скачать книгу бесплатно
Подходит автокара. Не та, на которой отходы из цеха металлообработки он отволакивал в отвал, а с готовой продукцией. Амбалы[28 - Амбал – человек, исполняющий черновую работу (арго преступников).] прут в конторку к столам. Для Якова Михайловича, правда, не Свердлова, а Шекиса. И для его зама.
– Пиши, болт номер двадцать два в количестве… Раз, два, три….
Как до верху, Мыков и Зыков тащат.
Шекис «шикает», мол, аккуратно веди амбарную книгу:
– Под страницу – копирку! Готовый документ – туда. Заколотят при тебе: гляди, а то болты или гайки украдут.
Перекур. Филя про дядю Геру, какой он весёлый еврей. Яков Михайлович хмыкает неопределённо:
– Так ты – вор? Но воровать тут нечего. Кроме крепежа.
– Яков Михайлович, не дрехорьте, я «выпрыгнул», и не вор.
К воротам во двор вкатывает грузовик. Мыков и Зыков прут ящик на стапели. Матерятся, мол, неподъёмен. Филю умоляют втроём толкнуть.
– Как тебя?
– Артур Ферапонтович.
– И не выговорить.
– Ладно, Филей…
Во как! Повышение в «крематории»! Не такой это и крематорий…
– Надо ещё пиджак, – говорит Тонька.
На Шекисе новый под халатом, который скидывает, идя на обед, и вид в столовой немалого главаря.
– И рубаху не ковбойку, – дополняет Антонина.
Ольга Леонидовна Вовчика подогнала!
– А за что тебя в тюрьму?..
– За дружбу. У них пушка убитого мента.
– И всё?
– И это не наверняка.
– А, ну-ну. Ладно, они уж там!
– Откуда трёп? – Было по трубе: «Я – Пётр Крылов».
– Не трёп! Бегаю, тебя ищу! Генкина сестра говорит: «Генриха увезли». И Андрей в тюрьме. Еду к Крыловым, в квартире никого. А в коридоре какая-то тётка с помоями… И Петра, и даже Варю!
«Я – Пётр Крылов»! Видно не мог о других…
– А Мишку?
– Вот о нём непонятно!
Всыпались![29 - Всыпаться – быть арестованным;] Кроме Харакири? Да и с ним, Филей, непонятная лафа: воля, должность. Тоньке велит набрать. От картинной галереи она с выводом: и этот припухает. Насчёт бадяги[30 - Бадяга – пистолет (арго преступников).]: алиби, в доме отдыха, первый гриб пацана. А как то, главное?
Мельде
Тюрьма для Дундукова не паровоз дальнего следования, а электричка.
– В понедельник на работу! Мой начальник цеха меня хвалит моему следователю Григорию Ивановичу Кокарекину. Вас, ребята, не допрашивал Кокарекин? Правильный мужик! Вот вам курево, Гена, Лёша, хоть и не курящие вы, но тут в цене.
Когда уж его выведут, этого довольного… Наконец, отваливает с радостью в центре неумной головы.
– Теперь и маленький молоток не украдёт с родного предприятия, не то что кувалду! – хохот Березина.
И его выводят.
В голове оркестр наигрывает мелодии без музыканта Мельде. Прокурор, тоже на чём-то играет, но только по нотам. Генрих обыгрывает этого хмыря на пару октав. «Генрих, напиши о выстреле у Крыловых…» И он грамотно об этом неграмотном инцинденте. А вот мелодия непонятная: бабка парней. Как ляпнет: «Дурак ты!» Дураком иногда ругают не для оскорбления, а для подсказки. Видимо, второй вариант. «Дурачок ты, батюшка…» Да наверняка не думая обидеть! Он дойдёт в думах до сути и соли…
Гремит дверь железом о железо. Отвратительный гимн тюрьмы. Вталкивают Лёшу: очная с ментом, который ему в карман сунул полный денег кошелёк.
– Вы не имеете права толкать!
Вместо Дундукова деревенщина. И нудный опус: у него банька, любит парится. Но парится тут. Из деревни Будка. Какое глупое имя у целой деревни, где и дома, и бани, да и будка какая-нибудь.
– Я в центре города. Моюсь у печки…
– Как это «у печки»? – Лёша ведёт диалог двух дружных индивидов.
– Культурная гигиена тела. Но необходима и гигиена духа. Для тех, у кого много мозга в голове.
– У меня ванная комната.
Вроде в бараке паренёк, мать пьяница… Откуда у такого целая ванная комната? Он, наверное, врёт? Но думать об ерунде нет охоты.
Оркестр железом по железу…
– Буд ков! На выход…
Вот и одни они тут, болтают как давние товарищи.
– О «ТТ», – учит Генрих более мелкого в интеллекте, – могли узнать и от Крыловых. И от их друга Эдика. Фамилия Краснооков. Он заложит и войдёт в доверие в кагэбэ да отвоюет какую-нибудь тёпленькую работёнку. А работница обкома, агент в коридорной системе ихнего дома, во время «дня ангела» нотой «ля»: «Я нажалуюсь на пение молитв!» На дне ангела не бабка ангельская авторитет, а Грызун. Надо, перегрызёт главную артерию, как кусачки тонкую проволоку.
Новый друг кивает, ведь в городке Первоуральске, который у него посёлок, не мог набраться так много ума, как Генрих на центральных улицах огромного города. Да и надоело ему мелкое дело с утыркой кошелька.
– И ты брал у них этот пистоль?
– Об этом я не могу говорить. Пётр Крылов: «На фиг нам Нем-первый»! Вася Немов, полимеолитик, – золотые руки. Вот ноги у парня… Умер на рельсах. Прыг-прыг на костылях, но трамвай-то бойчей. И говорит Пётр: «Братва…» Вернее, он культурно: «Высокородные графъя, князья, барон (это я), мы выходим на новый этап светлого будущего для нас».
Опять Будков. Нудная опера о маленьком деле, как у Дундукова. И вот-вот на волю. Огонь не от его окурка, а «от влезших в амбар, полный зерна, фулюганов». Так выговаривает «хулиганов» в неграмотной интерпретации. Хлебом жареным пахло на всю будку. Будкова «с вещами». Уходит, не говоря «до свидания», которого не жаждет.
Немелодичный лязг…
– Мельде, на выход!
Не в подвал. Бить не будут. Потребуется ум для обработки прокуроров. Один-то обработан, Семён Григорьевич, хоть и музыкант, но с малым интеллектом головы.
В кабинете обработанный. Глядя на этого лоха легковерного, готов к новой вариации: меня на волю, ловите (не выйдет!) тех умственных ребят. А он этих братовьёв не узнает, когда увидит! Да, бабку узнал… Э-эх! «Дурачок ты, батюшка». Но их хари… И тут… Вот где харя! И верят этому неумному гамадрилу, урка-гану, величают Андреем Максимовичем! «Это брат моей бабы, фамилио…» Так кривляет немецкую фамилию! И опять о Крыловых! Мол, тут дружба, которую не охладить и ледяной водой, хоть целый пруд с колонки!
– Хватит, Прудников, – прерывает Кромкин.
Дундуков как-то определил: Кромкин – еврей. Гитлер, сверхчеловеческий ариец, не мог всех ликвидировать, некоторые, как этот Кромкин, не только живут, отправляют в могилы других. И о них с Эльзой иногда думают, мол, носы. Андрей накануне регистрации требует метрики, там Эльза немка. А Кромкин на немца не тянет, и евреем не назовёшь. Пруда уводят, не надевая кандалов, которые на руках трубача.
А в кабинете уже медичка Алла. И опять о Крыловых. Не как Андрей (друганы), а – «культурные». Но заткнуть бы ей рот её беленьким, как бинт, шарфиком! Она работает по доходягам, её парень – по жмурикам. Алла выйдет на улицу, на троллейбусе номер три доедет до дома Мельде, пройдёт мимо, как бы передав привет.
Папа и дочка.
Папашке-вояшке правдивую ремарку! Думает: дочка (папина) «принцесса» (говорит Надька с конвейера)?
Уводят в какую-то клетушку.
…Май, игра на танцах. Музыка трубы влетает в открытые окна училища Чайковского. Там документы о его неприёме. В мелодию ныряет: «Кто ты? Не уходи». И не уходит она. Но глупо ведёт на территорию военной зоны. Вдоль тротуаров трава, кирпичные дома, бельё на верёвках. В квартире папашка-вояшка. А на стене ножи. «Нет, я не охотник, – говорит правдиво Генрих и добавляет не правдиво: – Я и муху не могу убить». – «С виду ты не паинька», – его ехидная ремарка. И вот опять идут с танцев, на которых он трубит, а она не танцует, и говорит, мол, отец где-то выведал: в городе только один Мельде, но Геннадий Иванович. «А я – Генрих Иоганнович! Тебе паспорт, и не только мой, но и Эльзин?» Её документ Лоре не нужен, а вот его… Мотивы о детдоме, о колонии. Нелегко о таком. Она равна училищу Чайковского, в которое не берут тех, у кого хоть одна ходка. Её ответ: «Головой надо думать, когда кто-нибудь подбивает на плохое». Прямо как Зоя Марковна, кликуха – Тёртая Морковь. Но имя Генрих Лора одобряет.
А этот хмырь запрещает Лоре крутить любовь с Мельде! Но лето уходит, холода, а они вдвоём, и в домике Мельде, и в трамвае (ему на фабрику, ей дальше). Её варежка отвоюет прогалинку на морозном окне, лишь бы его увидеть… Вот бы с ней тут в отдельной комнате, на нём фиолетовый свитер с белым орнаментом. А то телогрейка Андрея, вата видна в дырах, чуни (валенки урезаны до бот). Втолковывай потом: на колонку ходит не в брюках-дудочках. Думка жениться на ней, а это рандеву дало немалую трещинку их любви.
«А я иду
в брюках-дуду
и в ботинках на резиновом ходу…»
Обратно в кабинет, где воздух не остыл от Лориных духов.
Фредди! Маленький, как ребёнок… Этот инвалид второй группы не умеет думать головой, если не бьёт при этом в барабан!
– …да, это мой друг Альфред Данько, он поли-мео-литик, и у него был друг поли-мео-литик Немов. Но умер на рельсах. Мы у него с Данько.
– А когда?
– В мае…
– А зачем братьям оружие?
– Так… От хулиганов на улице…
– «Вальтер» имеется у Крыловых?
– Нет.
– А «ТТ» откуда?
– Они не говорят!
Эльза…
Кровь носом от нервов.
Ведут. Посылка! Бельё, тёплые носки, не говоря о тонких. Пальто, ботинки, полотенца и другие вещи. Рюкзак. Книга! 1905-й год: «Тренировка воли». Кружок копчёной колбаски, много другой еды. А икорка куда-то делась (тюремные контролёры любят икру). Сухарей мешок, но и они в цене, а курево – как деньги. Бриолин. Зеркальце в несессере с безопасной бритвой (подарок Лоры на Новый год). Доремифасоль, в душ! Прихватив полотенце, мыло, бельё.
Тёмный бетонный бункер (не только для пыток?) На фабрике воду можно регулировать, а тут один поток от вольной руки конвоя, который вне мокроты. Баня номер один на улице Куйбышева, хоть и древняя, но банщики на полусогнутых: хватит пару? Пивка? Давай!
И в тюрьме у него дие Орднунг. Брюки-дудочки. Свитер фиолетовый в крупных белых снежинках. Надо лбом укладывает эффектный кок. Теперь выкрутится в любой болтовне с Кромкиным. В центре вымытой и набриолиненной головы – «необыкновенный индивид мальчик Мельде!». Он не только гайки и болты на конвейере, он и кое-кому тут завинтит. Лора говорит, он – копия римский патриций. Кто такие (у него школа на трояки)? Но Лора чем-нибудь плохим не назовёт. Будто на новой ледяной дорожке, но не яма, не пропасть или обрыв впереди, а тихая мелодия в тёплом хаусе с питательной едой. Духовная пища, книга: «Тренировка памяти, сила мысли и ума». «Для магнитизма глаз рекомендуем делать такую тренировку: не моргая, глядеть в одну точку» Натренируется и начнёт вертеть вертухаями! Только контролёр откроет дверь – юрк в туалет! Оттуда найдёт выход. «Генрих Иоганн фон Мельде», – глядит, не мигая, на огрызок карандаша. Колбаса пахнет! Угощает и Лёшу Березина.
Камеру открывают, вталкивают кого-то.
– Стоеросов, не двигаться!
Эту фамилию тут путают с Дундуковым. Директор детдома Прокопий Петрович («Прокоп-Дам-В-Лоб») унижал мальчика Мельде: «Дубина ты стоеросовая». Был Дундуков, теперь Стоеросов!
Новенький подходит к койке:
– Кыш!
Березин перемахивает на вагонку Мельде.
– Дай пять. Моя кликуха Стайер, – рука подана только одному.
И он кликуху:
– Шнобель.
– Вот ты где, Берёза! Он агент…
Тот к двери. Оконце открывают, тихо говорит что-то контролёру. Вещи толкает в сумку. Камера вновь отворена – и нет его.
Стайер гудит о том, как убил жену, увидав её с любовником.
Напуганный вундерменш Генрих:
– Откуда такое об этом парне?
– Вдруг дело моё даёт разворот! Я стойку держу[31 - Держать стойку – не признаваться в совершённом (арго преступников).], мол, аффект, невменяемый. А лепят преднамеренное. Дело ведёт Мешковатых, он минут на пять отваливает, а я – в бумаги, а там эта Берёза о том, как я давно хотел убить.
Первые минуты в тюрьме… Дундуков и Лёшка напротив друг друга.
– Его до тебя, но для тебя в эту камеру впихнули.
Да, именно так… Ох, немало его тайн у паренька, который в «посёлке» Первоуральске имеет «ванную комнату» в бараке!
