещества?

– Во «Флоу»…

– Это ночной клуб в центре?

Девушка кивнула, косясь на мать, которая, схватившись за голову, потеряла дар речи.

– Когда и при каких обстоятельствах вы обращались к магу или гадалке? – спросил отец Василий.

– Что?! – Лариса уставилась на дочь в непонимании. – Похоже, я не знаю собственную дочь!

Сначала Кира, смутившись, отвела взгляд, но на нее в упор смотрели три пары глаз, и она с вызовом выпалила:

– Полгода назад я ходила к лесной ведьме за карьер!

– С какой целью? – психиатр отхлебнул остывший чай.

– Не хотела, чтобы мать замуж выходила. Привела какого-то пьяницу, а тот на меня сальными зенками таращился. Понятно, к чему все шло.

– Да не пьяница он и не смотрел так на тебя!

– Не при тебе же, а когда ты выходила. Однажды спину стал мне поглаживать и приговаривать, что нам будет очень хорошо втроем, и так лыбится от счастья. Я сразу поняла, куда он клонит, и побежала к ведьме в лес.

Мать всплеснула руками.

– Почему ты мне не сказала о своих страхах?

– Снежка сказала матери, что отчим к ней пристает, а мать ее к отцу отправила. Теперь она с мачехой живет, где еще хуже. А ты куда меня отправишь? К бабке, которая, чуть что, сковородкой по голове бьет? Мне зачем такое счастье?

Оцепеневшая мать пыталась восстановить в памяти хоть один случай подобного поведения претендента на ее сердце, но так ничего и не обнаружила.

– К какому ритуалу прибегла ведьма? – спросил отец Василий, рассматривая на шее Киры татуировку в виде дракона.

– Не знаю. Я просила, чтобы он сгинул, он и сгинул.

– Где ты деньги взяла? – мать пыталась осознать услышанное, но пока у нее это не получалось.

– Цепочку твою ей отдала.

Вспомнив о пропаже, Лариса снова погрузилась в размышления.

– Когда и при каких обстоятельствах вы хулили Бога?

– Тусовалась когда-то с рокером из «Храма сатаны».

– Парень у нее был, музыкант. Я настояла на том, чтобы она его бросила. Выглядел он как демон, – подтвердила рассказ дочери Лариса.

Священник перевел взгляд на Киру и спросил:

– Ты принимала участие в каких-нибудь ритуалах со своим парнем?

Кира буркнула, что с нее достаточно, и бегом покинула здание клуба.

– И что мне теперь делать? – спросила Лариса, когда за ее дочерью с грохотом захлопнулась дверь. – Приступы могут повториться.

– Без ее желания меняться никто ей не поможет. Чтобы ее состояние улучшилось, ей самой нужно очень многое сделать, – ответил священник и тяжело вздохнул. – А вы закатывайте рукава и начинайте борьбу за дочь. От вас сейчас многое зависит. Слышали выражение: «Материнская молитва со дна моря поднимает?»

Лариса помотала головой.

– Спасение вашей дочери мы начнем с вас, Лариса.

– С меня? А я ту при чем? Я от колокольного звона голову не теряю.

– Приходите на утреннюю службу в воскресенье. Исповедуйтесь и причаститесь. Потом поговорим. Без этого даже начинать не стоит.

Кивнув, Лариса Степановна с кряхтением поднялась со стула и увалистой походкой побрела к выходу.

– А где сейчас находится ваш бывший жених? – полюбопытствовал психиатр, разглядывая через окно понуро бредущую Киру.

Лариса схватилась за дверной косяк и обернулась.

– Как в воду канул.

– Запишите Киру ко мне на прием, – Пахомов быстро подошел к ней и протянул визитку. – Попросите регистратора записать на вечернее время, чтобы народа было меньше. Подберем препараты.

***

Очередной звонок из больницы застал Пелагею в туалете. Взглянув на часы, она слишком резко вскочила с унитаза, не рассчитала и стукнулась головой об дверь с такой силой, что искры посыпались из глаз. Взвыв от боли, она потерла лоб и только тогда ответила на звонок:

– Спишь, что ли? – проворчал недовольный врач приемного отделения, и изобразил храп.

Выйдя из туалета, Пелагея осмотрела трещину на двери. За последнюю неделю дверь в третий раз подвергалась испытанию на прочность. В четверг Пелагея шмякнула об дверь карманника, в пятницу – курьера, принесшего ей просроченные суши.

– Издеваешься? Ночь угарная! Некогда в туалет сходить!

– Ладно уж, сходи, сегодня я добрый, а потом к нам приезжай.

– Зачем?

Пелагея вошла в кабинет Василевского, который она всегда занимала в его отсутствие, и кинула взгляд на троих свидетелей, ютившихся на двух стульях.

– У нас тут случай на миллион.

– Интересней, чем мужик в женском купальнике?

Свидетели дружно загоготали.

– Намного интересней, – интриговал Аркадий.

– Что за случай?

– Амнезия, но мужик одет прилично.

– Тогда что в нем интересного?

– Документ, который он обнаружил в своем кармане после того, как пришел в себя на вокзале.

– Долго мы будем бегемота тащить из болота? Говори, что обнаружил у амнезийного, иначе разговору конец!

– Справку о собственной смерти. Согласно этой справке он целый месяц уже мертв.

– Это действительно интересно. Но я не приеду. Пришли фотку и привези его к нам после смены.

На присланной фотографии Пелагея увидела опрятного мужчину в синем костюме и белой рубашке с распахнутым воротом. Вместо галстука шею украшал синий фуляр в горошек. На лацкане пиджака виднелся значок молнии.

– Что там? – поочередно спросили свидетели, когда она устало откинула телефон на стол.

Пелагея показала кулак размером с дыню, и те мгновенно притихли.

– Возвращаемся к вашему делу, – угрожающе сказала она и шлепнула линейкой по тянущейся к печенькам руке свидетеля. – Печенье для меня, дача показаний – для вас. Кто из вас подал идею о письме?

Двое, сидевшие по краям, показали пальцами на третьего. Тот закатил глаза и нервно пояснил:

– Я сказал Сереге, напиши письмо и сожги. А он поджег соседа! Я же не говорил сжечь соседа, я сказал сожги письмо.

– Мы слышали, как ты сказал: «Напиши письмо и сожги его». Мы же обсуждали соседа. Кто сжигает письма? Письма отправляют по почте, – парировали ему друзья с раскрасневшимися лицами.

– Мы же говорили о психологическом эффекте самовысказанности, – продолжал гнуть свою линию свидетель, сидящий между двумя стульями. – Для чего письмо писать? Для того чтобы выплеснуть всю ненависть на бумагу, а не на соседа. А потом сжечь бумагу, вся ненависть и уйдет.

Дверь открылась со зловещим скрипом, все обернулись и ахнули. На пороге стояла гневно рычащая скульптура Аполлона с красными от злобы глазами и разбитым носом.

– Кикиморин! – раздраженно прокричала Пелагея. – Я же сказала, что вы не один пострадавший у нас в городе. Ждите своей очереди в коридоре. В следующий раз подумайте, прежде чем выходить голым в образе своего идеала.

– Сколько раз вам говорить, меня зовут Алонсо! Я не голый! Под краской я в брифах!

– В своей мастерской вы Алонсо, а здесь, в полицейском управлении, вы – Алексей Кикиморин! Идите за паспортом! Без паспорта заявление не приму!

Глава вторая. Глас вопиющего в пустыне

Александр Александрович Василевский, в народе известный как Саныч, а среди недоброжелателей – просто СС, был окружен ореолом легенд и мифов. Бывший летчик, герой двух войн, рано овдовел и с тех пор посвятил себя служению в органах правопорядка. Каждый год, в день, когда его подбитый самолет развалился в воздухе на части и рухнул в горах Афганистана, он вновь возвращался к небесам – но уже не как пилот.

От навалившихся голосов и назойливых лучей, пробивающихся сквозь жалюзи, Сан Саныч приоткрыл глаза. Похмелье, как неумолимый хищник, вонзилось в мозг, отнимая последние остатки хмельной радости. Во рту бушевал пожар, который разгорался с каждой секундой.

– Ой-ой-ой-ой-ой, – охрипшим голосом простонал Саныч и сморщился от дикой боли, сковавшей голову, как тиски.

Сотрудники городского управления полиции с любопытством наблюдали за своим шефом. Каждое празднование его второго дня рождения становилось все более ярким и запоминающимся. Традицией стало завершение праздника в холодильном цеху «Мясного дома Андреевых». Из местных жителей никто толком не знал, по какой причине именно в этот день в году, приняв на грудь, Сан Саныч выговаривал каждому встречному все, что считал нужным, зачастую публично и на повышенных тонах.

– На кого он похож? – сипло спросил Гоша, новенький сотрудник, разглядывая начальника и рядом лежащую с ним свинью.

– На себя, – отрезал щуплый Кабанбек, личный помощник шефа, и надвинул на лоб зеленую расшитую золотом татарскую тюбетейку. – Такого больше нет. Единственный экземпляр. Любите и цените.

– Я про киноактеров. На кого-то он похож. Причем не на нашего. На америкашку какого-то.

– Ты у нас новенький?

– Ну.

– Күп сүз – бук сүз. Слышал такое?

– Нет.

– Это значит: много не говори, мало говори. Особенно при нем. Он новеньких не любит.

– Люся, ну какая ты развратная, хоть бы халат надела, – пробормотал Сан Саныч обнимая свинью, голову которой по неведомой причине покрывала немецкая фуражка.

У распахнутых ворот ангара начал собираться народ, поэтому помощник предпринял несколько попыток пробуждения шефа, но тот злобно отмахивался и гнал нарушителей спокойствия прочь. Тогда Кабанбек применил проверенный способ, который еще ни разу не дал осечки, набрал в грудь воздуха и, понизив голос, прокричал:

– Смирно! Равнение на середину! Товарищ полковник! За время дежурства произошло шесть происшествий. Разрешите доложить?!

Ответом ему была тишина. Новенький насмешливо хмыкнул.

– Полковник Василевский! Немедленно доложите об обстановке!

На этот раз тело начальника полиции задергалось, как в агонизирующей судороге, затем снова замерло. До окончательного пробуждения было еще пару часов, но на ожидание времени не было, через час начальник должен присутствовать на совещании в мэрии. Кабанбек набрал в ведро холодную воду и окатил скрюченное на полу тело. Реакция была почти мгновенной, вскочив, Сан Саныч пыхтел от злобы и зыркал на всех опухшими глазками.

– Смирно! Равнение на середину! Товарищ полковник! За время ночного дежурства произошло шесть происшествий. Разрешите доложить?!

Утерев лицо грязной рубахой, Сан Саныч перевел взгляд на свинью и нервно сглотнул, но из всей этой карусели неизвестных фактов, он выделил лишь одно несоответствие.

– Почему посторонние на плацу?!

– Так это ваша зазноба, – засмеялся новенький и для наглядности хрюкнул.

Кабанбек дернул новенького за рукав, напоминая только что данный совет.

– Это Георгий Пролетаев. Командированный из Арзамаса вместо уволенного Жизнодуба.

– Пролетаев, – повторил Сан Саныч, вмещая в затуманенный от похмелья мозг новую, но нежелательную информацию, и злобно добавил: – Вот и пролетай отсюда.

Кабанбек сделал знак новенькому выйти из ангара, и тот под насмешки жителей поплелся к машине.

– Саныч, впредь предупреждай заранее о своем визите. Я хоть матрас кину. На этот раз ты с дамой пришел, неудобно перед ней, у нас без удобств, – начальник цеха, Игорь Павлович, подошел ближе и принюхался. – Она что, тоже пьяная?

Заправив рубаху в джинсы, Василевский глянул на свинью.

– Палыч, когда ты пришел, тут пепсиголовые были?

– Нет, детей не было, только ты и свинья.

В еще затуманенной алкоголем памяти мелькнули первые проблески вчерашних событий. Свинью ему кто-то подарил, друзья хотели ее заколоть и зажарить на вертеле у озера, где они заранее арендовали беседку, но хрюкающее создание так преданно ласкалось к Санычу и наяривало вокруг него круги, что тот дал свинье имя, запретил ей вредить каким-либо способом, а оставшуюся часть ночи искал для нее дом.

– Знакомься, это Люся.

– Так она что, живая? Тута живых отродясь не было.

– Здесь должны были быть пепсиголовые. Помню смутно, но протокольно. Смешки их гадючьи, фуражка… Я ее забрал… не помню для чего…

– Никого не было, – продолжая разглядывать спящую свинью, ответил Палыч.

Взглянув на часы, Сан Саныч громко свистнул. Как от полученного приказа, свинья вскочила на ноги и, похрюкивая, забегала кругами, но быстро устала и плюхнулась хозяину в ноги.

– Так она свою преданность показывает. Люся, за мной! Надо принять душ, что-то пожевать и переодеться.

У ворот ангара в мотоцикле с люлькой лениво просыпался Жженый – боевой товарищ и близкий друг Саныча. Прозвище свое Анатолий приобрел из-за ожога, полученного в горящем самолете. От других приятелей Толик выгодно отличался завидной способностью никогда не пьянеть, так как из принципа не пил выше отведенной его организмом меры.

Начальник цеха отскочил в сторону, пропуская «даму» внушительных размеров и ошеломленно смотрел вслед уходящей парочке. Жители снимали эффектный выход на телефоны. Услышав голос товарища, Жженый протер глаза и окончательно проснулся.

– Ну что, Саныч, пристроил свинью?

– Нет.

– А чего так долго?

– Люся увидела сородичей, висящих на крюках. Как понимаешь, зрелище драматическое – пришлось алкогольно успокаивать.

– Раскуды теперь?

Сан Саныч оглядел подчиненных и транспорт.

– Кабанбек, отвези Жженого на озеро, а потом приезжай за мной к дому.

– А вы как поедете? – Кабанбек с брезгливостью разглядывал заляпанную свиным дерьмом рубаху шефа.

– Мы с Люсей прокатимся с ветерком.

– Как?

– Вижу цель и не вижу препятствий.

Собрав в пучок длинные волнистые волосы, Сан Саныч надел кожаную куртку, очки-капли и элегантным жестом пригласил в освободившийся мотоцикл розовоухую Люсю, а та запрыгнула в люльку так, будто каталась в ней каждый день. Новенький, нахлобучив на голову свиньи фуражку, решил последовать примеру других горожан и снял на телефон грациозный проезд начальника полиции со свитой, затем наложил на нее звуковую дорожку в виде немецкого марша и выложил в социальные сети с подписью: «Мой новый шеф», на что сразу получил комментарий: «Везет же людям».

– На Томми Ли Джонса! – выпалил новенький, вспомнив внешность американского актера, и щелкнул пальцами. – Такое же лицо помятое.

***

Каждое утро на выезде из промышленной зоны на федеральную трассу, как часовой на посту, стоял Леонид Краснов, юродивый по прозвищу Лазарь, с огромным деревянным крестом, который везде носил с собой, и кричал:

– Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему!

Он кланялся всем, кто проезжал мимо, а уж если дадут денег, бросался на колени, крестился и громко восхвалял благодетелей по именам. Запомнить имена всех жителей невозможно, а знать имена тех, кто впервые приехал в город, тем более. Но Лазарь не только знал, но каким-то чудесным образом ему открывались подробности человеческих жизней.

Сегодня одним из первых ему встретился старенький внедорожник священника Василия, спешившего на утреннюю службу. Завидев его джип, остановившийся на перекрестке на красный свет, юродивый начал барабанить по кузову и требовать отпустить тяжкий грех. Батюшка знал, что лучше остановиться и выполнить просьбу, иначе Лазарь будет преследовать его несколько часов и отпугивать прихожан.

– Батюшка, исповедуй меня грешного.

Процедура обычно занимала не больше минуты, поэтому отец Василий припарковал джип у дороги и встал у капота, который Лазарь облюбовал для ежедневной исповеди.

– Господи, прости мне грех чревоугодия, – взмолился Лазарь, склонясь в покорности и смирении.

Обычно молчащий на исповеди юродивого отец Василий вскинул от удивления брови и спросил:

– Где же ты мог впасть в такой грех, Леня, ты же на подаяния живешь?

– Вчера моя очередь была дежурить на мусорке, что у мэрии. Там много вкусностей нашел и согрешил. С усладой бургер с горчицей ел, три куска пиццы и полпакета картошки фри, аж слюни текли, забыл все на свете, даже Господа Бога своего.

Сначала отец Василий хотел возразить, но пришло понимание, что исповедующийся Лазарь с предельно обостренной совестью и аскетичным восприятием сам знает разницу между поеданием объедков и чрезмерным услаждением пищей. Он отпустил ему грех, прочитал разрешительную молитву и вернулся в джип. Пока он ждал на обочине, пропуская другие машины, Лазарь, склонившись перед огромным крестом, который таскал со дня чудесного воскрешения, наизусть читал главу из Апокалипсиса. Какое-то время батюшка засмотрелся на него, испытывая смешанные чувства, но вспомнив о службе, газанул и поехал в сторону храма.

Когда Сан Саныч выехал на дорогу, ведущую в город, Лазарь улюлюкал вслед свадебного кортежа, направляющегося за невестой, и кричал:

– За пустышкой-сорокой едут! Цацки любит и бесовские увеселения!

Кто-то из родни жениха решил его проучить и уже открыл окно, чтобы бросить в юродивого яблоко, но проезжающий Сан Саныч на мотоцикле со свиньей в фуражке переключил на себя всеобщее внимание. Послышался разномастный гогот, из окон кортежа высунулись телефоны.

Проехав два квартала, Сан Саныч остановил мотоцикл на перекрестке. От остановки к нему двинулся парнишка в инвалидной коляске и, опасливо поглядывая на свинью, поздоровался.

– Докладывай, Митя.

– Местные работяги Захар и Мирон что-то закапывали в полях перед теплицами Изумрудовой. А семейка эко-чудиков снова по лесу всю ночь шастали, аж до озер дошли. Мужик в красной кепке, как всегда, на карьере копал, ям десять выкопал, теперь там как после бомбежки. На плато обвал был. Целый кусок отвалился и в озеро упал. В коттеджном поселке распальцованные всю ночь гужбанили. Прилетели два вертолета с гостями, девки, выпивка, потом на тачках гоночных по авиационке гоняли. Одна тачка перевернулась, но все обошлось без жертв – подлатали слегка и в Москву увезли. Двоих мужиков в больничку привезли с потерей памяти, говорят, у одного справка о собственной смерти в кармане, а другой в бабском купальнике.

– Журналистку видел?

– Нет. Как в воду канула.

– Найди ее, Митя.

***

Из здания суда Аврора выехала с постановлением об опеке. Заседание, к которому она готовилась несколько месяцев, продлилось не больше десяти минут. Конечно, справка с места работы сыграла решающую роль: судья лишь взглянула на название организации и тут же вынесла положительный вердикт.

Прежде чем выехать на поиски Марковой, Аврора решила посетить редакцию газеты, где работала пропавшая журналистка. Договорившись о встрече с главным редактором, она выехала в сторону центра. Немного отъехав, она включила мотивирующую аудиозапись. Внешние шумы и суета мира исчезли. Осталась только она, ее мысли и мощный посыл бархатного баритона.

«То, что вы можете иметь, зависит только от вас, – голос из динамика проникал глубоко в сознание и наполнял энергией. – Кем вы можете стать, зависит только от вас. Вы – ваш единственный предел».

Ежедневная порция живительной ориентации в пространстве длилась не более пяти минут, этого времени Авроре обычно хватало, чтобы взбодрить мыслительный процесс и пришпорить лень. Ежедневный ритуал помогал ей находить уверенность в собственных силах и был разработан сразу после выписки из больницы.

Редакция газеты находилась в здании делового центра. Пройдя несколько пропускных пунктов, Аврора нашла офис редакции, где на рецепции приветливая девушка ее встретила, разместила в комнате для переговоров и предложила кофе. Как только Аврора сделала первый глоток живительного напитка, зашла главный редактор – курносая шатенка лет сорока – и посвятила ее в дело.

– Мэр Долины Свободы звонил нам каждый день. Очень настойчивый тип. Я его понимаю: город умирает, инвестиций нет от слова совсем. До него дошли слухи, что Долину Свободы хотят лишить статуса города, и тогда прощай, мэрия. Мы обещали, но все как-то не складывалось. Неделю назад сверху пришла команда…

– От кого конкретно?

– От совладельца газеты. Мэр как-то вышел на него и слезно умолял сделать репортаж об инвестиционных возможностях города и его окрестностях. Материал, который мне прислала Эвелина, был многообещающий. Все стороны остались довольны. Изумрудные озера затопленного карьера, загадочное плато, раскопки, пушистые леса – для туризма это сказка. Она звонила каждый день, мы согласовывали нюансы, на чем нужно сделать акцент, а что не показывать на начальном этапе. Через три дня я заметила ухудшение ее настроения, она стала мрачной, рассеянной, будто не слушала меня. Эвелина такой никогда не была.

– Как давно она у вас работает?

– Больше пяти лет. Выполняла любые поручения. У нас деловая газета, мы должны быть в гуще событий мира бизнеса и политики. На Эвелину всегда можно было положиться.

– Скажите, она замужем?

– В разводе. Детей нет.

– Давно развелась?

– Еще до работы у нас, поэтому мы ничего не знаем о ее бывшем. Она не любила говорить о личном, отделяла работу и дружбу. Друзей среди сотрудников нет. Никто толком ее не знает.

– Были у Марковой какие-то конфликты?

– У нас дружный коллектив, мы потратили не одно десятилетие, чтобы сформировать внутренний кодекс журналиста, соответствующего нашему изданию. Если сотрудник его нарушает, идет искать другое издание. Эвелина кодекс не нарушала. О ее личных конфликтах, как я уже сказала, мне ничего не известно.