Молитвы человеческие

На улице свежо и прохладно, вокруг – ни души. Я остановился в круге яркого света. Она вышла следом. И вдруг…

– Спасибо. Мне так нужна была твоя помощь, Андрей.

Последнее слово, сказанное едва слышно, прозвучало как выстрел. В одно мгновение я был рядом, схватил, обнял, задохнулся: Настя, моя Настя! Реальная, живая! А губы, губы какие! Она тихо смеялась:

– Задушишь! Какой же ты сильный, задушишь! – и уже без смеха, с нежностью: – А говорил, что я не узнаю тебя…

На траве тонкого мира так хорошо лежать после боя! Настя сидит рядом. Нам так и не удалось вчера поговорить: ей пришлось тут же вернуться обратно. А потому сейчас она понимает, чего я жду, минуту сосредотачивается и рассказывает:

– Он болен год: рак. Ему сделали две операции, но с каждым днём – всё хуже и хуже. В последнее время он почти всю неделю в больнице, и только на выходные я забираю его.

Я внимательно всматриваюсь в её ласковое лицо, на котором в эту минуту проступили отзвуки горя, сильнейшего страдания.

– Прости, – продолжает она. – Я столько раз хотела сказать тебе, и не могла! Укоряла себя за молчание, за ложь и продолжала молчать. Знаешь, это как острая рана, а хотелось казаться сильной. И чтобы никто не жалел, и не перешептывались за спиной. У меня просто не хватало мужества…

Я понимаю её. Легко говорить о лёгких вещах, а о тяжёлых – иногда невозможно. Даже тому, кого любишь.

– Теперь ты не будешь прятаться от меня?

Она улыбнулась. Я смотрел на неё и видел ту, земную женщину, невообразимо прелестную. Как жаль, ты так долго скрывала себя от меня…

– Люблю тебя! – прошептала она, склоняя ко мне лицо. – Не сердись!

– Я не сержусь…

Её голова покоится на моем плече, голос почти беззвучен:

– Я не имею права любить, а люблю…

Молчу и делаю единственное, что можно сделать в этот момент: обнимаю её, пытаясь защитить и от горя, и от боли, и оттого, чего ей уже не изменить.

Она тихо ведёт рукой по моей груди, облаченной в доспехи, и, хотя я едва ли ощущаю это прикосновение, моя земная природа с её желаниями пробуждается, и вот уже я ловлю себя на том, что думаю о другой реальности, о других объятиях и – о других поцелуях. Она словно чувствует это и слегка отстраняется:

– А какая я там?

Улыбаюсь:

– На земле? Ещё прекраснее, заманчивее, обольстительнее!

– Смеёшься?

Я откинулся на траву:

– Нет, не смеюсь! Ты забыла, что я – земной мужчина?

Она поняла.

– Андрей, нам нельзя…

– Знаю.

Конечно, нельзя. Даже думать об этом! Она – замужняя женщина!

Настя прильнула ко мне, лежит неподвижно.

– Нам придётся очень непросто, – после долгого молчания говорю я.

– Может быть, нам попробовать держаться на расстоянии?

– Хотел бы я видеть ту узду, которая удержит меня на расстоянии от тебя!

Я не ошибся: приходилось непросто. Прошло всего несколько дней, а я не мог работать, не мог сосредоточиться на молитве, вообще ни на чём, все мысли были о ней. Шёл ли по улице, отдыхал, смотрел по сторонам – везде глаза искали её, а сердце стучало гулко и тяжко: «Настя!» Что за сумасшествие! Вечером долго стоял под душем, зубы начинали стучать от холодной воды, но это лишь ненадолго остужало голову. К счастью, как только поднимался в мир духа, напряжение ослабевало, и я видел врага, мог сражаться, и даже её присутствие рядом воспринималось иначе.

– Я схожу по тебе с ума, – сказал я, глядя на надвигающуюся тучу: до битвы остались считанные минуты.

Она бросила на меня быстрый взгляд, рука сжала меч:

– Ты можешь сражаться?

– Ещё как!!!

Я увидел улыбку в прорезях шлема.

– Мне тоже нелегко, – призналась она.

– Встретимся завтра?

– Андрей! Ты назначаешь мне свидание в такой момент?!

– Это сделает меня крепче! А если скажешь «нет», то злее!

– Да!!!

Я рассмеялся.

…Мы лежали в моей комнате, едва прикрытые тонким покрывалом. Её светлые волосы гибкими нитями прильнули к моим плечам. Я держал Настю в объятиях бережно, как сокровище. Любой влюблённый мужчина знает: близость с женщиной, которую любишь, – это нечто особенное. Тогда каждое мгновение исполнено значения, каждое прикосновение – глубоко и прекрасно. Твоя грубая мужская чувственность, в которой есть что-то тёмное: скорее, скорее! – вдруг сдерживается идущей изнутри нежностью, страхом поторопиться, причинить боль. Она становится хрупкой драгоценностью в твоих руках. И наслаждение так высоко, что всё в тебе растворяется: и душа, и тело.

Настя легонько пошевелилась:

– Мне, наверное, пора…

О, нет! Ещё хотя бы полчаса! Я обнимаю её так крепко, что она прекрасно понимает: ей не пора! Тихо смеётся. Проходит час, прежде чем мы, наконец, начинаем собираться. Одежда разбросана по полу, она наклоняется, чтобы поднять своё платье. В комнате совсем темно: видимо, уже около восьми.

– Теперь мы не сможем сражаться, – говорит она тихо.

Я на миг замираю: об этом я не подумал. Весь этот день я думал только о ней – и когда мы гуляли по Иерусалиму, и когда зашли ко мне, чтобы подкрепиться, и потом, когда один её поцелуй зажег во мне кровь так, что уже нельзя было остановиться, – перед глазами была только она.

Но сейчас я понимал: Настя права. Как бы ни была глубока наша любовь, законов чистоты для нас никто не отменял. Сражаться мы не могли. Жёсткая реальность. Но обсуждать это сейчас я не хотел: нельзя допустить, чтобы она подумала, будто я сожалею хотя бы об одной минуте.

Мы вышли на улицу, я взял такси. Отвез её домой и быстро вернулся. Времени оставалось только на то, чтобы привести в порядок комнату, принять душ и лечь в постель.

…Один из Ангелов преградил мне путь.

– Мой меч! – потребовал я.

Ангел молчал, но смотрел на мои потемневшие доспехи так, что я понял: меча он не даст.

– Дай мой меч! – повторил я.

За его спиной Елеазар расставлял ряды. Я не собирался отступать. Ангел понял это – и колебался.

– Дай мой меч!!! – прогремел я.

Он мгновенно протянул мне оружие и занял своё место в центре. Насти не было. Справа стоял Самуил, слева – Константин, оба – монахи из Братства Гроба Господня. Я облегчённо вздохнул: снова в строю!

Едва бой закончился, и я стряхнул с себя последнего беса, ко мне подлетел Елеазар. Глаза его пылали:

– Что ты делаешь здесь?! Ты не имел права сражаться!

Я ещё весь горел битвой и, вкладывая меч в ножны, отвечал:

– Я не могу не сражаться!

– Посмотри на свои доспехи!

Доспехи на мне висели, как старые лоскуты. Елеазар сурово оглядел мой боевой «наряд»:

– Это чудо, что тебя не ранили! И ещё большее чудо, что не убили!

Это было не чудо, а мои друзья. В самом начале сражения они окружили меня плотной стеной и не давали потоку бесов прорваться ко мне. Безмолвно закрыли меня своими телами.

Елеазар кружил надо мной, гнев его стихал:

– Немедленно иди к священнику и покайся!

В тот же день я пошёл к священнику и чистосердечно признался, что люблю замужнюю женщину. Это был немолодой человек, и я понимал, что не я первый пришёл к нему с такой болью. Неожиданно для меня он перевел разговор с моих растревоженных чувств – на Настю:

– Ты можешь уберечь её, а можешь потянуть вниз. Она пойдёт за тобой и будет делать то, что ты предложишь.

– Почему?

– Потому что женщина мягче. Не захочет обидеть, ранить тебя. Женщине трудно сказать «нет» мужчине, которого она любит. Тонкий, хрупкий, немощный сосуд.

«Настя – немощный сосуд?!» – подумал я. Священник будто услышал мою мысль и ответил:

– Даже если она сильна в чём-то другом, в любви она уязвима. Ты должен её беречь. Не допускать до падений.

Это меняло всё. Как только ответственность легла на мои плечи, я внутренне собрался. Моя собственная чистота волновала меня куда меньше, нежели её!

– Ты знаешь, что за этим стоит, – продолжал священник, – покой души, согласие с Богом. Нести такой грех нелегко. Подумай о ней.

Я вышел после исповеди с просветлевшей душой. Святой отец указал мне на новый аспект наших отношений: когда я должен был забыть о себе и думать о ней. Он мог бы призывать меня к воздержанию, терпению, и ничего не изменить – я ушёл бы смятенным. Но он просто сказал: «Подумай о ней!» – и это решило всё.

Настя приняла мое решение встречаться на земле лишь в исключительных случаях очень спокойно.

– Я знала, что этим закончится, – сказала она.

– Чем – этим?

– Тем, что нам придётся держаться друг от друга на расстоянии.

О том, что послужило мне уздой, я не сказал ни слова. Но рассказал, что был на исповеди и надеюсь, что теперь Елеазар не испепелит меня своим огненным взором.

Через три дня Настя вернулась. Когда я увидел её в чистых, сверкающих, как и раньше, доспехах, то понял: по моей вине больше ни одно чёрное пятнышко не коснется её!

Бой заканчивался, когда неожиданно передо мной возник чёрный воин. Щит его был украшен причудливыми узорами, лицо – плотно закрыто шлемом, и лишь в прорезях сверкали глаза. Вся его фигура, высокая, сильная, ощутимо источала зло. Я напружинился и инстинктивно закрыл Настю. Она почти не обращала внимания на воина: в этот момент целая куча омерзительных бесов пыталась сбить её с ног. Но тёмного воина интересовала, как мне показалось, именно она. Он попытался меня оттеснить, даже сделал несколько обманных маневров, но я был предельно собран и осторожен. Наконец, он просто ударил меня щитом с такой невероятной силой, что я отлетел на несколько шагов. А воин тут же ринулся к Насте. Она обернулась – и отразила удар! Умница! Но он же намного сильнее! Доли секунды хватило, чтобы я оценил опасность и оказался рядом. Теперь он сражался с нами обоими, но – как сражался! Какая неимоверная сила удара, сколько ненависти в глазах! Что происходит?! Я не успел понять: с той стороны раздался гонг, и тьма начала отступать. Он тоже попятился, едва не рыча: от злобы, что не успел убить…

– Кто это? – в недоумении воскликнул я. – И чем ты ему так насолила?

– Не знаю, я не вижу его лица! И потом, у меня нет личных врагов.

– Похоже, он тебя хорошо знает, а ненавидит так, будто между вами что-то произошло.

Она не скоро успокоилась. Мы сидели в траве и, как обычно, обсуждали тонкости боя. На тот случай, если воин появится завтра, мы придумали особый план действий: во-первых, чтобы увидеть его лицо, а во-вторых, чтобы ни на секунду не оставлять её без прикрытия.

Ночью, оставшись один, я снова прокручивал в голове фрагменты прошедшего сражения. Некое внутреннее чувство говорило мне, что я знаю этого человека, по крайней мере, уже встречал. Но где? При каких обстоятельствах? Я опять и опять вспоминал его глаза в прорезях шлема, и вдруг понял, что он ненавидит не только её, но нас обоих!

…Елеазар внимательно осмотрел наши доспехи и указал Насте место позади ряда. Она спокойно повиновалась. Теперь она была защищена пятью воинами и мною в том числе. Мы ни слова не сказали ему о вчерашнем. Как ему удавалось всё знать?!

Бой начался, и почти сразу же перед нами возникла фигура в чёрном плаще. Воин оценил обстановку и принялся уверенно биться с одним из монахов на левом фланге. Я отгонял бесов и краем глаза наблюдал за ним. Какие точные движения, какая сила! Он сражался играючи! Мне даже почудилась усмешка на его губах. Наконец, ему надоело играть, и монах полетел в сторону. Я мгновенно занял его место. Опять этот взгляд ненависти в прорезях шлема, осторожность, липкое ощущение зла: он прощупывал меня, искал слабые стороны. Я уже знал силу его меча, а потому не нападал сам, лишь сдержанно защищался. Внезапно он ускорил темп, и мне пришлось отражать целый каскад мощных, стремительных, как молния, ударов. И все же один я пропустил: не почувствовал боли, но рука вдруг ослабла и повисла, как плеть. Мой меч невесомо закружился в пространстве. Этого мгновения было достаточно, чтобы, отбросив щит, я смог быстрым движением перехватить его левой рукой. И снова занял место в строю, но уже – без щита!

Вот теперь я точно видел усмешку! Тёмный воин даже облизнулся, плотоядно, как животные. И ринулся на меня. Я упал: так быстро, как только смог, и он, зацепившись ногами, полетел через мою голову. Настя уже стояла рядом: это был наш приём, то, что мы придумали! Она сделала едва уловимое движение мечом – и сбросила с него шлем. Теперь мы оба видели его лицо, искажённое, пылающее от унижения. Он лежал на земле и прикрывался щитом, но никто не нападал. Я мельком взглянул на Настю: она замерла и в ужасе смотрела на воина. Как видно, она отлично знала его!

Тот вскочил – и исчез так быстро, что я не успел ничего сделать.

Когда прозвучал гонг и тьма исчезла, я бросился к Насте. Но она опустилась на землю и, склонив лицо, не хотела ни с кем говорить. Что это за человек, почему она так расстроена? Что связывает её, светлую, чистую, с этим мерзким пособником тьмы? Я ждал, когда она придёт в себя и всё мне расскажет.

Рядом со мной возникла мощная фигура Елеазара. Он взглянул на мою руку, оторвал кусок своей мантии и прикрыл рану. Та оказалась довольно глубокой, чуть выше запястья. Ни крови, ни боли, только виден порез. Едва мантия Ангела коснулась руки, вспыхнуло пламя, и моё духовное тело будто пронзило огнём. Я ощутил силу, прошедшую сквозь меня, и резко вздохнул. Рана тонко пылала, голубоватый свет, извиваясь, зашивал её. Прошло несколько мгновений – и свет исчез. Я глазам своим не поверил: никаких следов! Совершенно чистая рука! Схватил меч, несколько раз ударил по воздуху: прекрасно!

Елеазар разговаривал с Настей, и я видел тёплые, участливые глаза. Что за чудесное, светлое существо! Ангел, боец, друг, советчик, утешитель – всё в одном лице. А каким грозным бывал иногда, неприступным, как скала! А порою от него веяло такой нежностью, что сердце невольно склонялось…

Вдруг Елеазар поднял голову и взглянул на меня. Его лик выражал удивление. Он что, прочитал мою мысль?

Наконец, они закончили, и Настя поднялась. Ангел прошёл мимо меня и легонько коснулся крылом. Он не сказал мне ни слова, но его прикосновение было настолько дружеским, что я понял: он слышал всё, о чём я только что думал.

Настя уже успокоилась и оправляла доспехи. Как только я подошёл, она сказала прямо и без предисловий:

– Этот человек – мой муж.

Мы сидели на нашем месте, бросив в траву шлемы, мечи и щиты.

– Никогда бы не подумала, что ненависть может быть такой сильной! Я давно замечала, что он холоден, иногда – чрезмерно суров, но чтобы такое! Болезнь сделала его совсем чужим. Мы не разговаривали целыми днями: он просто отворачивался от меня. Мне казалось, что он сердится за то, что я здорова и буду жить, в то время как он умирает. Терпела, старалась понять. Он ненавидел, когда я молилась, прямо выходил из себя. Разбрасывал мои книги. Но тут я была непреклонна и однажды сказала, что, если он ещё раз прикоснется к книгам или иконам, я тут же уйду.

Она помолчала и едва слышно добавила:

– Он не хотел даже слышать о детях.

У меня сжалось сердце. Настя, любимая Настя, он бил тебя по самому слабому месту! Лишить женщину радости иметь ребёнка…

Обнял её, прижал к себе:

– У нас будет много детей. Столько, сколько ты захочешь.

Она улыбнулась:

– Тогда – очень много! Но только если и папа, и мама каждую ночь будут сражаться, то кто станет воспитывать их?

Мне не хотелось расставаться, не хотелось возвращаться на землю: туда, где я не мог видеть её. Но близилось утро. Свет тонкого мира разгорался сильнее, становился из нежно-прозрачного – сильным, горячим: внизу поднималось солнце. Воздух пылал, оживая, наполняясь, как током, лучами. Это был предрассветный эффект. Потом он остынет, но сейчас – словно все краски неба струились над головами. Я протянул ладонь и прикоснулся к алому цвету.

– Какой художник сотворил это чудо? – краска тонко просочилась меж пальцев. – Мне кажется, что если бы люди могли это видеть, то они бы менялись быстрее.

– Возможно. Или переходили бы на другую сторону, чтобы разрушать, – сурово ответила Настя.

Я внимательно посмотрел на неё:

– Мне никогда не понять природу зла.

Она выпрямилась, резким движением взяла свой меч.

– У зла нет природы, оно – антиприродно!

Никогда не видел её такой строгой и такой спокойной! Мне показалось, что она что-то решила.

– Настя, я должен знать, что происходит…

– Я убью его! Так, как убила бы любую тварь на той стороне.

– Ну что ж, – сказал я, поднимаясь, – тогда сделаем это вместе.

Глубокой ночью я спал, когда меня позвал тихий голос:

– Андрей!

Я тут же проснулся. Елеазар расправил крылья и сразу занял почти всю комнату.

– Ты должен уговорить Настю не сражаться, хотя бы несколько дней.

Я молчал, внимательно слушая.

– Для неё схватка с тёмным воином может стать последней. Если она замедлит, даже на мгновенье, по слабости сердца, он неминуемо убьет её. Поэтому лучше, если мы сами сразимся с ним.

Мне стало легко. Меньше всего я хотел видеть любимую на поле боя!

– Елеазар, он – сильный и опытный воин.

– Я знаю. А потому сегодня на левом фланге буду сражаться я сам. Тебе тоже нельзя подниматься.

– Почему?

– Ты ранен.

– Моя рука в полном порядке!

Ангел улыбнулся:

– Ты живёшь в другой реальности, где все немного позже.

– Значит, мое ранение проявится и здесь?

– Конечно.

– Но ведь ты исцелил его!

– Теперь всё повторится, но уже – более медленно. Я исцелил тебя мгновенно, а здесь тебя будут лечить твои собственные клетки. Но у воина духа заживление проходит быстрее.

Я подумал – и спросил:

– Елеазар, несколько дней назад, укрепляя наш фланг, ты поставил монахов. Зачем? Ведь они гораздо нужнее в центре поля! Ты знал, что на другой стороне – её муж, и что он будет охотиться за ней?

– По другой причине, – ответил Ангел. – Вы с Настей любите друг друга, а потому светитесь, как два факела. Это видно не только нам, но и тьме. Слабость человеческого сердца в том, что, если один из вас погибнет, другой будет сражён без меча. Иногда он долгие годы не может вернуться в строй. Тьма знает это и нападает на пару с особой силой. Поэтому сейчас поезжай к Насте и уговори её не сражаться. Я хочу, чтобы ты был рядом с ней несколько дней и ночей.

– Елеазар!

– Не сможешь сдержаться? Так трудно?

– Смогу.

Он тепло улыбнулся – и исчез.

Я тут же позвонил Насте и сказал, что приеду. Вызвал такси и уже через полчаса подъезжал к её дому в тихом проулке.

– Исключительные обстоятельства? – спросила она, встречая меня.

– Более чем.

Подробно, не торопясь, я рассказал ей о разговоре с Елеазаром. Она задумалась, прошлась по комнате, остановилась у окна. Хрупкая, нежная женщина, так легко превращающаяся в воина! Но и здесь в ней было что-то от той, небесной Насти: чёткие жесты, строгая линия движений, ничего лишнего, всё согласовано, как и в бою. Я невольно залюбовался. Распущенные волосы покрывали плечи, и теперь она стояла в обрамлении светло-русого ореола, напомнившего мне её плащ. Мой милый воин, моя любимая! Что ты ответишь мне?

– Ты знаешь, Елеазар прав, – неожиданно обернулась Настя. – Я думала об этом весь день. Я привыкла прощать этого человека, понимать, идти навстречу. Но там, наверху, уже нет места прощению. Каждый сделал свой выбор. А привычка прощать может сыграть злую роль: я поставлю под удар или себя, или кого-то из вас. Я принимаю решение Елеазара, не буду сражаться, пока… Пока он не исчезнет.

Слов нет, что я испытал! Будто скала с плеч упала! Но не подал и виду, встал и просто сказал:

– Идём пить чай!

Дни шли за днями. Мы ждали, хоть и не говорили об этом. Как и просил Елеазар, ни Настя, ни я не поднимались наверх, спали, как обычные люди, но теперь я ночевал у неё, устроившись на диване. И всё же напряжение чувствовалось, оно висело в воздухе, и каждое утро я просыпался с мыслью: когда? И не прольётся ли ненависть чёрного воина на кого-то из наших братьев?

Через три дня, к вечеру, мое ранение внезапно «проявилось». Мы готовили ужин, я чистил овощи, и нож, скользнувший с моей руки, нанёс мгновенную глубокую рану. Застыв, я смотрел, как лилась густая кровь. Порез был не выше и не ниже: именно там, где я получил его в бою. Настя обернулась – и вскрикнула. Пришлось ехать в больницу. Мне наложили несколько швов – и отпустили.

Глубокой ночью я лежал в темноте и думал о взаимосвязи миров. Тонкий мир с его тонкими формами: вечный, неизменный, и мир земли, постоянно сотрясаемый бурями. Они взаимно соприкасаются, взаимно обогащаются. Они сосуществуют в собственной правде, в соответствии со своими законами. Но духовный мир – чище и выше. Он проникает в мир людей и облагораживает его своими прикосновениями. Потому так важно не пренебрегать им, соучаствовать в нём, поднимать голову от земли и вдыхать его тонкое благоухание! Он меняет нас, если мы – с ним. Его чуткие токи проникают в душу человека, делая её неизмеримо светлее и чище. Я вспоминал своих собратьев и поражался тому, сколько красоты было в них. Согласие духа и тела: вот что я видел в воинах! Ни одной грубой черты, ни одного лишнего слова или движения! Покой, благородство, мужество. Такой была Настя, такими были мои братья по мечу. И таким очень хотел стать я сам.

Ночь текла незаметно. Сейчас там, наверху, идёт бой. Меня будоражит одна мысль об этом, но если я отойду от Насти хоть на шаг, она может не выдержать – и подняться. Именно этого ждет тёмный воин. И тогда беды не избежать. Я мысленно возвращался к последнему бою. Сколько лет нужно воспитывать в себе зло, чтобы так отточить удар? Неужели он, умирающий на земле, сознательно ненавидит жизнь и стремится уничтожить её до того, как сам будет утянут на дно ада? Ненависть, движущая им, – это ненависть ревности или глухое неприятие всего, что освящено любовью? Как понять то, чему я чужд? Конечно, и во мне есть зло, и порою я слышу его жёсткое дыхание, и моя душа подвергается злобным нападкам эмоций, однако с годами выработанный контроль позволяет мне молниеносно «схватить» зло за самую нить, вычленить его из постоянно взаимодействующих мотивов, а потом – отбросить, отринуть от себя. Главное – не разрешать тёмным движениям души захватить тебя всецело, опутать тебя, овладеть твоим рассудком. Это – школа, которую проходит каждый христианин в течение всей жизни. Суровая борьба со злом, которое часто вырастает из глубин твоего собственного существа. В этом – суть христианства, постоянный выбор: куда ты идёшь – к свету? Или к тьме?

Часы мерно отсчитывают минуты, я не сплю: жду, что вот-вот появится Елеазар, и его широкие крылья заполнят всю комнату. Но он не даёт знать о себе. Что происходит там, наверху? Неведение мучит меня, и я хотел бы подняться, но сдерживаю себя, потому что если поднимусь, то тут же схвачусь за меч. А этого делать нельзя. Рядом – бойцы, геройство здесь неуместно, каждый из нас защищает другого. А для сражения с тёмным воином нужна вся сила, всё умение, всё мастерство. Готов ли я сейчас? Хотел бы сказать, что – да, но рана ещё свежа, и любое неосторожное движение бьёт по нервам резкой, сильной болью.

Ещё день прошёл. Ожидание становится невыносимым. Я по-прежнему «охраняю» Настю. Это нелёгкое время для нас обоих. Мы не говорим о тёмном воине, но неотступно думаем о нём. Никто не хочет смерти земному человеку, но там, наверху, – другая реальность, безжалостная, и если не будет убит он, то погибнут многие братья. Во мне нет сомнений, а вот Настя раздвоилась, ей тяжело. Тяжело думать о нём как о враге и невозможно – как о друге.

Но для нас – утешение, что мы вместе. Днём разбегаемся по работам, а вечера проводим вдвоём. Долгие, удивительные вечера. Говорим немного: она скупа в словах, но – немой разговор взглядов, жестов, улыбки. Когда мне хочется поцеловать её, – а мне хочется этого постоянно, – я привлекаю её к себе, очень бережно приподнимаю зовущее лицо с серыми озёрами глаз и целую осторожно и нежно, так, чтобы не зажигать её и не зажигаться самому. Она долго не отпускает меня, прячется в объятиях, словно ищет защиты. Я остро наслаждаюсь каждым мгновением рядом с нею. Но спать мы разбегаемся отдельно, по своим комнатам: я берегу её, а она – меня.

…Елеазар появился под утро, когда я, устав ждать, провалился в неровный, трепетный сон. Он коснулся крылом моего плеча, и я тут же открыл глаза.

– Вы можете вернуться. Его больше нет, – сказал он спокойно.

– Ты уверен? – спросил я.

– Абсолютно. Я сжёг его тело.

Я глубоко вздохнул. Теперь предстояло сказать об этом Насте.

Она проснулась чуть позже и вышла из спальни. Увидела мой тщательно убранный диван, удивилась.

– Ты встал раньше меня? Что-то случилось?

– Да. Настя, Елеазар был здесь. Его больше нет.

Она резко выпрямилась, глаза стали большими, а затем, пряча от меня задрожавшие губы, прикрыла лицо руками. Я ходил по комнате и слышал, как она плачет в спальне. Наконец, не выдержал.