Записки неофита

Я зрил чудо. Моя душа ликовала.

( продолжение следует )

Легенда о целителе

Высоко в горах Тибета жил старик-отшельник. Звали его Цинь. И был он известен на всю округу как целитель. Многие люди приходили к нему со своими недугами и всем старый Цинь помогал. Знал он тайну целебных трав, растущих среди могучих сосен у чистого горного ручья, что бежал и бежал мимо его хижины.

Сам наместник края побывал однажды у старца и тот избавил от болезни его жену. Первое время после этого счастливого случая грозный владыка не забывал посылать в горы подарки. А иной раз, охотясь на козлов или барса, заезжал в одинокую хижину, чтобы почтить виманием великого врачевателя, благодаря целебым травам которого жена наместника избавилась от бесплодия и у него, наконец-то, родился наследник. Первым желанием наместника было назвать сына в честь старца именем "Цинь", что означает "мудрый". Но, поразмыслив, наместник решил, что негоже его сыну из старинного знатного рода, более двух веков служившего императорскому дому, носить имя простолюдина. И назвал он сына "Лао", что означает "непобедимый; неустрашимый". Так звали прадеда, прославившегося в войне с маньчжурами на севере Китая.

– Пусть имя великого Лао живет в моем сынне, подсказывая ему путь к славе и власти, – так решил наместник, повинуясь голосу гордыни. На том история и завершилась.

Старик ничего не знал об этом. Он продолжал жить высоко в горах, где сосны пираются своими вершинами в небо и собирал травы. Из трав Цинь по- прежнему готовил отвары, лечил страждущих и, сидя на открытой зеленой лужайке, погружаясь в состояние медитации, разговаривал при помощи заклинаний с богами, прося у них только одного: силы лекарствам и исцеления людям.

Так он жил много лет, далекий и совершенно безучастный к суете мира, который копошился ежедневно у подножия Великих гор, размножаясь и пытаясь разбогатеть. Но все, жившие там, внизу, знали имя Цинь, знали ту единственную, едва заметную тропку, которая вела на вершину горы. Потому что хоть раз в жизни ступали на нее, ища избавления для себя и своих близких от физических и душевных страданий. И каждого старик встречал у дверей своей хижины, не спрашивая ни званий, ни заслуг, не требуя награды. И каждому открывал он врата в долину надежды и исцеления.

О нем ходили легенды. Народная молва, пестрая и неугомонная, как праздничная ярмарка, то обвиняла старика в шарлатанстве и мошенничестве, то объявляла его колдуном, управляющим злыми силами природы. Злые языки утверждали, что великую тайну целительства он украл у буддийских монахов-архатов, встретивших когда-то в горах еще юного Циня.

Что было в этих слухах правдой и что ложью? Кто знает. Людей простых, не одержимых, чужой успех всегда отравляет завистью и злословием.

Шли годы. И вот однажды все подножие горы пришло в движение – сам император Поднебесной решил обратиться к Циню. А случилось вот что. Была у императора единственнная дочь – юная красавица Сычуань. Ей только что исполнилось шестьнадцать лет. Но большое горе омрачало жизнь девушки и ее отца – два года как из-за болезни Сычуань перестала ходить. Еще в детстве, играя со сверстниками, она упала с высоты и повредила позвоночник. С тех пор передвигалсь все труднее и труднее, пока боль и немощь окончательно не усадили ее на носилки.

Весной минувшего года, на императорском приеме, девушку увидел сын наместника Внутренней Монголии. Молодые люди сразу полюбили друг-друга. И тогда девушка стала страдать от своего недуга еще больше. Ее счастье казалось невозможным, а существование бессмысленным. Опасаясь за жизнь дочери, император разослал во все концы света глашатаев с приказом разыскать врачевателя, который сумел бы помочь его дочери.

Прибыл посланец и к той горе, на которой жил Цинь. Жители подножия проводили его к хижине старика.

– О, великий Цинь! – обратился посол. – Слава о твоем искусстве достигла стен дворца. Сам владыка Поднебесной просит тебя о помощи!

И Цинь выслушал печальный рассказ о девушке.

– Принесите Сычуань сюда, – ответил он, – и я постараюсь ей помочь.

Посланец спустился вниз. Через три недели девушку доставили в горы. Потянулись дни томительного ожидания. Цинь готовил свои снадобья. Одними натирал девушке ноги, другими поил ее из чаши. Подолгу рылся в старинных свитках, отыскивая в письменах одному ему известные рецепты. А девушка рассказывала старику, доверчиво и наивно, как умеет только юность, о своем возлюбленном, о том, как она вернется к нему на своих собственных ногах, как они проживут долгую счастливую жизнь, а своего первого сына назовут "Цинь". Молодость и старость быстро подружились, потому что жили одним – надеждой.

Шло время, но лекарства не помогали. Старый целитель испробовал все, что знал, употребил все свое умение и однажды понял, что бессилен. Поняла это и Сычуань. Слезы отчаяния полились из глаз ее. Тогда, не говоря ни слова, старик ушел на самую высокую вершину, о которой много лет назад поведали ему архаты – святые индуистского пантеона, – еще в далекой юности. Ушел, чтобы обратиться к богам.

– Только один раз в жизни ты сможешь сделать это! – предупредили его монахи тогда.

– Почему? – спросил у них Цинь.

– За помощь богов ты должен будешь принести им в жертву свой дар целительства, – предупредили архаты. – Ты никогда не сможешь больше лечить людей.

Все эти годы Цинь помнил страшный завет и обходил холодную вершину стороной. И вот, кажется, пришла крайняя нужда.

Три дня и три ночи провел Цинь под открытым небом, в молитве и медитации, без еды и питья. И боги ответили ему:

– Ты пришел к нам, потому что не справился?

– Да, – тихо ответил поникший старик.

– Ты просишь, чтобы мы даровали тебе знания для изготовления снадобья, которое поможет принцессе?

– Да, – смиренно прошептал он.

– Но разве ты забыл, о чем предупреждали тебя архаты?

– Нет, – едва шевельнулись бледные дрожащие губы и великий врачеватель поник еще больше.

– Хорошо. Будь по-твоему. Мы даруем тебе озарение, но взамен забираем твой дар целительства. Распоряжаться человеческой жизнью и плотью – это удел богов. Ты долго грешил тем, что дерзнул жить вопреки этому правилу и теперь будешь наказан за это. Согласен ли ты?

– Да, – повторил старик еще раз сквозь слезы и с благодарностью поднял руки к небу. – Ради спасения девушки я готов на все!

Он не мог ответить ничего другого, потому что всю свою долгую жизнь посвятил тем, кто жил у подножия горы. Их счастье и здоровье были смыслом его существования. Таков удел праведников – не принадлежать себе.

На четвертый день осунувшийся старик вернулся к своей ветхой хижине. Его встретили потухшие глаза девушки. Сычуань уже приготовилась обреченно встретить свою судьбу.

– Ты будешь ходить! – сказал ей Цинь и в этот день приготовил свое последнее снадобье.

Когда через несколько дней за девушкой пришли слуги императора, они были потрясены и обрадованы. Сычуань ходила по поляне вокруг хижины, собирала цветы и пела.

Слуги кинулись в ноги принцессе, целуя ее сандалии. Половина из них тут же бросились вниз, отталкивая друг-друга с тропы. Каждый спешил первым обрадовать императора, предвкушая награду.

А старика нигде не было. Слуги заглянули в хижину, покричали в сторону леса и, не получив ответа, захлопотали вокруг Сычуань. Слишком велика была радость, чтобы думать о чем-то другом.

По всей Поднебесной был праздник. На площадях и улицах плясали и пели. Раздавались подарки, запускались петарды и воздушные змеи. Люди славили щедрость императора и чудесное избавление его дочери. О великом целителе говорили с нескрываемой завистью, гадая о награде. Каждый мечтал оказаться на месте человека, спасшего принцессу таким чудодейственным образом.

Но старика на празднике не было. Когда люди императора прибыли к хижине с приглашением и дарами, чтобы исполнить высочайшее повеление, его не нашли. В хижине царило запустение. Местные жители высказали предположение, что Цинь ушел далеко в горы, одному ему известными тропами, чтобы собирать новые коренья и травы. На том и успокоились. Больше о старике не хлопотали.

Скоро праздник кончился. Разговоры о принцессе улеглись. Люди вернулись к повседневным заботам.

Прошло время. Как-то спускаясь с гор с вязанками хвороста, жители подножия увидели оборванного безумного человека, который бесцельно брел меж сосен в ущелье.

– Смотрите! Смотрите! Это же Цинь! – прокричал кто-то удивленно.

– Да, нет же! Не может быть! – отвечали другие, удивленные ни меньше.

Впрочем, выяснить так и не удалось. Никто не хотел ввязываться и тратить драгоценное время на поиски истины. Каждый втайне был рад переложить эти хлопоты на другого.

Больше старика нигде не видели. Никто из страждущих уже не возвращался исцеленным, поднимаясь к хижине. Пришельцы грабили ее, унося с собой утварь, какую посчитали полезной. Кто-то устроил поджег, чтобы скрыть следы преступления. В огне погибли книги и свитки, в которых Цинь хранил свои бесценные рецепты. На куче золы со временем проросла молодая трава.

Постепенно о старике забыли совсем. Исчезла, затянулась папоротником тропа, некогда ведшая к хижине. Вдоль нее подросли новые сосны. Одно поколение жителей подножия сменилось другим, размножаясь, но так и не разбогатев. И лишь ручей, что бежал когда-то мимо хижины казался неизменным. Он все также нес свои воды вглубь леса, да равнодушные небеса взирали все также спокойно на молодой сосновый лес в свете яркого солнечного дня.

( продолжение следует)

Труба

Однажды на склад привезли только что изготовленные трубы. Когда рабочие закрыли за собой дверь, одна из новорожденных сказала:

– Эй, давайте знакомиться! Я чугунная труба. Родилась на крупном металлургическом комбинате.

– А я – пластмассовая, – произнесла ее соседка, – меня сделали на химическом предприятии. Я столько знаю о химии! Вы не представляете. Во мне одних полимеров – ого-го сколько!

– А меня выдували на знаменитом стекольном заводе, – произнесла звонко стеклянная труба. – Думаю, что я хрустальная, поэтому вряд ли здесь долго задержусь, – самоуверенно подчеркнула она.

– Зато я самая прочная и тяжелая, – гордо ответила чугунная. – Как дам ногой – дребезги посыпятся!

На соседнем стеллаже что-то зазвенело. Новички повернули головы.

– Эй, ты кто?

– Труба.

– Ясное дело, не горшок, – съязвила пластмассовая. – Мы все здесь – трубы. А ты какая?

– Не знаю.

– Не знаешь? Так не бывает. Кто-то же тебя изготовил?

– Это да.

– Ну, вот, рассказывай.

– Меня склепал жестянщик в кустарной мастерской…

– Так ты деревенская!? – перебила с усмешкой стеклянная. Остальные тоже заулыбались.

– Никак со свалки, – хохотнула чугунная. – То-то я смотрю у тебя дырка посередине зияет. И сама серая-пресерая.

– Коррозия от времени, – образованно сформулировала пластмассовая.

Все трое новичков разом прысули над незадачливой собеседницей.

– Может быть, – слабо вздохнув, согласилась дырявая труба. – Давно здесь лежу, не помню сколько. Никто не покупает.

Новички еще разок хохотнули и гордо замолчали. Осмотрелись вокруг. На складе повсюду были полки: справа и слева, внизу и вверху, даже под крышей, возле маленьких окошек.

– Пожалуй, я перелезу наверх, – объявила чугунная труба. – Там больше света.

– И я! И я! – в один голос зашумели пластмассовая и стеклянная.

– Как двину щас ногой! – обозлилась чугунная. – Лежать и не вякать! Я самая сильная. Это мое место.

Никто не осмелился возражать, лишь обиженно поджали губы и зашипели:

– Мы тоже не будем рядом с дырявой.

Улучив подходящий момент, втихомолку, чтобы не разозлить чугунную, они перебрались-таки повыше.

Шло время. Однажды у дверей склада, снаружи, послышались шаги и возня.

– Эй, дырявая, ну-ка сбегай, глянь что там! – приказала с верхней полки чугунная труба.

– По-моему, сейчас откроют, – доложили через минуту снизу.

И действительно, тяжелые створки ворот разошлись в стороны, наполняя помещение склада ослепительным дневным светом.

Несколько человек во главе с кладовщиком шагнули внутрь. Двое из них несли какой-то черный футляр, похожий на длинный чемодан, а впереди ступал старик, напевая то-то под нос и размахивая руками. Он радовался.

Кладовщик перебирал в руках накладные бумаги и быстро записывал. Он указал пальцем на стеклянную трубу:

– На ремонт молокопровода, на ферму, – и сделал пометку в бумагах. Рабочие сдернули трубу вниз.

– Водопроводную в ЖКХа, – толкнул кладовщик пластмассовую и опять записал.

– А вот и ваша! – вежливо обращаясь к старику, показал он на самую нижнюю полку.

Посетитель открыл футляр и достал из его красного бархатного нутра маленький камертон. Потом бережно взял дырявую трубу в руки и легонько ударил по ней. Труба замлела от прикосновения и ответила чистым серебряным голосом, сливаясь в однозвучье с камертоном.

– О-о! – поднял брови старик. – Какой тембр! – и нежно упаковал трубу в футляр.

– Труба органная, – равнодушно констатировал кладовщик, проставляя в накладной очередную пометку. – В консерваторию, – махнул он рукой.

– Везет же некоторым! – прошипела пластмассовая труба стеклянной, завистливо разглядывая дорогой футляр.

– Если эта ржавая жестянка уезжает отсюда в бархатном футляре, то меня, наверняка, повезут в золотом! – горделиво озвучила свою мысль чугунная труба, глядя на происходящее с самой верхней полки.

Пласмассовая и стеклянная посмотрели наверх злобно и обиженно.

Люди шли дальше и рылись на полках. Они что-то искали, но не находили и поэтому нервичали.

– Да где же эта чертова стойка для унитаза?! – в сердцах остановился кладовщик, озираясь вокруг. Рабочие тоже завертели головами.

– Какой дурак запихал ее на самый верх?! – выругались они и, поставив лестницу, с силой сбросили чугунную трубу оттуда. Она с грохотом ударилась о бетонный пол склада, поднимая пыль, и ее, чертыхаясь, поволкли вон.

Молитва

Господи! Избавь мя от нищеты, яко ввергает от века в скотство плоти и болезнь духа. Господи! Избавь мя от богатства, яко творимо от века на крови, горе и унижении ближнего и обмане лукавом. Господи! Даждь ми насущное, отвергнув от ленности и праздности, уныния и нерадения. Ущедри мя, Господи, труды посильные творити ради блага моего и ближних моих, живущих и будущих. Творить с чистым сердцем, честными помыслами, памятуя заповеди Твоя. Дай ми зрить в трудах моих добро. Дай следовать едино воле Твоей святой, смиренно и с радостью. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

Сон под образами

С работы я пришел злой, как некормленная собака. Шутка ли, целый день без продыху вкалывал, от станка к станку бегал. Прикинь, на весь цех один остался. Рабочих у них не хватает, мать вашу… Как женихов на ткацкой фабрике. А я тут при чем?

Про "некормленную собаку"это я, типа, для юмора сказал. "Некормленный", значит опять без зарплаты. Сегодня ее так и не выдали. А обещали. Еще пять дней назад обещали. Но… сытый голодного не разумеет. Это я о начальниках. Прикинь, им чо, они себя не обидят. А нам, типа, не надо. Перебьетесь, типа. У-у, твари! Так бы в рыло и двинул! Сволочи! Ворье!

Нету справедливости! Нету ее! Рука руку моет. Каждый месяц девятнадцатого числа мы идем в кассу за своими, кровными, кому что полагается. Прикинь, я на подработке, поэтому "срубаю"неплохо, грех жаловаться. Но с февраля, а еще хуже с марта началась, прикинь, свистопляска. Первый раз задержали на три дня. Ладно, пережили. Но теперь уже пятый день. И чо? Прикинь, кроме кучи обещаний "подождите, типа, у нас проблемы", ничего нет. Ложил я на ваши проблемы. Мне отдай мое! Не, я, конечно согласен подождать чутка, все понимаю, но не столько же? Что я жене скажу, "потребитель задолжал предприятию по кредитной линии"? А она мне, сладко улыбаясь, "посоветйте потребителю пересмотреть лизинговые соглашения"? Да? Ха! Бред! Прикинь! Но этот бред и есть наша сегодняшняя жизнь.

Молчу весь вечер. Жена ни о чем не спрашивает, но, чувствую, обо всем догадывается. Хорошая у меня Люська. Терпеливая. В церковь ходит. Жалеет всех.

– Устал? – разливая чай по стаканам, жена нарушила молчание.

И тут меня прорвало. Выдал все, что накипело, все, что думаю про начальников. Аж, пальцы затряслись от злости.

– Устал, – жена положила руки мне на плечи. – Вот что, ложись-ка ты пораньше. Отоспись, приведи нервы в порядок. Утро, как говорится, вечера мудренее.

– Я в порядке, – бурчу недовольным голосом в ответ. Но подчиняюсь.

– Вижу, – вздыхает жеа. И добавляет: – Не гневайся. Гнев – это грех. Мы же православные, в храм ходим. Надо быть выше этого.

– Будешь тут, – продолжаю я бурчать, но понимаю, что неправ. Да, действительно, гнев – это грех. Знаю об этом с тех пор, как жена затянула меня в церковь. Уж скоро год тому.

Вон и иконы висят над кроватью. Прикинь, смотрят как будто спрашивают о чем-то. Уставятся и молчат. Сто раз просил перевесить, Не-а, не соглашается. Типа, хочу, говорит, перед сном помолиться, глядя на них.

Да, ладно, молись. Я и сам пробовал. Но, прикинь, чо толку? Ни-че-го! Вот если бы Бог хоть раз исполнил мое желание. Просил, просил – все бесполезно. Есть ли он вообще? Если есть, то куда смотрит? Вокруг столько несправедливости. Одни, прикинь, зажирели, как свиньи, другие юшку хлебают, жалкую зарплату вовремя получить не могут.

Вот священник говорит, что наказания нам, типа, за наши грехи. А чо я сделал? Никого не убивал, не насильничал, не грабил. Даже Люське по-настоящему не изменял. Нету у меня грехов. Вот у начальников – да! По уши в грехах, как в дерьме. Тащат, упыри, все, что плохо лежит. Сталина на них нету. Разворовали страну, прикинь, и жируют падлы! А чо – я не прав? За что мне наказание? Работаю, как ишак. Света белого не вижу с восьми до пяти. Что-то тут не так!

Куча вопросов, а ответа вразумительного нет. "Читайте Святое Писание – там ответы"– твердит священник.

Читал. И чо? "Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил…"Зачем мне все это? Как это улучшит мою жизнь? Мне чо, зарплату начнут давать вовремя? Между прочим жизнь у меня одна. И разве не надо прожить ее красиво?

Вопросы, вопросы… Голова от них пухнет. Прикинь, как церковные проповеди – так про одно, как жизнь, так про другое. И где правда? Как пел Высоцкий "Эх, ребята, все не так, все не так, ребята! И ни церковь, ни кабак, ничего не свято!…"

Вот они верные слова. Не вырубишь топором. Не поспоришь.

– Не ворочайся. Спи, давай! – это жена бухтит.

– Ладно, все, умолкаю, – отвечаю ей и закрываю глаза. Скорей бы уснуть. Утро, как говорится, мудренее…

Черт, сон не идет! Нервы гуляют, как сквозняк по-гладкому. Эх, жизнь моя жестянка, а ну, ее в болото. Живу я, как поганка, а мне летать, а мне летать охота… О! Детство из памяти вылезло: ария Тортиллы из мультика про Буратино. Засело в голове "а мне летать охота…"Эх, Буратино ты, Буратино без зарплаты…

Да, каждому из нас хочется летать. Но "рожденный ползать летать не может". Опять цитата из школьного детства. Прикинь, и откуда эти мысли лезут?… Исаак родил Иакова…

А почему я рожден, типа, ползать? Кто сказал? Я молодой еще, сильный мужик, никого не боюсь, образованный, умный. Десятилетку оттрубил на "хорошо". Потом шарага, ну, в смысле профтехучилище. Многостаночник. Ну, и что с того, что не инженер? Пофиг. У станка, если ты не лодырь, можно неплохо кормиться. А я не ленивый. У меня разряд. Тонкости фрезеровки знаю, как "Отче наш…"Так что… Иаков родил Иуду…

О чем это я? Куда это мысли в сторону поплыли, как парусник по ветру, как тогда… В Феодосии… мы с Люсей… летом…

…Море… Вот здорово… Вот она мораль у басни… Все в мире зависит от денег, чтобы там не твердила Библия, мол, сребролюбие – это соблазн. Еще бы! Конечно, соблазн! Зато какой сладкий!

Эх, были бы у меня деньги! Настоящие, блин, а ни эти жалкие гроши из кассы! Мы бы с Люсей, прикинь, каждый год на море. И катались бы не на вашем пароходе, как на переполненном автобусе, а на яхте. Эх-хе-хе!… И какая разница кто кого родил… Исаак Иакова… Иаков Исаака… Прицепилось же… не уснуть… нервы, блин…

Если ни в деньгах счастье, тогда в чем? В их количестве, как сказал мудрец, этот, как его, не помню… черт…

Вот если бы я был миллионером… Это вам ни фрезер крутить… А, ну-ка, ну-ка… Мысль классная, прикинь, даже сердце успокоилось и гнев улетучился. Во, сила денег… А чо нам миллионерам переживать?… У нас жизнь в ином измерении, типа.

Помечтать… Не торопясь… Смакуя… как пивко холодненькое.

Что там плывет вдалеке по морю? Это я плыву – миллионер! На туристическом лайнере в Турцию. Какая к чертям Турция, если я миллионер! На собственной яхте в кругосветку. Яхта для океанских прогулок – пятьдесят метров в длину! Во, блин! Не-е, семьдесят! Короче – сто! Чтобы разместить всю прислугу, бассейн, там, типа, бар, каюты… Бассейн на верхней палубе… чтобы обзор… океанский бриз… Кайф, прикинь!

Из бассейна выходит мокрая счастливая Люська. Она улыбается. Люська еще не успела загореть, кожа бледная, ноги дряблые от целлюлита, грудь обвисла, а вокруг улыбающегося рта морщинистые складки. Надо же, раньше я не обращал на это внимания. И это мне, миллионеру, такое счастье, прикинь, чтобы испортить путешествие?

К черту Люську! Из бассейна выходит секретарша нашего директора Олеська – зеленоглазая рыжая оторва. Ножки – м-м – точеные, попка упругая, как мячик, груди нагло торчат.

Я – миллионер – имею возможность купить Олесю на месяцок, взять в путешествие по морю. Чо тут такого?

Прикинь, вот она подходит ко мне… дышит возбужденно… я беру ее за груди… увлекаю на шезлонг… Черт! Вот это жизнь! Это тебе не Авраам родил Исаака… Совсем другое путешествие. Прикинь! Ну, а чо, имею право, я – миллионер!

А если из бассейна моей яхты выходят три таких Олеськи? Прикинь, а! Или, скажем, пять! Хо-хо! Ну, а чо? Я могу себе это позволить. Бабла, типа, немеряно. Каждой по тыще баксов за услуги – не вопрос. Вот она – настоящая жизнь!

Какую Олеську выбрать для начала? Черт, глаза разбегаются. Сердце замерло. Со всеми по очереди? Или сразу со всеми? Как пожелаете, уважаемый миллионер, Николай Васильевич. Желаю, чтоб каждый день новая! Разрешите исполнять?! Разрешаю! Хо-хо, вот она – сила денег, прикинь! Вау!

А Люська? Ну, а чо Люська. Обеспечу ей безбедное существование: квартиру, там, машину, пенсион. Я же не урод какой-нибудь моральный, чтобы бросить бывшую жену на произвол судьбы. Совесть имею. Люська не будет жить как попало. Не позволю. Но пусть не обижается. Такой шанс, как мне, стать миллионером выпадает в жизни один раз одному из миллионов. Как упустить? Нельзя! Глупо! Прикинь, дураком надо быть, чтобы отказаться.

Ну, и чо из того, что я православный? При чем тут православие? Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец. Пожить надо на всю катушку, раз выпала такая удача. А религия – это для тех, то ничего не добился. Утешение для неудачников, чтобы их души не страдали.

А жить я буду во дворце. У меня будет "умный"дворец. Видел такой по телеку. Роботы снуют, прикинь. Сказал – свет загорелся, сказал – потух. И прислуга у меня будет только с высшим образованием, а ни эти рыла маргинальные, как на заводе. Кореша, блин… пошли бы они…

И у меня будет роскошный гарем, а ни эти несчастные Олеськи-облеськи. Сколько захочу, столько и заведу. Ну, а чо, деньги позволяют. Счастье любит богатых. Лучше из разных стран, разного цвета кожи. Да-а-а! Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Хоть бы не вспугнуть видение, блин!

… Авраам родил Исаака… Исаак родил… Не прелюбодействуй… Да разве можно перелюбить, когда у тебя во дворце такое сокровище? Тут люби и люби, не стесняйся. Все по закону, по справедливости. Я же не просто переспал и убежал. Какой тут грех?

Заповедь какая-то… дурацкая! Я же все по-честному… Авраам родил… Лишь бы ограничить человека, поставить в рамки, загнать в стойло, от сих и до сих, не дать, не позволить, запретить! К черту такие заповеди! Так не пойдет! Не-е-е! Это для быдла! А нам, людям с кошельками, принадлежит весь мир. Мы – хозяева. А хозяин может все, что пожелает. И я желаю!…

Кстати, о моем бывшем заводе. Выкуплю его, наверно, и стану владельцем. Разгоню всех, блин, кто меня гнобил. Особенно этого суку, начальника цеха. Все цеплялся, тварь: делай то, делай это. Это ни то, то ни это…

Пусть валит нищеброд, куда глаза глядят. Без копейки! А этих алкашей-корешей загоню в работу. Халявщики. Зарплату им подавай. Прикинь! Ага, щас! Урежу по самое не могу. Лишь бы жрать пойло… квартиры им подавай… машины… А хрена лысого! Работать сначала научитесь, бараны!

У меня все будут ходить по струнке. Иначе с простолюдинами нельзя. Разворуют все мое добро. И вообще, как нарушение, так штраф или задержка зарплаты, чтобы чувствовали скоты хозяина.