Записки неофита

– О, Николаич! – радостно сотрясая морозный воздух, мужики обступили старика. – Привет!

– С наступающим! – протягивали они руки для привествия.

– Христос воскрес!

– Уже на боевом посту? – не зло подтрунил алтарник над мужиками, пожимая руки.

– Да, вот вчера разговелись… Крещение всеж-таки… Или это… Рождество, кажись… – мужики явно тяготели к церковному сленгу, выказывая тем самым уважение храмовому служителю. И уважение не было поддельным. "Николаич"не раз выручал компанию "стрелков", когда у тех, по их выражению "горели шланги". Сложились приятельские отношения, которыми периодически пользовалась то одна, то другая сторона.

– Мужики, помощь нужна! – начал старик.

– Дык мы ж завсегда! – выступил вперед долговязый предводитель компании, по прозвищу Олигарх, прикрывавший шею поднятым воротником потрепанного пальто. Когда-то у Олигарха был свой столярный цех. Но кредиторы разорили его. Имущество арестовали. Ушла жена. И мужик запил. Причем с таким остервенением, что пустил по ветру все, что у него оставалось после суда. Он быстро опустился на дно. Бродил по деревне, бравируя своим образром жизни с пугающей гибельной радостью и злостью.

Для чего пришел Николаич, мужики сообразили сразу и не дали старику закончить просьбу.

– Купель! Да, отец? – улыбнулся небритый парень в расстегнутой из-за сломанного замка куртке. Его лицо было опухшим, а руки подрагивали. И, видимо, в "лечении"после вчерашнего он нуждался больше остальных, так как вел себя нервно, не мог стоять на месте.

– Да Сережа! – ответил алтарник, обратившись к парню по имени. Он давно знал молодого человека. Сергей вырос в местном интернате для сирот при живых родителях – социальных сирот. Таким малопонятным словосочетанием, но от этого оно не становится менее обидным, называют брошенных детей.

Сережа, или Серый, как называли его дружки-приятели по несчастью, совсем недано вышел из тюрьмы. И не имея где приклонить голову, быстро "социализировался"возле универмага. Кто-то из приятелей-забулдыг, может тот же Олигарх, пустили его на постой. И пошло-поехало…

– Да, купель, – подтвердил старик, кивая головой.

Рядились недолго:

– Чо ставишь?

– Три литра…

– Ну-у-у-у! – недовольно протянули подрядчики.

– А сколько?

– Четыре! Видишь, сколько нас?

– Три с половиной… По рукам?

– По рукам! – мужики по очереди обменялись с Николаичем крепкими рукопожатиями.

– Жду в церкви после обеда. Возьмем инструмент и на речку.

– Лады! Заметано!

Уже собирались расходиться, как старика дернули за рукав. Он оглянулся. Шевеля беззубым ртом, мужичок по кличке Чика запел молитвенным голосом:

– Николаич, Христа ради, кинь тыщонку на хавчик! Не дай душам грешным пропасть! Во имя Отца и Сына…

Все расхохотались. Николаич полез в карман, вытащил кошелек и протянул мужикам несколько купюр.

– О-о! – воскликнули довольные "стрелки".

– Вы уж не подведите! – попросил алтарник.

– Падлами будем! Зуб даем!

Николаич поднял руку, выражая этим жестом доверие, и ушел.

Чтобы продолжить обустройство купели он пошел дальше выверенным за много лет путем. Каждый год алтарник обивал пороги тех организаций, что чудом уцелели в селе и имели хоть какой-то трактор. Но с некоторых пор делал это не с пустыми руками. Задолго до праздника Крещения старик откладывал со своей пенсии-минималки, незаметно для жены. Чтобы та не бунтовала. Так накапливалась нужная сумма. Деньги небольшие, но они пробивали решение вопроса, как таран картонную стену.

Первые годы церковной жизни Николаич просто приходил и просил, просил… Но алтарника старались избегать. При его появлении на СТО или в электросетевом предприятии мужики незаметно исчезали, ссылаясь на кучу неотложных дел. А однажды в лесхозе он просидел в приемной директора больше трех часов. И хотя никто не входил и не выходил из кабинета, начальник был неприступен, как гарнизон осажденной крепости. Он упорно не принимал старика, потому что знал цель визита надоевшего церковного ходока.

Старому человеку было больно от унижения, которому его подвергли. Но он смиренно осаждал неприступную толстую дверь, обитую холодным дерматином.

Недовольная секретарша поминутно сновала туда-сюда, из кабинета и обратно. Наконец с кислым выражением лица бросила:

– Проходите.

Начальник лесхоза с таким же выражением выкинул белый флаг и дал на один час трактор для расчистки снега.

Но отряженный на расчистку тракторист ковырнул лопатой раз-другой и газанул куда-то бесследно. Пришлось долго возиться самому, вручную. Антон Николаевич заболел. Разгулялся застарелый радикулит, обострилась ишемия. Сердечная сладость долго не давала подняться с постели. Жена вызывала скорую. Потом делала уколы и укоряла:

– Антоша, ты дурак! Тебе надо, а? – негодовала она. – Они даже в церковь не ходят! Не молятся! Не верят! Ты для кого стараешься? Им плевать! Лезут в воду для куражу, тут же пойло жрут! И матерятся! Смысл праздника для них в чем? А-а? Скажи, ну, скажи? Ты спроси кого-нибудь из них, спроси… – напирала она.

Антон Николаевич виновато молчал. Он чувствовал правоту в словах жены. Но упорно продолжал каждую зиму нести свое послушание.

Пройдя через унижения, боль и насмешки, он обрел опыт и теперь решал задачу мастерски.

Алтарник вошел в гараж лесхоза. Завидев его, навстречу шагнули, протягивая руки для приветствия, сразу несколько мужиков. Они без труда догадались, как и Олигарх, зачем пожаловал старик.

Поздоровались-разговорились:

– В этом году подороже будет, – сходу начал заключать контракт ловкий бородатый крепыш, играя ключом в замасленных ладонях.

–А что так? – белые брови гостя приподнялись.

– Солярка, мать ее… прет в цене! – в ту же секунду ответил он, словно предусмотрительно ожидал вопрос.

В эту минуту крепыша окликнули:

– Димыч, к шефу! Шеф че-то ищет!

– Я щас, мигом! – обратился бородач к старику. – Не уходи!…

Остававшийся рядом с алтарником второй тракторист, молодой парень, шепнул, оглядываясь на уходящего:

– Я сделаю за сколько в прошлом годе. Лады? – и отошел в сторону с равнодушным видом.

Крепыш вскоре вернулся:

– Ну, что? – продолжил он. – Добазарились?

– Не-е, – махнул Николаич, – я думаю Егора попросить. – кивнул он в сторону копошившегося в слесарном инструменте и казавшегося безучастным, паренька.

А-а! – протянул бородач. – Ну-ну! Как знаешь! – потряс он головой, раздосадованный выскользнувшим из его рук легким заработком. Потом пожал плечами и удалился, метнув подозрительный недобрый взгяд в сторону Егора.

Паренек тут же подбежал к старику и, улыбаясь, потряс ему руку.

* * *

Пол-дела было сделано. Очищенная ледяная площадка заиграла матовым светом под зимним солнцем. А с вершины берега спускалась широкая дорожка, старательно пробитая в сугробах.

– Егор молоток! – удовлетворенно заметили "стрелки", легко скользя с откоса. Они были навеселе и радостно галдели.

Застучали ломы и топоры, брызги ледяного крошева полетели в стороны. Сидевший неподалеку одинокий рыбак обернулся на шумную компанию, скатившуюся с берега, и низко склонился над лункой, поджав ноги. Он был явно недоволен, что его потревожили. Но возражать не рискнул. Однако и уходить не собирался. Лишь часто поворачивал голову, пристально разглядывая происходящее. Впрочем, на его реакцию никто не обращал внимания. Было не до него.

Работа кипела. Прошел час, другой… Вырубили полынью-иордань, затем крест. В полынью погрузили деревянный мосток-ограждение, чтобы, не дай Бог, ныряльщика не увлекло под лед течением. Рядом с полыньей сколотили из реек и обтянули целлофаном навес, где можно было прибрать одежду и укрыться.

– Шабаш! Перекур! – распорядился Олигарх. Мужики побросали инструмент и присели под навесом.

– Наливай! – новое распоряжение вызвало бурное оживление.

– Не во что! Ниче нету! – спохватились мужики.

– С горла будем! – весело выкрикнул Чика и поцеловал бутылку.

–Ну, с горла, так с горла, – рассмеявшись, согласились остальные.

Бутылка пошла по кругу. Возбужденные работой и алкоголем, люди выкрикивали в морозный воздух шутки, разбавляя их матерщиной и смехом.

– Не-е, мужики, – басил Олигарх, выпуская сигаретный дым, – Бог все ж таки есть! Вот он смотрел-смотрел на наши страдания и подбросил калымчик на праздник.

– Не-а, много чести думать о нас! Это Николаич подбросил!

– Николаич слуга Божий! Вот Бог и прислал нам грешным своего слугу для спасения!

Все расхохотались.

–Ну, и слава Богу! – кто-то шутя перекрестился, аж, троекратно.

На секунду все смолкли. Потом поскидывали шапки и уже серьезно сделали то же самое.

– Ну, слуга! – мужики обступили алтарника, – расчет давай!

Старик стал доставать из принесенной сумки одну бутылку водки за другой, а "стрелки"прятали их в рукава одежды, как в карманы.

После крепких рукопожатий довольные устроители купели разошлись.

* * *

Прошла неделя. Храмовые в очередной раз собрались после литтургии в трапезной.

– Смотрели? – обратилась Сонюшка к Антону Николаевичу.

–Что?! – не понял старик.

– Про вас, в Интернете!

– Про меня?! – глаза алтарника округлились.

– В Фейсбуке.

– В Фейсбуке?! А что там может быть про меня?! – старик оторопел от удивления. – Ты ничего не путаешь, Соня?

– Не-ет! – протянула женщина. – Вот думала, говорить вам или нет? Вот решила сказать. И добавила:

– Корчажкина знаете?

– Да-а, да-а, – прокашлял вконец обескураженный старик. Он припомнил односельчанина-ровесника. Давным-давно в молодости они учились в одном классе. Дружили. Потом поссорились и подрались на танцах в клубе. Ненавидили друг-друга. Долго. С годами конфликт зарос равнодушием и не вспоминался. Бывшие друзья особо не пересекались, хотя оба продолжали жить в родном селе. Сколько воды унесла речка Тихая с той поры? И молодость прошла, и неприязнь друг к другу, как буд-то и не было ее вовсе. Лишь какой-то неприятный сон мелькал на секунду и пропадал тут же. Да и приснилось это все лет сто тому назад. А может ничего и не было вовсе? Встречаясь, бывшие соперники здоровались, приветливо улыбаясь, расспрашивали друг-друга о делах-заботах, справлялись о здоровье близких.

– Паша? – удивлялся все больше Николаевич. – Причем тут Паша?

– А вы посмотрите! – настаивала Сонюшка.

Придя домой, Антон Николаевич дал выход своему удивлению. Едва скинув старенькое пальто, присел к ноутбуку, включил и припал к монитору.

Он увидел речку, ледяную площадку, пьющих мужиков и себя в их компании.

– Рыбак! – догадался старик по ракурсу съемки.

За кадрами видеоролика зазвучал знакомый голос:

– В этом году я решил проверить как расходует деньги, выделенные администрацией села на богоугодное дело, а именно устройство крещенской купели, наш знаменитый богослов Антон Николаевич Полещук. Деньги, сразу замечу, – немалые. И вот что я увидел… – голос торжествовал.

Камера увеличила изображение, приблизила его и скользнула по лицам работающих людей.

– Смотрите, смотрите, кого собрал наш знаменитый богослов! – голос за кадром старался звучать подчеркнуто вежливо, но это усилие было заметно и выдавало едкое настроение его владельца.

– Вон, как на подбор, все местные "стрелки", которых вы каждый день встречаете под магазином. Ха-ха! Видите?

Камера выхватывала поочередно то одну, то другую небритую физиономию, отмеченную печатью длительного алкогольного макияжа, нанесенного на лица людей внутренней безысходностью их жизни. В расстегнутых куртках, с торчащими всклокоченными волосами, давно не бритые и не стриженные, они хохотали от какой-то радости, как безумные, на всю речную пойму. Слышался мат. Картина казалась жутковатой. Оператор знал свое дело, добиваясь постановкой кадра сгущения нужных ему красок.

– Беснуются! Смотрите, беснуются! – напускная бесстрастность в голосе комментатора исчезла и он радостно захихикал. – Да-а-а! Господи, спаси и помилуй!..

– Паша, Паша! – качал головой Антон Николаевич, – Мало я тебя тогда…

В памяти вдруг ярко вспыхнула забытая сцена конфликта с одноклассником. Вспыхнула, как буд-то все произошло вчера. Хотя минула целая эпоха. На месте клуба бурьян да мусор. И девочка Таня давно бабушкой стала. И пребывание на земле подходит к концу. И старость пришла. И надо бы стать мудрее и научиться прощать. Но мудрость и старость ни всегда приходят вместе. Иногда старость приходит одна.

– Паша, Паша… – сокрушался Антон Николаевич. Ему стало и тоскливо, и обидно. Столько лет он старался и вот… – Паша, Паша!.. Поистине, чужая душа – это бездна, а человек – это ложь, – сами собой пришли евангельские слова.

– Смотрите! Смотрите, платит за работу! – ликовал победный голос за кадром. Он разоблачал алтарника, подводя зрителей к кульминации сюжета.

Процедура выдачи "зарплаты"была отслежена в деталях.

– А это "подоходный налог"! – высекал искры юмора автор фильма, выдавая крупным планом момент, как алтарник приложился к бутылке и сделал пару глотков следом за мужиками.

Когда на ледяной площадке никого не осталось, камера заскользила, подбираясь к купели и стала оценивать работу.

– Вы поглядите, сколько крошева в полынье! Ни че себе! Ой-е-ей! – сетовал Корчажкин. Сетование перешло в негодование:

– Это что? Я приду на праздник и должен нырять в эту кашу? Ничего себе! Вот работнички! Лишь бы пойла побольше заглотить! Да-а-а! Дела-а, скажу я вам! Дела церковные! Эх – хе хе! Поглядите сами! Да-а!

Камера шла дальше:

– А навес-то какой сляпали! Шалаш! Халабуда! Хоть бы ветром не снесло!

Оператор с силой дунул на целлофан. Послышался шелест пленки.

– Ой, ой! Щас улетит! Надо закрепить!

Камера поискала кусок льда. В кадре появилась рука. Она подняла ледяной булыжник и привалила его к навесу.

– Впрочем, у меня законный вопрос: – порассуждала рука, – почему администрация не контролирует как расходуются ее деньги? Ежу понятно, денег было гораздо больше, чем на пять бутылок водки. Где они? Куда ушли? А-а?

Борец за правду навел камеру на себя, демонстрируя, что не боится обличать несправедливость открыто, не пряча своего лица.

– Вот на этой загадочной ноте мы и закончим фильм про алтарника местной церкви, – констатировал "режиссер-постановщик". И репост погас.

Далее следовали комментарии. Один хлеще другого. Таких оскорблений в свой адрес и в адрес церкви Антон Николаевич еще никогда не читал, и не ожидал. Почти сплошь из мата, домыслов, негодований, сплетен и угроз.

Читать их все алтарник не стал. Заболело сердце. Он сидел неподвижно и смотрел в окно. Ему казалось, что время остановилось. Зимний день был пасмурным, низко плыли тяжелые серые облака. Они обещали равнодушный снегопад, который занесет все радости и печали. И не оставит ничего от бесполезных эмоций и переживаний. Нет в них никакого смысла. Ни в чем нет смысла на этой земле. Кроме божественной сути мироздания. Вечной, спокойной и необъяснимой. Что делать человеку на земле без Бога? Унижать ближнего по злобе своей! И так до кончины? Господи, избавь и помилуй…

Боль сдавила сердце. Алтарник испытывал жуткий стыд унижения. Как тогда, в приемной у начальника лесхоза. Навернулись слезы отчаяния.

– Блаженны вы, когда будут гнать вас и поносить, и всячески злословить за имя мое… – пришли на ум слова Иисусса Христа.

Как это тяжело быть гонимым и оскорбляемым. Как это больно – людское поношение. Как же Господь вынес его? Как пережил ужас распятия? Это невозможно представить! Его мучения – это страшно! Мои – мелочь! – пытался успокоить взбудораженное сердце алтарник. – Но как же мне больно! Господи, как больно! Куда деться от боли?!

Стало не чем дышать. Антон Николаевич хватал воздух всей грудью, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег. В глазах потемнело. Он наклонился к тумбочке, стоявшей у компьютерного стола, чтобы взять таблетки нитроглицерина. Рука стукнулась о дверцу, бессильно соскользнула вниз и беспомощно повисла.

Глава 11. Шизоиды

Поздним вечером после дискотеки возвращалась из клуба ватага сельских подростков. Их путь лежал мимо обшарпанной церквушки, над куполом которой светился под звездным небом свежеокрашенный крест. Новенькая позолота символизировала возрождение в селе религиозной жизни. Много лет храм использовался как склад комбикормов местной потребительской кооперацией. Но в годы перестройки поселковые старушки отвоевали здание у торговли и как могли вернули его к духовной жизни.

В храме не бывало многолюдно. Из полуторатысячного поселка на литургию регулярно собирались десятка полтора-два его жителей. А порой и того меньше. Но приезжавший из города батюшка, с упрямой настойчивостью совершал и совершал богослужения по воскресеньям.

К вновьобретенному храму относились по-разному. Кто-то враждебно бурчал:

– Ломали, теперь попов назад звать? Творится что попало!

А некоторые с радостью, которую не скрывали, сразу прилепились к церкви и душой, и телом. Кто-то стал сторожем, кто-то звонарем, старостой, алтарником или просто истопником и уборщицей.

С помощью этих чистосердечных людей храм вздохнул, ожил и наполнился светом и теплом, и стал вещать забытые, но вечные живительные истины о добре и зле.

Однако большинство населения оказалось совершенно равнодушным к религиозному событию в поселке. "А нам по фиг!"– говорили они, если случайно попадали в разговор о новообретенном храме.

Но жизнь сельских обывателей церковь всеже изменила: и первые, и вторые, и третьи – все стали крестить детей, заказывать панихиды, святить куличи на Пасху. И вскоре переулок, в котором стояла церковь был вытоптан до состояния асфальта.

Молодые люди оживленно болтали о чем-то. Слышались смех и брань.

– А чо ты с Ленкой седня, ну, это, не пошел? – допытывался тонким голосом долговязый подросток Олег у своего друга по кличке Василек. Олег чавкал жвачкой и шумно втягивал воздух.

Его худенький симпатичный спутник улыбался в ответ, зажимая в ровных зубах сигарету, и пускал дым кольцами:

– Да, бля…

– Тихо! Смотрите! – вдруг прервал разговор длинноволосый паренек по прозвищу Вован. Его прилизанная прическа была собрана на затылке в пучок. Он перетянул ее хвост резинкой, как это делают женщины. Вован постоянно ощупывал хвост рукой, словно проверял, на месте ли тот.

Друзья остановились и замерли:

– А-а?

– Чо?

Вован ткнул рукой на церковь. В одном из окон мерцал свет и осторожно мелькала тень от фигуры человека.

– Кто-то в церкви лазает! – испуганным голосом озвучил он свое наблюдение.

Пацаны стали всматриваться в окна храма.

– Воруют?!

– А -а? Не-е, не похоже!

– Че-то… ну… не то!..

– Гоп-стоп! Сто пудово! – высказал версию коренастый крепыш Серега, сын местного участкового. – Давайте, повяжем! – Серега был самым сильным в компании и верховодил в затеях.

– Давай! – раззадорились пацаны. – Во прикольно будет!

– А может там, ну, служба? – робко попытался остановить друзей Олег. От волнения он жевал, не переставая, и пускал изо рта пузыри, один за другим.

– Какая служба? Среди ночи? Не гони пургу! – настаивал Серега. – Сто пудово, гоп-стоп!

Василек выплюнул окурок и потер руки:

– Вперед! – скомандовал он и первым шагнул к церковной ограде.

Вечер обещал быть не скучным. Пацаны подкрались к воротам. Они оказались наглухо заперты на замок. Он висел на железной скобе, как немое доказательство Серегиной мысли, что кто-то проник в храм незаконно.

– Што я базарил? – торжествовал приглушенным голосом крепыш. – Щас повяжем козла, братва!

Перемахнув через забор, ребята неслышно припали к оконному стеклу и заглянули вовнутрь.

В тускло освещенном храме на аналое горели три свечи. Перед ними стоял заросший длинной бородой старик. Он то и дело крестился и клал поклоны.

– Поп, што ли? А, Серый? – еле слышно спросил Олег. У окна он вынул жвачку и залепил ее за ухом.

– Не-а! – возразил Серега. Подросток охотно отзывался на кличку "Серый."Когда он слышал в свой адрес "Серый", то воображал себя крутым братком из уголовного мира. И даже старался копировать известные ему из боевиков манеры движения и речь криминальных авторитетов. Такая фантазия мальчишке очень нравилась.

– Фуфло все это! Шняга! – глухо забубнил представитель "уголовного мира". – Попа я видал пару раз. Он с крестом на пузе и в рясе. А этот…

Серый не дошептал. Пацанам показалось, что старик бросил взгляд в темное окно, они пригнулись и смолкли.

Так прошло с полминуты. Затем шустрый Василек первым пополз по стене обратно вверх, цепляясь за подоконник.

– Позырьте! Порызьте, пацаны! – он ткнул пальцем в нижний краешек окна. – Во, прикольно, блин!

Пружина любопытства резко распрямила сгорбленные спины друзей и вытолкнула любопытные головы выше подоконника.

– Лбом в землю! – хихикнул кто-то. – Во, опять! Еще!

– Дятел! – прохихикал другой голос. Пацаны прыснули, зажимая рты, чтобы не выдать себя.

– Четыре… пять… семь… – развеселившиеся подростки начали тихонько хором считать сколько поклонов сделает старик.

– Двенадцаць! – трясясь от беззвучного смеха, выдохнул Василек. – Уф-ф!

Возня и хихиканье под окном не прекращались.

– Во! Снова! – давясь смехом, забавлялись мальчишки.

– Не, это хто, ну, такой? А-а? Не местный вроде, я не знаю? – обратился к сверстникам Олег, когда приятели немного успокоились.

Пацаны пожимали плечами. Ответа никто не знал.

– Может маньяк какой-нибудь? Накурился и влез? – высказал версию Вован.

– Не катит! – серьезно возразил Серега. – Наркоши, как полусонные мухи, а этот, вишь, на месте не стоит. Лажа какая-то, в натуре!

– Чо он тогда ночью пол долбит, как дятел? – не унимался Вован. Недоумение не оставляло пацанов.

– Молится, видишь?

– Ночью? На карачках? Ненормальный, што ли? Шизоид?

– Черт его знает! Может и вправду "белочку"поймал?

Пацаны перестали смеяться и заспорили, перебивая друг-друга.

– Может человеку, ну, срочно надо? – словно защищая старика, горячо зашептал Олег.

– Чо нада?

– Молиться!

– На хрена?

Олег пожал плечами:

– Не знаю! Ну, невмоготу!

– Ага! – Василек снова попытался развеселить друзей. – Приспичило, типа, деду! Недержание!

– Среди ночи? – пацаны не оценили шутку. – Ты, Василек, даешь! Сам шизоид, што ли?

– Чо-о? Чо ты сказал? – Василек схватил Вована за толстовку и потянул на себя.

– Атас! Услышит еще! Засохните! – призыв Серого погасил искру вспыхнувшего раздора. Грубость в мальчишеской компании была нормой поведения и никто не реагировал на нее слишком долго и слишком агрессивно.

Подростки вернулись к наблюдению. Старик внутри церкви продолжал молиться. Изредка он вставал на колени, брал в руки какую-то толстую книгу, раскрывал ее и негромко пел. Потом подолгу повторял земные поклоны. В эти минуты подоконная возня усиливалась придавленным насмешливым ржанием.

– Точно, шизоид! Спорим! – предлагал Вован пари, дергая себя за косичку и поправляя резинку, чтобы потуже стянуть растрепавшиеся волосы.

– А может у человека, ну, горе? Умер кто? – паузы между приступами смеха рождали в душе Олега чувство жалости к странному старику.

– Ну, заказал бы панихиду! Поп все обстряпает! Чо глухой ночью по церкви ползать?

– Да, шизоид, блин! Говорю же! – настаивал на своем Вован. – Фанатик! Шахид ненормальный! Ты бы стал так, Серый, а? – обратился он вдруг к Сереге, ища поддержки у предводителя компании.

– Я-а? – обернулся тот удивленно. Все смолкли, ожидая, что скажет предводитель.

– Кончайте гнилой базар! – выдохнул Серый недовольным голосом.

– Вот видишь? – дернул Вован Олега. – Я же говорю, дед реально с психушки сбежал!

– На крайняк, с дуба рухнул! – поддержал Василек.

Пацаны снова затряслись от беззвучного хохота.

– Тише, братва! Атас! – зашипел Серый. – Слышите? Что-то поет!

– А-а? Точно! – прислушались подростки, припав к стеклу.

– Чо-то не по-русски, што ли? Не пойму! – напрягся Серый.

– Ну! – замер Олег.

– Рэп! – неожиданно сострил Василек. Остальные отшатнулись от окна, давясь от смеха.

– Ни рэп!… – трясясь всем телом, Серый развил мысль остряка. – В каменном веке у динозавров не было рэпа! Зуб даю!

Корчась от неудержимого приступа хохота, пацаны сползли под окно, хватаясь за животы обеими руками. А Вован лег на землю и, поджав ноги, дергал ими в воздухе.

Так продолжалось с минуту. Наконец молодые люди успокоились.

– Ну его! – предложил кто-то. – Надоело! Валим отсюдава!

Друзья оставили окно и дружно перелезли через ограду. На дороге с облегчением вздохнули, словно после тяжелой работы. Странная картина, которую они только что узрели в ночной церкви быстро улетучилась и боль ше не будоражила их воображение. Подростки вернулись к прерванным занятиям. Они заурили, с удовольствием выпуская дым в ночное небо. Вован закинул в рот новую жвачку и выдул первый пузырь. Тот с легким чавканьем лопнул, залипая на носу, губах и подбородке. Серый достал смартфон и включил любимый шансон. А Олег и Василек продолжили незаконченный разговор: