Дружина Князя. Сказание 1. На холме

– Ядельрава!

Одно успокаивало. Не до него и не до подтверждений предречений, ей эк ведьме, иже травницей в угоду кона называлась, зыбиться должно. Год же в граде сошёлся, зане и самоубийства инуде множились. И деяния Есеня, и Барга то точию, яво Князь Краевой ноне знавал, а якого ещё Градимир Ростиславич со Святозаром Святославичем в брёвнах сожжённых отыскали, о том инда думать он не желал. Ибо овамо отправиться Ядельрава и обязалась, дабы пути неправильных решений, иже сплелись, выровнять. Тем он себя охолонял. Да и защиту, еликую Белояр Мстиславич возвёл, Святосев Святовидич верил, Ядельрава всяко перейти бы не норовила. Тот полог и речь глушил, и лики правил. Для всех же на постое, они с Князьями мирно слово глаголали, а не меч друг на друга подымали, и то не для витязей ратных мастер бывший сотворил. Им бы то и по сердцу пришлось: и поучиться ладили, и утеху встретили, кто, с платью простившись, а кто, ту приобретая. Аз супротив терема Белого, кой воинов в подсобь прислал, всё то делалось. Те ведь токмо и ждали, еже Градимир Ростиславич, Князь Великий, идеже покачнётся, воеже то, инно давление, на народ использовать, да власть к рукам опосля прибрать, а того Ядельрава не хотела. Оттоль и заслон она бы узрела, и на него внимание не обратила. Ведала она, ведьмой, поелику тот ставился, и коли его пресечь, иже он разрушится, разумела. А оголить скрываемое она бы не замыслила, на брата беду – не накликала. И не акой Ядельрава коренилась, она сдержанной и рассудительной слыла, к ней ально на княжьих судах Градимир Ростиславич и вече прислушивались, да и порывистостью она не отличалась. По её поведению и воспитанию быт и дев в тереме равняли, да в указ ту ставили. Поелику не сподобилась бы Ядельрава переговоры прервать, случай на себя дикий воззвать.

– Воротись, я сказал! Ядельрава! – да голос брата Лешьего, Белотура Всеволодовича, ни одному говору в яскре не отвечал, а поступь ведьмы к холму приближалась.

Часть 4

И не жаждал Святосев Святовидич сестру брата тут видеть, поелику пуще всего на свете о том он грезил. Ему инда ссоры их счастье немыслимое доставляли, а нравоучения её и споры – улыбку вызывали. И древле, для него, он на неё не глядел, зане скучал. Она к нему ажно во снах не приходила, а Князь Краевой её хотя бы онде искал. Ядельрава же собой в грани не проистекала, якого боялась, да равно в корни лазала, а к ним точию чрез скверну путь и лежал, да она в той, аки дома, себя ощущала. Иво высмотреть пыталась, якое решить, да иде погубить, он токмо и успевал её из передряг неплотских вытаскивать. И всё то ему утеху даровало, ижно глупость и стремя бурное, да рассуждения её справедливые. Его и тишина чествовала, покамест он за ней шёл, а Ядельрава его не осязала, думая, иже она одна по ветвям тем бродит. И мнил он, иже и стены свернёт, да твердь земли подымет, поколь на страх её, инно на зов откликался.

Поутру и отрада рассудок его трепала, одначе ниже и расплата настигала. То на пожаре огонь власть обретал, то Белый терем неугодное воплощал, народ лютовал. То лодьи торговые на Бурной застревали, то река гулять умышляла. Святосев Святовидич точию и успевал со всем нутром разбираться, а инуде и зерно, и разбойники, то лазутчики с утопленниками, и всё то присно. Ему и снаружи покоя не искалось. Удел-то крайний, понеже – Краевой, да новий: его и разодрать племена кочевые, коих Сканды щемили, пытались – Кандь, остатки Есевских – то братья младшие нордманские, еликие за море славу добывать не отправились, на него нападали. И тожде нияко, ежели бы каждый раз гибель и страдания Князя Краевого не ободряли, аккурат опосля услады от следа Ядельравы неуловимого. Святосев Святовидич и Гранинград в том укором зрел, на Чернаву, да на оплошность свою сё повесить тщился, да среди ведал, поелику недосмотрел. Он устал зело чрез земли тянуться и свет Святой обходить, яко на настиле чуть дух не испустил, на черту выйдя, а онде и руки Ядельравы встретил. И не хотел Святосев Святовидич с ними прощаться, в тело обрат возвращаться, покоем и лаской наслаждаясь, зане и войско пропустил. Ужотко вдругомя, егда он стан и уд охолонил, да за кинжал взялся, его Градимир Ростиславич одёрнул. Тот кровь пролитую учуял, да крики услышал, поелику и с брата вопросил. Втагода-то Князь Краевой и в Гранинград рванул. А время – Снегогон – сугробы токмо взялись, лёд трещиной пошёл, ан из дорог лишь тропы, людьми хоженые. Не чистили, вестимо, до Гранинграда путь, тот же всяко чётко на грани меж двумя княжествами возводился, а за ним и леса сверные непроходимые, болотистые, да и не град то лежал, а так, селение неукреплённое, в заводи Бурной, поелику зимой по реке к нему и ходили. Да и выйди на неё подле стол-града Святосев Святовидич, с конями бы потонул, бо по тверди, аки в есень, он на пепелище прибыл. А обязался до того явиться, понеже себя угнетал. Верно, хирд в лесу нагнал, схоронил, да толку в том и зерна не присутствовало: град – сожжён, а люди – убиты. Отонудуже очел он и предал, по нутру своему. И то утратить Князь Краевой был готов, за счастье длинное, за руки Ядельравы нежные и губы мягкие, а якого он ноне потеряет, не ведал.

На том и страх его дикий обуял. Ведь немного того, яво ему дорого осталось: сестрица меньшая, дочь, не им окликаемая, и Ядельрава. А за братьев он и не терзался, те всяко и без него управились бы. Сила в тех же острая, мечом и боями выхолощенная, на беду, отзывающая, а сие – девы. Мощь в них – иная, на оберег обращённая, бо и быт они хранили, да терем содержали паче, робей рожали, да пол тем выбирали. И осязал Святосев Святовидич, иже други жён им любимых не бросят, да по устоям разным, и всё ж передать заботу о них он не тщился. Боялся за тех до одури, никому перепоручить то не дюжил. Он же пуще веял, яко тех защитить надобно, эк с роком договориться, и яво в обмен даровать, дабы над теми и угроза малая не нависла. И подённо Князь Краевой як поступал, вымерял, с отрочества самого. Тому его ещё в Белом тереме обучили. Не давалось же нияко порожно, и он быт на труд менял, да судьба кровью с него просила. Ей, нехай, и чужой, за мастера чин отплатил, за освобождение сестры, ей же, да рудой братьев с отцом родным, а нынче с него рок за отраду душевную кровью людей взыскивал. Он и предыдущего себе простить не мыслил, як остатние добивало, да то снятием венца решалось, а явого с него днесь за взор на Ядельраву нескорый рок вытребует, Святосев Святовидич инда разуметь не желал. В том случае существовать, да из трьё выбирать. Князь Краевой и собой бы заплатил, да доля по-иному не принимала: ему же в угоду то и усладу воплощалось, а, знамо, бедой равной счастью судьба и сыскала. И телом отдал, и жизнью, обаче не в стане же чувство его имелось, а в душе, поелику в яскру доля бы и заглянула. И то Святосев Святовидич понимал, удовольствие оттоль сильное хоронил, ажно супротив своей сути талдычил, утешался вдобавок тем, иже сестра его молодшая, в стол-граде под защитной третии Сотников сидит, а егда до Буренежи в думе дошёл, то чуть рассудок не утерял.

Дочь же яго Белояр Мстиславич на переговоры наказал привезти, дабы на Барга, сына Ингвара, влияние оказать да як того усовестить. И ежели досель и оторопи по энному вопросу Князь Краевой не испытывал, ибо и согласие своё ниспослал. Вестимо, Градимира Ростиславича тожно отмечали, да он едино Святосеву Святовидичу рассудил, отонудуже Буренежа тут, навколо, и присутствовала. Обаче теперича, раздор Князя Краевого обуял, на переговорах же всякое ратовало ключиться, его ажно други не баюкали, да схрон, по ладу, крепкий, отонудуже и лики ему разные в главе посылались, зане отвести он то грезил.

С тем и иная боязнь Святосева Святовидича следом одолела, покамест он договориться с перстом на счёт дочери пытался, в твердь тот из неопределённости вывести: Ядельрава леки знала, лечьбу притворяла, и безговора, состояние его б не упустила. Она и дотоль на то внимание резвое обращала, ему акие-то отвары мешала, да их опосля стычек с Градимиром Ростиславичем ещё приносила. И, янытысь, не наличествовало у неё решения терема Белого, кое лекарям присно выдавалось, да от Великого Князя подобное в ларе валялось. Посему ей и осмотр его запретить братья бы не сумели, и слова поперёк сказать, а то и касания её тёплые и запах вблизи терпкий, яко мысль он не сдержал бы, верил. Святосев Святовидич ведь и на настойки её травные в своё время отвёл грубо, и адно те не взял, да так тому обрадовался, иже явствовал – воздастся, на зерно втагода перевёл, с другами о лодьях договорился, обаче Ядельрава всё точию усугубила, миски ему в клети подсунула.

Знамо, детинец – её дом, на неё и в дружнице косо не посмотрели бы, поелику та и в покои его заявилась, покамест он отсутствовал, да отвары на столе оставила. И боролся с собой долго Святосев Святовидич, ощущал, яким ему хотя бы один глоток того снадобья обернётся, зане просвет тьмой укутал, усладу из души выкорчевал, и первь миску он вылил. Засим вторь, да, аки сумасбродный, бесперечь грань княжества своего высматривал. И не прогадал, Кандь тожно напала, одначе он и сам прибыть успел, и дружину овамо загодя направить. А всё поелику, эк не делал Князь Краевой себе больно тем, иже настои Ядельравы выливал, едино в душе жар оттоде чествовал, её заботе умилялся, да труды бологом нарекал. Надеялся к тому же среди на расположение её сердечное, и рок сего не упустил. Ибо остатние отвары её, Святосев Святовидич домой забрал, оттоле внимал, иже неги не скроет. А днесь всё наново повторялось, бо и очи открыл. Да с её, инно назло, он встретился.

Дрова инуде в огне трещали, яскрами сверкали, а на Святосева Святовидича небо обрушилось, да твердью его в тиски зажало. Округ рябило, да он окромя пламени в зенках её и видеть ниякого не желал, эк те яго всего собой захватили да грели. А ветер лютовал дикий, ветки сухие ломал, да песни с бубнами, иже витязи на постое множили, глушил. Князя Краевого аж насквозь потоками пронизывало, иже дрожь унять он не дюжил, экая в дланях, да стане гуляла. Зуб на зуб у него не попадал, да его елико в бане парило, яко испариной покрылся. И трудно ему дышалось, и паче сердца вой в главе отзывался, а мысль чело давила, инно скалой накрывала, да Святосев Святовидич всё же приподняться сподобился, мёрзлым месяцем ощущаемое оправдывая.

– Красавица, ять, неприступная, – выругался Белояр Мстиславич. – Из сухого бревна споро сок вытечет, нежели ты распахнёшься.

Князь Краевой и не разом понял, к якому мастер его бывший ядом исходить почал, а исток у того имелся и полновесный. Князь Горный же ум брата из болота достать дозде пытался. А сего нарочито, да силой он сделать не норовил, токмо сам Святосев Святовидич себе подсобить и тщился, а тот противился, с сутью ровняться не хотел. И каждый на склоне каменном, лысом, чуял, эко Князь Краевой круг за кругом проходил, и мысль верную ронял, от неё в другие топи, углубляясь, илистые. Чуть к черте приближался, да усилия волевого точию тому не хватало, дабы скверну побороть, елико уплывал он в думу иную с предыдущей следом креплённой, да шаг угодный не совершал. И так кряду, да и сполагоря, никто б из братьев и не взгрустнул, ежели то, аки обход по стене значило, и возвращался бы Святосев Святовидич в место, с коего начинал, а онде, супротив, с каждым промахом Князя Краевого всё ниже утягивало, яко ально Белояр Мстиславич его однова слышать перестал.

Втагода и утеха остатняя стихла, экую Святополк, сын Святомира, Посадник Унчий, развёл. Подённо дружинники на победу али проигрыш який-то ставили, да условия разные выдумывали, ак веселились, и в битву вовлекались, но опосля вторь провала – смех их кончился. Инда плать они пересчитывать перестали. Всякий Князю Горному подсобить вдобавок стремился, Пересвет, сын Святомира, Тысячник Унчий, от шитья друг погибших отвлёкся, за леками на постой сбегал, ниякого же с собой они не захватили, да и не гадали витязи, иже кто-то из них ум потеряет. Иные мощь Белояру Мстиславичу даровали, тело его поддерживали ведь тот, нехай, и лекарь умелый, а человек присный, кой токмо с коня слез, ему и еда, и сон надобились, держался он еле. Посему тому братья ещё и основу подкидывали, еликая их с грани достать бы ладила. Исто, единожды на их очах як друг сгорел, зане следующего случая они глядеть не хотели, оттоле каждый выручить яким-то и порывался. Обаче все их помыслы, да измышления Святосев Святовидич на корню отрубал, из разной плети он выпутывался, эк жить яростно не жаждал. Отонудуже братья его пламени в главе и придали, янытысь, среди надеялись, иже обойдётся, да учинить ниявого толкового они не силились. Переживали.

Да паче всех Градимир Ростиславич, Князь Великий. Он себя индно простить не старался за несдержанность личную, игру отроческую. Кость же в плюче друга вогнал, и от неё, Белояром Мстиславичем вытащенной, тот за черту и провалился. Его, вестимо, и Святозар Святославич, кой ужотко с костями кончил, охолонял, поясняя, яко мясо у Святосева Святовидича добротно чернь поела, а он, в своей чред, токмо дело довершил, путь брату облегчив. Поелику и ответа на нём не присутствовало, и выбор за Святосевом Святовидичем стоял. Обаче Градимир Ростиславич Князя Озёрного вполуха слушал, казнился, да так, иже в кругу, экий Князь Горный сотворил, вздохнуть огнём и медью, раскалённой, можно было. От них ажно ворон улетел, зане выносить того не смог. Да и братья остатние тожде от Великого Князя не отступались, особливо егда у Святосева Святовидича сердце остановилось.

Белояру Мстиславичу ально на суть того нажать пришлось, рубаху с вотолой распахнуть, да кожу порезать, и руку в нутро запустить, воеже ятро биться заставить. Он же, не зазря, подмастерьев уёмы ему в пользование, словом, заставлял отдавать, еже промахов, инно со Мормагоном паче не чествовать, повамо они того всем ратным союзом из гнили вынуть не сподобились. Одначе и на яскру свою Святосев Святовидич не откликнулся. Адно не посмотрел на неё, покамест та во тьме полыхнула, точно решил он всё. И як на то Князь Горный разгневался, иже ни волной Святосева Святовидича на твердь вытащить бережно удумал, чуть тому подсобляя и ответ необходимый протягивая, дабы брат сам вынырнул, а прям в каменную стену его вдарил, коя душу от ума и чувств закрывала. Сонмище вех Белояр Мстиславич нарушил, в саму суть заглянул, о яком истинно брат его мечтал, различил, доли Пересвет, сын Святомира, ему отсчитывал. Недолго ведь мозг без дыхания продержаться дюжил, торопился Князь Горный, бо и страх брата оголил, да пред тем его поставил.

И не воплощалось як, точию в черёд остатний, егда ужотко иные способы пеплом обратились. Подённо же сие эк представало, душа яскрой спасительной горела, да тянулся к той думой человек, из болота выныривая, поелику та и грела, и отрада в ней зиждилась, до боли и скрипа людом желанная. Остатнего токмо малость подтолкнуть и требовалось, в силы и власть того поверив, чернь отшвырнуть, иже сомнения порождала, да на само естество взгляд направить, и утопающий выплывал, в себя приходил. И присно Белояр Мстиславич и почал, да ниже смерти сердца по-иному поступил, он душу друга, близкого, отыскать всё пытался. А её, елико на дно самое утащило, да инуде и схоронило, в клети заковав. И не внимал Князь Горный, лично ли её Святосев Святовидич овамо погрузил али она опосля Белого братства онде прибывала, но выудил. Тусклую совсем, почти засыпающую, да покамест на имя робское откликающуюся. То ужотко ему не понравилось, посему сон той крепкий, искажению тела и плоти предвестник скорый. И не порожно бы нутро друга следом язвами, эк днесь, покрылось, поколь, явно, оно ещё справлялось, смрад выводило, а онде враз бы сгнило, иже они с братьями Святосева Святовидича за грань засим проводили.

Одно втагода Белояру Мстиславичу усладу подарило, он на сё и расчёт свой взял: защищалась яскра от скверны, вспышками разовыми, к тому, иже в ней зыбилось, и капли черни али плеснеди не допуская. И янытысь, ведал Князь Горный, яко то суть пред дремотой як противилась, да хоть то его выдохнуть заставило. Бывало, вестимо, и по-другому, иже та уде засыпая, укрытие спасительное плела и не сражалась, себя схоронить точию старалась. Белояр Мстиславич всякое повидал, понеже и не тянул, брату наново на естество его указал, да на иное, без оков и рока, им самим выдуманных, эко, на счастье, чистое. И, нехай, Святосев Святовидич отворачиваться от того вознамерился, ему светило шибко, и он спрятаться сызнова в черни мыслил, ан на своём Князь Горный настоял. За власы Святосева Святовидича держал, покамест тот осознавать не станет. И тот всмотрелся. И длинно смотрел, размышлял, да рукой на то махнул.

И тянуться он бы к различённому хотел, сё Белояр Мстиславич ощущал, да в себя и силы имеющиеся Князь Краевой не верил, пуще к увиденному, инно к хрупкому относился, разбить то страшился, зане и не трогал. Запомнить он всё, иже уловил, попытался, сему поулыбался и обратно в болото шагнул. А то едино смерть значило. И брат его як решил, он пуще отойти думал, да вдругорь пробовать, попытки все сложив, да Белояр Мстиславич до яскр Ядельравы, Буренежи и Святорады дотянулся и те подмастерью бывшему показал. И не порожно души их, а угрозу над теми нависшую: над Буренежей – выбор Барга, сына Ингвара, да слово Градимира Ростиславича робкое, над Святорадой – уход его, и Белого терема желание, за круги як и не угасшее. Поступь Ядельравы на холм направляющейся, Белояр Мстиславич ещё притворил, да полог он неосязаемый укрепил, да так, иже тот первь, вошедшего, в труху бы разодрал. Убить сестру молодшую из трьё старших Градимира Ростиславича Князь Горный при всех вздумал, понеже и естество ее в руки взял.

Белояр Мстиславич ведьм убивал, ему в том и сложности не искалось, и вины за то он не чуял, а голос Белотура Всеволодовича Святосева Святовидича в явь гибели, грядущей, поверить заставил. И не успевал Князь Лешьего попросту Ядельраву прервать, зане паче братьям он крикнул, нежели деве глупой, и успокоился на том Князь Краевой, да Горный яскры и прочие в длань вложил, да сжал те, умертвить надеясь. Обаче не успел он тем и навредить, эк его из сути Святосева Святовидича телом вышибло. Стан брата вдобавок судорогой сковало, да трясти начало, точно рыбу на лёд выброшенную.

И струхнули все на холме, о Ядельраве позабыли. Святополк, сын Святомира, хотел было, терем Белый на подмогу покликать, да Твердислав Брячиславич, Князь Брежный, тому под вздох вдарил. Святодор Святорадич, Князь Жарий, к Святозару Святославичу и Пересвету, сыну Святомира, кинулся, им в поддержку, поелику те тело друга унять пытались, ниякого тому не повредив. А витязь Роский, он же не осётр, косая сажень в плечах, весом с тура, зане инда земля под ним, камнем увенчанная и морозом скованная, крошилась. И братьям Святосева Святовидича того переломить сподручней виделось, да силу они свою недюжинную, коя и стены ворогские громила, умело подавляли. Ведь Белояру Мстиславичу ещё и руку из Князя Краевого вытащить надобилось, энная сердце замершее запускала. Да веры иной опосля тряски якой ужотко ни у кого не оставалось, ибо елико душа связь с телом теряла и исход любой потчевала. Понеже все тревогу среди и сжали, да разом выдохнули, покамо Святосев Святовидич вежды открыл, вдобавок привстал, полог защитный на холме разрушив.

Оценили то братья, а Градимир Ростиславич выругался, Белояру Мстиславичу в его ворчании, нарастающем, не уступая. И ежели Князь Великий дельного ничуть в жизнь не воплотил, то Князю Горному, Святозар Святославич поденно вернул: «А ты языком в след раз попробуй».

Утеху с трудом витязи распознали, длинно от чувств, бушующих отходя, да на Святосева Святовидича глядя, а засим – осмыслили. Белояр Мстиславич же плючи брату Краевому разгонял, дыхание чрез уста передавал, и ежели лекарский обряд присный опустить, то непотребством сделанное на пожаре вдругомя разжигания костров мерещилось, поелику и улыбку други не скрыли. Инда Князь Горный, кой веселье в сторону волхованства направленное, не чествовал, до остатнего держался, переносицу сжимая. Обаче его песней дружины с постоя, эк волной накрыло, иже о губах медовых девичьих повествовала. Зане и он засмеялся, а Святозар Святославич ещё тем и подпевать почал, волю другам следом ощущений, осквернённых, давая.

– Белояр, – принялся Святодор Святорадич, поколь гогот унял, да Святосеву Святовидичу вьюн кожаный с водой протянул, – ежели меня спасать надумаешь, а Святозар тебе в черёд подсоблять станет, брось то дело, Богами Асгадра, прошу. Брось.

– Его льзя и не слушать. А от, допустим, буде он сам тебя спасать надумает, кто ж его в действах его потаённых остановит? Ты позабыл, брат мой Святодор, иже Святозар тожде леки ведает, да не хуже меня те воплощает, и кто знает, эк он тебя в том лесу в себя приводил однова?

Князь Жарий ажно на витязя Озёрного с сомнением воззрился, инуде ведь ниже ухода его из терема Белого, Святозар Святославич того одного сыскал и лично ему тело людское возвратил, и якого друг для сего применил, Святодор Святорадич не любопытствовал, не до сего втагода осязалось. Инно Святосеву Святовидичу ноне. Не оставляла его дрожь, ан он ту волей давил, внутреннему холоду сопротивляясь. Обрат, вестимо, лёг, не сдюжил долго брюхо напрягать, а егда Ядельрава очи свои отвела, его мощь, итак, еле ощутимая, покинула. И диву Князь Краевой подчинялся, всё постичь не норовил: откель зябко ему становилось? Он же к стуже привыкший, его холодина ально позднее уничтожения хирда в лесу настигла точию чрез день, и то ибо он в рубахе нательной выскочил, да пыл среди пылающий поборол. А днесь, инно при хворобе его жарило и зело, мясо оттоль ломало, да мёрз он наперекор веянию, иже к очагу ему припасть мнилось. К тому самому, кой Белотур Всеволодович, Князь Леший, насилу нагнал да отчитывал, полог защитный восстанавливая. Одначе лико Ядельравы Святосев Святовидич схоронить пытался, стараясь на руду, иже грудь и вздох ему ручьём жгла, внимания не обращать. Он же лекарь, да у Белояра Мстиславича тьме учился, посему и разумел, отонудуже мастер бывший его порезал. Да со всяким осознанием серьёзности того, эк в наказание, тело его судорогой накрывало, оно и руки врачевателя опускало, зане Князь Краевой старался усмешкам братьев слухом вторить, и не мыслить, понеже, возгласы тех, да рассуждения глупые, ему и мир, и стан успокоить подсобляли. И Святозар Святославич, Князь Озёрный, того не упустил, Святодору Святорадичу подыграл, облизнулся смачно, иже те, витязи, коих смех покинул, сызнова хохотом залились. Инно Белояр Мстиславич, Князь Горный, с трудом речь окончил: «Авось, ты ужотко невеста, порченная, по меркам вашим нордманским».

Часть 5

И верно, жёстко Сканды относились к чистоте девичьей, считали, иже вторь кровь токмо с мужем конным проливаться обязалась. И всё понеже к наследию своему они дотошно относились, его люто ценили, адно в союзы вступали точию по руде близкие, а не яскре отвечающие. А весомое в том крылось, яко на мужей запрет тот не распространялся, они же выносить робю не силились, бо в их продолжении и не сомневались. И дондеже дружина потешалась над тем, с кем мужья сверные до союзов ложе делили, ежели одним – нельзя, а втор – заняты, Тьёдерун чрез Святосева Святовидича всем ответ даровала. Притворить она невинность свою мнила, во время познания их страстного, Князь Краевой втагода и не понял, индно прервал её, сказал, иже, ияк, эк ведун, её волю изменившуюся видит, да попросил, еже та себя ненужно не калечила, а она с полночи ему опосля ревела. Ничуть ак и не внял Святосев Святовидич, думал, он кой-то устой норманнский нарушил али сделал, иже не як, дотоль покамест Святодор Святорадич ему весь быт не раскрыл, да Тьёдерун, по её же мерилу, порченной не назвал. Недоумевали ниже витязи длинно, ибо не существовало якого говора в дружине, тем паче вбок дев направленного, бо и с ухищрениями якими они не сталкивались. Кольми того, на Роси, и запрета никоего не имелось, оттоде и на пожаре ниже разжигания костров люд по-разному развлекался, и засим гулять уходил, удовольствие с наслаждением чествовал.

Супротив тех забав токмо Белый терем выступал, по их же вехам, то блуд значило, кой с пути верного дев и уношей сбивал, егда они обязались друг другу себя жаловать лишь для сплетения плода грядущего. Поелику и чистоту в волхованстве блюли, да со Скандами отличие их в том коренилось, иже у них и мужьям, вне клятв взаимосвязанных и света Святого в качестве свидетеля вечного, с жёнами любодействовать воспрещалось. Отонудуже множно иного на той неприкосновенности в Белом тереме выросло, в яво Святополк, сын Святомира, по сказам Белояра Мстиславича веровать не стремился, и яро отрицал, зане почвы той не видел. Посадника Унчьего и Святодор Святорадич, Князь Жарий в сём поддерживал, а Святосев Святовидич тем песням и не дивился, опосля сестры продати, нехай, и случаи те, открывшиеся, воочию подобно братьям не глядел. Белотур Всеволодович един с Князем Горным согласился, и то понеже с равным дело в волхованстве имел, да временем схороненное он обсуждать не намеривался, токмо Градимиру Ростиславичу речь советника подтвердил. На сё и Святозар Святославич отозвался, глаголал, иже странность замечал, но точию следом за тем, идеже ему Белояр Мстиславич на неё указал. Ан эко не старался Великий Князь в то, иже мужа муж иной заинтересовать может, поверить, али пуще сего – робя, ак и не сдюжил. Обаче в клети волхованства понаведывался и въедливо онде всё осмотрел, да ничуть из произнесённого не приметил. Вопросами токмо Градимир Ростиславич озадачился, не разумел он втагода и камо сила мужей чрезмерная в отрочестве девалась, они ж мимо него пустыми проходили, и елико говор як разнится ладит, да среди понимал, иже Белояр Мстиславич ему врать бы не стал, посему акое и не сочинишь, коли не ликозреешь. Одначе и сё Князь Горный разжевал, и в том ему Марев, сын Белогора, подсобил.