Там, где поют соловьи

В растерянности Агата просыпается. Сон помнится так явственно, во всех деталях. Что это было? Пустая игра воображения или предупреждение? Но о чём? Она пошла неверной дорогой? Или идет не к той цели? Как понять? Может быть, прав мистер Эванз, напрасная это затея – раскапывать старые тайны?..

А в памяти вновь всплывает залитая солнцем палуба корабля, теплый ветерок перебирает пряди волос, в искрящихся волнах мелькают блестящие спины дельфинов, лицо Лео так близко… Такого острого ощущения счастья, какое она испытывала в эти несколько месяцев, у нее никогда раньше не было. И, наверное, уже не будет… Ну и пусть обожглась, зато в ее жизни была любовь. Была да и ушла…

Все попутчики в вагоне спали. В ночи уплывали назад бесконечные синие снега. Холодный серп луны в сияющем ореоле, далекий, равнодушный… Колеса неутомимо отстукивали свой ритм: «Мы спешим, мы спешим, мы спешим…». Агата не заметила, как вновь заснула.

Она идет по узкому – в одну досочку – мосту. В темноте не разглядеть, что там внизу. Агата старается не вглядываться в эту темень. Что впереди, тоже не видно. Конец моста теряется во мраке. Белеет только длинная доска. Ей страшно, она хочет вернуться, но понимает, что не сможет это сделать – мост слишком узок для маневра. Остается только идти вперед. Темнота впереди светлеет и превращается в такой яркий свет, что она опять ничего не может рассмотреть…

Агата открыла глаза. За окном вагона светило солнце, прямо ей в лицо, мелькали одетые инеем березы. Ветви так и сияли на солнце, словно бриллиантовые. Все ночные сомнения, тревоги и печали растворились в этом ясном дне. Разве может случиться что-то плохое, когда вокруг такая красота?!

Попутчицами Агаты оказались приятная молодая дама с девочкой лет семи-восьми. Легко ли егозе в таком возрасте спокойно усидеть на месте? Ее матери приходилось придумывать все новые забавы, чтобы занять дочку. Агата исподволь наблюдала за ними. Казалось, женщине совсем не в тягость ни непоседливость дочки, ни теснота вагона. Агата вспомнила свое детство. Невозможно было представить, чтобы матушка вот так ее обнимала, играла с ней. Барбара была строга, требовательна, часто раздражительна, но Агата к этому привыкла, другого отношения не знала. Она рано научилась сама о себе заботиться, сама себя развлекать и, разбив коленку, бежала к отцу, а не к матери. Девочка знала по опыту, что от Барбары за неосторожность или, не дай Бог, порванный чулок может получить нагоняй. Другое дело Михал. У него всегда было ласковое слово для дочки, а то и леденец в кармане находился. Но посидеть в обнимку, посекретничать отец и дочь могли только зимними вечерами, и то, если Барбара была занята счетами.

Агата наблюдала, как терпеливо попутчица учит девочку правильно держать вязальный крючок и вытягивать непослушные петельки, и давала себе слово, что если Бог когда-нибудь пошлет ей детей, она не будет раздражаться, а постарается быть такой же ласковой и заботливой матерью.

К исходу второго дня поезд прибыл в Уфу. Мороз стоял такой, что пар от дыхания замерзал и оседал кристалликами льда на ресницах, на меховом воротнике ее пальто, ворсинках шали.

Большой каменный вокзал выглядел солидно. Она прошла через просторный зал и остановилась в удивлении. Сразу за привокзальной площадью возвышалась гора, сплошь облепленная деревянными домишками, сараями, покосившимися заборами. Их непрезентабельный вид никак не вязался с красивым зданием вокзала. Куда она приехала? В какую глушь? Есть ли здесь нормальная гостиница, трактир? Или вокзал единственное приличное здание?

К Агате лихо подкатил возок на полозьях, запряженный парой лошадей. Извозчик отогнул поднятый воротник тулупа, из-под лохматой шапки весело блеснули узкие глаза.

– Айда, кызым[2], садись! – и дальше произнес что-то уж совсем непонятное.

– Что? – растерялась Агата.

– Э-э, ахмак[3]! Куда едем, кызым?

– Тут есть какой-нибудь постоялый двор? Чтобы переночевать.

– Зачем постоялый двор? В хорошие номера, кызым, отвезу. Со столовой! Полтинник, э?

Агата не стала торговаться, села в пролетку. Она бы и больше заплатила, лишь бы скорей попасть в тепло. «Это куда же я заехала? – с беспокойством думала она. – Здесь, кажется, и говорят-то не по-русски…»

Но тревожилась она зря. Через несколько минут пролетка уже катилась между красивыми каменными особняками с башенками и аттиками, по освещенной фонарями, расчищенной от снега городской улице. Извозчик лихо подъехал к крыльцу с вывеской «Номера купца Блохина» и ниже: «Столовая. Отличная кухня».

Возница показался Агате добрым человеком. Рассчитываясь с ним, она спросила:

– Вы называете меня «кызым», что это значит? Как это будет по-русски?

Тот улыбнулся, отчего его глаза стали совсем узкими щелочками:

– Так это – дочка. Татар телендэ. Мин ведь татарин.[4]

И Агата решилась обратиться с просьбой:

– Я… Мне в Бирск нужно. Отвезете?

– Э-э, нет. Далеко больно. Вечер, однако. Утром, завтра, э?

– Хорошо, утром, так утром, только отвезите, пожалуйста!

– Синенькую, э?.. Пять рублей, э?

– Э, э, – закивала Агата, – пять заплачу, отвезите только, милейший!

На следующее утро, едва рассвело, в ее номер постучали:

– Барышня, вас спрашивают.

У крыльца стоял знакомый возок. На облучке сидел и широко улыбался вчерашний возница:

– В Бирск едем, кызым? Синенькую, э?

– Едем, да. Пять рублей заплачу, как довезете.

Возница оглядел Агату, поцокал языком:

– Э-э, нехорошо. Замерзнешь, однако. Валенки надо! Шаль надо! Айда, садись, кызым. Покажу, где купить.

Агата действительно мерзла в своих модных ботиночках, пригодных для петербургской зимы, но никак не для уральской. В пять минут домчали до большой квадратной площади, в которую вливались несколько улиц. Кругом площади тянулись длинные ряды, стояли дома в два, даже в три этажа. Тут была и почта, и аптека, и палаты, и Дворянское собрание, и «Гранд-отель» с номерами, красовалась вывеска «Дамская портная». Здесь, в торговом центре города, жизнь кипела. Агата прошлась по Гостиному двору, купила не только валенки, рукавицы, но и пуховую шаль. Мороз диктовал свои фасоны.

После двух стаканов горячего чая и порции блинов, поглощенных в одном из трактиров в компании с разговорчивым извозчиком-татарином, Уфа Агате решительно понравилась. Хоть город и выглядел провинциальным и несколько приземистым по сравнению с Петербургом и Москвой, зато его широкие прямые улицы радовали ощущением простора. Агата отмечала про себя, как по-разному здесь выглядят люди, как много встречается непривычных взгляду восточных лиц, своеобразных нарядов. Вроде бы обычная женская шаль, а повязана совсем непривычно. И русская речь здесь звучит как-то иначе, много в ней незнакомых Агате слов.

Вчерашняя тревога совсем прошла. Она чувствовала себя защищенной под покровительством своего нового знакомого. Его заботливое «кызымка» и смешило, и вызывало ответное доверие.

Тронулись в путь. Вскоре сани выехали из города, миновали переправу, затем городскую заставу и понеслись по прямой накатанной дороге. Агата забралась поглубже в возок, укрылась меховой полостью, согрелась в теплой одежде. Ей было весело от этого солнечного дня, слепящего сияния снега. Настоящее приключение!

Дорога то взлетала на холм, с которого открывались бескрайние чистые просторы с редкими перелесками, обрамленные невысокими синими холмами, то ныряла в низины, поросшие кустарником, то рассекала заиндевевшие рощи. Природа этого края удивительно напомнила Агате родной штат Невада, разве что таких глубоких снегов и крепких морозов там не знали.

К обеду потеплело, небо постепенно затянула хмурая пелена, посыпался снежок, сначала небольшой, потом завьюжило сильнее. Возок свернул к почтовой станции. Пока лошади отдыхали, Агата с извозчиком согревались чаем с пышными блинами и моченой брусникой с медом. Проголодавшейся девушке казалось, что ничего вкуснее она не ела.

Уже смеркалось, когда по сторонам дороги, наконец, засветились огоньки в окнах изб, залаяли собаки за заборами. Вот и цель ее путешествия – загадочный Бирск, казавшийся ей недосягаемым из Омаха.

Город оказался совсем небольшим, уже через несколько минут возок остановился перед крыльцом Уездной земской гостиницы. Агате не верилось, что она сделала это – добралась к цели через полмира! Какие тайны ждут ее здесь? Несмотря на усталость после долгой дороги, ей не сиделось в тесном грязноватом номере. В ней проснулся азарт. Она перечитала документ: «…. Настоящее метрическое свидетельство выдано… Свято-Троицким собором Уфимской губернии Бирского уезда города Бирск». Спрятав конверт в сумочку, Агата отправилась на поиски Свято-Троицкого собора. Долго искать ей не пришлось – внушительный купол и стройная колокольня были видны от порога гостиницы. Справа и слева она заметила колокольни еще двух церквей, но решила начать с того храма, который возвышался в конце круто взбирающейся в гору улицы, и не ошиблась.

По ступеням собора навстречу Агате спускались прихожане. Только что закончилась вечерняя служба. Внутри в полумраке горели свечи, мерцали позолотой богатые оклады икон, все звуки эхом возвращались из-под высокого купола. Оглядевшись, Агата заметила священника, разговаривавшего со старушкой. Дождавшись, когда бабушка, получив благословение, направилась к выходу, Агата обратилась к священнику, коротко объяснив, зачем она пришла. Тот, прочитав документ, пожал плечами:

– Не знаю, чем могу вам помочь. Метрика выписана в нашем храме, но отец Андрей Бодров, совершивший таинство крещения, уже здесь не служит, ушел в монастырь. Псаломщик Капитон Крипович лет пять как преставился, царствие небесное, – священник размашисто перекрестился, – да и был бы жив, вряд ли смог бы что-то вспомнить. Уж, почитай, более двадцати лет прошло… Не сосчитать, скольких детишек здесь окрестили за эти годы! Степан Крутихин… Крутихин… что-то, вроде, имя на слуху… Митрофановна, – обратился священник к женщине, протирающей подсвечник, – может ты чего слыхала о Степане Крутихине?

Та, немного подумав, кивнула:

– Как не слыхать? Вон галантерейная лавка Крутихиных. Площадь перейдете, минуете дом Чирковых, а там вывеску и увидите. Хозяина, кажись, Степаном зовут.

Радуясь удаче, волнуясь, Агата разыскала лавку под нужной вывеской. Магазин уже закрывался. За конторкой дама в кружевной пелерине, с высоким гребнем в зачесанных кверху волосах пересчитывала выручку. Увидев вошедшую девушку, она быстро убрала деньги и любезно улыбнулась:

– Что, барышня, желаете?

– Я ищу Степана Крутихина. Могу я с ним поговорить?

Любезность приказчицы как ветром сдуло. Лицо ее приобрело настороженное выражение. Она смерила Агату внимательным взглядом и крикнула вглубь магазина:

– Степа-ан!

В дверях появился мужчина лет сорока в шелковой жилетке.

– Вот, барышня тобой интересуется, – пояснила дама за конторкой, – с какой целью, хотелось бы знать.

Агата, немного растерявшись от такого приема, попыталась объяснить, от волнения забыла нужные слова, вытащила из сумочки метрику и протянула ее мужчине. Тот прочитал. На его лице отражалось недоумение. Он внимательно оглядел девушку, снова перечитал бумагу.

– Кто вы? Откуда это у вас?

– Я Агата Свободова, приехала из Америки. Эта метрика хранилась в шкатулке у моей матушки. А разгадку этой истории я надеюсь узнать у вас. Ведь вы и есть Степан Крутихин? Это метрика вашего ребенка? Как она оказалась в нашей семье?

У приказчицы приоткрылся рот, она растерянно переводила взгляд со Степана на Агату и обратно.

– Ну, дела-а… – почесал затылок хозяин магазина. – Запохаживается мне, что не я вам нужен. В метрике указан Степан Фролович, а я Николаевич. Давайте-ка я вас, барышня, провожу к Крутихиным, чтобы не заплутали. Там разберемся.

– А… а как же магазин? – спохватилась дама, неприязненно глядя на Агату. – Кто ж закрывать-то будет?

– Уймись, Клавдя! Ставни я закрою, а с дверью и сама справишься. Я скоро, – ответил ей Степан.

– Ну и дела! Из Америки!..

Заперев железные ставни на витринах, Степан окликнул извозчика. В четверть часа они оказались перед просторным домом с мезонином. Дом смотрелся нарядно: на фоне обшитых тесом светло-зеленых стен красовались белые пилястры и кружевные наличники.

Дверь им открыла молодая женщина в наброшенном на голову и плечи шерстяном платке.

– О! Прасковья приехала! Кстати-то как! Ты посмотри только, какую гостью я вам привез! – широко улыбнулся провожатый и слегка подтолкнул Агату вперед.

Прихожая была обставлена по-городскому. Степан помог Агате распутать шаль, снять пальто и шляпку. Девушка задержалась перед большим зеркалом в резной раме, чтобы поправить прическу. Прасковья, сбросив с головы на плечи платок, тоже взглянула на себя в зеркало. И обе девушки замерли, глядя на отраженье друг друга. Одинаковая линия бровей, чуть раскосый разрез карих глаз, похожий изгиб губ с впадинкой под нижней губой… Отличались лишь прическами да одеждой. Прасковья в недоумении обернулась к Степану:

– Ты кого это привел, Степа?

– Да, похоже, пропажа наша нашлась. Живехонька-здоровехонька. Из Америки приехала!

Глава 8. Семья Крутихиных

Апрель 1873 – август 1889 годов, Бирск

После первой весенней грозы, разразившейся ночью, дорога раскисла. Лошадь тащила коляску неспешно, копыта мягко чавкали по грязи. А седоки и не торопились, время для них словно замерло. Мрачная пелена туч отступала все дальше, впереди небо уже очистилось и обнадеживало промытой лазурью. Экипаж въехал в рощу, встретившую путников радостной птичьей перекличкой.

– Смотри-ка, у черемухи листочки проклюнулись! И когда успели? Спозаранок, когда венчаться ехали, их, вроде, не было, – Степан изловчился и поймал протянувшуюся к коляске ветку.

– Да тут не только листочки, меж ними – гляди – уже будущие цветочки выглядывают! Неделя-другая и зацветет черемуха. Ужо наломаю я тебе букеты!

Степан отпустил ветку, и она закачалась, словно помахала им вслед. Ольга улыбалась, оглядывая рощу:

– И березы сережки развесили… Вишь, роща словно дымкой подернулась.

– А вы вон на тот пригорок гляньте, – Маруся, сидевшая на козлах рядом с братом Сергеем, развернулась, перекинула ноги в коляску, – мать-и-мачеха зацвела! Я еще нынче ее не видала.

– И впрямь зацвела! Вон там… и вон… и вон… словно солнышки желтеют, – Ольга обернулась к Степану, улыбнулась радостно и вопросительно. Он понял ее взгляд, приобнял юную жену за плечи, слегка прижал к себе.

Отец Ольги, Иван Фурнье, конечно, и слышать не захотел о сватовстве Степана Крутихина к его дочери. Сваха вернулась с категорическим отказом. А Ольгу заперли дома под присмотром старших братьев. Но Степан предвидел такой исход дела, поэтому заранее договорился со священником в деревенской церквушке сельца Любимовка о тайном венчании. В условленный день, на рассвете, Ольга вылезла через окно своей светелки, под моросящим дождем добежала до пристани, где ее уже ждала коляска с поднятым верхом. Дружкой жениха согласился стать неженатый племянник Степана, Сергей. Он же украдкой от отца, не одобрявшего затею брата, вывел со двора запряженную коляску. А подружкой невесты согласилась стать неизменная заединщица Степана Маруся.

Старенький священник уже ждал их в пустой, выстуженной за ночь церкви. С удивлением рассматривал странную пару. С особым вниманием расспрашивал юную невесту, по своей ли воле берет в мужья раба божьего Степана. Получив утвердительный ответ бойкой девушки, дальнейший обряд провел быстро. Скороговоркой, украдкой позевывая, прочитал полагающиеся молитвы, и через четверть часа нововенчанные вышли на крыльцо навстречу рассвету.

Чем ближе подъезжали к дому Степана, тем задумчивее становилась невеста. В дом вошла несмело, не то, что в прошлый раз. Села в уголок на лавку, словно в гости зашла.

– Что с тобой, Олюшка? – забеспокоился Степан. – Уж не жалеешь ли об чем?

– Нет, Степан Фролович, ни об чем я не жалею. Только думаю, что люди обо мне скажут? Никто ведь не знает, что мы венчаны. Никто на свадьбе нашей не гулял, в подвенечном платье меня не видел… Вроде как полюбовница я, а не жена.

– Ну-к, люди… Люди завсегда что-нибудь да скажут. Мы перед Богом венчаны, только это важно.

Степан задумался, поглядывая на опечаленную жену, и вдруг понял. О чем мечтают девушки в семнадцать лет? Ну конечно, о свадебном наряде! Свадьба для них – это же главный день! Когда же еще ей покрасоваться перед людьми, перед женихом? А он ее этой мечты лишает.

От денег, выделенных ему братьями на постройку дома, обзаведение каким-никаким хозяйством, покупку кузницы на Бирском тракте, почти ничего не осталось, Степан вытащил из тайника все, что там было. Ничего, – решил, – авось, заработаю.

– Собирайся, Олюшка, поехали в Гостиный двор, пройдемся по модным лавкам, заглянем в магазин Чиркова, подберем тебе свадебный наряд.

– И фату? – оживилась девушка.

– И фату, и туфельки, и венок из этого… как его? Флед… флер…

– Флердоранжа!

– Во-во, его самого. Надо только Белку с собой позвать в советчицы, а то с меня в этом деле толку нет.

Печаль в глазах Ольги вмиг растаяла, вся она оживилась, подхватилась, готовая бежать сей момент.

Два часа девушки выбирали свадебный наряд, примеряли, перебирали, а Степан от души развлекался, наблюдая за ними. Он успел сходить в трактир, заказать жареную индюшку, пироги и французского вина. Все это лакей должен был доставить в его дом к свадебному ужину.

Наконец Ольга предстала перед ним в кремовом атласном платье с турнюром и шлейфом, с кружевом вокруг шеи и запястий. Кисейная фата удерживалась обручем, украшенным венком из флердоранжа.

– Ну как?..

А Степану вспомнился другой, такой похожий взгляд из-под простого цветочного венка и такое же «ну как?..». Сердце защемила внезапная боль.

– Степан Фролыч, тебе не нравится?

Степан заставил себя улыбнуться:

– Ну что ты, Олюшка! Я просто растерялся от твоей красоты. И это надобно сберечь на память, поэтому сейчас мы отправляемся в ателье Анисимова, делать дагерротип!

У Ольги округлились глаза от удивления, а Маруся взвизгнула от восторга и захлопала в ладоши совсем по-детски.

До фотосалона было всего метров двести, однако подъехали к нему с шиком, на устланной ковром коляске, сделав круг по Верхне-Троицкой площади.

После сложной и довольно утомительной процедуры съемки решили прокатиться по Миллионной вдоль всего города. На Соколью гору вернулись уставшие от событий и впечатлений и еще издали заметили, что их ждут. У ворот прохаживались отец Ольги и ее старшие братья. Ничего хорошего встреча с этими «гостями» Степану не сулила. Маруся тихонько охнула, на ходу выскользнула из коляски и со всех ног помчалась к родительскому дому. Над соседскими заборами маячили любопытные лица.

Под тяжелым взглядом отца Ольга съежилась.

– А ну марш домой, дура! – зло сказал Иван. – А с тобой, ублюдок, я давно хочу разобраться! Спину тебе перешибу, чтобы ты близко к моей дочери не подползал!

– Остынь, тестюшка, и вы, шурья, охолонитесь, – миролюбиво ответил Степан, – проходите-ка лучше в мой дом, к свадебному столу, там и поговорим.

– Мы тебе сейчас устроим свадебку! – все больше распаляясь, закричал Иван и повернулся к Ольге, – кому сказал, марш домой!

– Ольга никуда не пойдет, – Степан старался сохранять спокойствие, с его горячей натурой это было нелегко. – Была твоя покорная дочь, а нынче моя законная венчанная жена. Так что твоя власть над ней окончилась. И, ей-богу, лучше вам со мной поладить.

– Ах ты, вор! Бей его, ребята!

Иван вскочил на подножку коляски, ударил Степана кулаком в лицо, схватил за грудки, пытаясь вытащить и повалить его на землю. Один из братьев поднял кол и замахнулся. Ольга закричала, схватила кнут и огрела брата по руке, тот взвыл. Второй брат вскочил на подножку коляски с другой стороны, поймал кнутовище, выкручивая его из рук сестры. Степан недаром работал в кузнице, силушкой бог не обидел. Он оторвал от своей рубашки руки Ивана, приподнял его и вышвырнул из коляски.

Со стороны родительского дома бежали братья и племянники Степана, вооруженные кто дубинкой, кто колом, кто граблями – что под руку подвернулось. За ними бежала Маруся, тоже чем-то воинственно размахивая. Фурнье, отец и сыновья, увидев такое подкрепление, сочли за лучшее ретироваться, сыпля ругательствами и угрозами. Степан, прижимая ладонь к разбитой губе, оглядел подоспевшее «войско», усмехнулся:

– Ну вот, все гости, почитай, в сборе. Милости просим к столу.

Ольга расстроено разглядывала порванные на запястье кружева.

– Странная какая свадьба, – судачили разочарованные быстрым концом представления соседи, – не успели выпить, а уж передрались! Все не как у людей у этого Степана.

С того дня минуло шестнадцать спокойных счастливых лет.

В распахнутую дверь кузницы тянуло предосенней сыростью. Прохладный воздух освежал разгоряченную, лоснящуюся от пота спину Степана, занятого работой. Отцу помогал Тимоха – довольно крепкий для своих десяти лет пацан. Отцовский молот бил по наковальне глухо – бум-м, маленький молот сына звучал звонко – бам-с, а вместе получалась мелодия: бум-м – бам-с, бум-м – бам-с, бум-м – бам-с… И обоим Крутихиным было хорошо, весело от этой музыки. Мирную, размеренную работу прервало появление Нюты, старшей дочери Степана.

– Батя, мамка за тобой послала, рожает она. Наталья малышню к тетке Марусе повела, а я за акушеркой побежала. Ты бы шел домой. Может, помочь чего надо. Одна она осталась.

Степан отложил молот, сунул выкованную скобу в кадку с водой, поручил сыну загасить огонь и закрыть кузню. Дорогой все его мысли были заняты тем, кого им Бог пошлет в этот раз: долгожданного второго пацана или опять девчонку, шестую по счету. За Ольгу он не волновался. Здоровьем ее Боженька не обидел, носила и рожала она легко. Только что-то в этот раз рано рожать начала, ждали-то через месяц. Ну да мало ли чего, ошиблись с подсчетами. Когда Ольга сообщила мужу, что в тягости седьмым ребенком, он встревожился:

– А надо ли, Олюшка? Мне уж за шестьдесят перевалило. Сколько еще хватит моих сил молотом стучать? Не ровен час останешься вдовой с кучей детишек. Как подымать их одна будешь?

– Так уж он есть… Куда ж я его?.. Да вдруг, наконец, пацан? Я чую, что пацана рожу. Будет тебе долгожданный второй сыночек.

– Ну ладно. И впрямь, куда ж его? Только впредь поостеречься надобно. Хватит уже.

– Вот ты и поостерегись, – усмехнулась жена, – а то горяч больно!.. Поучает он меня!.. И не вздумай помирать!

С этими мыслями Степан вошел в дом и сразу почуял неладное. Жена стояла, прислонившись к косяку, одной рукой обняв опустившийся живот, другой держась за поясницу. Лицо ее было необычно бледным, всегда аккуратно собранные волосы в беспорядке разметались по плечам, влажные пряди прилипли к щекам.

– Степушка, акушерку бы надобно… побыстрее. Что-то не то со мной… – и, застонав, осела.

Степан подхватил жену под руки, то ли довел, то ли донес до кровати. Метнулся к двери, вернулся. Он растерялся, как быть: бежать за акушеркой, оставив Ольгу одну, или остаться с ней, дожидаясь возвращения Нюты?

Приехавшая вскоре акушерка осмотрела роженицу, вышла к Степану озабоченная:

– Поезжайте-ка за врачом. Быстро! Вот, передайте ему записку. Адрес врача я написала. Быстро! Быстро!

Степан кинулся запрягать коня, от волнения путаясь в постромках. Позже, доставив врача, он сидел на ступеньке своего крыльца и ждал. Он уже не думал о том, кто родится: сын или дочь, теперь не это стало важно, он молился о спасении Ольги. Пришли Нюта с Тимофеем. Напуганные, притихшие сели рядом с отцом. Он пытался успокоить, ободрить их и себя, говоря какие-то ничего не значащие слова. В сумерках вышел на крыльцо доктор, закурил. Тьма сгустилась вокруг красного огонька папиросы.

– У вас дочь. Девочка живая, но слабенькая, недоношенная. Не уверен, что выживет. Идите, попрощайтесь с женой. Ее спасти не удалось. Боковое предлежание плода… Это бывает при частых родах. Медицина тут бессильна.

Степан вошел в дом. Ольга покоилась на постели, вытянувшись под простыней с вышитым ее руками подзором. Рядом с ней лежал небольшой сверток. Акушерка переложила его на руки Степану:

– Ваша дочь…

Степан смотрел на маленькое красное личико, сморщившееся в гримаске, незнакомое, ненужное. Ему хотелось закричать Богу: «Зачем? Забери это, верни мне мою Олюшку!» Девочка завозилась, закряхтела, издала слабый звук, словно котенок запищал.

– Есть хочет, – сказала акушерка. – Кормилица вам нужна, иначе не выходите ребенка. Я вчера принимала роды в Любимовке, там наоборот получилось: девочка умерла, а мать жива. Поезжайте, договоритесь, чтобы взяла вашу, выкормила. Семья-то хорошая, в избе чисто, и меж собой ладно живут. Вот только деток Бог не дает. Уж четверых родила, да все умерли. Глядишь, им ваша девочка в утешение будет.