Там, где поют соловьи

Лео не отличался галантностью, не дарил цветов, не делал подарков, не поддерживал под локоток и не спешил подать пальто. Но Агату это не смущало. Зачем ей такая опека, если она с малолетства привыкла к работе в поле, умела управляться с волами, легко вскакивала в седло лошади? Она и сама откроет дверь, подвинет свой стул. Ей нравилось, что друг не стремится контролировать, опекать во всем и принимать за нее решения. И она тоже не вмешивалась в его дела. Такая жизнь устраивала обоих. Только одно смущало Агату: Лео представлял ее новым знакомым как свою сестру и не строил общих планов на будущее. Впрочем, времени прошло пока немного, и Агата терпеливо ждала.

В их квартире стали появляться новые друзья Лео. Это были молодые рабочие с верфи. Приходили они раз в неделю, по средам. Агата ставила самовар, блюдо с бубликами, а Лео заводил патефон. Однако это была лишь видимость вечеринок. На самом деле гости читали и обсуждали принесенную с собой литературу, газеты революционного толка. Агата поначалу слушала их разговоры скептически, потом с интересом и, наконец, идея справедливого переустройства мира заинтересовала и ее.

Однажды в конце такой встречи Лео выставил на стол бутылки вина и предложил отметить его день рождения. Агата засуетилась, накрывая на стол. Экспромт удался, вечеринка получилась веселой. Агату наперебой приглашали танцевать. Щеки ее раскраснелись, прическа слегка растрепалась. По взглядам Лео она чувствовала, что хороша, что сегодня и ее день. Проводив гостей позже обычного, они вместе взялись за наведение порядка. Именинник убирал со стола, а Агата мыла посуду. Нечаянно столкнувшись в тесном пространстве кухни, оба смутились, его рука вдруг легла ей на спину, притянула к груди. Она уткнулась лицом в расстегнутый ворот рубашки, туда, где вились рыжие волоски. Губы неудержимо потянулись друг к другу. Только что старательно вымытая чашка рассыпалась, ударившись об пол.

– На счастье, – шепнула Агата.

На рассвете она проснулась в комнате Лео. Было непривычно светло для такого раннего часа. Тихо выскользнула из-под одеяла, завернулась в плед – первое, что попалось под руку, босиком подбежала к окну. За окном шел первый снег. Тяжелые хлопья кружились, словно вальсируя, падали и падали, догоняя друг друга, укрывая пушистыми шапками чугунный парапет набережной, крыши домов, расстилаясь чистым покрывалом по мостовой. Снег сиял белизной на фоне тёмно-серого неба. Город притих, торжественный и нарядный, словно невеста перед алтарём. Скоро и она, Агата, наденет белое платье и пойдет к алтарю рука об руку с любимым. Разве может быть иначе после того, что между ними произошло?

Лео спал на спине, закинув одну руку за голову и слегка согнув крупную ногу. На шее, над ключицей, пульсировала жилка, и ей хотелось поцеловать и эту жилку, и родинку чуть выше соска, вновь коснуться щекой курчавинок на его груди. Незнакомое острое чувство нежности наполняло ее душу сладким вином. Однако пора было готовить завтрак, потом будить любимого.

Он вышел к завтраку несколько смущенный, с виноватым видом. Агате это показалось трогательным, она поцеловала его, шепнула на ушко: «Я ни о чем не жалею, милый!». Наскоро поев, он собрался, убегая на службу, сказал уже с порога: «Мне так хорошо рядом с тобой…». Агата ждала других слов, но ведь он спешил…

Она подошла к окну, проводила взглядом торопливую фигуру, оставляющую следы на белой мостовой. Лео шел, съежившись, пряча подбородок в кашне и засунув руки в карманы. Вода в Фонтанке казалась темнее обычного на фоне свежего снега. Что там в этой холодной черной глубине? Агата невольно поежилась.

Дальше замелькали счастливые дни их медового месяца. Она так старалась быть идеальной подругой! Лео занимал все ее мысли, затмив другие цели, интересы. И он был заботлив, внимателен, нежен. Агата была бы совершенно счастлива, если бы не одно обстоятельство: дни шли, а любимый не заговаривал о женитьбе. Она же считала неудобным затевать этот разговор самой, находила ему оправдания и терпеливо ждала, но на душе становилось все беспокойнее.

После оттепелей наступила настоящая северная зима, со снегопадами, пронизывающими промозглыми ветрами, дующими с залива, низким серым петербургским небом. По-прежнему раз в неделю в их квартире собирались молодые рабочие, читали и обсуждали запрещенную литературу. Появлялись и девушки, странные в своей фанатичной увлеченности революционными идеями. Казалось, ничто другое их не волнует. Лео по-прежнему представлял ее гостям, в том числе девушкам, как свою сестру, это особенно задевало Агату, и она решилась на разговор.

Выждав удобный момент, спросила:

– Тебе не кажется, что пора обсудить наше будущее? Ты что-нибудь планируешь?

Лео смутился, встал, заходил по комнате, словно стремясь раздвинуть пространство.

– Да… Нет… Да, конечно, я постоянно об этом думаю, еще с корабля… Ты мне нужна… то есть близка очень. Но… я не свободен. Я помолвлен. Прости. Перед самым отъездом я обручился с девушкой, с которой дружил с детства. Мы вместе росли, наши родители живут по соседству много лет… Я же не знал, что встречу тебя! Я не могу нарушить данное ей слово, но не могу и отказаться от тебя… Я запутался. Прости, прости! Мне нужно время, чтобы разобраться в себе.

Агата застыла, следя за Лео взглядом, внутри неё словно что-то рушилось, распадалось на мелкие осколки.

– Я, мне, в себе… А где во всем этом я? Ты полагаешь, что мне следует молча сидеть и ждать, а потом покорно принять любое твое решение? Почему ты не предупредил меня до того, как мы…? Это… это бесчестно!

И не слушая больше его оправданий, Агата выбежала из комнаты Лео и заперлась в своей. Ей невыносимо было чувствовать его присутствие рядом, за стенкой. Быстро одевшись, она вышла из дома.

Агата шла и шла вдоль набережной, не замечая холода, не видя прохожих. Еще вчера казавшееся очевидным будущее обернулось химерой. Последние полгода Лео был центром ее мира. Теряя надежду, она беспомощно барахталась, не находя опору. Как ей дальше жить? Как вести себя с Лео? Видеть его ежедневно теперь станет невыносимым, жить вместе невозможным. Надо уходить прямо сейчас, но куда? Она сама загнала себя в ловушку. Зачем согласилась поселиться с ним в одной квартире? Что она там делает? Что она вообще делает в этом городе? Ведь она приехала в Россию совсем с другой целью. Пора об этом вспомнить. И вообще, вспомнить о себе!

– Извозчик! – взмахнула Агата рукой перед проезжающей пролеткой. – На Николаевский вокзал, пожалуйста.

Поземка крутилась по перрону в желтом свете фонарей. Мимо сновали люди, гремели тележки носильщиков, и этот гул и грохот эхом возвращался от железного навеса. Посреди суеты незыблемо стоял городовой, по-хозяйски озирая происходящее.

Лео поежился, пряча руки в карманы. «Опять забыл где-то перчатки», – привычно обеспокоилась Агата, но промолчала. Они вообще теперь почти не разговаривали.

– Зря ты решила ехать сейчас, средь зимы, – откашлявшись, сказал Лео. – Дождалась бы тепла.

Агата пожала плечами.

– Могли бы как-то договориться, – продолжил ее спутник. – Ты вот что, телеграфируй, как доберешься до этого своего… Бирска. И вообще, пиши мне, пожалуйста. Хоть несколько слов, но почаще, чтобы я знал, что с тобой все в порядке… Когда ты планируешь вернуться? Ну что ты все плечами пожимаешь? Скажи хоть что-нибудь!

– Я не знаю. Не знаю, как сложится… и сложится ли вообще что-нибудь. Телеграфирую. Напишу. А вернусь или нет – не знаю.

Ударил станционный колокол, паровоз пыхнул дымом, кондуктор поторопил пассажиров.

– Пора. Прощай, – сказала Агата. Она не стала уклоняться от последнего поцелуя, обняла Лео в ответ и вошла в вагон.

Поезд дернулся, перрон медленно, постепенно ускоряясь, уходил назад. Лео шел, потом побежал рядом с вагоном, глядя на Агату. Перрон кончился, мимо проплыли семафор, будка, а Агата все смотрела на худую высокую фигуру на самом краю.

– Муж? Али жених? – спросил кондуктор, запирая дверь. – Надо же, как он вас любит! Счастливые вы, молодые.

– Любит, да, счастливые… – эхом отозвалась Агата и отвернулась, пряча глаза, прошла на свое место.

Глава 6. Степан

Июнь 1872 года, Бирск

На пристани Бирска было шумно и суетно. Только что причалил пароход из Уфы. Едва положили сходни, как по ним навстречу прибывшим пассажирам устремились грузчики. На берегу скопились подводы. Лавочники, приказчики торговых домов встречали купленный или заказанный накануне в Уфе товар. Сходни прогибались под ногами носильщиков, несущих с корабля увязанные в рогожу тюки, ящики с деликатным товаром, корзины со снедью, позвякивающие коробки с французскими винами. Едва освободившись от груза, мужики взваливали на плечи и несли в корабельный трюм мешки с пшеницей, гречкой, бочонки с медом и маслом, гремящие ящики со скобяным товаром, переложенными соломой горшками, доски, кирпичи, все то, что производили трудолюбивые биряне.

В этой суете никто не обратил внимания на отставного фельдфебеля, сошедшего на берег с другими пассажирами. А он, в отличие от других, никуда, казалось, не спешил. Отойдя чуть в сторонку, присел на чурбак, скрутил самокрутку, закурил. Он вглядывался в панораму города, реки, Забелья, в лица людей на пристани. Затем стянул стоптанные, запыленные сапоги, перемотал портянки, сорвав пучок травы, почистил голенища, обулся и встал.

Степан, а это был он – заматеревший, поседевший, закинул за спину вещмешок, пробрался сквозь толпу на пристани и остановился на перекрестье дорог. Пойти влево вдоль Набережной улицы к дому Тумановых, куда так тянуло его все прошедшие двадцать четыре года? Или пойти вправо по знакомой тропинке, карабкающейся по крутому берегу к родительскому дому? Поразмыслив, пошел вверх по Большой Сибирской к Свято-Троицкому собору, колокольня которого устремилась в ясное июньское небо. Степан глазел по сторонам, узнавая и не узнавая родной город. Когда покидал его, это был сплошь деревянный уездный городок, получивший такой статус только потому, что на десятки верст вокруг не было села крупнее. А теперь он видел мощеные мостовые, каменные и полукаменные дома, вывески, одна другой крикливее, заполненную торговыми рядами и людьми Троицкую площадь. Бирск превратился в процветающий купеческий город. Многое изменилось вокруг!

Степан зашел в храм и попал как раз на конец службы, причастился, получил благословение батюшки. Тревожные мысли, волнение перед встречей с родственниками улеглись. С легким сердцем и радостью в душе он продолжил путь. В городском саду людей в этот час почти не было, только няньки прогуливались с детьми, да бродили козы, ощипывая кусты. По булыжной мостовой Миллионной катились редкие коляски. Вдоль улицы выстроились толстостенные купеческие особняки, каждый словно крепость.

Родительский дом показался Степану не таким большим, осанистым, каким помнился. Он словно съежился, осел к земле. Тёс, коим были обшиты бревенчатые стены, потемнел, резные наличники, будто морщинами, покрылись трещинами. Едва Степан взялся за железное кольцо, прикрученное к калитке, как из-за сарая, гремя цепью, выскочил здоровый рыжий пес. Он захлебывался лаем, скаля клыки. Из дома на крыльцо вышла девушка, совсем молоденькая, почти девочка.

– Ищите кого? Или спросить чего хотите?

– Я Крутихиных ищу. Есть кто из старших дома?

– Я и есть сейчас старшая. А вы кто будете?

– Так и я Крутихин. Степан Фролович. А тебя как величать, красавица?

Девушка сбежала с крыльца, оттащила упирающегося пса, закинула цепь на крюк в стене сарая и распахнула калитку.

– Пожалуйте в дом, Степан Фролович. Маруся я, Михайлова дочь. Тятенька давно вас дожидается, намедни разговор был. Только сейчас его дома нет. Они с Сергеем… ну, старшим из братьев моих, с утра на лесопилке работают. А матушка в лавке. Товар из Уфы сегодня привезли, принять, оценить надобно. Да вы проходите, располагайтесь. Проголодались, небось, с дороги? Сейчас я стол накрою. Мигом! А пока кушаете, баньку истоплю. Помоетесь с дорожки, отдохнете, а там и батюшка с матушкой придут. Вот радость-то их ждет!

Степан с улыбкой наблюдал за проворной племянницей. Она сновала по горнице, наполняя стол едой, гремя заслонкой печки, мисками, ложками. Перед Степаном, как на скатерти-самобранке, возникли горшок с кашей, миска с кусками мяса, нарезанный крупными ломтями пшеничный хлеб, кружка молока, плошка с медом. Закончив дело, девушка села за стол напротив гостя.

– Знаешь, на кого ты похожа? – спросил Степан.

– На кого? – склонила голову набок Маруся.

– На белку. Не уследить за тобой, аж в глазах рябит. Я так и буду тебя называть Белкой.

– А что? Я не против. Белка так Белка. А мне как вас величать, Степан Фролович?

– Можно Степаном Фролычем, а можно просто дядей. А теперь расскажи-ка мне, кто нынче в этом доме живет? Как родители мои? Живы-здоровы?

Девушка замялась:

– Так… Дедушка, Фрол Тимофеевич, два года, как помер. А бабушку давно схоронили, я еще маленькая была, почти и не помню ее. Матушка говорила, что болела она сильно. Как вас в солдаты отдали, все плакала да деда корила.

Степан положил ложку, встал из-за стола, подошел к образам, перекрестился. Маруся притихла, ждала, что будет. Спустя несколько минут Степан вернулся за стол, сказал откашлявшись:

– Не довелось свидеться. Ушли не попрощавшись. Ну, а про Стешу Туманову что скажешь?

– Стеша? Туманова? Не знаю такую… Пойду баньку истоплю. Отдыхайте пока. Вон за печкой лежанка, я там вам постелю.

Она отвернулась, встала и быстро скрылась за дверью.

Проснулся Степан вечером. Прислушался к голосам, сел, прогоняя остатки сна. Братья вскочили из-за стола ему навстречу, лишь только он вышел из закутка.

– А-а, вот и наш служивый! Ну-ка, ну-ка, покажись… Ишь, седой какой! А на отца-то как похож стал! Бороды только не хватает.

– Вернулся, стало быть? Вот и славно. И слава Богу! Садись чаевничать, рассказывай, как служилось? Где бывал? А ты, Маруся, баньку проведай, простыла уж небось, подтопить надобно.

После первых расспросов и нескольких чарок самогона перешли к главному разговору.

– Степа, батю нашего, царствие ему небесное, ты хорошо знал, – начал Михаил. – Слово свое купеческое он сдержал до конца: не только в солдатчину тебя отдал, но и наследства лишил. Лесопилку и этот дом мне отписал, а лавку и второй дом Николаю. И деньги между нами поделил, тебя обошел. Но мы промеж себя не раз говорили, что несправедливо это. Пусть батя нас на том свете простит, но мы его ослушаемся. Ты и так нахлебался в жизни. Поможем тебе поставить свой дом. Лес свой, строить есть из чего, плотников наймем тебе в помощь, и айда, трудись, не ленись. А мы с Николаем подмогнём. А ты, пока строишься, осмотрись, реши, чем заниматься будешь. Денег дадим, дело какое начать. Хозяйку в дом присмотри. Глядишь, еще и деткам своим порадуешься.

– Спасибо, братья. За теплый прием, за обещанную помощь. Мне бы на ноги встать, а там заработаю, долги верну. А насчет хозяйки в будущий дом… Как Стеша Туманова поживает? – Степан настороженно вглядывался в лица братьев. Оба отвели взгляды.

– А это ты лучше у бабы моей спроси, она со Степанидой зналась, – сказал Николай и окликнул жену:

– Марфа, расскажи Степану про Туманову, что знаешь.

Невестка села напротив Степана, горестно подперла щеку кулаком.

– Не много счастья дал Бог твоей Стеше, Степушка. Года не прошло, как тебя забрали, выдал ее отец замуж. Невесту, Стешу твою, к алтарю привезли с опущенной фатой, чтобы никто глаз ее заплаканных не видел. А во время венчания она и вовсе чувств лишилась. Но все же обвенчали. Фамилия у жениха такая, не выговоришь… Фурнье. Сын пленного француза, к нам сосланного. Он у нас в городе трактир держит. Так-то он справный мужик, хваткий, состоятельный… Жили, не бедствовали. И все бы ничего, да уж больно этот Фурнье ревнивым оказался, да на расправу скор. Все тобою жену попрекал. Ревновал, значит. Попадало ей частенько. И детей она ему пятерых нарожала, а он все не унимался! Болеть она стала, чахнуть. Год как схоронили. Маленько тебя не дождалась.

В комнате стало тихо. Все молчали, не зная, что сказать в утешение Степану. А тот посерел лицом, только желваки ходили на щеках, да напряглись крепко сжатые кулаки.

– Ладно, – сказал он, наконец, – слезами горю не поможешь. Ничего уже не исправишь. Завтра с утра на кладбище пойду, повидаться с теми, к кому шел. Не думал, что встречи такими окажутся.

– Маруся тебя проводит, покажет могилки-то, – сказала, вставая с лавки, Марфа.

– Так она же не знает про Стешу, – удивился Степан.

– Все она знает. Побоялась тебе сказать. Больно много сразу на тебя…

Летним утром на кладбище было безлюдно. Умиротворяюще пели птицы в кустах орешника. Ветерок лениво перебирал листья, травинки. Крест на могиле Фрола Тимофеевича слегка покосился.

– Оседает еще земля, наверное, – вздохнула Маруся. – Батя уж несколько раз поправлял, а он снова кособочится. У бабушки крест стоит ровно, а у деда… Или место такое?

Степан не ответил. Он стоял над местом упокоения родителей молча, сняв картуз. Маруся поняла, что сейчас лучше не мешать, отошла в сторонку. Вскоре ей наскучило топтаться на дорожке, и она, кашлянув, сказала:

– Дядя, давайте я вам могилку Степаниды покажу, да побегу, а то с обедом не управлюсь. А вы уж тут сами…

Под кованым тяжелым крестом с надписью «Здесь покоится Степанида Фурнье» лежала та, с которой он обвенчался венком на берегу реки. Ее ласковый взгляд, белая шея с ниткой бирюзовых бус, остренькие груди, топорщившие сарафан, выбившаяся прядка темных волос на румяной щечке, до сих пор снились, беспокоили по ночам. Степан опустился на землю рядом с могилкой, положил руку на холмик, зашептал то, что хотел сказать при встрече с любимой. Благо – вокруг никого. Хотя нет, сзади хрустнула ветка под чьей-то ногой. Степан оглянулся и обомлел. В нескольких шагах от него стояла… Стеша. Такая, какой он ее помнил.

Степан смотрел на девушку, не в силах отвести взгляд, не понимая, что происходит. Пожалуй, она чуть выше, тоньше, чем Стеша… и коса светлее. Одежда другая: сатиновая блузка с оборками, широкая юбка с плетеным пояском. Стеша проще одевалась.

Девушка настороженно топталась на тропинке, не решаясь подойти.

– Это могила моей матушки. Что вы здесь делаете? Кто вы? – наконец промолвила она.

Степан поднялся с земли, сделал шаг навстречу. Девушка отступила назад, готовая убежать в любой момент.

– Я Степан Крутихин, – откашлявшись, сказал он. Я знал… любил Стешу, когда она была такой, как ты сейчас. Вы так похожи, что я принял тебя за нее.

– Да, я знаю. И о вас я знаю. Мама рассказывала.

– Ты меня не бойся. Я тебя не обижу.

– А я и не боюсь… Просто не ожидала. Матушка говорила, что вы добрый, хороший. Она о вас вспоминала до последних дней.

Девушка подошла поближе, с любопытством разглядывая человека, о котором была наслышана.

– А зовут-то тебя как?

– Ольгой.

Все последующие месяцы Степан трудился не покладая рук. Он так хотел наверстать, успеть в жизни то, чего его лишила упрямая воля родителя: построить дом, наладить дело, завести семью. Место выбрал там же, на Сокольей горе, недалеко от родительского дома. Здесь, на южной окраине города, проще было получить землю у управы. К зиме поставили стены, подвели под крышу, а уж весной дом был полностью готов.

– Ну, брательник, вот тебе и хоромы, – довольно потирал руки Михаил. – Теперь хозяйка в дом нужна. Присмотри каку вдовицу пошустрее.

– Так уж присмотрел. Только не вдовицу, а девицу.

– Да ну! Шустёр! И кого же?

– Ольгу, Стешину дочку.

– Шутишь? Ей семнадцать годков всего! Ровесница Маруськи моей! А тебе сорок пять – забыл? Считать разучился? Да и не пойдет она за тебя, старого хрыча.

– Ну, это она решать будет. Пойдет, не пойдет… И не вздумайте опять вставать на моем пути! Я на Ольгу смотрю, а вижу Стешу, она говорит, а во мне Стешин голос звучит… словно и не было этих долгих лет солдатчины.

Михаил покрутил головой, сказал с досадой:

– Слыхал я, что вас вместе у кладбища да на берегу видели, но не ожидал, что такое задумаешь. Впрочем, мешать не буду, намешали уже. Делай, как знаешь, твоя судьбинушка.

Степан, действительно, изредка виделся с Ольгой на кладбище. Место пустынное, спокойное, для задушевных разговоров самое подходящее. Порой, встретившись почти случайно у пристани, они не спешили расставаться, бродили вдоль берега, там, где когда-то гулял он со своей ненаглядной любушкой. Забывшись, он называл спутницу Стешей. Ольга поначалу смеялась, потом стала хмуриться, напоминать с досадой: «Я Оля!».

На пасху Степан караулил Ольгу на выходе из храма. Увидев его, девушка замешкалась, заговорила со знакомой, давая братьям уйти вперед, потом подошла к терпеливо ожидавшему ее Степану.

– Христос воскрес, Степан Фролович! Здоровы ли будете?

– Воистину воскресе! Здоров, Оленька, здоров, чего и тебе желаю. Прогуляться не хочешь? Разговор есть.

– Отчего не прогуляться? Погода вон какая – тепло, солнечно.

– Хочу тебе, Оленька, дом свой новый показать.

За разговорами не заметили, как дошли. Девушка оглядела дом, смело поднялась на высокое крыльцо, вошла. Степан наблюдал за выражением ее лица, за тем, как осторожно, словно кошка, обошла она комнаты, заглядывая во все углы, как по-женски аккуратно убрала стружки с лавки, сунула в печку.

– А что, Оленька, войдешь хозяйкой в мой дом? – спросил Степан, как бы шутя.

Девушка оглянулась, посмотрела внимательно ему в глаза.

– Это вы кому сейчас сказали, Степан Фролович, Стеше или мне, ее дочери?

Степан призадумался.

– Раньше да, хотел сказать Стеше. Но ее не вернуть. А теперь говорю тебе, Олюшка. Хочу, чтобы ты стала мне женой. Вот он я перед тобой, какой есть. Решай.

Ольга прошлась по горнице, встала перед ним, улыбнулась задорно:

– Войду!

Глава 7. Кто ищет, тот найдет

Февраль 1910 года, Уфа – Бирск

В вагоне второго класса было прохладно. Поезд уносил Агату все дальше в бесконечные заснеженные леса. Она притулилась у окна, кутаясь в шерстяную кофту, а за окном мелькали верстовые столбы, отсчитывая расстояние между ней и Лео. Позади осталась Москва, показавшаяся ей скучной после Петербурга. Впрочем, город Агата почти не видела, ей было совсем не до прогулок, так и просидела в номере дешевой гостиницы два дня в ожидании поезда в Уфу. Чем дальше уезжала она от Петербурга, тем яснее виделась ей ситуация. В памяти всплывали события последних месяцев.

Вот она на палубе корабля, прогуливается туда-сюда мимо приглянувшегося ей молодого человека, старается привлечь его внимание. Просто так, чтобы развлечь себя в долгом путешествии. Ведь это не он, а она была инициатором знакомства.

Вот ищет повод, чтобы вместе с новым другом отправиться в Петербург, вместо того, чтобы ехать в Бирск, как планировала. Отправляясь в Россию, она собиралась вернуться в Омаха уже осенью, и деньги на обратную дорогу были отложены. Те самые, которые она позже так неосмотрительно растранжирила в Петербурге.

Вот подталкивает Лео к мысли, что можно снять прекрасную квартиру на двоих, и без долгих уговоров соглашается поселиться с ним вместе. Разве она не понимала, к чему это приведет? Что уж хитрить с самой собой? Не он был охотником в этой ситуации, а она. Ей не приходило в голову, что у него в Америке была какая-то своя жизнь, возможно, свои обязательства. Она думала только о своих планах, о собственных чувствах и желаниях. Если разобраться, то так ли уж виноват Лео перед ней? И виноват ли вообще? Или она поплатилась за собственную самонадеянность, за свой эгоизм?

То, как уверенно и успешно она начала свою самостоятельную жизнь в Омаха, вскружило ей голову. Она уверовала, что и дальше все будет даваться ей так же легко. Достаточно приложить усилия, и цель будет достигнута! И некому было предостеречь ее, что другой человек не может быть целью. Агата представила себя на месте Лео и ужаснулась. Как могла она вести себя так эгоистично? И тут же сознание подсовывало ей оправдательную мысль, что ни к чему ей брать всю вину на себя. Ее друг старше, опытней, наверное, он понимал, что с ней происходит. Он должен был сразу предупредить об американской невесте. А может, она ошибается, и инициатива была вовсе не в ее руках? Так кто виноват, что вся прекрасная история их любви закончилась печально? Он? Она? Оба?

А бессчетные верстовые столбы уносились прочь, отмеряя расстояния. За окном смеркалось. Колеса поезда пели свою колыбельную…

Ночью Агате приснился странный сон.

Большой доходный дом. Где-то в нем она сняла комнату, но забыла, где именно. Внутри дома множество лестниц и запутанных коридоров. Вокруг снуют люди, но никто не останавливается, чтобы ей помочь. Она находит нужную лестницу, но подняться по ней не может – ступени прогибаются, словно картонные. Мимо нее по этой самой лестнице люди поднимаются и спускаются, но стоит ей попытаться встать на ступеньку, как под ногами опять ощущается ненадежный картон. Наконец, взобравшись кое-как на самый верхний этаж, Агата находит нужную дверь, распахивает ее… и оказывается в комнате без потолка. Над головой у нее темное небо, с которого сыпется снежок, а по углам гуляет ветер, наметая сугробы.