Молитвы человеческие

Сисой не торопился. Без воды в пустыне невозможно продержаться и дня, а значит, прежде чем пускаться в путь, нужно наполнить опустевший бурдюк. Он укрылся в пещере и отдыхал. Раз в несколько часов спускался в колодец, но чаша оставалась сухой. Настал вечер. Верблюды мирно лежали вокруг. Сисой обошёл всех, потрепал каждого по загривку и опять спустился в колодец. Наконец-то вода появилась! Она медленно просачивалась сквозь мелкий песок и почти наполнила чашу. Сисой напился, смочил лицо, опять установил чашу и поднялся.

«Ну что ж, – думал он, – придётся провести здесь день-два. Вода прибывает ночью, а это значит, что нужно спускаться каждый час и наполнять бурдюк». С этими мыслями он уснул.

К вечеру второго дня его мех немного наполнился. Как он и ожидал, уровень воды повышался ночью. Днем Сисой отдыхал в тени пещеры, а с наступлением вечера, обвязавшись чашами, спускался вниз.

…Солнце стояло высоко, когда Сисой услышал звуки приближающегося каравана и выглянул из пещеры. Впереди шли верблюды, а за ними, связанные одна с другой, чёрные унылые фигуры. Женщины!

  Караван остановился у колодца, и Сисой подошёл к предводителю. Тот был не любезен.

– Воды нет, – сказал Сисой. – Я спускаюсь ночью и набираю чашу-две, но это так мало! Вам не напоить всех, нужно идти дальше.

– Утром пойдём, – кивнул предводитель и перехватил взгляд Сисоя, брошенный на женщин. – Что, хочешь купить наложницу? Не для тебя ведём! – и расхохотался.

Сисою не нужна была наложница, но, сидя неподалёку, он наблюдал.

Женщины кутались в паранджу. Они сбились в кучку, присев на камни, и терпеливо ждали, когда им дадут пить. Но никто не торопился напоить их. Сисой видел, как хозяин с работниками передавали друг другу мех с водой. О женщинах они, казалось, забыли. Те сидели тихо, почти не разговаривая между собою, и такой скорбью веяло от их фигур! У Сисоя сжалось сердце.

– Дай мне воды, я отнесу им, – попросил он, подойдя к предводителю.

  Тот лениво кивнул работнику. Взяв мех, Сисой направился к чёрным фигурам. Наложницы принимали чашу с водой, пили, а он старался смотреть не на них, а в землю, чтобы не злить хозяина. И вдруг увидел ноги: маленькие, сбитые в кровь женские ноги. Заметив его взгляд, девушка тут же одёрнула юбку. У Сисоя чаша замерла в руках: они вели этих несчастных по пустыне, а сами сидели на верблюдах! Он знал, что значит идти по разогретым камням: всё равно, что по раскалённому железу! И горестно задумался…

Сколько дней они в пути? И сколько дней им ещё предстоит пройти?

Так, размышляя, Сисой сходил к своей поклаже и принёс немного елея.

– Это вам, смажьте раны, – сказал он, подавая женщинам сосуд.

Те приняли масло и стали смазывать ступни ног. Хозяин издалека покосился на Сисоя, но ничего не сказал. Сисой отошёл в сторону и лишь иногда смотрел на женщин. Они перевязывали ноги и тихо разговаривали.

Наступила ночь. Спать ему не хотелось. Сисой спустился в колодец, ещё немного наполнил свой мех. Скорбные чёрные фигуры стояли перед глазами. Некоторые племена, думал он, не считают женщину за человека. Но он своих верблюдов жалел больше!

  И долго сидел, вздыхая, о чём-то размышляя и глядя на сиреневые звёзды…

Перед самым рассветом он обошёл своё единственное богатство – верблюдов, погладил каждого, поправил уздечку. Затем переложил на Белоухого ту немногую поклажу, которую имел. Осторожно, издалека, пересчитал спящих женщин. И очень обрадовался.

– Как  раз! – повторял он. – Как раз!

Солнце ещё не взошло, как он разбудил предводителя:

– Я дам тебе верблюдов!

– Что? – не понял спросонья тот.

– Я дам тебе своих верблюдов! – горячо повторил Сисой. – Только ты посади на них женщин!

Предводитель изумлённо смотрел на Сисоя: не шутит ли? Отдать целый караван верблюдов?!

– Ты что, сумасшедший? – засмеялся.

Но Сисой отмахнулся.

– Ты должен посадить наложниц на верблюдов, – повторил он, – и не позволять им идти по камням!

Наконец, хозяин понял.

– Мы пойдем намного быстрее, – согласился он, – но учти, я не дам тебе ни монеты!

Сисой помог усадить женщин и каждой в руку подал бич.

– Но их не нужно бить, они и так пойдут, – уговаривал он.

Наложницы улыбались, и Сисой видел тёплые взгляды в прорезях для глаз.

Когда караван уходил, он ещё раз пересчитал всех. Одиннадцать верблюдов – одиннадцать женщин. Как раз!  Потом сел на Белоухого и тронулся в путь. Всю дорогу до Дамаска он распевал песни.

Чётки

На маленьком молитвенном столике лежали чётки. Их было сто: чёрных бусинок, плотно пригнанных одна к другой. А в самой середине – крест.

Комната была пустой, и чётки тихо переговаривались.

– Нас плели в монастыре, – рассказывала старшая бусина. – Пожилая монахиня со старыми, но очень мягкими руками. И её губы всё время шептали молитву.

– Какую? – спросила та бусина, которую сплели последней. – Какую молитву?

– Ту, что наша хозяйка повторяет каждый день. Господи Иисусе Христе, помилуй мя.

– А почему она просит об этом целых сто раз? – полюбопытствовала бусина.

– Эта молитва согревает сердце, – был тихий ответ.

Ночью маленькой бусине не спалось: она размышляла. И, толкнув круглым плечиком, разбудила крест.

– Скажи, а почему хозяйка говорит и другие молитвы? Пресвятой Богородице, Ангелу-Хранителю.

Крест слегка потянулся, расправил ровные плечи.

– Молитва – это прошение, – начал объяснять он, но, увидев, что они мешают другим, зашептал тише: – А у прошения есть сила. Хозяйка перебирает пальцами бусины чёток и как бы стучится в дверь: простите меня, спасите меня!

– Когда она меня трогает, мне приятно, – поделилась маленькая бусина. – У неё такие добрые пальцы!

– А меня она всегда целует, – ласково отозвался крест, – и сердце её в этот миг трепещет.

Бусина немного подумала:

– Так значит, мы помогаем ей? Помогаем получить прощение?

– Конечно! И милость, и прощение, и утешение. И всё, что она просит для сына и для своих крёстных детей. Мы – бусины прошений.

– Бусины прошений… – повторила малышка. – Как красиво! Вот уж не знала, что мы так важны.

– Очень важны! Именно поэтому хозяйка трогает нас каждый день. Ты помнишь, сколько кругов она делает?

– Да, четыре. Ко мне она прикасается четыре, а то и пять раз. И это будет…

– Пятьсот прошений! Как ты думаешь, – внезапно спросил крест, – будет ли услышана молитва, состоящая из пятисот прошений?

– О! – протянула бусинка. – Наверное, будет!

– Вот и я так думаю.

Они помолчали. Молитвенный столик слабо освещался свечой, и неровное пламя скользило по тёплому Лику Спасителя.

– Это к Нему обращены все прошения, – тихо сказал крест и посмотрел долгим взором.

Бусина моргнула глазками:

– Он слышит?

Крест улыбнулся особой, мудрой улыбкой:

– Каждый раз, когда наша хозяйка перебирает чётки, Он вслушивается в её слова. А ещё – в биение сердца: согласно ли оно со словами или отстоит далеко? И если сердце и слова звучат в унисон, молитва бывает услышана.

– А если нет? А если – не в унисон? – трепетно спросила бусина.

Крест со вздохом опустил голову:

– В такой молитве мало силы, и не знаю, услышана ли она. Да, не знаю…

Бусина скорбно замолчала.

– Значит, бывает, что нас перебирают напрасно?

– Бывает и так. Но это не страшно.

– Почему?

– Потому что в чётках есть тайна, – молвил крест, ласково глядя на подружку.

– Какая? – едва дыша, спросила та.

– Мы – не просто бусины, и мы не мертвы. Нас плела монахиня, вдыхая в нас силу своей души. Потом нас освятили, и Свет Божьего Духа проник в нас. А потом много лет подряд, каждый день наша хозяйка согревала нас своей живой молитвой. А потому, когда она спит, мы несём эту молитву дальше…

– Как? Как мы это делаем?!

– А вот так.

Крест обернулся к иконе и, глубоко глянув на Лик Спасителя, произнёс:

– Господи Иисусе Христе, помилуй мя…

Бусина подхватила молитву, за нею проснулась вторая, третья, и скоро все сто, передавая друг другу трепетные слова, тихо повторяли:

– Помилуй мя…

Хозяйка спала. А в её доме, наполненном благоуханием икон, все освящённые вещи передавали эстафету вечности: тихую, тёплую молитву, в которой и суть, и смысл, и жизнь:

– Господи Иисусе Христе, помилуй мя.

Небесный гость

или три золотые монеты

Глубокой ночью в дом человека проник Ангел и, не глядя на хозяина и его спящих детей, положил на стол три монеты. На первой был изображён он сам, на второй – Лик Пречистого Бога, а на третьей – ласковый Лик Пресвятой Богородицы. Оставил – и исчез.

Наутро человек проснулся и, обнаружив монеты, долго стоял в изумлении. Он был беден, и три золотых пришлись очень кстати, но какую монету продать первой, какую – второй, а которую оставить напоследок?

Он подержал в руках ту, с изображением Бога, и отложил в сторону: только не эту! Затем взял монету, на которой светился мягкий Лик Богородицы. Полюбовался – и тоже отложил: не мог он продать изображение Матери! Ведь не только Матерью Господа, Она была Матерью всех христиан!

А на третьей монете сверкал мужественный Лик Военачальника Небесных сил Архангела Михаила. Человек с благодарностью смотрел на него. Он понимал, что во многих опасностях святость Архангела спасала его от беды. Видимо и невидимо, Архангел и его ангельское воинство принимают участие в нашей жизни. Так как же продать Лик заступника?!

В тот вечер семья легла спать голодной. Три золотые монеты, богатство, ценность которого оказалась выше вещественной ценности, остались храниться в деревянной шкатулке на столе.

А поздней ночью в дом опять проник Ангел и, с улыбкой оглядываясь на спящего хозяина и его детей, положил на видное место мешочек, полный золотых монет с простым изображением кесаря. «Ты был верен в малом, – шепнул он, – над многим тебя поставлю, войди в радость господина своего…»

Опять улыбнулся – и исчез.

Милостыня

В давние времена в суровом северном краю, укрывшись от людей среди бескрайних лесов, жил мудрец. Седина покрывала его голову, рука опиралась на посох, но глаза сияли чистотой и ясностью. Весь долгий день проводил он в углублённой молитве, лишь изредка выходя из землянки, чтобы собрать кореньев и ягод, а в зимнее время – принести валежника для очага. Вечер заставал его также молящимся, но иногда старец доставал потёртую тряпицу, в которой хранилась маленькая монета, и долго смотрел на неё.

Зачем? Почему? Отчего старец давно не обменял эту монету на хлеб или овощи? Для чего хранил столько лет?

То была не простая монета, потому что именно с неё всё началось.

Он был молодым, жил в большом городе и служил приказчиком у купца. Известно, каково быть приказчиком: целый день то туда, то сюда. Порою и поесть некогда. Но только Прохор свою службу любил и исполнял её очень исправно.

Как-то раз под вечер шёл он домой и увидел оброненную кем-то монетку. Наклонился, поднял её, обтёр о полу сюртука и сам в себе решил, что завтра отдаст эту монетку как милостыню. Он что – он заработает, а эта монетка даром досталась. И положил её в карман, отдельно от других.

Наутро вышел из дома спеша, но про монету не забыл и смотрел по сторонам: не увидит ли нищего. Нищего не увидел, зато шёл навстречу старый солдат. На костыль опирался, пошатывался. Приказчик глянул на его деревянную ногу и руку в карман опустил. Как вдруг…

Сжало что-то внутри, засвербело, жалко стало монетки. И – прошёл мимо, милостыню не отдал.

Понурился он, погрустнел, весь день думал об этом. Почему пожалел? Ведь не сам заработал, с земли поднял. Даром ему монетка досталась, отчего же так жалко её? И, чувствуя грех, внимательно глянул на себя самого: кем он стал за последние годы, что происходит с сердцем его. Немного нужно было Прохору, чтобы понять, откуда в нём жадность. Постоянно с деньгами, думая о выгоде, хотя никогда не воровал, но всё же берёг копеечку хозяина. Потеряло щедрость сердце, стало жёстким, несговорчивым, и потому, хоть и решил он дать милостыню, пожалело. Ужаснулся человек. «Что со мною? – подумал. – И к чему это меня приведёт?»

Он размышлял всю ночь и, будто во сне, увидел свой путь: как он продолжит работать приказчиком, потом своё дело заведёт. И как постепенно, год за годом, станет черствее, потому как если торговать – то с прибылью. А иначе что за торговля?

Нехорошо стало ему. Не такой жизни он хотел! И не ставил деньги во главу угла, потому что во главе место – Господу! Встал утром смелый, решительный, позвал знакомого скупщика, да и продал ему всё своё добро. А затем вышел и роздал деньги нищим. Себе лишь на дорогу оставил да припрятал монетку глубоко: ту, что ему его сердце показала.

Уехал подальше, жил в монастыре, а затем, видя ту же смущающую суету, ушёл глубже в леса. Там и остался.

Годы прошли, вся жизнь миновала. Много скорбей перенёс. Но так сердце своё очистил, что теперь оно сияло, как железо в огне. И лишь иногда, ближе к вечеру, доставал свою монетку и с благодарностью гладил сухими руками. «Кабы не ты, – говорил, – так я, может, и не заметил, во что превратился. Старому солдату милостыни пожалел! Ах, как же я…» И опять сокрушался и каялся, оплакивая себя.

Пришло время – и слёг он на смертном одре. В эти дни навестил его ученик. Старец достал тряпицу, вынул свою монетку и одними губами попросил: «Отдай как милостыню». Ученик обещал, склонив голову. А мудрец, отдавший все блага мира за чистое, непорочное сердце, мирно закончил свою жизнь.

Спустя несколько дней монетка была отдана нищему. Ученик продолжил свой путь, а дух старца, глядевший на это с неизмеримых высот, засветился от радости.

Музыка ангельских крыльев

Тихим вечером в своей постели лежал мальчик. Он был беленький, с синими глазками и очень тонким слухом. Малыш долго прислушивался к звукам, доносящимся из окна, пока не понял, что слышит музыку. Но не обычную песню, что пели соседи, и не бренчанье гитары. То была музыка небес.

– Мама, – позвал он и, не дождавшись, опустил голенькие ножки на пол и пошлёпал в родительскую спальню. – Мама!

– Что? Что ты не спишь, Володя?

– Там музыка…

Мать поднялась и пошла взглянуть, что необычного привиделось сыну. Тщательно всматривалась в окно, стараясь услышать то, что слышит он, но ответом ей была тишина.

– Тебе показалось, – сказала она ласково, подтыкая одеяло со всех сторон. – Спи.

– Мама, там музыка, я и сейчас слышу её, – уверял малыш.

А потом робко признался:

– Мне кажется, это Ангелы. Они машут крыльями, и оттого так красиво.

– А может быть, это ветер?

– Нет, это музыка ангельских крыльев.

– Сыночек, не выдумывай, – ответила мать и вышла из комнаты.

Ребёнку исполнилось семь лет.

Он стал взрослее и перестал рассказывать о музыке небес. Но часто-часто перед сном раскрывал окно и вглядывался в тёмное небо. Губы его при этом повторяли ноты невидимой песни, а глаза светились так, будто он слышал нечто воистину прекрасное.

В школе учился без желания, а вот когда наставало воскресение и мать собиралась в Храм, с готовностью сопровождал её. Шёл рядом, независимо, не держась за руку, на службах стоял тихонько, почти не играя с детьми, а лицо обращал к небу, словно прислушивался к незримым звукам. И иногда подпевал – но не клиросу, а тому, что слышал сам.

Ребёнка заметили, когда он однажды спел «Достойно есть» красивейшим голосом, с необычайной силой, на неизвестный никому мотив. Мать хотела отдать его в музыкальную школу, купить инструмент, но Володя попросил:

– Я хочу петь в церковном хоре.

И стал на клирос, чем немало удивил и родителей, и священнослужителей.

Годы шли, юноша пел и помогал в алтаре. Выбор был ясен: в духовную семинарию, но в то лето, когда он закончил школу и готовился поступать, возникло серьёзное искушение. Откуда ни возьмись, появились знакомые парни и предложили работу в ансамбле, что выступал на свадьбах и вечерах. Родители обрадовались: вот это работа! Да и сам Владимир поначалу соблазнился, да только вдруг перестал он слышать музыку неба, ушла, ускользнула от него мелодия сфер. Весь вечер стоит, голову поднял – и ничего не слышит, кроме боли в пустом сердце.

Понял юноша, что ошибся, и отказался, хоть и непросто оказалось всему миру наперекор идти. Но – устоял, проявил волю и силу, а там и музыка ангельских крыльев вернулась к нему.

В семинарию поступил без труда, учился охотно, но иногда уставал от занятий и лекций и подолгу сидел у окна, прислушиваясь к тому, что по-прежнему слышал только он сам.

Однажды на исповеди попытался сказать, но получил суровый ответ:

– Это – прелесть.

И юноша замолчал.

Закончив семинарию, женился, какое-то время служил в своей церкви, а затем получил приход со старым разбитым храмом. Поднимал из руин с несколькими прихожанами, отказывал себе во всём, понимая, что это служение – главное, и потихоньку собирал вокруг себя людей.

– Отец Владимир, – уважительно называли его.

Только он не гордился: знал, что отцом станет лишь после того, как наберётся опыта.

Не успел отстроить храм – из митрополии приказ: переехать в другой приход. А там храма нет, и не было, люди за сто вёрст на службы едут.

Роптать не стал. Постоял у окна, послушал музыку неба – и начал чемоданы собирать.

Много искушений послала судьба. Однажды нагрянули трое, денег требовать стали да иконы со стен сдирать. Отец Владимир Бога поблагодарил в душе, что детей дома не оказалось, жену в сторонку отставил и сам помог снять все ценные иконы. Деньги отдал, сколько было. Те удивились, ударили в живот на прощанье, телефон обрезали – и ушли. Жена: «Володя, Володя, в милицию надо бы позвонить!» Да только отец Владимир знает: коли не простит врагов, не слыхать ему музыки ангельской. Сам простил и жену убедил. Но вот душа болела: как бы они чего хуже не натворили. Два дня прошло – слышит, поймали бандитов, когда те иконы хотели продать. Так и вернулись духовные сокровища в семью.

А там и прибаливать стал, чувствует: скоро конец. Не печалился, принял спокойно. Однажды после Литургии прибирался в алтаре и видит – стоит по правую сторону престола Ангел. Взор сияющий, на одежду смотреть больно. Упал отец Владимир, голову руками прикрыл, а Ангел молвит:

– Что ж ты испугался, верный служитель Божий?

Поднял взор священник, от изумления слова выговорить не может. А Ангел – тихо:

– Скоро пред Богом предстанешь. Готовься, кайся, даже малые грехи вспоминай. Но за чистую жизнь будет тебе награда: когда по мытарствам пойдёшь, то услышишь не скрежет и не визжание бесов, а…

Ангел умолк.

– Что? – едва слышно спросил священник.

– То, что слышал с раннего детства: трепет ангельских крыльев, который всегда казался тебе музыкой.

И Ангел исчез.

Варежка

Поздно вечером, после того, как все дети уснули, мать подошла к кровати младшего, Стёпки, и аккуратно, чтобы не разбудить, положила у его светловолосой головы варежки. «Проснётся – увидит», – подумала.

Стёпка был именинник и, несмотря на свой юный возраст, – шесть лет, – очень гордился, что его зовут Степан, как деда и прадеда. А потому, едва открыв глаза ранним утром, стал искать подарки. И конечно же, увидел варежки.

– У… – протянул разочарованно.

Видимо, не варежек ожидал младший в семье. Мать нахмурилась и промолчала, возясь у плиты. Стёпка подумал, посидел, насупившись, а затем засобирался на улицу. Варежки – так варежки, надо и обновить!

Старшая сестра, Василиса, помогла братцу влезть в кожушок и натянуть чулочки. Калоши, чтоб не сползали, привязала тесьмой. И сунула в руку варежки.

Степан гулял по двору, заглянул в коровник, побеседовал с курами в курятнике, а затем пошёл к

соседскому мальчишке, закадычному другу Петьке. Там угостился пирожками и направился было домой, как вдруг увидел, что одной варежки не хватает.

Растерялся Степан: понимал, что мать не похвалит. Да и стыдно стало: не успел получить, как потерял. Вернулся, поискал рукавичку у друга, прошёл по тропинкам в снегу – не нашёл. Заглянул в курятник, в коровник: нет варежки! Что же делать? Сел на крыльце и давай хлюпать носом.

Василиса несла полные вёдра, приостановилась:

– Ты чё?

Отвернулся Степан.

– Степа, обидел кто, что ли?

– Не… – ответил именинник и, подумав, признался:

– Варежку потерял. Мамка узнает…

Покачала сестра головой:

– А искал?

– У Петьки искал, и в курятнике. Нету.

– Ну что ж… Тогда помолись, – сказала.

И, присев, пояснила:

– Ты именинник, а значит, сегодня день святого

апостола Стефана, Первомученика. Вот и проси его варежку найти.

Заулыбался Степан: шутит сестра! Но та взглянула серьёзно, потрепала братца по шапке, ведра свои подхватила и хотела идти.

– Вась, а как это… молиться? – воскликнул Степан.

– Так и скажи: святой Стефан Первомученик, помоги мне варежку найти!

– А он услышит? – с сомнением спросил именинник.

– Конечно, услышит.

– А потом?

– Потом иди по тем же дорожкам.

– Так я же там был…

И тогда сестра веско сказала:

– Молиться с верой нужно! – и ушла в дом.

Стёпка долго сидел нахмурившись. Как же, молиться! Не умеет он… Вот только варежку жалко, и мамку, когда узнает.

Поднялся с крыльца, стал попрямее. Глаза закрыл.

– Апостол Стефан! – негромко сказал. Нет, не так… – Святой Стефан! Я варежку потерял, – смутился, посопел носом. – Она такая была, синяя, с полоской…

Ох, как трудно молиться! Вспотел Степан. Утёрся другой рукавичкой, и опять повторять:

– Стефан Первомученик, я варежку потерял…

Он старался, молился, и не видел того, как в окошко с улыбкой глядели на него мать и сестра.

– Мамка, молится! – повторяла Василиса. – Да как хорошо!

А мать вытерла руки и пошла посмотреть, осталась ли пряжа.

Варежку Степан не нашёл. Он долго бродил по заснеженным дорожкам, ковырял палкой в снегу, а когда вернулся, то, ни на кого не глядя, сразу прошёл в угол и весь вечер сидел там, насупившись, явно огорчённый тем, что не помогла ему молитва.

А потом все уснули. Степан тоже спал и не видел, как до самой глубокой ночи мать и сестра поочерёдно вязали варежку: точь-в-точь такую, что он потерял…

– Я хочу, чтобы он верил, – тихо объясняла мать, – молитва поможет ему жить.

А сестра, глядя на быстрые пальцы матери, согласно кивала головой.

Утром, не успев выйти во двор, он нашёл её: синюю с полоской и, онемев от восторга, бросился в избу.

– Мамка, мамка, – шептал, – я вчера потерял, и молился, и – вот…

Мать выслушала, со значением покачала головой:

– Значит, услышал святой твою молитву.

Весь день ходил Стёпа радостный. Что-то открылось в нём самом. Он взглядывал в небо, думал, причмокивал губами, и с нежностью смотрел на свою рукавичку.

Ранней весной, когда снег растаял и обнажил землю у коровника, Стёпа гулял по двору и нашёл варежку: синюю, с белой полоской. Он долго стоял в недоумении, размышляя, а затем, так ничего и не поняв, сунул её в карман и пошёл в дом.

Непослушание ученика

Вечером, после всех положенных молитв, ученик вышел из кельи и присел на обрубок дерева отдохнуть. Внутри был покой: день прошёл хорошо, он ничем не огорчил своего старца, тщательно выполнял все его просьбы и распоряжения. Вот бы и завтра так! Нужно сказать, что порою юноша не мог совладать со своим непослушным характером, и некоторые указания старца вызывали в нём протест.

– Пётр, иди в дом, – неожиданно позвал отец Максимилиан.

Но уходить Петру не хотелось. В душной келье тесно, полутемно, а тут – воздух, и ласковое уходящее солнце манит своими лучами.

– Я тебя жду, – через минуту повторил старец.

Послушник поднялся, вздохнул. «Что ему надо?» – подумал. Но тот не унимался:

– Скорее войди в дом!

– Иду, иду, – раздражённо ответил парень.

Повернулся – и наступил на проползавшую по двору змею. Та дёрнулась, приподнялась над землей и хотела мгновенно броситься, но уже сильная рука отца Максимилиана схватила юношу за плечо. Не успел тот опомниться, как старец втащил его в келью.

– У меня нет лекарства от яда змей, – сказал учитель очень спокойно, – поэтому я и просил тебя вернуться в дом.

Ученик изумлённо расширил глаза:

– Ты знал, что она там, что она ползёт? Но как?!

– Тебе ещё рано это знать. Сначала научись меня слушаться.

И нет ей дороги к свету

Легче птицы выпорхнула душа из тесных уз человеческого тела и, расправив невесомые крылья, ринулась ввысь. Скорее! Скорее! К Свету, к Небу! Никаких тоннелей, никаких препятствий: чистое, свободное пространство. «Я легка! – пела она. – Я трудилась, молилась, взывала! Я преодолевала земное притяжение всю жизнь! Была сострадательна, милостива к другим! Я…»