Берег печалей

Доменика схватила метлу и кинулась на него, надеясь, что пара тумаков приведет сына в чувство, но тот ловко ускользнул от материнского гнева. Тогда она подхватила с его стола столько бумаг, сколько смогла унести, и отправила их прямиком в печку. Доллар рассказывал жене, как фантазии Джакомо довели того до самоубийства, а свекровь в свое время напугала до смерти, описывая кошмарное пророчество, которое открыли ей карты. Ужасно взволнованная, Доменика поведала обо всем священнику во время исповеди. Тот сказал ей не слушать никакие пророчества, подчеркнув, что верить гадалкам – большой грех. Доменика, однако, не собиралась рисковать. По мере того как дети росли, она внимательно следила за тем, чтобы те не предавались странным мечтам и не становились жертвой легкомысленных влюбленностей. С семью отпрысками ей это удалось без проблем, но вот Акилле с его проклятой одержимостью математикой лишил Доменику сна.

Доллар тоже пытался убедить первенца оставить эту необузданную, а потому опасную страсть.

– Ты прямо как твой дед Джакомо! Займись-ка лучше лошадьми: надо их почистить и принести зерна. А твоими странными идеями сыт не будешь, – твердил он сыну.

Но жажда знаний в юноше не имела границ, и никакие удары метлой или отеческие наставления не могли отвратить его от учебы.

* * *

Тем утром в апреле 1847 года небо над Ченто было ясным, и зимние морозы уже давно сменились теплой весной. Дойдя до главной площади, Акилле увидел группу людей, сгрудившихся около церкви, и из любопытства подошел поближе. Со ступенек лестницы вещал проповедник – молодой мужчина с густой бородой, длинными черными как смоль волосами и сияющим взглядом. На нем была красная рубашка, на груди висел большой крест.

– Кто это? – спросил Акилле у старика, стоявшего рядом.

– Уго Басси. Он варнавит[3], а кроме того, славный воин.

– Если он священник, то почему не в сутане?

– Он же не простой священник. Смотри внимательно, сынок, однажды будешь детям рассказывать, как видел героя. Никто не умеет так воспламенить душу, как он.

Старик поведал, что говорят, будто Уго Басси принял обет из-за несчастной любви, но его истинное призвание – борьба за освобождение Италии от австрийского господства. Также он рассказал, что Уго мечтает о новой, объединенной и независимой стране, а его проповеди настолько убедительны, что прославили священника по всему полуострову. Нередко, однако, эти выступления вызывают недовольство церковных властей из-за их патриотической направленности и призывов к общественной борьбе.

Привлеченный горячей речью варнавита, Акилле остановился послушать. Уго Басси призывал народ восстать против иностранного владычества:

– Господь не зря сказал нам: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Неужели эти Божьи слова, что дали силы стольким евангельским апостолам и мученикам, не могут вдохновить новых героев на праведное дело?

Когда варнавит закончил проповедь, Акилле Казадио подошел к нему.

– Святой отец, я готов. Я хочу пойти с вами и бороться за нашу Родину.

Уго Басси с сомнением оглядел юношу.

– Сколько тебе лет? Нужно стать мужчиной, чтобы иметь право рисковать собственной жизнью.

– Мне двадцать один, – соврал Акилле.

В тот же день он написал родителям письмо, в котором сообщал, что отправился сражаться за независимость Италии.

Когда Доллар развернул послание, ему пришлось сесть, чтобы оправиться от удара. Затем он удрученно покачал головой:

– Права была мама. У нас, Казадио, безумие в крови, потому и постигла беда моего восторженного сына…

До крайности обеспокоенный, Доллар поспешил к матери, чтобы попросить ее погадать на картах.

Виолке к тому времени исполнилось семьдесят лет, но у нее не было ни единого седого волоса и ни одной морщины. Из-за катаракты, однако, она почти ничего не видела. Узнав о письме Акилле, цыганка вытащила колоду Таро и перемешала ее. Она начала раскладывать карты, поднося каждую вплотную к носу, чтобы различить изображение. Поначалу Виолка была взволнована, но постепенно ее лицо прояснилось. Раскрыв последнюю карту, она улыбнулась.

– Не переживай, сын твой вернется домой целым и невредимым.

– Вы уверены, мама?

Цыганка снова перемешала колоду и дала Доллару выбрать карты. Она снова поднесла каждую к больным глазам – так близко, словно принюхивалась.

– Смерть тут есть, не стану это скрывать… Но смотри: вот Ангел, это символ воскрешения.

– Мама! На что мне сдалось воскрешение? Я хочу, чтобы Акилле вернулся живым, и тогда отшлепаю его так сильно, чтобы все проклятые фантазии повылетали из головы.

– Говорю тебе, Акилле вернется. Вот, видишь? Это Отшельник. Твой сын рядом с достойным человеком.

На карте, согласно традиции, был изображен святой Антоний Великий с фонарем и крестом в руках, а рядом с ним была нарисована свинья. Виолка вздохнула.

– Это, должно быть, священник. Огонь в его руках укажет Акилле путь, а рядом с ним почему-то свинья.

– При чем тут свинья?!

– И правда, при чем тут свинья? – задумчиво протянула Виолка.

Ей подумалось, что она слишком стара для предсказаний, ум уже не так остер, как раньше. Цыганка перевернула последнюю карту и увидела Ангела в прямом положении.

– Звучат трубы, и мертвые восстают из могил!

– Снова вы про это воскрешение! Иногда мертвецы с нами разговаривают, это правда, но я еще ни разу не видел, чтобы кто-то восстал из могилы.

– Говорю тебе, Акилле вернется. Пройдет много лет, но однажды мы снова увидим его.

– А свинья?

– Да уж, свинья… – пробормотала Виолка, по-прежнему пребывая в растерянности.

* * *

В течение следующих двух лет Акилле Казадио обошел всю Италию вдоль и поперек, следуя за священником-революционером. Единственным, что поддерживало его связь с семьей, были письма, которые он время от времени отправлял в Стеллату, чтобы успокоить родителей. Пару раз он был ранен, но, к счастью, совсем легко. Юноша быстро убедился, что война – это не только героизм, трехцветные флаги и доблестные подвиги, но и страх, загнивающие раны, одиночество. Война – это холод и голод, крики раненых, безумие в глазах умирающих.

Акилле было ужасно тяжело выносить хаос, теперь постоянно царивший в его жизни, но он мужественно терпел неуверенность в завтрашнем дне, отсутствие ориентиров и порядка. Он старался сосредоточиться на четком выполнении повседневных дел: это давало ему ощущение, будто он все еще может управлять собственной жизнью. Например, юноша всегда застегивал мундир снизу вверх, очень аккуратно, не пропуская ни одной пуговицы. Однажды, возвращаясь с битвы, на которой погибло немало его друзей, Акилле заметил, что, завязывая шнурки на ботинках, случайно пропустил один крючок и пропустил тесемку в следующие два раза подряд. Он тут же уверился в том, что именно это спасло ему жизнь, и потом всегда завязывал шнурки только таким образом.

Когда Акилле было нечем заняться – несмотря на войну, случалось это нередко, – он повторял в уме математические формулы или теоремы, и эти мысли отзывались в его сердце мучительной ностальгией, будто воспоминание о давно ушедшей любви. В письмах, однако, он мало рассказывал о себе. Вместо этого юноша подробно описывал сражения, героические поступки, свидетелем которых становился, а чаще всего воспевал мужество и щедрость Уго Басси. В конце 1848 года он писал родным:

27 октября, во время атаки в Местре, я был рядом с ним. Падре Басси укреплял боевой дух солдат, оставаясь вместе с ними и размахивая трехцветным флагом. Весь ноябрь он помогал нам, ухаживая за ранеными и вдохновляя на продолжение борьбы. Наконец, мы достигли Равенны, откуда я вам сейчас и пишу. Вчера вечером падре Басси произнес речь у могилы Данте, призывая нас сражаться с врагом со всей яростью и страстью.

Пока Доллар читал это письмо, Доменика то и дело осеняла себя крестным знамением, в ужасе от мысли обо всех опасностях, которым подвергается их сын.

– Да не оставит его Мадонна своей милостью, – молилась она.

Доллар же не переставал проклинать манию семьи Казадио следовать за химерами и несбыточными мечтами.

– Всегда больше всех достается беднякам. Господа-то точно не пойдут на смерть за безумные идеи! – злился он.

Когда становилось совсем тяжело, Доллар вспоминал о том, как мать прочитала по картам, что Акилле вернется. Может, она и права. Кроме того, если бы сын умер, он наверняка смог бы поговорить с ним, как случалось в детстве с душами на кладбище. Но от Акилле не слышно было ни единого вздоха. «Это хороший знак», – говорил себе Доллар.

* * *

Несмотря на то что 1 января 1849 года папа Пий IX объявил, что отлучает от церкви всякого, кто посмеет «запятнать себя любыми действиями, направленными против верховной власти папы римского», Уго Басси продолжил революционную борьбу, и Акилле по-прежнему был рядом с ним.

В апреле 1849 года, когда варнавит присоединился в Рьети к Джузеппе Гарибальди, став капелланом его легиона, родители получили от Акилле такие строки:

27 апреля мы прибыли в Рим, но тем же вечером, опасаясь вражеского наступления, были вынуждены снова отправиться в путь. Вы не представляете, со сколькими опасностями нам пришлось столкнуться, но каждый раз Гарибальди находил способ спасти нас. Я представлял себе его более высоким и крепким. На самом же деле он довольно небольшого роста, но его фигура на красивом белом коне все равно выглядит очень внушительно. Все женщины, богатые и бедные, падают к его ногам. Его жене Аните приходится потрудиться, чтобы держать их всех в узде.

Покинув Рим, гарибальдийцы пересекли Лацио, Тоскану и Марке, преследуемые четырьмя армиями: французской, испанской, австрийской и Королевства обеих Сицилий. 31 июля войска достигли Сан-Марино, считавшегося иностранной территорией.

Мундиры добровольцев были изодраны в клочья, солдаты давно голодали, и боевой дух опустился до нуля. Анита, несмотря на то что была на пятом месяце беременности и измучена малярийной лихорадкой, всегда ехала на коне рядом с мужем, причем не в боковом седле, каким обычно пользовались женщины, а как настоящий солдат. В те дни, однако, ей становилось хуже день ото дня.

Акилле восхищался Анитой и, как и многие другие, был в нее тайно влюблен. Он мечтал, что однажды возьмет в жены такую же красивую и отважную девушку. У Аниты были прямые каштановые волосы, высокий лоб и такой пышный бюст, что даже мужская одежда, которую она надевала для езды на лошади, не могла его скрыть.

Однажды ночью, пока войско стояло лагерем у подножия башен Сан-Марино, Акилле довелось поговорить с ней. Юноша должен был передать Гарибальди послание от Уго Басси, но в тот момент генерала не было на месте. Анита, сидевшая у входа в палатку, предложила ему подождать.

– Жозе скоро подойдет, садись.

Акилле устроился рядом с ней. Он смущенно смотрел прямо перед собой, не зная, что сказать и куда девать руки. Стояла жара, оглушительно стрекотали цикады.

Анита внимательно посмотрела на него.

– Ты еще совсем мальчишка. Сколько тебе лет?

– Достаточно, чтобы сражаться вместе с генералом.

– Война… И зачем она нужна?

– Чтобы дать свободу людям.

– Нет, мальчик, она нужна лишь для того, чтобы лживые люди становились еще более жадными и жестокими. Они и придумали ее, но не для защиты идеалов, а чтобы заглушить страх смерти и боязнь остаться никем.

– Я не боюсь смерти.

– Красивый, да еще и смелый, – улыбнулась Анита.

Акилле, обрадованный комплиментом, повернулся в ее сторону. Она была бледна, лицо измученное, на лбу выступила испарина.

– Вам нехорошо, синьора?

– Это все из-за жары. Хотя я и родом из Бразилии, вроде должна быть привычной… Ты знаешь, где это, Бразилия?

– Ниже Соединенных Штатов Америки?

Анита засмеялась.

– Да, но намного, намного ниже. Там мы и познакомились с Жозе.

Она свернула сигарету и зажгла ее.

– Все возмущаются, когда женщина курит, но меня это не волнует.

Анита рассказала ему о своей бунтарской юности и о том, как мать заставила ее в четырнадцать лет выйти замуж за мужчину, которого она не любила.

– Она говорила мне, что женщина должна знать свое место, но мне на этом месте было слишком тесно. Пока однажды я не встретила Жозе. Он целый вечер смотрел на меня не отрываясь, потом наконец подошел и сказал мне всего четыре слова: «Ты должна быть моей», – но этого было больше чем достаточно. Когда Жозе подготовился к отъезду, я ушла от мужа и уехала вместе с ним. И ни разу не обернулась назад.

– Вы скучаете по Бразилии?

– Немного. Знаешь, это очень красивая страна. Очень бедная, но очень красивая.

– Когда закончится война, вы сможете снова поехать туда.

– На это не будет времени, – тихо ответила Анита.

Акилле показалось, что эти слова замерли у нее на устах.

– А где твоя семья? – спросила женщина, меняя тему.

Юноша рассказал о городке на берегу По, о том, как его отца назвали в честь американской монеты, и о бабушке-цыганке, которая ходила с фазаньими перьями в волосах.

Анита весело смеялась, обстановка слегка разрядилась.

– Готова поспорить, дома тебя ждет какая-нибудь красотка.

– Кого, меня? Нет… Были несколько девушек, что мне нравились, но не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь.

– Когда это случится, ты сразу поймешь, не будет никаких сомнений.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– А что чувствуешь, когда влюбляешься?

Она немного помолчала, а потом ответила:

– Это когда все встает на свои места. Ты встречаешь кого-то, и с первой минуты уже знаешь, что этот человек будет для тебя всем: и добром и злом, что он подарит тебе величайшее счастье и принесет великие страдания.

* * *

Вскоре австрийцы окружили лагерь у стен Сан-Марино, и Гарибальди приказал бежать. Преодолев множество опасностей, в ночь с 1 на 2 августа 250 гарибальдийцев достигли порта Чезенатико. Анита по-прежнему скакала бок о бок с мужем. В три часа ночи, продав лошадей и собрав немного провизии, беглецы отплыли по направлению к Венеции, где собирались присоединиться к другой группе революционеров. Гарибальди настоял на том, чтобы Басси сел с ним в одну лодку, а поскольку священник и Акилле к тому времени уже стали не разлей вода, юношу тоже взяли на борт.

Весь следующий день плавание проходило спокойно. Настала ночь, но революционеры продолжили продвигаться на север, надеясь, что темнота послужит надежной защитой. Однако их выдал лунный свет. На австрийской шхуне заметили беглецов и открыли стрельбу. Несколько судов сдались. Только пяти лодкам, включая ту, на которой плыл Гарибальди, удалось спастись.

Пережив множество приключений, революционеры достигли города Комаккьо. Но в трактире, где они остановились, кто-то узнал Гарибальди и Уго Басси и донес на них властям. В последний момент генералу с женой и несколькими солдатами удалось бежать, а вот варнавита арестовали, и вместе с ним троих его людей: Фабрицио Тесту, Джованни Ливраги и Акилле Казадио. Всех четверых отвезли в болонскую тюрьму, где несколько дней спустя им объявили смертный приговор без суда и следствия.

Из своей камеры Акилле написал прощальное письмо родителям:

Дорогие мама и папа, я в тюрьме, откуда и пишу вам мое последнее послание. Больше всего я страдаю не по собственной жизни, а от мысли о том, какую боль принесет вам моя смерть. Не отчаивайтесь, помните о том, что я умираю с гордостью за себя и за идеалы, которые стоят жизни.

Обнимаю вас и целую со всей сердечностью,

ваш сын Акилле

Около полудня 8 августа 1849 года четверых приговоренных к смерти оставили наедине со священниками, которым было поручено исповедовать их и совершить последнее помазание. Акилле сидел опустив голову, совершенно сломленный. Уго Басси подумал, что ему лучше было бы покричать, выпустить свою боль. Он подошел к верному юноше.

– Это я повел тебя на смерть и ни за что себе этого не прощу. Когда я встретил тебя в Ченто и спросил о твоем возрасте, я сразу понял, что тебе не двадцать один год. Я должен был отправить тебя домой, но я прочел в твоих глазах такое негодование, такую смелость… И я понял, что не в моих силах отговорить тебя.

– Они не могут казнить нас вот так запросто, без адвокатов, даже без суда!

– Я знаю, но у австрийцев судья – это чудовище с двумя головами: судья и присяжные в одном лице. Я попросил помиловать хотя бы тебя и Фабрицио, поскольку вы еще несовершеннолетние. Надеюсь, хоть на это у них хватит совести. Мужайся, – подытожил он и обнял своего верного соратника.

– А что с Гарибальди, падре?

– Он в безопасности, а вот Анита погибла.

* * *

Наступил час казни. Четверых мужчин со связанными руками заставили залезть в армейскую повозку. В сопровождении солдат, под глухой стук барабанов, их повезли в район виа Делла Чертоза, недалеко от кладбища. На месте, однако, только Уго Басси и Джованни Ливраги заставили вылезти из повозки. Чуть позже один из солдат сказал Фабрицио и Акилле, что вопрос об их помиловании еще обсуждается.

Уго Басси и Джованни Ливраги тем временем поставили к стене, плечом к плечу. Храня верность себе до последнего момента, варнавит потребовал, чтобы глаза ему завязал священник. Затем он принялся читать «Аве Мария».

Глубоко потрясенный, Акилле подумал, что голос Уго еще никогда не звучал так возвышенно.

Аве, Мария, благодати полна, Господь в тебе.Избрана была ты между женами,И избранным стал плод от чрева твоего, Иисус.Святая Мария, Матерь Божья…

Залп из множества ружей прервал молитву.

* * *

Той ночью Акилле и Фабрицио не сомкнули глаз, подскакивая при звуке шагов в коридоре, вздрагивая от любого шума. На заре жандарм открыл дверь камеры. В одно мгновение юноши были на ногах. Но когда они увидели, что вместе с солдатом вошел священник, то поняли, что надежды больше нет.

Их отвезли в то же место, что и накануне, на виа Делла Чертоза. На улице было свежо, ветер трепал светлые волосы Акилле. На земле все еще виднелись багровые пятна от пролитой крови. Фабрицио разразился рыданиями, а потом, заикаясь, принялся просить о милости Деву Марию. Акилле молиться не стал. Пока ему завязывали глаза, он думал об отце и матери, а еще о том, что теперь никогда не познает любовь. Ружейный залп гулким эхом разнесся в розоватом рассветном воздухе. Акилле Казадио рухнул на бок, ударившись щекой о холодную землю.

* * *

Родители получили его последнее письмо через несколько дней после казни. Первой конверт взяла в руки Доменика: она не умела читать, но все равно почувствовала странное волнение в груди, листок бумаги жег ей руки. Женщина побежала в поле, чтобы скорее дать прочитать письмо мужу. Она мчалась напролом через колючие кустарники и даже не замечала, как они царапают ей ноги.

Едва Доллар развернул письмо, стал белее мела. Он обнял жену, а потом издал сквозь зубы такой стон, что у Доменики сердце ушло в пятки.

– Его убили… – наконец выдавил он.

Некоторое время муж и жена стояли обнявшись, потом упали на колени, по-прежнему прижимая друг друга к груди, слишком раздавленные горем, чтобы плакать.

После обеда супруги запрягли тележку и двинулись в сторону Болоньи. Из письма Акилле они поняли, что уже не успеют обнять сына в последний раз, – им оставалось только забрать его останки. Они сидели рядом, сокрушенные, не находя слов, чтобы излить свою боль. Доллар погонял лошадей. Животные покрылись потом, изо ртов пошла пена.

– Перестань, а то загонишь их. Какая теперь разница, приедем мы на час раньше или позже, – горько заметила Доменика.

Жара в тот день стояла невыносимая. Когда супруги вошли в неуютное помещение, где находилось тело Акилле, их обдало такой сильной вонью, что обоим пришлось закрыть нос платком. Крышка гроба оказалась прибита.

– Я хочу увидеть сына в последний раз, – сказал Доллар жандарму.

– Да ведь уже три дня как он умер, и на такой жаре…

– Пойдем, Доллар. Давай так его и повезем, – вмешалась Доменика. – Будем помнить Акилле, каким он был при жизни.

Дома остальные сыновья помогли Доллару выгрузить гроб из повозки. Виолка, окаменев, молча смотрела на печальное зрелище. «Лучше умереть, чем пережить такую утрату», – думала она. А ведь карты говорили, что внук вернется живым. Неужели она ошиблась?

Вонь была такой сильной, что гроб решили не вносить в дом для прощания, а оставить во дворе.

Наступила ночь, и супругам ничего не оставалось, кроме как удалиться к себе в спальню. Доменика провела долгие часы, всхлипывая в темноте. Доллар молча смотрел в потолок и вспоминал, как ребенком сумел поговорить с мертвым отцом, когда тот повесился. Тогда странный разговор облегчил его горе, ведь постепенно они смогли шутить, обсуждать сладкие блинчики, и странных соседей, и рыб из По, которые никогда не спят… С этой мыслью он поднялся с кровати.

– Куда ты? – спросила обеспокоенная Доменика.

– Скоро вернусь.

Доллар спустился по лестнице, пересек двор и подошел к гробу.

– Акилле! Акилле, слышишь меня? Это папа…

Затаив дыхание, он ждал ответа. Тишина.

Доллар погладил доски в том месте, где должно было находиться лицо юноши.

– Сынок, это я… Пожалуйста, ответь…

Он подождал еще немного. От волнения сердце гулко билось, кровь стучала в висках. Снова тишина. Доллар задумался. Да, он уже много лет не говорил с мертвецами, но дар у него был, и такие вещи не проходят, это же не насморк. Неужели уникальная способность не вернется в такой момент? Может, Господь решил наказать его. Он представил себе умирающего Иисуса на Голгофе, который смотрит на небо и вопрошает: «Отец, для чего ты меня оставил?» Доллар почувствовал себя словно Христос, распятый на кресте: совершенно одиноким, всеми забытым.

– Акилле, умоляю тебя, скажи что-нибудь. Мне нужно услышать твой голос. Хотя бы одно слово… Не оставляй меня в таком отчаянии.

Стояла липкая жара, запах от гроба исходил совершенно невыносимый. Доллар ощутил страшную обиду и на Господа, и на собственную жизнь.

– Ну ладно! – разозлился он. – Если ты решил, что не хочешь со мной разговаривать, то я хотя бы взгляну тебе в лицо в последний раз. Посмотрим, хватит ли у тебя тогда наглости не ответить мне!

Доллар сбегал в сарай с инструментами и принес масляную лампу, молоток и лом. Он принялся один за другим вытаскивать гвозди, вбитые в крышку гроба, с трудом сдерживая нарастающее волнение. Вынув последний гвоздь, Доллар поднял крышку и поднес лампу ближе. То, что он увидел, заставило его широко раскрыть глаза, а потом отпрыгнуть с возгласом крайнего удивления.

Доллар снова приблизил лампу, чтобы разглядеть лучше, и без сил опустился на землю рядом с гробом. Он закрыл лицо руками и заплакал. Однако рыдания постепенно перешли в нерешительные смешки, потом в нервное хихиканье и наконец во взрыв хохота, который разнесся по всему двору, а затем и по всему дому, долетев до спальни Доменики.

Женщина подскочила на постели. Она не понимала, плачет или смеется ее муж, но сразу догадалась о том, что он натворил. Доменика, как была – в ночной рубашке и босиком, – кинулась вниз, пробежала через двор и обнаружила, что муж сидит на земле и заливается смехом.

– Доллар… Чего ты хохочешь, с ума сошел?

– Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было.

– Побойся Бога! Закрой скорее гроб.

– Свинья! Вот что мать увидела в картах! – выдавил Доллар, рыдая от смеха.

– Да ты совсем рассудка лишился?

– Свинья, Доменика… Господи, мы собирались устроить похороны свиньи!

* * *

Острый запах уксуса. Яркий свет слепит газа. Смотреть больно, но постепенно удается различить окно, белый столик с масляной лампой и Евангелие.

К нему наклоняется лицо девушки: белоснежная кожа, маленький рот. У нее зеленые глаза, светлые брови и ресницы.

– Не двигайтесь, вы еще очень слабы, – шепчет она.

Он чувствует ее запах – запах чистоты, апельсинов и мыла. И видит, что на девушке платок и серое платье послушницы.

– Где я? – спрашивает он.

– В монастыре Делла-Визитационе. Вас сюда тайно принесли могильщики. Это настоящее чудо, что вы остались в живых.

Акилле начал вспоминать: завязанные глаза, мольбы Фабрицио, приказ стрелять. А потом темнота.

– Вы были весь в крови, но ранены только в руки и ноги. Видимо, даже в австрийцах проснулась жалость, когда пришлось стрелять в двух молодых ребят. Кто-то из солдат прицелился в стену, другие – в не жизненно важные части тела. Но юноша, который был с вами, все равно умер. Он упал на вас сверху и перепачкал своей кровью. Видимо, еще и это помогло вам спастись.

– Но как же осмотр врача? Ведь они всегда проверяют…

– Наверное, ваше сердце билось так тихо, что даже врач его не услышал, – пожала плечами девушка. – А может, он решил дать вам шанс на спасение, кто знает. Вас уже положили в гроб, чтобы отдать родным. Не пугайтесь, но даже крышку заколотили. И вдруг один из гробовщиков услышал стон – так вас и спасли. Они принесли вас сюда, в безопасное место, но к тому моменту вы потеряли много крови. Неделю вы находились между жизнью и смертью. Знаете, как вас прозвали сестры? «Лазарь»! – послушница захихикала, демонстрируя аккуратные зубки и ямочки на щеках. – Меня зовут Анджелика, – сообщила она. – Здесь в монастыре одни монахини, а поскольку только я еще не приняла обет, то мне и поручили ухаживать за вами.