Время шакалов

Михаил сполз к стенке, а Маша, полежав немного в оцепенении, встала и взяв халат ушла снова в ванную. Вернувшись, она скользнула под одеяло и прижавшись к нему, прошептала: – Ты не думай, что я так легко могу лечь в постель к мужчине. Просто я давно тебя приметила и ждала твоего приглашения – не самой же предлагать себя первой.

–Да, я тоже чувствовал твоё притяжение, – ответил Михаил, обнимая прижавшуюся к нему женщину, ставшую мгновение назад близкой и родной.

Именно интимная близость роднит мужчину и женщину, а не какие-то сантименты и брачные узы: есть взаимное желание близости, значит эта женщина тебе родная. Всё другое это разновидности проституции, даже в браке с детьми и неважно, оплачивается это деньгами или услугами, например, пропиской в Москве и квартирой, как это было у Михаила с Саной, о которой он почему-то вспомнил, обнимая новую и ещё незнакомую ему женщину.

От этих мыслей у Михаила вновь возникло желание близости и, поласкав податливое тело Маши, он вновь овладел ею, ощущая встречное стремление женщины к любовной близости. В этот раз, когда первый взрыв страсти прошел, и пришло сильное и ровное влечение, они долго и осторожно приспосабливались друг к другу, как бы изучая чувства и тело партнера, пока страсть не разгорелась вновь и не захлестнула их обоих в сладко – мучительном любовном порыве.

Потом, Михаил обессилено скатился к стенке дивана, Маша благодарно прижалась к нему сбоку, полежала немного, вздохнула и нехотя направилась в ванную, чтобы выполнить необходимые процедуры, исключающие беременность – в эту свою первую ночь близости они не соблюдали осторожности, как и многие другие, вступающие впервые в совместные интимные отношения по взаимному влечению.

Когда Маша вышла, Михаил вспомнил, как однажды – ещё комсомольским активистом в институте, он добивался взаимности от сокурсницы, заманив её в комнату комитета комсомола, ключи от которой он взял у секретаря, объяснив откровенно для чего ему это нужно.

Секретарь одобрил стремление своего помощника быть ближе к телу комсомолки и дал ключи с условием, что вечером Михаил сдаст ключи вахтеру на входе и не слишком поздно, чтобы не привлекать внимание и не вызывать пересуды.

На диване в комитете комсомола Михаил разбудил страсть в комсомолке, и она уступила его домогательствам, попросив надеть резинку. – Какую резинку? – недоуменно спросил он, снимая с себя пиджак и брюки. – Презерватив конечно, – ответила комсомолка, – надеюсь, у тебя он есть для такого случая? – Нет,– растерянно ответил Михаил. – Ну вот, как всегда нет, – укоризненно молвила комсомолка, – хорошо, что у меня есть,– и, порывшись в сумочке, подала упакованный в пакетик контрацептив.

Михаил, отвернувшись, попробовал приладить эту резинку, но ничего не получалось – он утратил мужскую силу и страсть к этой девушке. Та нетерпеливо подождала, лежа на диване, потом сунула ладонь ему в пах и, поняв в чем дело, встала и начала одеваться.

Михаил смущенно смотрел на неё и стал одеваться тоже. Одевшись, девушка пошла к двери и попросила открыть её. Михаил нашел ключ, подошел к комсомолке и попробовал обнять её, что она с негодованием отвергла. – Не можешь, нечего девушек завлекать: тоже мне, ухажер нашелся,– язвительно сказала комсомолка и ушла, хлопнув дверью.

Михаил остался один, сжимая в руке бесполезный презерватив. Так предосторожность девушки сыграла с ним злую шутку, погасив страсть. Потом, кстати, на одной вечеринке, Михаил снова подкатил к той особе и подпоив её, добился своего, имея свой контрацептив, которые с тех пор он постоянно носил в кармане – та минутная мужская слабость была вызвана неожиданностью предложения девушки, высказанного ему бестактно, спокойным и бесстрастным голосом.

Маша вернулась из ванной, легла рядом, прижалась и они уснули спокойным и умиротворенным сном.

XIX

Следующие три года Михаил прожил с Машей как примерный семьянин, но через каждую неделю совместного дежурства и совместной жизни, Маша уезжала домой и занималась подрастающей дочерью. Михаил, чтобы не оставаться целую неделю одному в праздном безделье, снова устроился на подработку грузчиком в тот же магазин, где у него была хорошая репутация.

Зарплаты добросовестного грузчика и просроченных продуктов из магазина вполне хватало на проживание с Машей, которую он тоже снабжал сумками с продуктами, при её отъездах домой.

Основную свою зарплату охранника в банке, вполне приличную, Михаил менял на доллары и откладывал на счет, который открыл в своём банке на льготных условиях, которые банк давал своим сотрудникам. Прошлая кража денег из квартиры научила его осторожности, и теперь он не хранил деньги дома.

Михаил снова вернулся к мечте подкопить денег и обменять свою комнату на квартиру: пусть и однокомнатную, но чтобы без соседей.

Дело в том, что его тихая и спокойная соседка невзлюбила Машу с первого раза её появления на кухне, где она пыталась приготовить завтрак Михаилу после их первой ночи. Соседка как раз вернулась с дежурства и обнаружив на кухне постороннюю женщину устроила Михаилу скандал и заявила участковому милиционеру, что в квартире проживают посторонние люди.

В тот же день, вечером, участковый навестил Михаила, проверил документы Маши и убедившись, что у неё нет московской регистрации, предложил Михаилу зарегистрировать свою знакомую – иначе он будет оштрафован, а Маша выселена из Москвы в течение трёх дней.

Регистрация – это не прописка в Москве в советские времена: Михаил написал заявление, и через два дня Маша получила регистрацию в его комнате, без всяких разрешений от соседки, что только добавило той злости. Отношения с Машей вполне устраивали Михаила, и он мечтал об отдельной квартире, чтобы кухонные свары с соседкой не перессорили его с Машей.

В первое совместное лето они работали в обычном режиме без всяких отпусков, которые можно было конечно и взять, но с риском потерять работу: хозяева обычно ставили вопрос именно так – или в отпуск бессрочный, или работа без подмены и люди выбирали работу.

Маша несколько раз предлагала Михаилу съездить вместе к ней домой и пожить целую неделю у неё: мать и дочь им не помешают, там тихо, недалеко река, в которой можно купаться в хорошую погоду – вот и получится небольшой отпуск. Михаил отнекивался, ссылаясь на работу грузчиком в свободные недели, но в основном из опасения, что ему не понравится мать Маши или её дочь, что может расстроить их отношения.

Маша обижалась, считая, что Михаил боится как-то открыть их отношения и, обиженная уезжала домой одна, но возвращаясь и соскучившись, как женщина, получала удовлетворение, хорошее настроение и всё продолжалось по-прежнему.

В это время закончилась война в Чечне – закончилась позорной капитуляцией ЕБоНа перед бандитами, которым разрешено было грабить весь Кавказ и всю Россию. Тысячи людей находились в рабстве у чеченцев: это были пленные солдаты и местные русские жители, которые не успели убежать со своей земли и подвергались насилию и унижениям вплоть до убийства – если не покорялись или заболевали. Ведь больных рабов, как и больных свиней нельзя использовать.

Мать писала Михаилу, что приезжие чеченцы скупают у них в поселке дома и есть уже целые улицы заселенные этими пришельцами. На улицу вечером стало страшно выходить, и были случаи убийств местных парней и изнасилований девушек, а милиция ничего не делает и не ищет преступников, которые откупаются деньгами и продолжают бесчинствовать.

Михаил и сам уже обращал внимание, что рыночные торговцы в Москве – это, в основном, азиаты и кавказцы разных пород, в банках – евреи, в милиции много татар, а русские, как и он, служат в охране и на подсобных работах, потому что промышленное производство разрушено, и большинство научных учреждений закрылось за ненадобностью.

Под крики о прекращении войны в Чечне ЕБоНу удалось путем махинаций остаться у власти. Ренегат Зюганов, называющий себя коммунистом, в1996-м году, как и поп Гапон в 1905-м году увлек народ за собой и, обманув людские ожидания, смылся на задний скотный двор ебоновцев, где до сих пор смачно чавкает из кормушки, подставленной ему ЕБоНом за услуги в деле оболванивания людей.

Понимая всё это, Михаил спокойно продолжал свою мирную жизнь с Машей, считая, что его личные дела налаживаются. Ему в очередной раз удалось зацепиться за краешек благополучия, а там, дальше, под солнцем демократии все его былые невзгоды растают как мартовский снег и он снова станет уважаемым и успешным человеком, каким был в бытность свою начальником сектора в НИИ.

Но в это раз рядом с ним будет не постылая жена Сана, а преданная подруга Маша, которая, может быть, станет и верной женой – если откажется от дочери, оставив её на попечение матери.

Такая спокойная жизнь, весь смысл которой заключался в работе сторожевым псом у дверей частного банка и медленном накапливании денег, с целью прикупить квадратных метров жилья продолжалась ещё два года, в течение которых Маша напрасно предлагала Михаилу съездить куда-нибудь вдвоём в отпуск, не оформляя его официально, а договорившись со сменщиками, чтобы они отдежурили за них рабочую неделю и тогда получалось три свободных недели отпуска.

Михаил проявлял к её предложениям полную пассивность и отверг даже инициативу Маши съездить вместе к его матери, которая, как она знала, жила одиноко и неприкаянно, полностью забытая сыном. Михаил писал матери пару коротких писем в год и скупо отвечал по телефону, если мать звонила ему от соседки, жалуясь на одиночество.

Кажется, что проще: приехать вместе с Машей к матери, представить Машу своей гражданской женой, как сейчас принято, и обнадежить мать перспективой совместной жизни в недалеком будущем – как появится квартира, но Михаил не хотел делать этого.

Мать не знала об его работе охранником – грузчиком и считала, что её сын успешно работает ученым в Москве, пользуется почетом и уважением, имеет хорошую зарплату – только с квартирой у него никак не получается из – за глупой женитьбы в молодости. Узнай мать правду и тогда вся московская жизнь Михаила теряла смысл, а его московское существование не имело оправдания.

Прошла реформа денег, когда с купюр убрали по три нуля и люди ощутили, почти привычные прежде, цифры, доступные пониманию, а не миллионы и тысячи, с которыми приходилось идти в магазин , чтобы купить батон хлеба за 5000 рублей.

Получив зарплату новыми деньгами и пересчитав цены в магазинах, Михаил понял, что за годы демократии цена денег уменьшилась в 10000 раз и ничего: никто не взорвался и не призвал ЕБоНа к ответу за неисполненное им светлое будущее – думать об этом населению было некогда из-за постоянной заботы о выживании.

Михаил всё чаще и с тоской вспоминал работу в НИИ, когда были определенность и постоянство в его жизни: квартиру от института он бы давно уже получил и совершенно бесплатно; статус научного сотрудника -несравним с позицией охранника и грузчика; да и зарплата его, в пересчете на нынешние цены, была тогда значительно выше, чем зарплата охранника в банке.

– Видимо зря он поддерживал демократов десять лет назад, когда они рвались к власти, как говорится: от добра – добра не ищут, но ему не терпелось, тогда, быстро изменить свою жизнь и жить так, как его коллеги живут в Америке, что он видел во время командировки.

Поманили его, как осла, морковкой и многих других тоже – вот и получил он своё место охранника у дверей банка: как говорят уголовники – место у параши. И теперь уже ничего не исправить, а надо жить и выживать здесь и сейчас и надеяться только на себя. Слава богу, есть здоровье и старость далеко,– думал иногда Михаил, лёжа на диване, под нескончаемые песни и пляски, из включенного телевизора.

– Хорошо бы с Машей начать новую жизнь, только без её матери и дочери. Моя мать живет одна и ничего, почему бы и Машиной матери не пожить вместе с внучкой, а мы бы им помогали. С Машей бы жили здесь или в квартире, которую я скоро прикуплю, продав эту комнату и подкопив денег, которых почти хватает – если верить рекламе.

С Машей жить вместе – это не с Саной прозябать: чуткая и отзывчивая женщина, поддержит и успокоит – с такой можно попробовать изменить своё положение охранника на более достойное меня место работы. Не зря же я был начальником, пусть и небольшим, в НИИ, – продолжал мечтать Михаил в свободные минуты одиночества.

– Можно пристроиться в магазине менеджером по продажам, или в том же банке – если подучиться. Все эти купли – продажи для грамотного человека не представляют трудностей: основное здесь – это волчья хватка и бессовестность к людям, тогда успех не заставит себя долго ждать.

Да, куплю квартиру, договорюсь с Машей и начну новую жизнь по нынешним законам: «Или всех грызи – или лежи в грязи»,– однажды и окончательно решил Михаил.

Он переговорил с администратором магазина и с управляющим отделением банка, где работал и они вполне благожелательно откликнулись на возможный переход Михаила из подсобных помещений магазина и вахты у дверей банка к более квалифицированной и оплачиваемой работе.

Михаил был непьющий и сдержанный человек, почтительно относившийся к начальству, и именно эти его качества ценились в новой российской жизни.

Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает, и мечтам Михаила, в очередной раз не суждено было исполниться – грянул экономический дефолт страны-Россиянии: это когда долгов стало больше, чем денег и страна, так же, как и человек, стала не в состоянии возвращать и оплачивать долги.

ЕБоН и окружающие его ебоновцы, не умея создавать, а умея только грабить и разрушать, довели страну до полного краха, о чем и объявили торжественно, свалив, как всегда, вину за происшедшее на внешние обстоятельства и тяжелое советское наследие.

Банк, в котором работали Михаил и Маша, лопнул и закрылся. Оба они потеряли работу, а Михаил ещё потерял все свои деньги, что хранил в этом банке для покупки квартиры. В очередной раз, шакальи нравы частной предпринимательской экономики лишили его настоящего и будущего.

В магазине, также, не удалось перейти на другую работу: торговая сеть, к которой принадлежал магазин, перестала расширяться и новых администраторов пока не требовалось.

Михаил впал в депрессию, понимая, что приподняться, как это называли дельцы, ему уже не удастся. Целыми днями, свободными от работы грузчиком, он лежал на диване в своей комнате, тупо глядя в экран телевизора, где скоморошья телетусовка продолжала беззаботно петь и плясать: по всем каналам одни и те же морды радостно отвлекали дорогих россиян от дел и безделий окружающей их реальной жизни.

Иногда ему страстно хотелось взять молоток и изо всех сил ударить по экрану ТВ, чтобы не видеть притворного веселья этих записных клоунов, певцов и танцоров.

Правильно говорил его напарник – грузчик, хватив в обеденный перерыв стакан водки: «Смотрю в ТВ и думаю: если бы ударить топором по телевизору и этот удар достался бы тем, кто мелькает на экране, ей-богу не пожалел бы телевизора – вдарил от всей души!».

Маша настойчиво искала новую работу, возвращаясь поздно вечером, усталая и раздраженная, а потому, былой радости и спокойствия, как прежде, она уже не приносила, равнодушно подставляя Михаилу своё тело в минуты его желания, которое, впрочем, приходило уже нечасто и удовлетворялось без взаимности.

Осенью Мария нашла наконец работу воспитательницей, или как модно стало говорить – гувернанткой, к двум детям внезапно разбогатевшего нового русского, с проживанием за городом в большом коттедже в пристройке для прислуги. Маша сообщила Михаилу об этом во время очередного возвращения от матери и дочери, с которыми уже успела обсудить свою новую работу. Михаил обиделся, что узнал эту новость последним, но промолчал.

– Я могу отказаться от этой работы, если ты решишься, наконец, жить вместе окончательно, признаешь мою дочь и наладишь отношения с моей матерью, – сказала Маша, – ну и, конечно, тебе надо встать с дивана и искать более подходящую и оплачиваемую работу, чем твоё положение грузчика. Я знаю, что ты способен на большее, только надо стряхнуть твоё оцепенение и равнодушие к своей судьбе и тогда всё наладится у тебя и у нас вместе.

Если ты не готов, то мне придется уйти окончательно, поскольку жить буду у хозяина постоянно, с двумя детьми: 4-х и 8-ми лет, за воспитание которых мне обещают приличную оплату.

На это место меня рекомендовал наш бывший управляющий банка, который дружен с этим богатеем. Я думаю, что он будет иногда домогаться меня при отлучках жены, и придется уступать ему – особенно на курортах за границей, куда я буду ездить вместе со всем семейством.

Я по глазам хозяина поняла его похотливость и свою будущую судьбу, но деваться некуда: дочь надо учить, матери помогать, а всё это требует денег – мужской опоры у меня нет, а ты, за три года так и не определился с нашими отношениями. Мою дочь я не брошу на содержание матери, а тебе, видно по всему, я с дочерью не нужна, – закончила Маша и вопросительно взглянула на Михаила, ожидая ответа на своё предложение.

Михаил смущенно отвел глаза в сторону и ничего не ответил на откровенное признание Маши. Она предложила ему свою семью и себя, откровенно сказав о своей будущей судьбе содержанки при богатом барине, но Михаил, как всегда в решительные моменты, растерялся и не нашел нужных слов и поступков.

Молчание затягивалось и, понимая это, Михаил стал мямлить какие-то слова о том, что надо подождать, может всё устроится и у него и у Маши с её матерью и дочерью, а пока можно и поработать немного с детьми у нового хозяина – может Маше кажется, что тот будет приставать к ней.

Маша, молча и презрительно выслушала объяснения Михаила, потом собрала свои вещи, которых накопилось здесь достаточно, в две большие сумки, и ничего не говоря больше, пошла к выходу.

Михаил хотел вскочить, остановить Машу, объяснить, как она ему нужна, что он согласен с её предложением, будет ей мужем, а её дочери – отцом, но растерялся, и опомнился только при стуке закрывшейся двери, понимая, что потерял Машу навсегда: так же, как он терял перед этим всех своих женщин – преданных ему и преданных им.

Целый месяц после ухода Маши, он не находил себе места, надеясь на её возвращение и ожидая её, но Маша не вернулась и даже не позвонила.

Михаил нашел несколько вещей Маши, которые она оставила, собираясь в спешке. Он собрал эти вещи и, найдя адрес Марии, который он обнаружил на документах при её регистрации в свою комнату, в свободный выходной день поехал в городок Марии в соседней области.

Нашел улицу и дом, где проживала её мать и, напрасно прождав Машу неподалеку и окончательно озябнув, в этот ненастный осенний день, уехал обратно – так и не решившись войти и объясниться с Машей или узнать хотя бы адрес её нового проживания в прислугах. Так закончился этот любовный роман Михаила в стольном городе Москве.

XXX

Прошел почти год после ухода Маши: торгово – потребительская жизнь в Москве снова оживилась, и Михаил занял своё привычное место охранника у дверей своего банка, сменившего название и хозяина.

Его зарплата охранника, в пересчете на доллары, резко уменьшилась, не позволяя производить накопления для очередной попытки покупки квартиры, что стало для Михаила навязчивой идеей: всё казалось ему – сменит комнату на квартиру и жизнь наладится.

Все свои неудачи и промахи он объяснял себе отсутствием полноценного жилья: было бы жильё – не уходили бы его женщины, и достойная работа сама бы нашла его и прочие недостатки исчезли бы сами собой.

Он перешел на аскетический образ жизни, отказывая себе во всем, но отложить удавалось не более 200 долларов в месяц – цифра ничтожная по сравнению с возрастающей стоимостью жилья.

Такими темпами его мечта могла исполниться не ранее, чем через десять лет, но он был готов терпеливо ждать, не понимая, что жизнь проходит совершенно бессмысленно и пятидесятилетний возраст будет отчетливо виден после миллениума – так называли наступление двухтысячного года.

К этой дате ТВ готовило обывателей, словно к концу света: из всех щелей выползали провидцы, астрологи и прочая нечисть, наперебой запугивая людей всяческими невзгодами, когда на календаре появится цифра два с тремя нулями.

Россияне, как говорил ЕБоН, измученные постоянными переменами к худшему охотно верили шарлатанам, ударялись в мистику или в религиозный угар, позволяя проходимцам присваивать остатки народной собственности на фоне обнищания основной массы населения.

Ради денег все средства хороши, в том числе и мистика магических дат, цифр и прочей чуши, используемой для оболванивания людей.

Действительно, за несколько минут до наступления нового магического года, на экранах ТВ появился хмурый ЕБоН с похмельным лицом и объявил, что уходит с поста радетеля государства, оставляя продолжателем своего дела мелкого и серенького человечка, незадолго до этого назначенного главой правительства России.

Многие россияне так и застыли с открытым ртом за праздничным столом с наколотым на вилку пельменем, услышав благую весть из уст ЕБоНа.

Тут же появился на экране преемник, который объявил своим первым царским указом ЕБоНа святым и неприкасаемым апостолом демократии. Часы пробили полночь, начали отсчет нового тысячелетия и ничего не случилось, а осталось прежним: предатели – предавали; воры – воровали; ловкачи – ловчили; бездельники – бездельничали; а работяги – работали, почти бесплатно.

Первые годы своего правления, преемник ЕБоНа ничего не делал, а только счастливо улыбался, как улыбнется каждый из нас, подобрав на мостовой потерянную кем-то ассигнацию или выиграв в лотерею пустяковую вещь. Потом он озаботился выращиванием сверхбогатых мошенников, по-видимому, считая искренне, что если в стране есть очень богатые, то и остальные люди живут вполне прилично.

Одновременно, преемник объездил весь мир с различными туристическими визитами, а возвращаясь, кратковременно, в страну проживания, он спускался под воду, летал в самолете, катался на лошади, ловил рыбу и занимался ещё множеством полезных ему и интересных дел и развлечений.

В стране, тем временем, продолжали закрываться заводы и фабрики, ликвидировались школы и больницы, пустели деревни, зарастали лесом заброшенные поля. Народ вымирал со скоростью более миллиона человек в год, перебираясь на кладбища, где условия пребывания умерших, вероятно, были лучше, чем условия жизни живых при демократии и полной свободе государства от своих обязанностей по защите граждан от преступников и безжалостных предпринимателей.

В этой напряженной деятельности прошел первый президентский срок правления и преемник ЕБоНа, кряхтя и вытирая пот, стал тянуть второй срок, надрываясь, по его словам, как раб на галерах.

Этот срок и Михаил простоял у дверей банка до своего пятидесятилетия, которое никто и не заметил: только мать из своего одиночества и своей старости поздравила блудного сына – по матерински ласково, без укоров и упреков, пожелав ему обрести, наконец, покой, семью и благополучие.

Получив материнское письмо, Михаил в очередной раз почувствовал свою вину за её одинокую и заброшенную жизнь и решил навестить мать в кратком отпуске, по договоренности со своим сменщиком.

Для отпуска требовалось потратить некоторую часть сбережений, накапливаемых Михаилом для мечты: цели всей его московской жизни – покупки квартиры. Но цены на московское жилье начали повышаться так стремительно, что его накопления отставали от роста цен, и мечта его жизни отодвигалась и отодвигалась в далекое будущее.

Дело в том, что предприниматели – торгаши со всей России, завладев некоторым состоянием, стремились обзавестись московским жильем для дальнейшей своей жизни и выращивания своего потомства, что вызывало повышение спроса на квартиры в Москве и Подмосковье, а где спрос – там и рост цен: по азбуке рыночной экономики.

Получив зарплату охранника и договорившись со сменщиком, Михаил с большим трудом купил билет на проезд – в плацкартном вагоне, и отправился в очередную свою поездку к материнскому дому.

Последний раз он был на родине несколько лет назад, на изломе прошлой и нынешней жизни, когда настоящее было непонятно, а будущее – неизвестно. Сейчас, жизнь людей вполне определилась, устоялась в новых условиях, и оказалось, что все перемены закончились благополучием десятой части жителей – за счет обездоленности всех остальных.

Имущественное расслоение обитателей страны отчетливо проявлялось и на пассажирах поезда: три плацкартных вагона были заполнены до отказа, тогда как купейные вагоны тряслись на рельсах полупустыми, а всё из-за стоимости билетов.

В студенческие годы стипендии Михаила вполне хватало на пролет самолетом на зимние каникулы домой и обратно, что он и сделал однажды, а сейчас, из разговоров пассажиров, оказалось, что зарплаты учителя на проезд поездом в Москву и обратно уже не хватает даже в плацкартном вагоне. В купе проезд стоил в два раза дороже, а пообедать в вагоне – ресторане и совсем непозволительная роскошь для большинства соседей по вагону.