Берег печалей

Если любимчиком мужа был Уго, то жена с первого же дня невольно выделяла малышку Эдвидже, которая родилась, когда ей было уже сорок два года. Едва взглянув на девочку, Анджелика узнала в ней собственные черты и такие же волосы цвета расплавленной меди. Когда дочка выросла, стало ясно, что, помимо внешности, она унаследовала от матери живой ум и ее романтический характер.

Эдвидже была самой красивой из сестер и в то же время самой способной. Научившись читать, она сразу же стала получать только высокие оценки, особенно по литературе и грамматике. Девочка обожала ходить в школу. Ах, как же ей нравился запах учебников, черные обложки тетрадей, разноцветные мелки! А еще географические карты с реками, морями, вулканами и горами! Больше же всего Эдвидже поражала мысль о том, что любой звук можно отобразить на бумаге при помощи букв. Ей казалось невероятным, что для каждого явления на земле придумано слово, ну совершенно для каждого. Очень скоро она выучила наизусть два толстенных тома в кожаных обложках, которые лежали на столе у учительницы, озаглавленные «Словарь итальянского языка». Синьора Джина объяснила Эдвидже, как ими пользоваться, и словари сразу же стали ее любимой игрой. Любое слово, какое бы ни пришло девочке в голову, содержалось на их страницах, причем в идеально выверенном алфавитном порядке, и ей ужасно нравилось искать их. Когда Эдвидже исполнилось десять лет, Акилле забрал ее из школы. Он уже потратил столько сил и пошел на большие жертвы, чтобы оплатить учебу старшего сына, а тот, неблагодарный, решил сделаться священником. Повторять эту ошибку, тем более с девочкой, глава семьи не собирался. Анджелика долгие месяцы боролась с несправедливым решением мужа, проявив такую же настойчивость, какая в юности помогла ей завоевать Акилле, но в этот раз ее усилия не увенчались успехом.

– Так ты сама можешь обучить ее математике и естественным наукам, а все остальное – пустая трата времени, – заявил супруг и твердо стоял на своем решении.

Но было уже поздно: Эдвидже всей душой полюбила чтение, и книги быстро заняли ключевую роль в ее жизни. Она обратилась к своей учительнице с просьбой одолжить ей какие-нибудь романы, и синьора Джина с радостью исполнила желание девочки. Каждый месяц она ездила в Библиотеку Ариосто в Ферраре и возвращалась в Стеллату с целой сумкой книг. Именно благодаря своей учительнице Эдвидже познакомилась с русской литературой: она прочитала «Войну и мир», «Анну Каренину», «Братьев Карамазовых». Потом пришел черед французских авторов: Гюго, Бальзака, Дюма… В один прекрасный день она открыла для себя «Госпожу Бовари», и этот роман поразил ее до глубины души.

Эмма <…> все ждала какого-то события. Подобно морякам, потерпевшим крушение, она полным отчаяния взором окидывала свою одинокую жизнь и все смотрела, не мелькнет ли белый парус на мглистом горизонте[5].

Казалось, Флобер писал о ней, ведь она испытывала точно такие же чувства! Эдвидже не могла оторваться от книги. Она тайком читала ее по ночам при свете свечи.

Младшая дочь Акилле выросла в невероятно красивую девушку. У нее были светлые глаза слегка миндалевидной формы, проникновенный взгляд и роскошные медные волосы, доставшиеся от матери. Но родителей беспокоила не ее несомненная привлекательность и даже не толпа ухажеров, что теперь следовала за ней повсюду, а чересчур романтический, восторженный характер. И Акилле, и ее дед Доллар сразу заметили в девушке излишнюю склонность к фантазиям. Она не страдала меланхолией и не собиралась лишать себя жизни, как прадед Джакомо, но тем не менее бессмысленно было отрицать, что в семье появилась еще одна неисправимая мечтательница. Эдвидже не строила ковчеги, однако жила в собственных воздушных замках, полных грез о любви, и родные всерьез опасались, что это рано или поздно приведет к печальным последствиям.

Доллар, уже совсем пожилой, однажды отвел внучку в сторону и во всех подробностях поведал ей о проклятии, что Виолка прочла в картах много лет назад. В то время Эдвидже была еще подростком, и рассказ деда глубоко впечатлил ее.

– Откуда вы знаете, что все это правда?

– Поначалу я и сам не поверил, но однажды ночью пошел ловить лягушек, чуть не утонул, и мне явилось видение. Тогда-то я и понял, что мать была права. Это проклятье и в самом деле нависло над всей семьей Казадио.

Акилле тоже беспокоился.

– Если она влюбится, то бог знает что натворит, – качал головой он.

Переживания отца оказались пророческими. В двадцать один год Эдвидже влюбилась, причем именно так, как героини обожаемых ею романов: не в того человека, всей душой, до беспамятства.

Мужчину, что изменил всю ее жизнь, звали Умберто Кавалли. Он родился и вырос у моря, но переехал в Стеллату, чтобы жениться на кузине Эдвидже – Марте. У Умберто были красивые зеленые глаза и врожденное обаяние, покорявшее всех вокруг. Марта же происходила из цыганской половины семьи Казадио. Ее отличали смуглая кожа, томный взгляд, слегка орлиный нос и пышная грива черных волос, которые она заплетала в косу, доходившую до самых бедер. Девушка была очарована Умберто с первой встречи, но, когда тот попросил ее руки, не стала торопиться с ответом.

– Я сообщу мое решение завтра, – сказала она.

Всю ночь Марта проворочалась в постели, охваченная дурным предчувствием. Родные прочно вбили ей в голову странные истории об опасности неудачных браков и мрачных предсказаниях. Утром, проходя мимо зеркала, она на миг увидела в нем отражение женщины с разноцветными перьями в волосах. Однако, когда девушка открыла ставни, оно исчезло, из зеркала смотрело лишь ее собственное лицо.

Внезапно целая стая птиц разом взлетела с ветвей вяза в саду и с шумом поднялась в воздух. «Птицы – это плохой знак», – подумала Марта. Но воздух был свежим, на небе сияло солнце. Девушка решила, что такой чудесный день может принести только удачу.

Выбросив из головы мысли о птицах, странном отражении в зеркале и дурном предчувствии, что не давало ей спать всю ночь, она приняла решение выйти замуж за красавца с зелеными глазами и обаятельной улыбкой.

В день свадьбы двоюродной сестры, у входа в церковь, Эдвидже Казадио и увидела Умберто Кавалли в первый раз. Поначалу она даже не поняла, что это жених, а когда осознала свою ошибку, было уже поздно.

Впоследствии говорили, что это она сбила юношу с пути истинного, потому что бесстыдно глазела на него прямо в день венчания. Сам же Умберто, перехватив взгляд Эдвидже, увидел в нем нечто безумное и невольно вздрогнул. Впрочем, с этого момента он и сам не мог отвести от нее глаз. Дошло до того, что он оборачивался и искал ее в толпе родственников, даже стоя перед алтарем.

Эдвидже и Умберто избегали друг друга несколько месяцев, чтобы не дать воли безудержному влечению, которое оба почувствовали с первого взгляда. Однако это не помогло, и в конце концов парочка предалась страсти, которой было предназначено разрушить две семьи.

Эдвидже потом много лет пришлось выслушивать упреки родных:

– Как тебе не стыдно! Связалась с женатым, да еще и с мужем собственной кузины! – возмущались они.

Иногда по вечерам, чтобы не давать ей встречаться с любовником, Анджелика запирала дочь на ключ. Хоть мать и отличалась прогрессивными взглядами и обожала Эдвидже, но всему есть предел. Тут речь шла о нарушении незыблемой клятвы – брачных обетов!

Оказавшись взаперти, девушка начинала кричать:

– Откройте или я лишу себя жизни! Клянусь, если не выпустите меня, я перережу себе вены!

Вены она себе не перерезала, но за ночи, проведенные под замком, Эдвидже дважды выбивала дверь плечом, срывала занавески и перебила о стену половину ценных предметов в комнате.

Родители не знали, что и думать.

– В кого она такая? – поражалась Анджелика.

– Это все книжки виноваты! – уверял ее Акилле.

Однако он узнавал в дочери ту непоколебимую решимость, что отличала его самого во времена революционной борьбы под предводительством Гарибальди.

Однажды вечером, оказавшись взаперти, Эдвидже высунулась в окно и принялась кричать:

– На помощь, позовите жандармов! Меня заперли в клетке, как зверя!

Жандармов никто не позвал, но в скором времени у дома собралась толпа соседей. Задрав головы и раскрыв рты, они с любопытством наблюдали за спектаклем отчаянной девушки.

Тогда родители поняли, что Эдвидже нужно увезти из Стеллаты куда-нибудь подальше. Решено было отправить ее под Болонью, к детям Альфонсо и Ады, в надежде, что расстояние излечит ее от нездоровой страсти. Родители готовы были оставить там дочь на месяцы или даже годы, если понадобится.

– Ни за что на свете! – наотрез отказалась девушка, когда ей сообщили об этом решении.

– Или ты собираешь вещи и едешь к своим кузенам, или мы продаем дом и уезжаем за границу все вместе. В Америку или в Аргентину. Да хоть в Африку к бедуинам, только бы подальше от этого мерзавца! – Акилле был непоколебим.

Эдвидже поняла, что ей не оставили выбора, и неделю спустя покинула Стеллату, рыдая от злости и сердечных мук.

Долгие месяцы она не отвечала на письма родителей, демонстрируя всю степень своего возмущения и обиды. Так прошел целый год. И вдруг ни с того ни с сего Эдвидже принялась строчить послания, полные изъявлений дочерней любви. Она сообщала, что работает портнихой, скучает по семье и наконец-то обрела душевный покой.

– Вроде не притворяется, – говорила Анджелика.

– Нет, что-то она слишком спокойна, я не верю, – качал головой Акилле, подкручивая ус единственной рукой.

Словом, родители сомневались. Но через некоторое время Эдвидже прислала письмо, полное раскаяния, в котором просила прощения за свое поведение и умоляла отца уговорить Марту простить ее. Тут Акилле окончательно растаял и сообщил, что готов снова принять дочь в лоно семьи.

Спустя шестнадцать долгих месяцев разлуки Эдвидже собрала вещи, села в пролетку, потом на поезд, потом на другой и наконец прибыла в Стеллату. Не прошло и суток, как ее отношения с Умберто возобновились, причем самым бесстыдным образом.

Девушка покорно сносила наказания отца, угрозы священника, истерики Марты и собственные муки совести. И пока законная жена вынашивала одного ребенка за другим, Эдвидже оставила всякую надежду на замужество и детей ради любви к Умберто. Их отношения длились год за годом, так что в конце концов соседи устали судачить о любовниках, а священники – пытаться их вразумить. Постепенно все просто смирились с этим фактом, включая обманутую жену.

* * *

Однажды июльским днем Умберто после обеда вышел из дома с двумя маленькими сыновьями, сказав жене, что поведет их на прогулку. На самом же деле он оставил мальчишек играть на песчаном берегу реки и поспешил к любовнице, поджидавшей его в тополиной роще. Уходя, он настрого запретил детям приближаться к воде.

– В речке не купаться, пока я не вернусь! Поняли?

День выдался жарким, и после плотских утех, разморенные зноем и страстью, любовники задремали, сжимая друг друга в объятиях. Река мерно журчала, овцы отдыхали в тени деревьев, воздух наполнял стрекот цикад. Мерное течение летнего дня прервали отчаянные вопли Марты. Умберто резко открыл глаза.

– Дети… – только и сказал он.

Наскоро одевшись, он кинулся на песчаную отмель, где оставил сыновей. Он бежал в незастегнутой рубашке, босиком, не замечая, как колючий кустарник царапает ноги. В глубине души Умберто уже понял, что его жизнь кончена.

* * *

Двое братьев долго ждали возвращения отца. Младший хотел искупаться, старший не разрешал, но июльская жара была невыносима, и в конце концов манящий зов прохладной воды оказался сильнее. Мальчики скинули одежды и ринулись в воду. Они смеялись, хлопали в ладоши, ныряли с головой, набирали полный рот воды и потом выпускали ее фонтанчиком. Внезапно младшего стало затягивать в незаметный, но опасный речной водоворот. Старший, которому было восемь лет, кинулся на помощь и схватил брата за волосы. Он долго боролся с течением, но в конце концов его тоже утянуло под воду.

Около четырех часов пополудни, обеспокоенная тем, что муж и дети еще не вернулись, Марта отправилась на поиски. Она собиралась свернуть на дорогу, идущую по крутому берегу реки, когда увидела мужчину, идущего навстречу. Едва он приблизился, Марта почувствовала, что теряет сознание, ледяной пот выступил у нее на лбу: на шее у крестьянина висели две змеи с белым брюшком, обе с отрезанными головами.

– Откуда они у вас? – спросила перепуганная мать.

– Да вон там нашел, прямо за вашим огородом. Они переплелись друг с другом.

Марта со всех ног кинулась к реке. Добежав до песчаной отмели, она обнаружила детские сандалии, одежду и соломенную шляпу младшего. Мать принялась звать детей, выкрикивая что есть мочи их имена, но ей уже все было ясно.

Тела нашли три дня спустя почти в десяти километрах от Стеллаты. Они плавали в реке, раздутые и посиневшие, будто тропические рыбы.

Рассудок Марты помутился. Она ничего не ела и целыми ночами, рыдая, звала погибших детей. Однажды вечером, в октябре, рыбаки увидели, как она спускается с крутого берега реки. Она шла медленно, маленькими шажками, устремив немигающий взгляд цыганских глаз на воды По. На Марте была ночная рубашка до пят, волосы, обычно стянутые в тугую косу, рассыпались копной до самых бедер. Мужчины стали звать ее, но она не ответила и не обернулась, продолжая идти к реке. Потом несчастная вошла в воду, и ее тут же потащило в сторону течением.

Когда рыбаки вытащили Марту, она была без сознания, в легкие попало немало воды. Ее положили на илистый берег. Длинные волосы при этом оставались в воде и продолжали колыхаться на поверхности, создавая вокруг головы женщины гигантскую корону, похожую на хвост огромного павлина. Перепуганные рыбаки принялись ритмично давить ей на грудь: раз – два, раз – два, изо всех сил, пока наконец речная вода не полилась изо рта.

Придя в себя, Марта рассеянно, как во сне, уставилась на своих спасителей, а потом сказала:

– Да будьте прокляты вы оба.

Она закрыла глаза и поджала губы – это выражение так и осталось у нее на лице на всю жизнь.

Больше женщина не захотела ни с кем разговаривать. Она наглухо закрылась в собственном мире, сотканном из ненависти и печали. Марта всегда молчала, при необходимости только кивала или мотала головой, и лишь по ночам родные слышали ее голос, когда она громко звала погибших детей. После этих трагических событий супруги с оставшимися тремя детьми переехали к родственникам в окрестности Новары, и с тех пор о них ничего не было слышно. Эдвидже тоже резко переменилась с того ужасного дня: она погрузилась в молчание, почти столь же глубокое, как и безумие ее двоюродной сестры. Из решительной бунтарки девушка превратилась в тихое существо с потухшим взглядом. Она раздала все свои платья и теперь всегда одевалась в черное.

Родные же отнеслись к трагедии как к чему-то неизбежному: это был долг, который рано или поздно предстояло уплатить. То, что случилось, стало следствием непохожести их семьи на других. Прошлое повторялось, напоминало о себе проклятье, появившееся из-за смешения крестьянской крови с совсем другой – иноземной и свободной. Они вернулись с похорон утонувших мальчиков с тяжелым сердцем, но в то же время с надеждой, что теперь мертвые предки успокоятся в своих могилах. По всему выходило, что пророчество Виолки сбылось: несчастливый брак был налицо, как и водоворот и погибшие дети. Однако призрак цыганки не перестал являться семье Казадио во сне, и стало ясно, что проклятье по-прежнему висит над их родом.

Постепенно родные привыкли к молчанию Эдвидже настолько, что почти забыли о ней. Когда она заболела корью и не спустилась к обеду, никто не заметил ее отсутствия, даже собственная мать. Пока дочь была маленькой, Анджелика любила ее сильнее, чем остальных детей, но за годы бесконечных ссор из-за ее непозволительной связи с женатым мужчиной потеряла терпение. Эдвидже провела три дня без еды. Когда лихорадка немного спала, она смогла подняться с постели и, пошатываясь, пошла по коридору, но проходя мимо кладовки, упала в обморок от резкого запаха домашней чесночной колбасы, что была развешана под потолком.

После произошедшей трагедии девушка и сама поняла, что любовные романы затуманили ее разум, а потому поклялась, что больше не прочтет ни единой книги за всю жизнь. Поскольку о замужестве теперь не могло быть и речи, Эдвидже задумалась о том, как зарабатывать себе на жизнь. Во время изгнания к родственникам на ферму под Болоньей она научилась шить, а потому теперь решительно достала старенькую машинку «Зингер», поставила ее под кухонным окном, и на следующие полвека с лишним превратилась в портниху, шившую свадебные платья всем невестам Стеллаты.

Поначалу Эдвидже еще показывалась на люди, отправляясь на базар. Она проезжала по дороге, ведущий в Бондено, стоя на повозке, восхитительная и ужасная в своем черном платье: взгляд голубых глаз устремлен вдаль, пышная грива медных волос рассыпана по плечам. В одной руке она сжимала вожжи, другой погоняла лошадь. Лицо ее оставалось непроницаемым, губы вечно сложены в презрительную усмешку. Затем, по прошествии лет, Эдвидже стала выходить все реже. Ее видели, лишь когда она шла в церковь или летними вечерами выходила подышать свежим воздухом на берег реки. А потом, с приближением старости, она забросила и воскресные службы, и прогулки у воды, и постепенно в городе забыли о ней.

Эдвидже Казадио перестала жить мечтами и начала жить исключительно воспоминаниями. За долгие годы, что ей отвела судьба, она одного за другим похоронила всех родственников, с которыми когда-то росла. Прабабушка Виолка умерла в 1862 году, еще до ее рождения, но отец Акилле и дед Доллар так часто говорили о покойной цыганке, что с годами Эдвидже стало казаться, будто она и сама была с ней знакома. Однажды в детстве отец решил показать ей дагеротип с изображением Виолки. Он рассказал, что этот портрет сделали уже после смерти цыганки, чтобы сохранить ее облик навеки. Родные, как могли, усадили покойную в кресло с подлокотниками. Доллар и Доменика придерживали ее с одной стороны, сам он с Анджеликой – с другой. На полу перед цыганкой расселись внуки.

– В тот день бабушка была как королева на троне, – рассказывал Акилле. – Мы тщательно расправили ее юбки. Видишь? Волосы у нее до смерти оставались черными, и она всегда вплетала в них фазаньи перья. Она была великолепна, в облачении не хуже, чем у Девы Марии, со всеми своими ожерельями и кольцами на пальцах.

– Но взгляд у нее жуткий, – ответила Эдвидже, разглядывая изображение.

– Это потому что она умела видеть нечто за пределами нашего мира и даже собственной смерти.

В роли фотографа в тот день выступил Уго. Как только медная пластинка была готова, Анджелика побежала проявлять ее. Через двадцать минут она вернулась с крайне растерянным видом. Она протянула пластинку мужу, и Акилле тут же стал белее мела: за креслом, на котором сидела Виолка, стоял высокий худощавый мужчина. Взгляд у него был печальный, а на шее болталась оборванная веревочная петля.

После прабабушки Виолки пришел черед Доллара. Он умер, когда Эдвидже было семнадцать лет, так что она хорошо его знала. У деда был мрачноватый, цыганский взгляд и вечно взъерошенные волосы, остававшиеся черными до глубокой старости, как и у матери. А вот характером, по уверениям всех соседей, он с годами все сильнее походил на своего отца Джакомо, повесившегося много лет назад. К старости Доллар тоже стал угрюмым и молчаливым и, как когда-то его родитель, взял привычку прогуливаться по берегу По в сопровождении кого-нибудь из внуков. Эдвидже часто гуляла вместе с ним, когда была маленькой. Малышке приходилось шагать довольно быстро, чтобы не отстать от деда. Если они выходили на прогулку после грозы, девочка бежала впереди и убирала с дороги улиток, которых Доллар в рассеянности давил, не глядя под ноги.

И вот в возрасте девяносто одного года Доллар Казадио покинул этот мир – уже много лет как вдовец, но окруженный любовью своих родных. В течение последних, предсмертных дней дети и старшие внуки по очереди дежурили у его постели и держали его за руку. Незадолго до того, как испустить последний вздох, Доллар резко открыл глаза.

– Что такое, дедушка? – спросила Эдвидже, в тот момент сидевшая рядом.

– Какой странный сон, – сказал он и расплакался.

– Что вам приснилось?

– Тут были все наши родственники, даже те, что еще не родились…

– Что еще не родились?!

– Да, я хорошо всех их видел. И ваших детей, и детей ваших детей… – слабым голосом ответил Доллар.

– Но почему вы плачете, дедушка?

– Слишком многие из них были несчастны, все гонялись за какими-нибудь несбыточными мечтами… А еще… Господи, это было ужасно…

– Это просто из-за лихорадки, не переживайте.

– Нет, ты не поняла!.. Моя мать не смогла угадать, что нас ждет, у нее не получилось разглядеть как следует. А вот я… Теперь я знаю, что случится… Эдвидже, послушай, это очень важно…

Смерть не дала ему закончить фразу. Доллар умер в слезах, а девочке казалось, что он продолжал плакать и потом, еще довольно долго после того, как перестал дышать.

Его похоронили в семейной часовне. Родные сняли тяжелую каменную плиту, чтобы положить нового мертвеца в центральную общую могилу, где уже покоились родители Доллара, и в изумлении обнаружили, что гроб Виолки открыт: кто-то залез туда и украл ее ожерелья и кольца. Все подумали, что это отомстили цыгане, может, даже близкие родственники Виолки, которые так никогда и не смирились с тем, что она вышла замуж за гадже. Однако никто не решился произнести это вслух. В том числе и потому, что было кое-что еще, гораздо более странное: если тело Джакомо за годы превратилось в груду костей, то Виолку время будто и не тронуло. Ее черные волосы не перестали расти и теперь доходили до пят. Даже фазаньи перья были на месте. Родные положили Доллара между родителями, и пока возвращали крышку на гроб Виолки, одному из них показалось, что труп цыганки вздрогнул. Свидетель готов был поклясться, что покойная скосила взгляд в сторону единственного сына и, кажется, на миг улыбнулась ему.

1909

Семья Казадио продолжала жить в том же доме, в местечке под названием Ла-Фосса, ровно на границе Феррары и Мантуи. Полы из потертого обожженного кирпича, которые когда-то мыла Виолка, потом Доменика и наконец Анджелика, теперь старательно начищала Армида, жена Беппе – младшего сына Акилле. Она доводила их до блеска, подолгу стоя на коленях, натирая тряпкой и покрывая маслом, ловко орудуя сильными, похожими на мужские руками. Армида без остановки хлопотала по дому. Любовь в ее понимании выражалась не в ласках и поцелуях, а в конкретных делах: убедиться, что дети пошли в школу с чистыми ушами и в выглаженных фартуках; разлить по банкам абрикосовое варенье; достать теплую шерстяную одежду с приходом осени и снова убрать в дальний ящик, когда наступят жаркие дни. Только на такие вещи, по мнению Армиды, и нужно было тратить время. Она была в этом совершенно уверена, как и в том, что ей ужасно повезло выйти замуж за Беппе Казадио: хоть он и любит поворчать, но человек честный, порядочный, да к тому же еще владеет землей и скотом. В хлеву стояли две коровы и лошадь, в свинарнике – хряк и три свиноматки. В городке семья Казадио считалась зажиточной, хотя в ней было много детей и деньги в основном уходили на то, чтобы одеть и обуть их всех. Впрочем, на хлеб с маслом тоже хватало.

В те времена многие в Стеллате жили совсем бедно. Каждый год, после Дня святого Мартина, когда заканчивалась уборка урожая, те, кто не владел клочком земли, собирали вещи и готовились к отъезду. Погрузив свои скромные пожитки на тележки, они отправлялись скитаться по городам и весям в поисках хоть какой-нибудь работы на следующие месяцы. Скитальцы исчезали в тумане, хилые и вечно голодные, с рахитичными детьми и женами, что оставались без зубов уже к сорока годам.

Тогда же многие в округе эмигрировали, следуя за родственниками или знакомыми, что отправились попытать счастья за океаном. Те рассказывали в письмах, что в Америке работы полно, надо лишь засучить рукава и как следует трудиться, тогда и деньги не заставят себя ждать. Тут есть «мани», много «мани», писали они, и города с улицами широкими, словно реки, и дома высотой с башни, и звонкие трамваи, и быстрые поезда, и бульвары, полные автомобилей! А по вечерам в городах зажигают столько огней, словно каждый день Рождество.

От таких рассказов с каждым месяцем все больше жителей Стеллаты мечтало о новой жизни. Они продавали последнюю корову или мула и отправлялись в путь – хилые, полуголодные, с заплатками на штанах. На маленькой станции Стеллаты садились в поезд до Поджо-Руско, оттуда – до Милана. Сколько страхов: «А вдруг я потеряюсь, вдруг у меня украдут несчастные несколько лир, зашитых в поясе трусов? А если я не найду нужный поезд? А если не разберу названия и расписание, что написал на листочке приходской священник?» В Милане отчаянные путешественники пересаживались на поезд до Генуи, чтобы там попасть на борт какого-нибудь парохода Королевского флота и отплыть в далекую Америку. В чемоданах они увозили фотографии пожилых родителей, готовых скорее умереть от голода, чем ехать неизвестно куда, ведь жизнь в бедности им не в новинку и она уж точно не так страшна, как неизвестная земля посреди океана, одна мысль о которой повергает в ужас. Кто оставался, продолжал бороться с нашествиями вредителей, болезнями пшеницы, страхом перед сильным градом в разгар лета или разливами реки в ноябре. Любая подобная беда могла в один миг уничтожить весь годовой урожай.