Визави. Повести и рассказы

Магда пожелала вернуть свою, девичью, фамилию – Мигдаль. Яша, разумеется, остался Измайловым. Борис заехал тем же вечером на Татарскую, с шумной компанией, неимоверным количеством выпивки и ресторанной еды, упакованной в коробки. Свадьбу ты зажал, – с порога сказал сияющий Борис, – давай, хоть развод отметим? – И подтолкнул к Яше двух одинаковых с виду девиц. – Зита и Гита. Да ладно, – Яша переводил глаза с одной на другую – похожи! Шучу. – Борис шлепнул девиц по спине. – Галя и Валя. Или Маша и Даша. Тебе имена зачем? Они на любые откликаются. Расстелили ковры в самой большой, соединенной из двух, комнате, расселись на полу, и сразу в пустой квартире, в которой пахло пылью и красками, стало уютно. Откуда-то появились цветы, ароматические свечи, удушливый аромат которых заглушил странный запах тлеющего сена. Говорили о высоком искусстве, о роке, о музыке вообще, о кинематографе, Америке, Кафке, собаках, Марксе и о Боге. В компании были и люди, знакомые Яше, были и незнакомые, приехавшие покорять Москву. Вдруг откуда-то взялась гитара, а Яша вспомнил, что в какой-то из комнат осталось расстроенное пианино, и его прикатили с грохотом и смехом. Кто-то налил воды в бутылки – до разных уровней, и пошла такая импровизация! Нашли ложки – и деревянные, и обычные, мельхиоровые, и ложки зазвучали потрясающе! Детская дудочка, какая-то пищалка и барабанчик – и «дали джазу»! Молчавшая в углу смуглая большеглазая девица в кожаных бриджах и пиджаке с плечиками, сдвинув на нос снятую с кого-то шляпу, вдруг запела, да как! Компания просто взвыла от восторга, а дальше Борис вызвонил знакомого саксофониста, тот прихватил с собой клавишника, и… трое суток у Яши, на Татарской, было так, как надо – вдохновенно, во всех отношениях. Появилась хорошая мысль собрать группу, дело было за малым – найти руководителя, продюсера и понять, зачем вообще это нужно. У Яши уже болела голова, раздражали незнакомые люди, появлявшиеся сами по себе, и не оставляло ощущение, что он, Яша, кому-то что-то должен. Когда Яша окончательно протрезвел после сеанса в Сандунах, он схватился за голову. Он должен был позвонить Темницкому, а когда, Яша не помнил. Страдая бесконечно, он принялся разыскивать Темницкого по знакомым, пока кто-то не дал Яше номер мобильного. Яша удивился – в то время это была еще редкая и дорогая игрушка. Дозвонившись, Яша выслушал Темницкого, понял, что он, Яша, ничтожество и лучше бы ему вообще не появляться на свет. Яша слушал терпеливо, ожидая разговора о Магде, и дождался. Темницкий приказал Яше найти Магду – где угодно – и немедленно ехать с нею на Алтай, где им дадут такое количество лошадей для съемок, что ими можно обеспечить всю Францию. Яша огорчил Темницкого тем, что Магда больше не Измайлова, потому влияние его на неё не распространяется. Выслушав очередную порцию слов обидных и уничижительных, Яша захотел повесить трубку, но тут Темницкий вздохнул, и сказал устало, – я ждал что-то подобное. Ну, и хрен с ней. Собственно, мы финал отсняли, и довольно. Поговорю со сценаристом, и она у нас будет как мадам Коломбо – все о ней говорят, но никто ее не видел. И деньги, кстати, сэкономим. Жаль, она к месту была!

Август тогда стоял жарким, и мысль об Алтае Яшу успокоила. Перед отъездом он созвонился с Борисом, и сказал, что доверяет ему узнать, где и сколько Яша заработал. Ты понимаешь, – извинился он, – я понятия не имею обо всех этих счетах и процентах. А на что ты живешь? – изумился Борис. Ну, я работу сделаю, заплатят. Сейчас полякам детские три серии продал, с руками оторвали. И серию «Лилия», кстати. Борь, помоги, я просто это сто лет буду делать. Половину Магде, без вопросов.

А 17 августа 1998 года, пока Яша дремал в самолетном кресле, пересекая российские просторы, грянул дефолт.

Глава 21

Самолет приземлился в Барнауле, откуда, по идее, нужно было двигаться в Горно-Алтайск. Все, что отстояло от Москвы более, чем на 100 километров, воспринималось Яшей как конец света. Правда, Европа была приятным концом, а Алтай – неведомым. В барнаульском аэропорту Яша, одуревший от многочасового перелета, искал глазами хоть кого-то знакомого, но у всех, снующих в беспокойстве по зданию аэропорта, лица были взволнованные и чужие. На стоянке такси Яшу нашла администратор группы, и, пока они ехали на такси до гостиницы «Советская», отчаянно круглила глаза, и все твердила – ужас, ужас, всё, мы разорены, представляешь? Темницкий пьет, актеры собрались в Москву, а на чем лететь? А денег нет, представляешь? А у нас реквизит и костюмы поездом идут, представляешь? А мы в Горно-Алтайск должны завтра, представляешь? Да что случилось, – Яша заразился ее волнением, – война, что ли? Как? – администратор чуть не уронила сигарету, – ДЕФОЛТ! Все, ни хрена теперь денег нет. Только, у кого валюта была. СКВ. А что, рубли теперь не ходят, – глупо спросил Яша, – а то у меня с собой почти ничего нет, только пара сотен баксов…

В гостинице пьяный Темницкий лежал ничком на кровати, и вид его был ужасен. Девицы из группы пытались его реанимировать, но тщетно. Когда Темницкий приходил в себя, он хватался за сердце и шептал – всё кончено, мы разорены… Приняв на грудь спасительную рюмочку-другую, он начинал плакать, кричать – сволочи, сы-вы-о-ло-чи… и засыпал. На третьи сутки, когда группа уже не понимала, чем платить за гостиницу, что есть и пить, прибыла худенькая девчушка, назвалась Вероникой и сказала, что лошади в Горно-Алтайске заряжены. Куда заряжены, – испугался Темницкий. Куда надо, – весело блеснула глазами Вероника. – Поедемте, мы вас и накормим, и спать положим. Все одно турбаза пустая стоит. Поехали!

До Горно-Алтайска руководство домчали на минивэне, а остальная группа разместилась в «Икарусе». Горно-Алтайск проехали ночью, а на турбазе оказались ранним утром. Стоял август, уже было холодно, но горы, освещенные солнцем, поразили Яшу. Воздух был такой, что хотелось есть его, и внезапно все проблемы растворились, все заботы исчезли, и осталось только это небо, горы и желание жить и любить.

Уч-Энмек проскочили ночью, и саму священную гору Яша увидел только при дневном свете. Яше показалось, что именно сюда, на Алтай он и стремился всю жизнь – Алтай захватил его, поглотил и вознес вверх – в самое небо. Пока он стоял, очарованный и зачарованный, группа просыпалась. На площадке перед гостиницей собирались уставшие, похмельные, озлобленные люди – никто не понимал, как, и на что дальше жить, и только Яше было хорошо. Что вы так нервничаете, – говорил он каждому, кто выходил на крыльцо с кислым видом, – во, ребята! Красота какая! Зачем вам думать о деньгах? Сейчас наша девушка Вероника отвезет нас на турбазу, и мы отправимся в путь! На Теректинский хребет! Яш, ты совсем на голову нездоров, – Темницкий вышел в солнцезащитных очках и бейсболке, – уймись, прошу тебя. Тебе дадут коня и ты будешь изображать Чапая. Он же где-то тут потонул, нет? В реке Урал, – сказал начитанный заслуженный артист Горошко, – но это не так. Его на плотик втащили, но, пока к берегу доставили – умер. От кровопотери. Один хрен, – отмахнулся Темницкий, – на речке же? Я бы их всех, гадов… в одну реку. Эх, не они бы, жили бы мы себе! Да, Жэка, – подлил масла в огонь заслуженный, – а ты бы сейчас в Голливуде… Не исключу, – Темницкий приложил ладонь к затылку, – бляди, что они в коньяк добавляют, а?

Кто-то принес шампанское, в гостиничном буфете нашелся сыр и конфеты, пустили по кругу первую бутылку, потом вторую, и вот, все повеселели, забыли про дефолт, и уселись в автобус. До урочища Тышты-Кат ехали с песнями. Яша все присматривался к Веронике, стараясь, чтобы это было не так заметно, впрочем, вся мужская часть группы положила на неё глаз. Вероника была похожа на Магду. Но она была как бы восточной копией, и лицо ее, явно монголоидное, говорило о том, что кто-то в её родне – алтаец. Красотка, – ткнул Яшу в бок заслуженный, – пока молодые, они все красотки! Я под Барнаулом служил, так вот, у нас… и заслуженный рассказал обычную полупохабную историйку, в которой он, понятное дело, был героем и прекрасным любовником.

В урочище гостиницы не было, стояли армейские палатки, и группа возмутилась, стала просить Темницкого вернуться, потому как в таких условиях жить просто невозможно. Пока пытались через пограничников связаться с Горно-Алтайском, в котором осталась администрация и народные артисты, спустилась ночь, пришлось греться у костра, пить странного вкуса чай с молоком и чем-то масляным, есть гречку с тушенкой и пить скверную местную водку. Размещались в палатках затемно, но тут уже всем опять стало весело, хотя веселье принимало характер истерический. Опять пели, путали палатки, пили, заснули только к утру, когда в урочище ленивой кошкой еще спал туман. Вероника, бодрая, ясноглазая, подвела к палаткам лошадь, но нашла лишь Яшу, который сидел на бревне и курил. Яша! – девушка обрадовалась ему, – ну? Давайте! Не понял, – Яша опасливо посмотрел на лошадь. Лошадь так близко он видел впервые. – А что надо делать? Давайте, Яша! Не бойтесь! Проедете круг, хотя бы! Она оседлана, она спокойная, она хорошая девочка! – Вероника погладила лошадь. Как ее зовут? Акча, – вот, Вероника провела по спине лошади, – видите? Она белесая тут, и ее отбраковали. Представляете? По масти! Ну, дураки же? Наверное. – Яша принюхался – от лошади пахло приятно, как будто чем-то знакомым. Пахло конским потом, кожей сбруи, травяной жвачкой, брезентом. Давайте? Вон, там у нас вроде лесенки, я вас поддержу! Пока они разговаривали, всклокоченные, невыспавшиеся члены съемочной группы вылезали из палаток, дрожа от холода. Яша, седлай коня! – заорал кто-то. Это лошадь! – сказал умный заслуженный. – Видите ли, лошадь существенно отличается от коня тем, что у нее… Яша? Ну, вы что? боитесь? – Вероника рассмеялась, и это решило Яшину судьбу. Он дошел до лесенки-ступеньки, поднялся на площадку, и, когда Вероника подвела под уздцы лошадь, вскарабкался на нее. Такого ужаса Яша не испытывал никогда. Он оказался на какой-то сумасшедшей высоте, люди стали маленькими, деревья – вровень, тут же стало нестерпимо больно в паху, и ноги сами судорожно обхватили лошадиные бока. Чок, – скомандовала Вероника, – Яша, стойте! Сейчас я вас поведу, а потом догоню на своем Кактусе! Она говорила, но Яша уже ее не слышал. Мир для него перестал существовать, и Яша думал о том, как он будет хреново выглядеть, когда рухнет с этого небоскреба.

Акча, привычная к чужому седоку, шла шагом, и Яша успокоился, и даже стал замечать, что движутся они лощиной, и вокруг все очень живописно, и даже течет какой-то ручей, кажущийся темным из-за каменистого дна. Воздух был такой сладостный, что все страхи рассеялись сами собой, и было так приятно ощущать себя каким-то героем из вестерна, что Яша даже выхватил невидимый кольт и стал целиться в далекую точку – в какого-то ястребка, парящего над дальним лугом. Вероника, как амазонка, на своем неоседланном Кактусе догнала его легко – когда Акча вышла на луг и вопросительно обернулась – куда дальше? Яша, – Вероника заставила Кактуса остановиться, – давайте уже, поддайте! Можете рысью, не боитесь? Ноги не болят? Голова не кружится? Сейчас, через луг перемахнем, там такое место красивое, речной перекат будет, можно посидеть, отдохнете! Идет?! Идет, – Яше уже все нравилось, и сам он нравился себе, и Акча ему нравилась, и Вероника… нет, пожалуй, не нравилась – он уже был немного влюблен. Да и как не влюбиться, если ты молод, если девушка хороша собой, если ты на Алтае, где все незнакомо и так удивительно? Яша осмелел окончательно и слегка сдавил бока Акче. Лошадь несказанно удивилась такой наглости, но, привыкшая к послушанию, потрусила. Сразу же отозвалась поясница, а желудок запрыгал вверх-вниз, но появилось какое-то странное, потаенное желание, и было оно такой силы, что Яша удивился. До переката Вероника доскакала быстрее, спешилась, подвела Кактуса к воде, но пить не дала, а стала прохаживать его по берегу. Вода ледяная, – крикнула она Яше, – не давай сразу пить!

Еще час они сидели на какой-то коряге, обглоданной водой, смотрели на мелкую в этом месте речку, а Вероника, сдувая со щеки прядь, рассказывала Яше местные легенды, где были прекрасные алтайские девушки и отважные батыры, неразделенная, или слишком разделенная любовь, месть, кровь, верность и прочая романтическая галиматья. Яша смотрел, не отрываясь, на щеку Вероники, потом переводил взгляд на реку, на каждый камушек, видный на дне. Смотрел на Акче и Кактуса, мирно пасущихся за ивовыми кустами, и терял голову. Ну, что? – Вероника поднялась, стряхнула с бриджей травинки и песок, потянулась, сведя лопатки и медленно, медленно, нарочито медленно пошла к лошадям. Яша в два шага догнал ее, развернул к себе, и успел только сказать, – не могу, хочу тебя, хочу… Песок попадал в рот, щекотал живот, в волосах путались какие-то веточки и сухие цветы, и солнце стояло высоко в небе белым страшным шаром. Потом они лежали – Вероника, прикрыв глаза, видела сквозь веки солнечный золотой бубен, а Яша, уткнувшись в песок, смотрел на крошечных муравьев, перебирающих лапками огромные песчинки. Дальше? – спросила Вероника. Да, – ответил Яша. Сам? – Вероника застегивала рубашку, – или помочь? Сам, – Яша старался не смотреть в ее сторону, чтобы не послать к черту лошадей, а остаться тут, на берегу, навсегда.

Яша потом силился вспомнить тот день, или те дни – и не мог. Как долго они шли рысью, как выскочили из лощины, пересекли равнину, поросшую какими-то невиданными цветами, которые одуряюще пахли, как останавливались, падали в те травы, спали – помнил, а вот, что ели, что пили – не помнил. Сменялся ли день ночью, не помнил. Впрочем, он помнил какие-то невероятной величины звезды, значит, это были ночи? Звезды были не такие, как в Москве, робкие, тусклые, словно стесняющиеся сиять в электрическом городском раю, нет. Алтайские звезды были огромные, и яркие, как бриллианты, и цветные – и желтые, и синие, и алые. Яше казалось, что он перестал слышать, потому как сердце билось так часто, перегоняя кровь, что его стук заглушал все остальные звуки. Несколько раз они пересекали какую-то реку, в одном месте даже вплавь, и разводили костер на берегу, чтобы просохнуть. Болели ноги, ныло тело, голова кружилась, но все это не мешало Яше. Он был не просто влюблен в Веронику, он был одержим ею. Скажи ему она тогда – убей, убил бы. Он шел за ней, как привязанный, а казалось ему – что это его лошадь следует за ней, подчиняясь Веронике. Последнее, что он отчетливо помнит – это туман. Туман был таким густым, что лошадей скрыло из вида, и, казалось, что всадники движутся сами по себе, как привидения. Туман поглотил все звуки, только где-то ухнула птица, и Вероника крикнула ей что-то на своем, непонятном Яше языке. Эхо отозвалось, гулко, невнятно, но, по какой-то странной особенности ущелья, в которое они въехали, эхо исказило голос Вероники, и вдруг Яша совершенно отчетливо услышал, – Яша. Яша. Яша, – голос принадлежал Зине. Яша приподнялся на стременах, крикнул, – Зина? Ты где? Что ты здесь делаешь? А эхо ответило, – Яша, что ты делаешь, что ты делаешь… Зина! – закричал Яша, и это было последнее, что он помнил. Потом Яша уверял Бориса, что он был в какой-то юрте, и в юрте был шаман с бубном, и он даже точно описывал войлочные ковры, на которых он якобы лежал, и запах и вкус отвара, которым его поили. Но Борис все это списал на сильное нервное потрясение, на то, что Яша был голоден и изнурен, потому как Борис, прилетевший в Горно-Алтайск по просьбе Темницкого, нашел Яшу в обычной больничке. У Яши были переломы, ушибы, и он был абсолютно невменяем. Борису понадобилось много сил и денег, чтобы перевезти Яшу в Москву.

Вероника курила на крыльце больницы. Молодой врач, в зеленом халате и шапочке, вышел из двери служебного входа и обнял её за плечи.

– Отстань, Илья, – Вероника сбросила его руку, – скажи, жив будет?

– Если будет? Что я буду с этого иметь, – Илья, смуглый, с узким разрезом глаз, с высокими скулами, коренной алтаец, опять положил ей руку на плечо и больно стиснул, – ты выйдешь за меня замуж?

– Как отец скажет. – Вероника отшвырнула окурок, – но, я чувствую, в этот раз у меня всё получилось!

– Уверена? – Илья погладил её плечо, – а с теми мужчинами не получалось…

– А в этом я была уверена с самого начала, – Вероника погладила себя по животу, – боги сжалились надо мной!

– Ты выйдешь за меня? – Илья смотрел на девушку, – выйдешь?

– Присылай сватов, – Вероника вскочила в седло привязанной у коновязи лошади, – присылай, Илья!

Глава 22

– Старичок, – Яша с Борисом сидели в прекрасном старом парке, окружавшем здание частной клиники, – тебе пора заняться чем-то менее опасным… Понимаешь, я, конечно, как служба спасения безотказен, но и я уже устал. Добровольное общество по спасению Измайлова, – Борис хмыкнул. – Кой черт тебя понесло на Алтай? И зачем тебе лошади? Ты что, гусар?

– Брось, – Яша выглядел плохо – бледный, одутловатый, безразличный ко всему, – я сам не понимаю, зачем? Нет, на Алтай – понятно. Все поехали, и я поехал. А лошади… нет, ну а ты? Ты бы не поскакал?

– Я? – изумился Борис и потрогал пальцами поля шляпы, – я не экстремал, нет. Я предпочитаю дорогой ресторан, хорошую кухню, приятную беседу. Театр, в конце концов. Да мало ли есть безопасных способов доставить себе удовольствие?

– Там эта девушка была … – Яша смутился, снял очки, подышал на стекла, забыл надеть очки, и так и сидел, вращая их за дужку, – ты понимаешь? Нет, ну это было, как наваждение!

– Как у Леонида Андреева? «Бездна»?

– Да нет, нет, что ты… скорее, «Амок» – я был готов идти за ней, куда угодно, я перестал различать день и ночь, это было больше, чем наваждение! И еще… ну, я не мистик, ты же знаешь, но этот Алтай! Какое-то офигенное место! Я бы еще раз туда поехал, но без лошадей, разумеется! Но я был в юрте, я точно тебе говорю! И шаман был, я этот звук бубна помню! Не могло же мне все это присниться?!

– Яша, не надо так переживать! Пусть будет юрта, шаманы, кумыс, что у них там еще? Надеюсь, ты не собираешься лететь на Алтай разыскивать свою амазонку?

– Нет, нет, – Яша досадливо отмахнулся, – у меня все рёбра болят!

– Рёбра – что, – философски заметил Борис, – главное, чтобы ты чего другого… чем другим… ну, ты понимаешь, о чем я?

– Проверили, все стерильно, – Яша надел очки, – Борь, ну, все в жизни бывает! Всё зло от баб…

– Вот! – Борис поднялся со скамейки, посмотрел на свое пальто, стряхнул прилипший к нему мокрый лист, – я тебе об этом давно говорю! Кстати, новости есть. Ты как, в состоянии? Или впадешь в кататоническое возбуждение?

– Хватит, прошу тебя! – они медленно шли по влажному от дождя гравию, – скажи мне хоть что-то хорошее!

– Из хорошего, – Борис помедлил, расправил плечи, вдохнул глубоко, – чудный воздух! Подмосковье! Во Франции такого воздуха нет. Да, о чем мы? Хорошее – ты богат.

– Как? Был же кризис?

– Ты умный. Точнее, я – умный. У тебя все бабки за джинсу в турецких лирах. За детскую коллекцию – в польских кронах. То, что у нас во Франции – во франках. Во франках меньше, но в лирах прилично! Не повезло Магде – мы сделали ей перевод в рублях, и – упс! Но сестра сейчас занята своими лягушками, тюленями, улитками – ей ничего не надо. Вот так… ты рад?

– Наверное, – они уже стояли у лестницы, ведущей в клинику, – я как-то не задумывался, если честно. Но хорошо, что деньги есть, давай, поможем Магде?

– Как хочешь! – Борис поднял воротник, – а печальное… Зинин отец очень плох. Инсульт тяжелый. И не знаем, вытянем, нет? Вот. Ну, ты понимаешь, инсульт… дело такое. Нервы. Да. – Борис вдруг закашлялся, и Яша понял, что он не договаривает что-то важное, но Яше совсем не хотелось знать – что именно.

Из клиники Яшу выписали очень скоро, хотя, могли бы держать столько, сколько бы он согласился платить. Перед тем, как проститься, Борис протянул Яше файловую папочку, – старичок, тут счет. Не ахай, тут в рублях, мы переведем по курсу, будет совсем не страшно. Согласись, я тебя прекрасно устроил. Разве можно это сравнить с дуркой? Явный прогресс?! К питанию-лечению вопросы есть? Нет, – Яша взял папку двумя пальцами, – спасибо тебе.

В своей отдельной палате Яша сел в глубокое кресло, пододвинутое к окну, налил себе минеральной без газа, пополоскал горло, вынул плотные листы бумаги. Сумма, обозначенная в конце, была столь велика, что Яша подавился водой, раскашлялся, слезы сами собой брызнули из глаз, потом бешено застучало сердце, Яше показалось, что у него темнеет в глазах… В чувство его привели быстро, и хорошенькая сестричка-администратор, искусственно улыбаясь, уговорила его прилечь и все вопросы решить с доктором. Утром Яша «вопросы» решил, и доктор, как две капли воды похожий на Бориса, только с фараоновской бородкой клинышком, согласился, что цены высокие, но и лечение, голубчик? И процедуры? И бассейн? И медикаменты? Препараты только из Европы и Америки, ничего сомнительного, отечественного! Яшу выписали через два дня. Абсолютно здоровым. До Москвы он добирался обычным автобусом, смотрел на унылые серые поля и сине-зеленые перелески, морщился от вида блочных пятиэтажек пригорода, и хотел одного – солнца, синего неба и, желательно, моря. Квартиру свою на Татарской он нашел мрачной, пустой и совершенно чужой. Пустой холодильник, пыль, грязное белье, посуда в раковине – нужно было начинать жить сначала, а не хотелось. Яша нашел полбутылки водки, выдохшийся кофе, печенье и банку маслин, и просидел до ночи на подоконнике, слушая «Slade In Flame» и удивляясь тому, что время исчезло так быстро, и он, в сущности, никуда так и не пришел.

Дальше всё вдруг начало развиваться стремительно, дела потребовали Яшиного участия, и завертелся сам собою какой-то невидимый механизм. Яше пришлось переехать к родителям Зины, потому как отец её был совсем плох, и, несмотря на все деньги, которые передавали Борис и Яша, и на лучших врачей, которых Борис присылал, в состоянии Валерия Викторовича «положительной динамики» не было. Умер Карасик тихо, днем, когда Зинина мама повела внучку гулять. Маленькая Лилечка, по счастью, не успела испугаться, обманутая обычным «дедушка уснул», и пошла набирать обороты печальная, медленная карусель, с агентами, жаждущими денег, с закупкой продуктов для поминального стола, с вызовом родных из Белоруссии и с необходимостью найти Зину. Прилетел Борис, растерянно развел руки в стороны, – где я ее найду? Решили ждать, сколько возможно, но впереди был Новый год и редкие для теперешней Москвы морозы, потому похоронили Валерия Викторовича без Зины. После поминок, как водится, долго сидели на кухне, и Борис, щелкая ручкой электроплиты, сказал, – Яша, я хочу увезти тёщу и дочь к себе. Во Францию? – переспросил Яша. Нет, я не говорил тебе, но и у меня дела шли не так уж, чтобы… мы с моим компаньоном… короче, я решил переезжать в Германию, в Берлин. Хорошие варианты с работой, и вообще. Что именно «вообще»? – опять переспросил Яша. – И как же Магда? Вот уж, Магда меня беспокоит меньше, чем её лягушки. Магда занята делом. И Зина, судя по всему, тоже занята. Кстати, ты заметил? Они ОБЕ нашли себе мужчин, которые заняты именно ДЕЛОМ?! Один занят лягушками, другой революцией, – Яша налил себе водки в чайную чашку, – тоже мне, занятие. Они служат идее, – Борис поставил на стол коньяк, – а ты, ты? Что делаешь ты? Понятия не имею, – честно ответил Яша, – а мне все равно. Почему обязательно надо служить какой-то идее? Почему нельзя просто – жить, а?

– Валерия Викторовна, – у похмельного Яши вместо головы была на плечах кастрюля с кипящей водой. Стоило ему повернуть голову, как кипяток стекал по спине, дурнота накатывала, и Яша буквально валился туда, куда позволяло тело.

– Яша, мальчик, ну что же ты так набрался? Господи, вот, беда, вот, некстати! У Валеры где-то была бутылка своего зелья для опохмелки, но он так не напивался никогда! Иди, ляг, вон, в большой комнате диван разложен!

Валерия Викторовна Карасик собирала со стола грязную посуду, и все время принималась беззвучно плакать, пока Лилечка не начинала теребить её за фартук, – бабулечка, тебе плохо? Бабулечка, а что вчера было? Почему меня к другой бабушке забрали? Гости, да? «Другой бабушкой» была Яшина бабушка, обожавшая правнучку, забаловавшая её до невозможности, счастливая каждой, пусть минутной, встречей с Лилечкой.

– Валерия Викторовна, – Яша улегся на диване, – дайте мне хоть аспирину, имейте жалость?!

– Удивляюсь тебе, Яша, – Зинина мама держала стакан перед глазами и смотрела, как пускает пузырьки аспириновый кругляш, – ты бы хоть делом каким занялся! На что ты живешь?

– На подаяние, – Яша отвернулся лицом к стене, – вам-то, что за дело? У меня голова болит, а вы лезете. Бориса спрашивайте, он вам зять.

– Зять, конечно, зять, было б где взять! Дурака не валяй, я что? Без глаз?

– А раз с глазами, дайте водки. Или аспирину уже! И, вот, все спросить хотел, а вы что, с Зининым отцом? Ну, почему у вас одинаковые имена-отчества? Родня?